Текст книги "Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 42 страниц)

– Отчего же не отпустить? – прохрипел Матула и плюхнулся на стул всей своей тушей. – Пустила. Гляди. – И он вынул из кармана полную пригоршню денег; одна монетка выскользнула из неуклюжих пальцев, толстых, багровых, как кровяные колбаски, но каменщик Матула даже не посмотрел вниз. Разложил на столе локти, огромные лапищи, похожий на истукана; Станда тихо присвистнул, увидев разбитые, почерневшие от кровоподтеков ногти – на этих лапах не было ни одного неизуродованного пальца.

– А где же твоя шапка? – безжалостно спросил Пепек.

– Шапка? – пролепетал Матула и сконфуженно заморгал налитыми кровью глазами. – Никакой шапки мне не надобно.

– Она у тебя ее отобрала, а? – продолжал терзать его Пепек. – Чтобы ты не ходил в трактир, а?

– Стану я у нее спрашивать, – громко ответил Матула.

– А что ты, Матула, вообще насчет баб думаешь? – со смаком расспрашивал Пепек, продолжая истязание и подмигивая Станде.

– Да что думать-то? – уклончиво пробормотал гигант.

– А как ты думаешь, добрые они?

– Ясно, добрые.

– А то, что они в трактир приходят кое за кем… Не след бы им так делать, правильно?

– Это почему же? – сконфуженно отвечал Матула, – Они знают…

– По-моему, им при этом ругаться не к чему, – продолжал дразнить Пепек.

– Иначе нельзя, – прохрипел Матула, поднимая бульдожьи глаза. – А что им делать-то? Разве ты понимаешь, какая у меня жена!

– Добрая?

– Добрая.

– А правда, что тебе приходится дома на колени становиться?

Матула побагровел. «Сейчас полетят кружки», – испугался Станда и пнул под столом Пепека, – перестань, мол, дразнить.

– Неправда это, – с трудом выговорил Матула. – Тогда… я пуговку на полу искал, понимаешь? Пуговку.

– Ага. И потом не смог встать.

– Да. Потом не смог встать. В ногах у меня силы мало.

Пепек подобрал под столом монетку, которую обронил Матула, и подошел к оркестриону.

– Хочешь, музыку тебе заведу?

Оркестрион заиграл итальянскую песенку, звуки полились ручьем; Матула закивал в такт огромной лохматой башкой…

– Здорово, ребята, – произнес мягкий, приглушенный голос, и крепильщик Мартинек стукнул по столу огромным кулаком.

– Пришел! – обрадовался Станда.

– Само собой! – Крепильщик втиснул свое сильное туловище и широченные плечи между товарищами; вот он сидит и весь светится, даже к спинке стула не прислонился – так ему легко. – Как дела?

– Что дома? – церемонно спрашивает у него дед Суханек.

– Сам знаешь, детишки, – с улыбкой отвечает крепильщик. – Разве из дому скоро выберешься…

– У тебя есть дети? – удивился Станда.

– Двое. Девочке пять с половиной годков, а мальчику скоро год сравняется…

– А назвался холостым!

– Ну, там-то конечно, – небрежно махнул рукой Мартинек. – Стану я им объяснять! Хотят холостых, – пожалуйста, стало быть, и я холостой, правда ведь? А я уже семь лет как женат, парень, – похвастался он, и глаза у него заблестели, как у мальчугана, которому удалось кого-то ловко провести. – Девочка уже читает сама… Ты заглянул бы как-нибудь.

– Спой нам, Мартинек, – предложил Пепек.

– Сам пой, коли охота, – ответил крепильщик, водя толстым пальцем по запотевшей кружке. – Мальчишка-то… тринадцать кило весит, посмотрел бы ты на него, Станда! Такой плутишка… Мы ему даем морковь, шпинат и все, что нужно, и каждую неделю я его вес записываю, на память останется…

– Держите меня! – закричал Пепек и удивленно воззрился на дверь.

На пороге стоял десятник Андрес и дружелюбно улыбался, поднеся руку к шляпе.

– Бог в помощь, команда…

XIV

– Бог в помощь, команда…

– Бог в помощь, – пролепетал Суханек и хотел было встать, но Пепек дернул его за полу пиджака и снова усадил на стул.

– Сидите, сидите, Суханек, – горячо протестует и Андрес, подходя к столу. – Не стану вам мешать, я только на минутку… договориться насчет завтрашнего дня…

– Вот и хорошо, – спокойно говорит крепильщик Мартинек и отодвигает свой стул, чтобы запальщик мог подсесть.

– Дайте мне… дайте, ну хоть пива, – рассеянно сказал трактирщику Андрес, подсаживаясь к шахтерам; напротив него сидит Матула, положив кулаки на стол, пожирает «пса» Андреса налитыми кровью глазами и глухо хрипит. Дед Суханек взволнованно моргает, Пепек в душе подсмеивается, а крепильщик в упор смотрит голубыми глазами на Матулу; Андрес притворяется, будто ничего не замечает, но ему явно не по себе, его тщедушное тело напряженно выпрямилось…

– Прежде всего я хотел вам сказать, – начал он немного торопливо, – то есть… мой долг сказать вам всем… вы сегодня работали… просто образцово. Так и начальству об этом доложу, – выпалил он облегченно. – Вы для своих… для наших засыпанных товарищей… делали все, что могли. Надеюсь, что и завтра мы все… вся наша первая спасательная докажет… своими руками и всей душой. Вот что хотел я сказать вам… как ваш товарищ.

Стало тихо.

– Понятное дело, – отозвался наконец крепильщик, – мы в грязь лицом не ударим.

– Ради наших товарищей, – повторил запальщик. – Наша команда вызвалась первой, и первой должна остаться… до конца. В работе… и в самоотверженности.

– Еще бы, – ответил крепильщик за всех. – Нам все одно: коли нужно, так мы безо всяких…

Пепек встал, поплелся к оркестриону, будто желая внимательно рассмотреть нарисованную на нем богиню с лирой в руках.

– Спасибо, – с жаром сказал запальщик. – Значит, завтра снова начнем битву…

Щелк! – оркестрион заиграл марш «Кастальдо», музыка так и загремела. Огорченный Андрес умолк, а Пепек отвернулся от оркестриона, глупо ухмыляясь.

– А я думал, господин взрывник уже кончил. Теперь не остановишь, – сказал он как бы в оправдание, возвращаясь к столу.

– Черт побери, славно маршировалось под эту музыку! – вздохнул крепильщик. – Трам-тара-рам там-та-да! Эх, ребята!

Андрес в душе взбесился, но виду не показал и стал притопывать в такт.

– Вам нравилось в армии? – спросил он вдруг у Мартинека.

– Да.

– Где вы служили?

– В саперах. Я был капралом.

– Я тоже, в двадцать восьмом пехотном, в Праге. А ты?

– В Пардубице, саперный полк.

Андрес сразу растаял, поднял кружку и подмигнул Мартинеку. Крепильщик, в свою очередь, понимающе прищурился и тоже выпил. Пепек свирепо фыркнул: извольте радоваться – у «пса» Андреса будет теперь союзник – только этого недоставало! Он попытался перехватить взгляд голубых глаз Мартинека и кивнул, – мол, тпрру, братец, не связывайся с этим типом; но крепильщик молча улыбался и думал что-то свое; а «Кастальдо» гремел до своего торжественного конца.

И вдруг Пепек просто остолбенел.

– Ах, дьявол! – вырвалось у него. – Адам!

В дверях трактира и вправду стоит длинный Адам и оглядывает зал ввалившимися глазами; увидев Андреса, он удивленно качает головой…

– Адам, иди сюда, дружище!

– Что? Адам? Вот так штука!

– Черт побери! – тихонько срывается с языка Пепека. – Опять, значит, с Марженкой ничего не получилось. – И тут же громогласно: – Ну, иди же, садись с нами, Адам! Откуда ты взялся?

На смущенном лице Адама появляется подобие улыбки.

– Раз уж вся команда собирается… Бог в помощь, – здоровается он в сторону Андреса, не зная куда сесть; всякий старается освободить ему место, но Адам подставляет стул к углу стола и растерянно усаживается.

– Адам, а ты бывал когда-нибудь в трактире?

– Что?

– Не впервой ли ты сегодня в трактире?

– Не впервой, но… – Адам махнул рукой.

– Ну вот, теперь мы все в сборе, – благосклонно оглядел Андрес свою команду, но, наткнувшись на отчужденные взгляды, слегка даже опешил.

– Мы-то в сборе, – многозначительно сказал Пепек, и наступила тишина; запальщик беспокойно заерзал на стуле, вот-вот встанет и уйдет…

– Послушайте, Андрес, – слышится благодушный голос крепильщика, – почему вы такой пес?

Странно – запальщик, кажется, почти ждал этого вопроса: он уселся поплотнее и взял в руки свою кружку.

– А ч-черт! – присвистнул Пепек и нетерпеливо наклонился вперед; дед Суханек испуганно вытаращился, медлительный Адам внимательно уставился глубоко запавшими глазами, Матула разжал кулаки и взволнованно запыхтел; все, кроме голубоглазого Мартинека, впились взглядами в серое лицо Андреса.

Андрес поднял глаза – они смотрели страдальчески, но спокойно.

– Я не пес, – произнес он тихо. Все ждут, что он скажет дальше, но запальщик беспомощно пожимает плечами. – Нет, не пес я.

– Ну, хорошо, – недовольно говорит Мартинек. – Да на людей вы собакой кидаетесь.

– Разве я кого зря обидел? – восклицает Андрес, обводя всех взглядом.

Крепильщик повел плечами.

– Нет, зря не обижали, но… Ведь вы сами видите, как все о вас думают, верно?

– Я только выполняю свой долг, – возразил запальщик и снова пожал плечами. – Что поделаешь!

– Да, но вам хочется, чтоб его все выполняли. Нельзя же от всех требовать, чтоб каждый собачился на себя, как вы – а вы и на себя злитесь, Андрес, вот в чем ваша беда. Он не виноват, – добродушно обратился крепильщик к остальным. – Ну, он ростом не вышел и все этак на цыпочки становится, так ведь?

– Что ж, не вышел, – с горечью произнес запальщик. – Вам легко говорить. Меня даже в армию брать не хотели, только по третьему разу взяли; какой, мол, из него солдат, – недоросток! Так я им показал, что я настоящий солдат; тогда уж, милый мой, меня перестали называть сморчком. Пес-капрал – так стали звать. Ох, и муштровал же я солдатиков! А в войну… мне дали большую серебряную медаль. Потом говорили: Андрес, оставайтесь на сверхсрочной, из вас выйдет ротный; да я задумал жениться… И девушки тоже смеялись – сморчок, мол, замухрышка. Нелегко мне пришлось, ребята!

– Вот оно что, гляди-ка, – рассудительно заговорил молодой великан. – Я это понимаю, только нас-то тебе незачем гонять. Все мы знаем – Андрес в своем деле понимает, голова у него варит, и все, что он скажет, – правильно, так и сделаем. А вот волю языку не давай; чем больше ты кричишь, тем виднее, что ты замухрышка… Ну да, нам-то все равно, – примирительно добавил крепильщик. – Мы уж как-нибудь твой характер выдержим.

Запальщик, как ни странно, был почти растроган.

– Вот видишь, – буркнул он, – мы, солдаты, говорим все напрямик…

Но тут судорожно захрипел Матула.

– Сморчок, замухрышка, – давился каменщик хриплым хохотом, очевидно, до него только сейчас дошло, о чем шла речь.

Андрес побледнел, и нижняя челюсть его воинственно подалась вперед.

– Что? – рявкнул он.

– Придержи язык, Матула, – медленно сказал крепильщик; Матула поднял тупой взгляд, да так и остался с разинутым ртом. – И если кто-нибудь на людях, ребята, назовет его замухрышкой, – продолжал Мартинек, – тот будет иметь дело со мной. Что здесь, за столом, среди нашей команды говорилось – останется между нами, вот как.

Пепек был явно недоволен и нахмурился, а дед Суханек облегченно вздохнул и замигал выцветшими глазками.

– А я вам что скажу, – оживленно затараторил он, – шахтеру и не к чему быть большим. Замухрышка-то всюду пролезет. – Тут старик осекся и опять заморгал. – То есть я хотел сказать, если он ростом не вышел. Был у нас когда-то один забойщик, его замухрышкой и карликом звали…

Пепек фыркнул и был вынужден снова отправиться к оркестриону, чтобы похохотать вдоволь. Станда воспользовался случаем и скрылся в уборную; он не привык пить пиво, голова у него слегка кружилась, и ему ужасно хотелось спать. В коридоре его кто-то догнал – это был Андрес.

– Послушайте, Станда, – торопливо сказал он вполголоса, – мне хочется кой о чем вас спросить. Как вы думаете, стоит ли мне… стоит ли мне угостить первую спасательную? Ведь вы послали мне этот коньяк, и… не знаю… вроде как бы в ответ. Примут они от меня, по-вашему?

Станде вдруг стало даже жаль Андреса, такое волнение звучало в его голосе. И верно, серьезный вопрос, тут надо хорошенько подумать.

– Я не знаю, господин запальщик, – начал он нерешительно, – но… я бы, пожалуй, не стал так делать. А вдруг кто-нибудь не захочет…

– Вот именно, – нахмурился десятник. – А я бы с такой охотой… Мне чего… приятно, когда вы обо мне вспомнили. Скажите, кто это придумал?

– Все, – соврал Станда. – Пепек… и Мартинек… все.

Запальщик просиял.

– Верно? Так что бы мне такое для них… как вы полагаете?

– Может… выложить на стол сигареты, – предложил Станда. – Это не так заметно. Кто не захочет, может и не брать…

– Верно, – обрадовался запальщик.

– И еще одно, – серьезно добавил Станда. – Уходите домой раньше всех, господин запальщик.

– Почему?

– Чтобы дать им… кой о чем поговорить между собой.

Андрес на минуту задумался.

– Вы правы, – сказал он и торопливо пожал Станде руку. – Спасибо вам!

Станда вернулся с ощущением успешно выполненной дипломатической миссии.

– Что ему от тебя нужно было? – подозрительно спросил Пепек.

– Ничего, – оказал Станда с простодушным видом. – Он просто попал не туда.

Андрес вернулся, и всем бросилось в глаза, что он вдруг начал ощупывать свои карманы.

– Где же это у меня… Пан Малек, дайте мне сигарет. Сотню.

Открытая коробка на столе слишком заметна, ровные ряды сигарет так и просят – возьмите! Каменщик Матула отвел тяжелый взгляд от Андреса и уставился на белую пачку.

– Берите, – предлагает запальщик, ни на кого не глядя.

Разбитые пальцы Матулы вздрагивают.

– Спасибо, у меня свои, – бормочет Пепек и демонстративно постукивает по столу собственной сигаретой.

Мартинек удобно оперся локтем о стол.

– Да, ребята, – начал он медленно, – хотел бы я знать, что там вторая команда сейчас поделывает. Хорошо бы они починили рельсы, чтобы можно было породу вывозить, правда, Станда?

При этом его толстые пальцы, словно ненароком, рассеянно, но медленно, чтобы все видели, вытаскивают первую сигарету из коробочки Андреса. Станда почти с облегчением переводит дух: молодец Мартинек!

– Я говорил об этом с Казимоуром, – благодарно подхватывает Андрес. – Но Казимоур сказал: рельсы-то рельсы, да почва там поднялась, придется ее выбирать, вот что…

Несколько пар глаз следят, как дед Суханек тянется сейчас к коробочке Андреса. Дед испуганно отдернул руку.

– Ну да, почва, – пролепетал он как человек, застигнутый на месте преступления, и торопливо спрятал в карман взятую сигарету. – Там, в восемнадцатом-то, всегда почва была ненадежная. Сухая, очень сухая!

– Верно! – с признательностью сказал запальщик. – Закуривайте, Суханек.

– Спасибо, я уже взял, – отнекивается дед, неуверенно поглядывая на товарищей.

– Да закурите же!

Дед Суханек с несчастным видом берет еще одну сигарету.

– Премного благодарен, я ведь и не курю их вовсе, разве что трубочку. Это для зятя возьму, то есть для Фалтыса. Пепек, ты не хочешь?

– Не хочу.

Пепек хмурится и презрительно сосет свой вонючий окурок. Разговор не вяжется, настроение паршивое, и Андрес кусает губы, лицо у него твердеет, становится серым; один крепильщик сияет радостно, от всей души, а Адама словно и нет: перед ним нетронутая кружка, и он молча глядит глубоко ввалившимися глазами…

Вдруг Пепек быстро потушил свою сигарету и выпрямился, как школьник.

– Ребята, – выдохнул он, – Ханс здесь!

В трактир вошел господин Хансен. Он кивнул всей команде и сел за соседний стол.

XV

Вся команда встала.

– Добрый вечер, – поздоровался за всех Мартинек, и Ханс дружески закивал,

470

Десятник Андрес стоит как солдат – руки по швам, точно сейчас выпалит: так и так, рапортует десятник-запальщик Андрес и его команда: Адам Иозеф – забойщик, Мартинек Ян – крепильщик…

Мартинек Ян безмятежно сел спиной к господину Хансену, но эта спина – прямая и прочная, будто дверь амбара. Вся команда нерешительно рассаживается, последним садится запальщик Андрес, да еще с каким-то полупоклоном, точно извиняясь перед соседним столом; но Ханс уже не смотрит на них и барабанит пальцами. Наступила торжественная тишина, как в школе.

– Расскажите что-нибудь, – вдруг произносит Пепек, взглянув на Андреса, чтобы завязать разговор; но где уж Андресу! – он стал совсем незаметным, сидит на самом краешке стула, просто смотреть жалко, и выжидательно уставился на крепильщика: давай-ка ты, что ли, дружище.

– Так вот… – начал было Мартинек, подмигивая Станде, но тот не сводит глаз с Хансена. Гляди-ка, ребята, он все-таки пришел посидеть с нами! Какая жена у него – глаз не отведешь, и любят они друг дружку, любовь такая, что и рассказать нельзя, а он, видите, оставил жену дома и пришел к нам. «Я должен пойти к своей команде, – сказал он ей. – Пусть ребята видят – я с ними», – или еще что-нибудь в этом роде… У Станды сердце бьется от гордости, ему радостно. Вот какая наша команда! И Адам пришел, и Андрес, и господин Хансен… Точно мы одна семья, нет, больше, чем семья; семью оставляют дома и идут – мужчины к мужчинам. Так и следует, с воодушевлением думает Станда. Мы должны держаться друг друга – этому нас учит работа; а вам, женщины, придется посторониться, мы вернемся, но на первом месте – команда. Вот оно как!

Станда смотрит на товарищей, и от восторга у него бегают мурашки по коже. Я люблю вас, ребята, я люблю вас так, что и сказать невозможно; никогда я не был так счастлив… я готов обнять вас всех, кто тут сидит; от вас пахнет табаком и пивом, вы такие нескладные, одни кости да щетина, но если бы вы знали, как вы прекрасны! Это понимаю я один… и, пожалуй, еще господин Хансен. Ханс тоже понимает, потому и пришел сюда, к вам. Да, и Андрес – красивый, и Матула, и Пепек, словом, все; сам господь бог залюбуется и подумает: черт возьми, вот славные парни, первые спустились в шахту и этакую гору работы там своротили; в мире не найдешь другой такой команды! Но погодите, завтра мы еще обставим там, в шахте, всех остальных! Голыми руками будем пробивать целик; «тик-тик-тик» – подают сигналы те трое; мы уже идем к вам, ползем на брюхе, спинами поднимаем земную кору, что вас придавила; трах! земля разверзается, здесь работают наши руки. Бог в помощь, товарищи, погребенные заживо! Вам рапортует первая спасательная: Ханс Хансен – инженер, Андрес Ян – десятник-запальщик, Адам Иозеф – забойщик, Суханек Антонин – забойщик, Мартинек Ян – крепильщик, Матула Франтишек – каменщик, Фалта Иозеф, он же Пепек, – подручный забойщика и Станислав Пулпан – с позволения сказать, откатчик.

Станда по очереди обводит всех взглядом. Как они, бедняги, торжественно и чопорно сидят и кое-как поддерживают видимость разговора… Батюшки, «пес» Андрес объясняет Пепеку, как сдавать экзамен на забойщика; и Пепек, не моргнув глазом, отвечает: «Да, да» – вот это дела! Ежели сам Пепек говорит «да», значит, на свете многое переменилось. И остальные нет, нет и поддакнут, употребляя при этом непривычные «культурные» слова; не важно, что инженер Хансен не понимает по-чешски – он сидит рядом, и от этого все изменилось. Мартинек сидит прямо, как воспитанный мальчик, положив на колени могучие лапы; Пепек похож на внимательного ученика и лишь морщит лоб от усердия; Матула не спускает бульдожьих глаз с господина Хансена; дед Суханек вертится на стуле и просто готов поднять руку, как прилежный ученик в классе: я, я, я знаю; Андрес скромен и старателен – ни дать ни взять учитель, когда в класс приходит школьный инспектор. Только Адам опять как-то ушел в себя, сгорбился и глядит на свою до сих пор не тронутую кружку; а господин Хансен вовсе ни о чем и не подозревает и чертит что-то на старом конверте – вероятно, деталь какую-нибудь для своего изобретения.

Господин Хансен поднял голову и повел носом в сторону Станды, подите, мол, сюда. От гордости Станду расперло до того, что он чуть не задохся и, натыкаясь на стулья, устремился к столу Хансена; он хотел подойти небрежно и в то же время молодцевато, но у него почему-то не вышло, как он ни старался. Хансен показал длинной рукой – садитесь, мол; за ухом у него еще осталась черная полоса угольной пыли – Станде она вдруг кажется очень трогательной: бедняга толком даже не вымылся, так спешил к своей госпоже Хансен, а теперь сидит здесь с нами! Славный парень этот Хансен! А команда тем временем изо всех сил старается хоть как-то поддержать громкий разговор, чтобы, упаси боже, не показалось, будто они слушают. Что это я хотел сказать, ребята, – ну, так вот… и при этом пинают друг друга под столом – давай же ты, черт, говори что-нибудь…

Господин Хансен наклонился к Станде.

– Bitte,[122]122
  Пожалуйста (нем.)


[Закрыть] – сказал он на своем грубом, ломаном немецком языке. – Вы послали мне коньяк. Я вас всех благодарю. Как вы думаете, должен я… для всех… что-нибудь… – И обвел пальцем стол. – Ага, угостить?

– Нет! – вырывается у Станды. – Nein, nein. Не делайте этого.

Станда лихорадочно соображает, как бы объяснить, сказать ему, что это оскорбит команду, если он вздумает… вроде бы вернуть долг… Тогда ведь получится, что мы не ровня вам, господин Хансен. И вообще, разве вы не видите, что ребята вас любят? Для нас больше значит, что вы пришли к нам просто так, а не затем, чтобы нас вознаградить. Nein, nein. Не делайте этого, господин Хансен!

Станда все это чувствовал хорошо и ясно, но не умел выразить; ни за что на свете он не мог вспомнить ни одного более мягкого выражения чем: Beleidigung. Es vare fur jns…[123]123
  Оскорбление. Это было бы для нас… (нем.)


[Закрыть] – как бы это сказать? – и Станда отрицательно качал головой, глядя на блестящий, добродушный нос господина Хансена.

– Nein, bitte nein, – умоляюще выдохнул он.

Но господин Хансен, кажется, все совершенно ясно понял, ему и объяснять не надо было. Он закивал и радостно улыбнулся, так что даже слегка наморщил нос.

– Gut, gut, – сказал он с одобрением и постучал двумя пальцами по груди Станды. Станда от радости и гордости готов был умереть на месте. Видели ли это ребята?

Станда вежливо поднимается со стула, руки по швам.

– Noch etvas, Herr Hansen?[124]124
  Что-нибудь еще, господин Хансен? (нем.)


[Закрыть]

– Ja, – кивает Ханс и показывает пальцем на свой стаканчик и на шахтеров.

Сейчас Станда все понимает, он чувствует себя легко, и на душе у него ясно. Окрыленный, возвращается он к бригаде и протискивается на свое место.

– Ребята! – восклицает он. – Ханс хочет выпить за ваше здоровье!

В волнении он даже не заметил, что называет почтенных шахтеров «ребятами» и что, пожалуй, следовало сказать «господин Хансен»; но, кажется, никто этого не заметил, – вся команда разом оборачивается. Хансен уже поднимает свой стаканчик, шахтеры гремят стульями, вставая, господин Хансен тоже поднимается со стаканчиком в руке, и на его лице расплывается мальчишеская улыбка – а ну-ка, первая спасательная! Шахтеры выпрямляются, принимают вдруг очень серьезный, торжественный вид. И господин Хансен становится серьезнее и глядит шахтерам в глаза.

– Also, skol,[125]125
  Что ж, ваше здоровье (швед.)


[Закрыть] – произносит он, пьет и вежливо наклоняет голову.

– Спасибо, господин Ханс, – торжественно ответил крепильщик с видом заправского оратора.

– Бог в помощь, – церемонно добавляет запальщик, и все склонили головы, как Хансен, и с достоинством выпили. Даже Адам выпил, в упор глядя на Хансена. Ханс улыбнулся, и Адам улыбнулся – как чудесно может улыбаться Адам! – удивляется Станда; но команда уже садится, и все переводят дух, словно после тяжелой работы; Матула сопит – его даже пот прошиб, дед Суханек растроганно шмыгает носом.

– Хорошо ты сказал, крепильщик, – одобряет Пепек и залпом пьет кружку до дна.

– Он сказал, что благодарит вас, – быстро вполголоса сообщает Станда.

– Ну? Правда? – Шахтеры сдвинули головы. – Рассказывай же, Станда!

– Он сказал, что хотел бы нас угостить, а я ему сказал, не надо, господин Хансен, не делайте этого, мы рады, что вы пришли, для нас это честь, а дать нам на пиво – значит нас обидеть, точно вы не один из нас, не из нашей команды.

– Вот здорово, черт возьми! – удивился Пепек. – И кто бы подумал, что парнишка так сумеет! А он что?

– Что хочет, мол, выпить за наше здоровье…

– Вот видите! А как ты ему сказал?

– Да по-немецки! – бессовестно врет Станда.

– Хорошо ты ему сказал, Станда! – восхищенно признает крепильщик, и все дружно кивнули в знак согласия, даже Адам.

Станду распирает от гордости; ему хотелось бы рассказать еще больше о том, что он говорил господину Хансену, но всему есть предел. А ведь у Андреса красивое мягкое лицо; глаза у него блестят, он поднимает стаканчик, вежливо наклоняет голову и шепчет через стол:

– Станда, «скол»!

Команда приняла тост с тихим восторгом – Андрес-то, оказывается, тоже славный малый! Один за другим все чокаются со Стандой – «скол»! И Адам кивает Станде, дружелюбно моргая.

– Ребята, – решительно говорит Пепек, – пусть это «скол» будет только для нас. Никому другому мы так не скажем.

– Правильно, – веско добавляет крепильщик. – Это только для нашей команды.

Больше никто не оглядывается на Хансена, чтобы не докучать ему праздным любопытством; пусть Хансен отдохнет, ясно? И тем не менее все замечают, когда господин Хансен заказывает еще стаканчик, и удовлетворенно перемигиваются. Пить он умеет, ничего не скажешь – совсем как наш брат; сразу видать, что он ни капельки не гордый. И что ему тут с нами нравится. Станда испытывает сладостное чувство, – его клонит ко сну, он почти не слышит, о чем говорят товарищи; вон оно что – и Андрес чувствует себя здесь как дома. И Станда отваживается улыбнуться «псу» Андресу и приподнять стаканчик.

– «Скол»!

– «Скол»! – ответил запальщик и очень вежливо поклонился.

«Господи, какая команда!» – с радостью думает Станда, и глаза у него закрываются. Дед Суханек настойчиво трещит ему о чем-то, может, о том обушке, но Станде все безразлично; вдруг ему становится так хорошо, словно он маленький и засыпает, а взрослые еще беседуют, но это уже какое-то непонятное бормотанье… иногда только звякнет стаканчик о поднос…

– …ну, же, Мартинек, спой нам что-нибудь, – слышится настойчивый голос Пепека.

– Неудобно, – смущается крепильщик.

Мартинек такой аппетитный. Взглянешь на него – и представляешь себе избу с амбаром, там пахнет соломой и коровами; в стойле кто-то шумно вздыхает, должно быть лошадь…

– Да ну тебя, – отнекивается крепильщик Енда. – Гляди, Станда-то уже спит…

– Я не сплю, – блаженно уверяет Станда и проваливается в приятную тишину…

Станда проснулся оттого, что голова у него вдруг упала на край стола. Что это? А, Мартинек поет, зажмурив глаза и откинув голову; он поет высоким мягким голосом, упираясь руками в стол. Пепек качнул головой в сторону Матулы, – тот положил локти на стол и плачет, крупные слезы бегут по его багровым щекам. Андрес слушает с видом знатока, сосредоточенно склонив голову чуть набок, как делают господа на концертах; Адам неподвижно смотрит на Мартинека, а Ханс… Ханс отложил свои бумаги и карандаш и тоже слушает. И великан Мартинек поет высоким голосом, откинув голову и прикрыв глаза, – откуда только берется такой нежный голос в этакой могучей груди! Станда оперся подбородком о стол, чтобы удобнее было слушать. «Еще!» – с наслаждением думает он и закрывает глаза.

– Теперь какую, ребята?

– «Зачем вам плакать, очи голубые…»

– Иди ты! Послушай, Мартинек, спой «Не мелю, не мелю»!

– Ладно! «Не мелю…»!

И Мартинек поет. Станда сонно моргает. Теперь поют все, «пес» Андрес дирижирует рукой и поет – он вторит, закрыв глаза, похожий на кукарекающего петуха; Пепек делает губами «м-ца, м-ца»; дед Суханек блеет тонко, как козочка; Адам стискивает руки между колен и, уставясь в землю, тихонько басит. Адам поет! Станда впросонках ничему больше не удивляется, – а то Адам еще сразу замолчит, заметив, что за ним наблюдают. Ханс придвигает стул и наклоняется к Мартинеку. Андрес перестал кукарекать и освобождает место для Хансена, но тот качает головой и нагибается через широкое плечо Мартинека, заглядывая ему чуть ли не в рот. Крепильщик не замечает этого; упираясь обеими руками в стол, он поет. Должно быть, Хансену хочется петь вместе со всеми – губы у него шевелятся. Коробка андресовских сигарет наполовину пуста… Как все замечательно получилось, радуется Станда и с наслаждением поводит плечами, будто натягивает одеяло до подбородка. Братцы, какая у нас команда, просто необыкновенная! И Мартинек посмотрел на Станду и дружески подмигнул – спи, дружок, спи!

Когда Станда опять проснулся, голова его лежала на могучей руке крепильщика. Господин Хансен уже опирался локтем о стол шахтеров и на самом деле смотрел Мартинеку прямо в рот; Мартинек пел тихо, потупив глаза, а Андрес, Пепек, Адам – все делали губами только «пом-пом-пом, пом-пом-пом», точно аккомпанировали на струнах. Почему же так тихо, подумал было Станда, и тут Мартинек прервал песню.

– Лежи уж ты, – сказал он Станде, а Ханс кивнул: «Лежи, мол, и ладно».

«Вот и хорошо», – думает Станда, утыкаясь носом в жесткий рукав Мартинека. И снова начинается «пом-пом-пом, пом-пом-пом»; и молодой высокий мужской голос заводит песню о солдатчине.

XVI

Кто-то трясет Станду.

– Вставай, по домам пора.

Станда очнулся и не сразу понял, где он. Товарищи уже на ногах, подтягивают штаны, берутся за шапки. Станде неловко, что он так крепко заснул, и он судорожно зевает.

– Где господин Хансен?

– Уже ушел, и Андрес тоже.

Ну, спокойной ночи, ребята, спокойной ночи, Станда, значит, завтра в пять, и за дело; команда с шумом выходит на темную улицу. У Станды слегка заплетаются ноги, затекшие во время сна, и он ни черта не видит в этой непроглядной тьме. Но кто-то его ждет, кто-то подходит к нему – да это Адам.

– Нам ведь по пути, – гудит Адам, шагая во мраке. Станда постепенно начинает распознавать что-то вроде дороги; он вздрагивает от ночного холода и окончательно просыпается. Рядом идет Адам – длинный, сутулый и молчит; о чем с ним говорить?

– Как было хорошо, – благодарно вздыхает Станда.

Адам судорожно глотнул.

– Хорошо… очень… – бормочет он.

– Сколько времени?

– …Час ночи.

Неужели так поздно? Станда припоминает, как Адам со скорбными глазами делал «пом-пом-пом», когда пел Мартинек, и невольно усмехается про себя. Интересно, что сделает Адам, если ему сказать, что я его люблю? У Станды, откровенно говоря, уже вертится на языке это признание, но он все же предпочитает промолчать.

– Вы любите господина Хансена? – спрашивает он вдруг.

– …Да, – отвечает Адам.

– Парень что надо, раз к нам пришел. Жену дома оставил, а сам пошел к команде. Вы когда-нибудь видели его жену?

– Н-нет. Не видел.

– Красивая женщина, высокая такая. Знаете, как они подходят друг к другу – это не часто встречается. Должно быть, они страшно счастливы. Когда двое так любят друг друга…

Адам ни гугу, слышно только его тяжелое дыхание. Станда вдруг замолчал, прикусил язык: и в самом деле, именно об этом-то и не надо говорить с Адамом…

– А какая жена у Мартинека? – поспешно меняет он разговор.

– …Не знаю.

– Вот отец, этот Мартинек! Только и знает, что дети, дети, дети… То-то радость, должно быть, когда человек так крепко детишек любит, – брякнул Станда и опять пожалел – ах, вернуть бы эти слова! Адам ничего не сказал, даже не вздохнул, точно в нем все замерло. Такое дурацкое слово… точно ты камень швырнул в пропасть; страшная тишина, камень все летит, летит, конца не видно, боже, какая глубина! Наконец доносится стук – камень упал на дно; Адам перевел дух и прибавил шагу. Станда не знает, о чем еще заговорить; глубоко несчастный, он бежит вприпрыжку рядом с длинным Адамом, кусая губы.