Текст книги "Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 42 страниц)

– А знаешь, Василь, – оживившись, начинает Юрай, – у меня в Америке тоже был файт. Кинулся на меня с молотком один майнер. Немец, что ли. А только другие отобрали у него молоток и поставили нас в круг. Деритесь голыми руками. Эх, Василь, крепко мне тогда досталось по роже, а немца я все-таки уложил. И никто не мешался в нашу драку.

– Слушай, Юрай, – строго говорит Герич, – не ходи больше в корчму. Не то опять быть драке.

– Да почему? – дивится Гордубал. – Я к ним не лезу.

– Ну, – не сразу отвечает староста, – надо же им подраться? Иди спать, Юрай. А завтра – уволь своего батрака.

Гордубал нахмурился.

– Что ты болтаешь, Герич? И ты тоже лезешь в мои дела?

– Зачем держать чужака в доме? – настаивает Василь. – Иди, иди спать. Эх, Юрай, не стоит Полана того, чтобы за нее дрались.

Гордубал останавливается как вкопанный.

– И ты туда же? Такой же, как они! – произносит он наконец. – Не знаешь ты Полану. Только я один ее знаю, а ты… Ты не смей.

Василь дружески кладет ему руку на плечо.

– Юрай! За восемь лет нагляделись мы на нее…

Гордубал гневно сбрасывает его руки.

– Проваливай, проваливай, не то… Пока я жив, Герич, видит бог, с этого дня не знаюсь с тобой. А был ты мне лучшим другом.

И, не оборачиваясь, Гордубал плетется домой. Герич фыркнул в ответ и еще долго тихонько ругался в темноте.

XIV

Утром Штепан запрягает лошадей – собрался в степь. Из хлева выползает Гордубал, опухший, страшный, глаза налиты кровью.

– Я поеду с тобой, Штепан, – объявляет он кратко. Н-но! И телега мчится по деревне. Юрай не глядит ни на встречных, ни на коней. Выехали за околицу.

– Стой, – приказывает Гордубал, – слезай с телеги. Поговорить надо.

Штепан дерзко рассматривает побитое лицо хозяина. Чего, мол, тебе?

– Слушай, Манья, – нетвердо начинает Гордубал, – по деревне сплетни ходят про Полану и про тебя. Все это вранье – я знаю, но надобно с этим покончить. Понял?

Штепан пожимает плечами.

– Нет, не понял.

– Надобно тебе уйти от нас, Штепан. Ради Поланы. Заткнуть людям рты. Так надо, понял?

Штепан вызывающе в упор глядит на Гордубала. Тот отводит взгляд.

– Понял.

Юрай машет рукой.

– Так. А теперь езжай.

Манья стоит, сжав кулаки, – кажется, вот-вот бросится на Гордубала.

– Делай свое дело, Штепан, – ворчит Гордубал.

– Ну ладно! – цедит сквозь зубы Штепан, прыгает в телегу, замахивается кнутом и – р-раз! – хлещет коней по головам.

Кони попятились, заплясали и рванулись вперед бешеным скоком. Телега понеслась, бренчит на лету, вот-вот рассыплется на куски.

Гордубал стоит на дороге, глотая пыль, потом медленно поворачивается и, понурив голову, идет домой. Эх, Юрай, так ходят старики!

XV

За одну неделю сильно сдал Юрай; казалось, у него кости стучат. Да как тут не похудеть, скажите на милость: пустяк ли это – утром убраться, поросят накормить, почистить коней, выгнать коров в стадо, вычистить хлев, дочку отправить в школу. Потом на лошадях в степь – пора убирать кукурузу. В полдень – домой, сварить для Гафии обед, напоить коней, засыпать корму птице – и снова в степь, опять работа. А к вечеру тоже надо спешить домой, сготовить ужин, позаботиться о скотине, да еще неумелыми руками зашить Гафии юбчонку. Растет ребенок, играет, долго ли порвать одежду? Нелегко поспеть всюду, трудно не упустить чего-нибудь. Вечером валится Гордубал на солому как чурбан, но долго не может уснуть от тревоги. А вдруг забыл что?.. Ах, боже мой, ну, конечно, забыл! Не полил цветы на окнах. И, кряхтя, встает Гордубал и плетется за лейкой.

А Полана – точно и нет ее. Заперлась в клети наперекор мужу. Что поделаешь, растерянно думает Гордубал, гневается хозяйка, почему не посоветовался с ней. Почему не спросил: «Что скажешь, Полана, хочу, мол, уволить работника…» Эх, жена, сама посуди, мог ли я сказать тебе: «Так и так, Полана, вот что о тебе болтают». Да что тут толковать, взял да уволил батрака, злись себе на здоровье. Насильно тебя не погоню хозяйничать!

Ох, а так недостает Поланиных рук! Неделя только прошла, а как все заросло! Кто бы подумал – сколько работы лежит на бабе! Мужику и половины не переделать. Ничего, сама увидит; перестанет сердиться и засмеется: «Ох, и недотепа ты, Юрай, ни прибрать, ни сварить не умеешь. Ну что спросишь с мужика!»

Однажды увидел ее мельком. Вернулся зачем-то во двор, а она стоит в дверях. Точно тень. Под глазами круги, и на лбу упрямая складка. Отворотился Гордубал: «Я – ничего, я тебя, голубушка, не видел».

А Полана исчезла, как тень.

Ночью, когда Гордубал забрался в солому, слышит он, что где-то тихо скрипнула дверь. Полана! Вышла на двор и стоит. А Юрай – руки под головой, глядит во тьму, и сердце у него замирает.

Коровы, лошади, Гафия, куры, поросята, поле, цветы – господи боже мой, хватает дел! Но труднее всего соблюсти видимость, что в семье все в порядке. Чтобы люди не судачили: у Гордубалов, мол, неладно. Есть у Юрая замужняя сестра, могла бы помочь, могла бы обед сварить, да нет уж – благодарю покорно, лучше не надо. Соседка кивает из-за забора: посылайте, мол, Гафию днем ко мне, Гордубал, позабочусь о ней. Спасибо, соседка, спасибо большое, не беспокойтесь. Полана чуточку прихворнула и слегла. Я могу за нее и сам похозяйничать. Нечего вам тут вынюхивать!..

Встретил Юрай Герича, тот глядит на него, видно, поздороваться хочет. Отвернулся Гордубал: иди себе, иди, я тебя и знать не знаю.

А Гафия все робеет. Глядит, не моргнет, верно, скучает без Штепана. Что поделаешь – ребенок! А люди невесть что болтают, рот им не заткнешь…

Коровы, кони, кукуруза, поросята, вот еще прибрать в свинарнике и напоить свиней. Надо бы желоб прочистить, чтобы стекала навозная жижа. Гордубал принимается за работу, пыхтит от усердия; сейчас на свете нет ничего, кроме свинарника. Погоди, Полана, придешь сюда, подивишься: свинарник – точно изба. Вот еще свежей воды принести… И Гордубал идет с ведерком к колодцу.

Во дворе, на дышле телеги, уселся Манья, качает на коленях Гафию и что-то ей рассказывает.

Гордубал ставит ведерко на землю и, заложив руки в карманы, идет прямиком к Штепану.

Манья одной рукой отодвигает Гафию, другую сует в карман. Глаза его сузились, блестят, как лезвие ножа, в сжатой руке виден какой-то предмет, нацеленный прямо в живот Гордубалу. Гордубал усмехается. Знаю, знаю, как стреляют из револьвера. Видел в Америке. Вот тебе, – и он вынимает из кармана закрытый нож и бросает его наземь. Манья сует руку обратно в карман, не спуская глаз с хозяина.

Гордубал оперся рукой о телегу и глядит сверху вниз на Штепана. «Что мне делать с тобой? – думает он. – Господи боже, что мне с ним делать?»

Гафия удивленно переводит взгляд с отца на Штепана, со Штепана на отца и не знает, чего же ей ждать дальше.

– Ну, Гафия, – бормочет Гордубал, – ты рада, что пришел Штепан?

Девочка – ни слова, только глядит на Манью. Гордубал нерешительно чешет затылок.

– Чего ж ты расселся, Штепан? – медленно говорит он. – Ступай напои коней.

XVI

Гордубал прямиком к клети и стучит в дверь.

– Отвори, Полана!

Дверь открывается, в ней тенью Полана.

Гордубал садится на сундук, упирается руками в колени и глядит в землю.

– Манья вернулся, – говорит он.

Полана ни слова, только дышит чаще.

– Болтали тут… – бормочет Юрай. – Про тебя и про работника. Потому и уволил. – Гордубал сердито засопел. – Да вернулся все-таки, черт. Так это нельзя оставить, Полана!

– Почему? – вырвалось у Поланы. – Из-за глупых речей?

Гордубал серьезно кивает головой.

– Да, из-за глупых речей, Полана. Мы ведь на людях живем: Штепан – мужчина, пускай сам за себя постоит. А ты… Эх, Полана, ведь я как-никак муж тебе, хотя бы перед людьми. Так-то.

Полана молча опирается о косяк, ноги ее плохо слушаются.

– Вишь ты, – тихо говорит Гордубал, – вишь ты, Гафия привыкла к Штепану. И он привязался к ребенку. Да и кони – им не хватает Маньи. Хоть он с ними и крут, а скучает без него скотина… – Юрай поднимает глаза. – Что скажешь, Полана, не обручить ли нам Гафию со Штепаном?

Полана вздрогнула.

– Да разве можно? – испуганно вырывается у нее.

– Правда, Гафия мала еще, – рассуждает вслух Гордубал. – Да ведь обручить – не выдать. В старые времена, Полана, обручали даже грудных детей.

– Да ведь… она на пятнадцать лет моложе его, – возражает Полана.

Юрай кивает.

– Как и мы с тобой, голубушка. Это бывает. А так Манье нельзя оставаться у нас: чужой он. Жених Гафии – другое дело. Он уже свой в семье, будет себе жену зарабатывать…

Полана начинает соображать.

– И тогда останется?.. – Ее голос точно натянутая струпа.

– Останется? Ну да, почему не остаться? У своих, у родных. Уже не чужак, а зять. И людям рты заткнем. Увидят, что… что болтали глупости. Ради тебя, Полана. А потом… ну, сдается мне, что любит он Гафию и толк в конях знает. Не очень работящий, правда, да ведь от трудов праведных не наживешь палат каменных,

Полана напряженно думает, наморщив лоб.

– А, по-твоему, Штепан согласится?

– Согласится, голубушка. Деньги у меня есть, достанутся и ему. Мне от них какой прок? А Штепан – он жаден, луга хочет купить, коней, земли на равнине побольше. Разгорятся глаза! Будет жить у нас как у Христа за пазухой. Чего ему раздумывать?

Лицо Поланы опять непроницаемо.

– Как хочешь, Юрай. Только я ему об этом говорить не буду.

Юрай встает.

– Сам скажу. Не беспокойся, и с адвокатом посоветуюсь, как и что. Надо какую-то бумагу подписать. Все устрою.

Гордубал медлит. «Может, скажет Полана что-нибудь», – думает он. Но Полана вдруг заторопилась:

– Надо ужин готовить.

И Юрай, как обычно, плетется к себе за амбар.

XVII

И повез Манья хозяина в Рыбары – договариваться с родителями. Н-но, но! Эх, кони! Головы кверху, поглядишь – сердце радуется.

– Так у тебя, Штепан, – задумчиво спрашивает Гордубал, – один старший брат, один младший и сестра замужняя? Гм! Хватает вас… А верно, что у вас кругом одна равнина?

– Равнина! – охотно отзывается Штепан, сверкнув зубами. – У нас все больше буйволов разводят да коней. Буйволы любят болото, хозяин.

– Болото? – размышляет Юрай. – А нельзя ли его высушить? Видывал я такие дела в Америке.

– Зачем сушить? – смеется Штепан. – Земли избыток, хозяин. А болота жалко, там камыш растет, из него зимой корзины плетут. Вместо досок камыш у нас. Телега – плетеная, забор, хлев – плетеные. Глядите, вон такая телега едет.

Юраю не нравится равнина, конца ей нет. Да что поделаешь!

– Отец жив, говоришь?

– Жив. Вот удивится, как увидит, кого я привез, – оживляется Штепан. – Ну, приехали, вот и Рыбары.

Штепан – шапку на затылок, щелк бичом и словно барона катит Гордубала по деревне и подвозит к дому.

Навстречу выходит невысокого роста крепкий парень.

– Эй, Дьюла! – кричит Штепан, – поставь коней под навес, задай им корму и напои. Сюда, хозяин!

Гордубал мимоходом бросает беглый взгляд на усадьбу. Амбар развалился, по двору бродят свиньи, кудахчут индюшки. В притолоке двери торчит огромное шило.

– Вон тем шилом, хозяин, плетут корзины, – объясняет Штепан. – А новый амбар будем весной ставить.

На пороге стоит длинноусый старик – старый Манья.

– Привез к вам, отец, хозяина из Кривой, – не без важности возглашает Штепан. – Хочет с вами потолковать.

Старый Манья вводит гостя в избу и недоверчиво ждет, что будет дальше. Гордубал садится с достоинством на самый кончик лавки – надо же дать понять, что дело еще не на мази, – и просит:

– Рассказывай, Штепан, что и как.

Штепан скалит зубы и выкладывает чудную новость: хозяин, мол, выдаст за него свою единственную дочку, Гафию, когда та подрастет. А сейчас он приехал договориться об этом с отцом.

Гордубал кивает: да, так.

Старый Манья оживился.

– Эй, Дьюла, подай сюда водки! Милости просим, Гордубал. Как доехали?

– Хорошо.

– Ну, слава богу. А урожай каков?

– Урожай добрый.

– Дома все здоровы?

– Благодарим покорно, здоровы.

Когда было сказано все, что полагается, старый Манья осведомляется:

– У вас, стало быть, одна дочка, Гордубал?

– Одна. Больше не дал господь.

Старик посмеивается, ощупывая глазами собеседника.

– Не говорите, Гордубал, может, еще и сынка бог пошлет. Распаханное поле хорошо родит.

Юрай делает движение, словно хочет махнуть рукой.

– Наверняка будет сынок, наследник, – ухмыляется старик Манья, не спуская глаз с Гордубала. – Вид у вас на славу, Гордубал, еще полсотни лет хозяйствовать будете.

Гордубал поглаживает затылок.

– Что ж, это как бог даст. Однако ж я не заставлю Гафию ждать наследства. Приданое для нее, слава богу, найдется.

У старого Маньи загораются глаза.

– Как же, как же, слыхал, слыхал. В Америке, говорят, деньги на земле валяются, ходи да подбирай. А?

– Оно, конечно, не так-то просто, – замечает Гордубал со вздохом. – Известное дело, Манья, как с деньгами. Держишь их дома – украдут. Положишь в банк – украдут тоже. Лучше всего их в хозяйство вложить.

– Святая правда! – соглашается старый Манья.

– Гляжу я на вас, – рассудительно продолжает Гордубал, – много народу ваша земля не прокормит. Болото да пустырь. Такой земли пропасть надо, чтобы одному хозяину прокормиться.

– Ваша правда, – осторожно соглашается старик. – Трудно у нас делить наследство. Вот мой старший Михаль все хозяйство получит, а двое других – только долю деньгами.

– По скольку? – выпаливает Гордубал.

Старый Манья огорченно замигал: «Ишь ты какой прыткий, не даст и опомниться человеку».

– По три тысячи, – ворчит он сердито, покосившись на Штепана.

Гордубал быстро прикидывает.

Трижды три девять. Для круглого счета десять. Стало быть, цена всему хозяйству десять тысяч?

– Как это так – трижды три?! – сердится старик. – А дочка?

– Верно, – соглашается Гордубал, – значит, скажем, тринадцать тысяч?

– Нет, нет! – качает головой старик. – Это вы как, Гордубал, шутите?

– Какие шутки? – настаивает Гордубал. – Просто хотелось знать, Манья, что стоит хозяйство у вас на равнине.

Старый Манья смущен. Штепан вытаращил глаза. Уж не хочет ли богач Гордубал купить их хозяйство?

– Такое хозяйство, как наше, не купите и за двадцать тысяч, – неуверенно говорит старик.

– Со всем, что тут есть?

Старик усмехается.

– Ишь вы хитрый, Гордубал! У нас одних коней во дворе четыре, нет, пять.

– Коней я не считал.

Старый Манья сразу стал серьезным.

– А вы, Гордубал, зачем приехали? Хозяйство покупать или дочку сватать?

Гордубал багровеет.

– Хозяйство? Это чтобы я купил хозяйство у вас в равнине! Это болото, что ли? Камыш на свистульки? Спасибо вам, Манья, уж я скажу напрямик. Коли договоримся сейчас и обручится ваш Штепан с Гафией, запишите свою усадьбу на Штепана, а я после свадьбы выплачу Михалю его долю, и Дьюле тоже.

– А Марии? – вырвалось у Штепана.

– Ну, и Марии. Больше никого у вас нет? Пускай Штепан хозяйничает тут в Рыбарах.

– А Михаль куда? – не понимает старик.

– Ну, получит свою долю и пускай идет себе с богом. Парень молодой, охотнее возьмет деньги, чем землю.

Старый Манья качает головой.

– Нет, нет, – бормочет он, – так не выйдет.

– Отчего ж это не выйдет? – горячо вмешивается Штепан.

– А ты проваливай отсюда, да поживей! – обрывает его старик. – Чего лезешь в разговоры?

Обиженно ворча, Штепан выходит во двор.

Дьюла, разумеется, вертится около лошадей.

– Ну как, Дьюла! – Штепан хлопает брата по плечу.

– Добрый коняга? – тоном знатока говорит паренек. – Дашь прокатиться?

– Слишком хорош для тебя, – цедит Штепан и кивает головой на избу. – Наш старый…

– Что?

– Эх, ничего! Так и норовит счастью моему помешать!

– Какое счастье?

– А никакое! Что ты смыслишь?..

Тихо на дворе; только свинья похрюкивает, точно разговаривает сама с собой, да с болота доносится голос коростеля, лягушки квакают.

– А ты останешься в Кривой, Штепан?

– Наверно. Еще не решил, – важно отвечает Штепан.

– А хозяйка?

– Тебе-то какое дело? – скрытничает старший брат.

Ох и комары! Ласточки чуть не чиркают крыльями по земле. Штепан широко зевает – едва челюсть не вывихнул. Интересно, что там поделывают старики в избе? Не откусили друг другу носы?

Штепан с досады и от скуки вытаскивает из косяка шило и с силой вгоняет его в дверь.

– А ну, вытащи! – предлагает он Дьюле. – Не осилишь!

Дьюла осиливает.

Некоторое время они забавляются шилом, загоняя его в дверь, так что щепки летят.

– Эй! – говорит наконец Дьюла. – Пойду к девкам, что с тобой зря время терять.

Темнеет, небо над равниной затягивается синим туманом. «Зайти, что ли, в избу? – думает Штепан. – Нет, назло не пойду! „Убирайся, – крикнет старый, – не лезь в разговор“. А кому, спрашивается, „американец“ сватает дочь? Ему или мне? Разве не могу я сам за себя постоять? А он – „убирайся, проваливай“. Нечего командовать, – злится Штепан, – я уже не ваш теперь».

Разомлевший от водки, Гордубал наконец выходит из избы. Видно, старики договорились. Старый Манья провожает гостя, похлопывая его по спине. Штепан уже стоит у лошадей, держит уздечку, как заправский конюх. Гордубал, заметив это, с одобрением кивает головой.

– Так, значит, в воскресенье, в городе! – кричит старый Манья, и телега срывается с места. – Счастливый путь!

Штепан косится на хозяина и упрямо молчит. Небось сам расскажет.

– Вон наша река, – показывает Штепан кнутом.

– М-м.

– А вон там воз с камышом – это наш Михаль едет. У нас камыш на подстилку идет, стелем заместо соломы.

– Так. – И Гордубал больше ни слова.

Штепан правит, старается, из кожи лезет вон, а хозяин только головой покачивает. Не выдержал наконец Манья.

– Так что же, хозяин, сколько вы им дали?

Гордубал поднимает брови.

– Что?

– На чем сошлись, хозяин?

Гордубал медлит. И нехотя отвечает:

– По пять тысяч каждому.

Молча обдумывает новость Штепан, а потом цедит сквозь зубы:

– Опутали вас, хозяин. Хватило бы и по три.

– М-м, – ворчит Гордубал, – отец твой что пень дубовый.

«Эх ты, – думает Штепан, – добро даешь другим, а со мной говоришь так, словно получаю только я».

– И тебе тоже пять тысяч, – добавляет Гордубал, – на обзаведение.

«Ладно! – думает Штепан. – Однако ж теперь я ему вроде сына. Как же будет с жалованьем? Теперь мне платить нельзя, как батраку. Отдал бы мне хоть того жеребенка. Продай, мол, а деньги себе возьми, Штепан, ты теперь у нас свой».

– Правь как следует! – распоряжается Гордубал.

– Слушаюсь, хозяин.

XVIII

И вот все уже едут из города. Дело сделано, договор у адвоката составлен исправный, обошелся в двести крон. И то запишите, господин адвокат, и этого не забудьте. Мужик в денежных делах осторожен, его, братцы, не проведешь. Да вот еще что! Пишите: половину хозяйства в Рыбарах считать за Гафией. Хорошо, соглашается адвокат, внесу вам и такую кла-у-зу-лу. Вот, братцы, и клаузула тут есть. А потом все подписались. Юрай Гордубал – поставил три креста во имя отца и сына и святого духа; старый Манья три креста, а Михаль Манья, с букетиком на шляпе, важно надувает щеки и подписывается полным именем. С ними и Мария, по мужу Яношова, – у нее на голове шелковый платок, и Штепан, праздничный с головы до пят… Больше никто не будет подписываться? Нет, нет: Дьюла остался с лошадьми, да и годами еще не вышел. Ну, так, готово, господа, желаю вам всяческих благ. Две сотни обошлось, зато исправная работа, и кла-у-зула там есть.

А потом все вместе в трактир, спрыснуть сделку. Теперь уж хочешь не хочешь, Юрай Гордубал, а надо быть на «ты» со старым Маньей. Они даже поссорились маленько, как полагается родственникам.

– Езжай, Штепан!

Штепан и рад бы вести себя с Гордубалом по-сыновьему, да какой с ним разговор? Сидит Гордубал в телеге, держится руками за край, глаза запрятал под самые брови, почти не отзывается. «Эх, диковинное какое обручение, – думает Штепан. – Батрак хозяину не ровня… Н-но!»

Вот и въехали в Кривую резвой рысью, простучали подковы. Юрай Гордубал исподлобья глянул кругом и вдруг взмахнул рукой, щелкнул пальцами, поет, гикает, точно на масленице.

«Пьяный, должно быть, – думают люди, оборачиваясь на него. – С чего это так разошелся „американец“ Гордубал?»

На площади толпятся девушки и парни, приходится ехать шагом. Юрай поднимается, обнимает Штепана за плечи и кричит на всю улицу:

– Зятя везу, во! Эх! Ого-го!

Штепан пытается стряхнуть его руку и шипит:

– Тише, хозяин!

Но Гордубал с силой сжимает его плечо, так что Манья чуть не кряхтит от боли.

– Слышите! – бушует Юрай. – Зятя везу! Гафии обручение празднуем!

Штепан хлещет копей кнутом, хмурится, в кровь кусает губы.

– Опомнитесь, хозяин! Ишь как перехватили!

Телега с грохотом заворачивает во двор Гордубала.

Юрай отпускает Штепана и сразу делается тихим и серьезным.

– Прогуляй коней, – распоряжается он сухо. – Видишь, все в мыле.

XIX

Растерялась Полана, не знает, что и думать о Юрае. Гордубал потащил Штепана в трактир: он, мол, не батрак уже, а почитай что сын. Не прячется больше Гордубал за амбаром, а ходит гоголем по деревне, останавливается и судачит с бабами. Вот, мол, Гафию просватал, правда, мала еще, да привыкла к Штепану, пока отца не было дома. А Штепан, соседушка, на нее прямо молится, как на икону. Радость – такие дети. Штепана Гордубал превозносит до небес – работящий какой, славный будет хозяин, отец ему в наследство усадьбу в Рыбарах оставит. По всей деревне мелет языком Гордубал, а дома молчит как убитый. То да это сделай, Штепан, – и баста.

Шатается по деревне Юрай и посматривает, с кем бы еще постоять, поболтать. Даже Гейзе Феделешу махнул рукой, только от Герича отвернулся. А тот уж было руку протянул. Нет! Пока жив, не знаюсь с тобой; не о чем нам разговаривать. Знать не знаю и знать не хочу, что у тебя на уме.

Бабы смеются: диковинное обручение! Жених насупился, как бирюк, молчит, на всех дуется. Невеста на речке играет с подружками, юбчонку засучила по пояс, понятия нет еще, что такое стыд. А Гордубал размахивает руками на площади, хвалится будущим зятем. Полана – хоть и чудная баба, да тоже хмурится, видит, что вся затея – людям на смех, а сама дома сидит, носа не высунет. Так-то, соседушки, уж и не говорите, что у Гордубалов все ладно.

Разве не видит Гордубал, что Штепан сердится. Может, и видит, но сторонится Штепана. Бросит через плечо, что да где сделать, и идет куда-то по своим делам. А Штепан провожает его таким взглядом, словно готов вцепиться ему в глотку.

Наконец не выдержал Штепан: стал посреди двора, поджидает хозяина, зубы стиснул, так что желваки заходили на скулах. Гордубал проходит по двору.

– Пора ехать, Штепан.

И идет дальше.

Манья загораживает ему дорогу.

– Мне с вами потолковать надо, хозяин.

– Ну, чего еще? – уклоняется Гордубал, – Занялся бы лучше делом.

Штепан даже посерел от ярости. Странно, ведь он всегда был смуглый.

– Что это вы болтаете про меня и Гафию? – выпалил он.

Гордубал поднимает брови.

– Что болтаю? Что просватал дочку за батрака.

Манью коробит от злости.

– А почему? А зачем вы… Люди меня на смех поднимают: «Скоро ли, мол, крестины, Штепан?», «Беги, Штепан, к своей невесте, ее гусак обидел».

Гордубал гладит затылок.

– Не слушай их, пусть потешаются. Надоест.

– Мне, мне это надоело, хозяин! – цедит сквозь зубы Манья. – Не хочу быть посмешищем!

Гордубал тяжело вздыхает.

– И я тоже не хочу, потому и обручил вас. Ну, чего еще?

– Не хочу, – скрипит зубами Манья. – Не буду я тут торчать женихом сопливой девчонки всей деревне на смех.

Гордубал – руки еще на затылке – мерит его глазами.

– Погоди – как ты сказал? Не будешь?

Манья дрожит от бешенства, вот-вот заплачет.

– Не буду, не хочу! Что хотите делайте, а я…

– Не будешь?

– Не буду.

Гордубал засопел.

– Подожди здесь.

Манья стоит, захлебываясь от ярости, – ему стыдно быть посмешищем всей деревни. Лучше уж убраться отсюда, чем…

Гордубал выходит из хлева и рвет какую-то бумагу. Рвет на мелкие клочки и бросает их в лицо Манье.

– Вот. Больше ты не жених. Передай отцу, что я порвал договор. – Рука в белом рукаве быстро взлетает и указывает на ворота. – Проваливай!

Манья быстро дышит, глаза его суживаются, как нож.

– Не уйду, хозяин.

– Уйдешь! А вздумаешь вернуться, у меня ружье есть.

Штепан багровеет.

– А если не уйду, тогда что?

Гордубал грудью надвигается на него. Манья отступает.

– Полегче! – шипит он.

– Не уйдешь?

– Пока не прикажет хозяйка, не уйду.

Застонав, Гордубал внезапно бьет Манью коленом в живот. Манья корчится от боли, но тут огромная ручища хватает его за шиворот, другая за штаны, поднимает на воздух, и Штепан летит через забор в крапиву.

– Так. – Гордубал переводит дух. – Не захотел в ворота, полетел через забор. – И он тащится обратно, поглаживая темя. Странно: как-то горячо в затылке…

За соседским забором слышно хихиканье.

XX

Полана, конечно, заперлась в каморе и притихла, точно ее и в живых нет.

Рано утром Гордубал запрягает в телегу жеребца-трехлетку и смирного мерина. Неравная пара! Мерин уныло мотает головой, жеребец держит голову кверху. Ну и парочка!

– Скажи матери, Гафия, что я еду в город. К вечеру, бог даст, вернусь.

Пусть коровы мычат от голода, пусть лошади бьют копытами, пусть визжат свиньи и поросята. Может, перестанет Полана упрямиться, не выдержит ее крестьянская душа, выйдет Полана и займется скотиной. Да и можно ли сердиться, когда рядом божья тварь?

Мерин помахивает головой, жеребец держит ее высоко. Вот и Штепан тоже высоко держит голову. Жеребца-трехлетку он запрягал вместе с кобылкой – они, мол, хорошо идут в паре. Эй ты, деревенщина, чего кусаешь мерина… Полана, наверно, выйдет из клети, пока меня нет, накормит скотину и птицу, порадуется на них. Вот видишь, и не спеша можно доехать до города.

Перво-наперво к адвокату.

Так и так, сударь, хочу, чтоб записали вы мою последнюю волю. Никто не ведает, когда придет смертный час. Вот какая воля моя: женат я, жену Поланой звать. Надо, чтобы она наследовала после мужа.

– А что вы завещаете ей, господин Гордубал? Усадьбу, деньги или ценные бумаги?

Гордубал косится с недоверием: «Зачем тебе знать?»

Напиши: все, что имею.

– А! Ну, тогда запишем: все имущество движимое и недвижимое…

Гордубал кивает.

– Так, так, сударь, хорошо сказано. Пишите: «За любовь ее и верность супружескую завещаю все движимое и недвижимое имущество».

Вот и подписано – во имя отца и сына и святого духа. Гордубал медлит.

– А что, сударь, нельзя ли поехать в Америку снова?

– Куда там, господин Гордубал, в Америке своих рабочих избыток, никого теперь не пускают к себе американцы.

– Гм! Так. А нет ли какой-нибудь фэктори в городе?

– А, фабрика! Есть фабрики, да стоят, не работают; трудные настали времена, господин Гордубал. – Адвокат вздыхает, точно и ему приходится нести бремя трудных времен.

Гордубал кивает головой. Что поделаешь, люди уже не нужны. Никому не нужен такой Гордубал. А жалко, зря пропадают умелые руки. А вот кони нужны, конь, что высоко держит голову.

…Юрай Гордубал ищет командира эскадрона. Вон там, говорят ему, в казармах.

– Что, дядя, сына пришел навестить?

– Нет, не сына, хочу жеребчика продать, господин драгун.

– Здесь лошадей не покупают, – объясняет солдат, а руки уже сами тянутся к жеребцу, ощупывают ноги и шею. – Серна, а не конь, хозяин.

Тут подошел кто-то из офицеров:

– Коня продать? Трудное дело, хозяин. – И качает головой. – Сейчас мы не берем лошадей. Говорите, ваш конь призывался еще летом? Хороший конь. А объезжен ли? Что? Не объезжен? И под седлом он еще не ходил? Ах вот как, ваш работник ездил на нем без упряжки.

Вокруг уже собралось несколько офицеров.

– Что, дядюшка, можно ли попробовать жеребца?

– Отчего же нет? – отзывается Гордубал. – Только конь-то норовистый, сударь.

– А хоть бы и норовистый! Дайте-ка, ребята, узду и седло. Поглядим, сбросит ли он Тоника.

Не успел Гордубал и глазом моргнуть, как один из офицеров был уже на коне. Жеребец подпрыгнул, взвился на дыбы и сбросил седока. Тот ловко упал на спину и смеется:

– А ну-ка, ребята, ловите коня!

Толстый командир хохочет так, что даже живот у него колышется.

– Ну, хозяин, конь у вас знаменитый! Вы пока подержите его дома, а мы подадим рапорт, чтобы разрешение дали на покупку.

Гордубал, нахмурясь, запрягает коня.

– Что поделаешь, сударь, продам его цыгану или живодеру.

Командир чешет затылок.

– Слушайте, жалко ведь жеребца… Вы что, непременно хотите его с рук сбыть?

– Да, – бормочет Гордубал, – не ко двору он мне.

– Ну, оставляйте, – решает командир, – а мы вам расписку дадим, что конь у нас, а потом напишем, сколько вам за него причитается. Идет?

– Идет, чего ж тут, – соглашается Юрай. – Коняга хороший, сударь, голову высоко держит. За него восемь тысяч давали…

– Тогда забирайте его обратно, – быстро вставляет командир.

– Можно и за пять продать, – уступает Гордубал.

Какой-то толстый военный около командира слегка кивает головой.

– Пять тысяч – это другое дело, – соглашается командир. – Стало быть, мы вам напишем, А раздумаете продавать, возьмете коня назад. Идет? Получайте расписку.

Гордубал едет домой. На груди у него расписка с печатью и мешочек с долларами. Мерин бежит рысью, поматывая головой. А жеребчика уже нет. Точно во второй раз ушел Штепан. И кобылу бы лучше продать вместе с жеребенком. Но-о-о, меринок! Чуть вожжами тебя тронешь, ты и бежишь. Как это так – не разговаривать с лошадьми? Заговоришь с ним – конь повернет голову и махнет хвостом. Видно, что понимает. И головой покачивает – значит, думает. Далеко еще ехать, милый, да ведь в гору приятно бежать. Ну-ну, не бойся, это только ручеек пересек нам дорогу. Оставь овода, я его сам прогоню. Гей! И Юрай начинает протяжно, тихо петь.

Мерин косится большим глазом на хозяина: ты чего расшумелся? А Гордубал покачивает головой и поет:

 
Эх, Полана, злодейка Полана!
Сохрани тебя господь…
 

XXI

Потерял Гордубал покой. Ранним утром уходит со двора. Бросает хозяйство на волю божью и болтается неведомо где. Даже в Тибаве был.

– А что, Гелетей, не нужен тебе работник к скотине или в поле?

– Зачем мне работник, Гордубал, у меня два сына. А для кого ты, братец, ищешь места?

Потом в Татинском лесничестве.

– Нет ли работы? Лес рубить?

– Нету, братец, тысячи метров дров гниют в лесу,

– Ну, с богом. А что, не строится ли где железная дорога или шоссе? Не рвут ли динамитом скалы?

– Куда там, дяденька, куда там! Все нас забыли, да и для кого строить?

Что поделаешь, сяду где-нибудь, подожду, пока стемнеет. Издалека слышен звон – идет стадо, пастух щелкает бичом, точно стреляет, и где-то тявкает овчарка. В полях поют. Что делать? Юрай сидит и слушает, как гудят мухи. Закрыв глаза, он может прислушиваться часами. Ведь никогда не бывает полной тишины, все время слышна жизнь: то жук загудит, то заверещит белка. И отовсюду поднимается к небесам мирный звон колокольцев – то пасутся стада.

К вечеру Гордубал крадучись пробирается домой. Гафия принесет поесть, – ах, какая это еда? Пес, и тот жрать не станет. А впрочем, все равно. Кусок не идет в горло. Да и недосуг Полане готовить ужин.