Текст книги "Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)

Станда оглядывается на остальных, но Адам равнодушно всовывает длинные руки в рукава, Пепек вытирает потную грудь подолом рубахи, а Мартинек тщетно пытается застегнуть пуговку под подбородком; его молодое круглое лицо – ясное, сонное.

Внезапно появляется высохший человек с уныло обвисшими белокурыми усами; он щелкает каблуками перед Хансеном и сменным мастером, в левой руке у него лампа, правая вытянута по швам.

– Бог в помощь, – хрипло докладывает он. – Рапортует участковый десятник Казимоур с командой. Фалтыс Ян – забойщик, Григар Кирилл – забойщик, Вагенбауэр Ян – крепильщик, Кралик Франтишек – подручный забойщика, Кадлец Иозеф – помощник крепильщика, Пивода Карел – откатчик.

Шесть человек кое-как выстраиваются, Хансен быстро окидывает всех взглядом, кивает головой и подносит руку к кожаному козырьку.

– Gut, Gut.

Вид у него очень утомленный, под глазами – черные круги…

– Ну, что там? – тихонько спрашивает Григар у Адама.

Адам, мигая, глянул исподлобья, ему хочется что-то сказать, да слова с языка не идут; он только хрипло откашлялся и махнул рукой.

– Дело дрянь, – угрюмо говорит Пепек. – Сплошь газовые карманы. Сказать тебе по совести – в такую паршивую дыру лазить мне еще не приходилось. Осторожнее на пятидесятом метре, ребята.

– Суханека-то засыпало, – как-то хвастливо вырвалось у Станды.

– Да? – безучастно отозвался Григар и начал снимать с себя пиджак.

А Мартинек между тем что-то показывает в крепи другому крепильщику; оба чешут затылки и то и дело двигают на голове плоские шапки – разговор, по-видимому, чрезвычайно интересный.

– Ну, пошли, что ли, – гаркнул Пепек и направился в темный штрек, вяло помахивая лампой.

Дед Суханек, не пикнув, засеменил следом.

– Я тоже иду, – воскликнул Мартинек и снова обернулся ко второму крепильщику: – Гляди, вот эту пару еще следовало бы подбить…

Матула, громко пыхтя, покорно ковыляет по штреку; Адам неторопливо бредет вразвалку, нагибаясь под надломившимися окладами; позади еле волочит ноги Хансен, и, отставая от него на шаг, выступает, как всегда подтянутый, «пес» Андрес. Станда вдруг чувствует ужасную усталость, он то и дело клюет носом; неужели мы там пробыли всего три часа? Хорошо еще, что ноги идут сами, а в голове осталось настолько соображения, чтобы, не глядя, нагибаться под провисшими перекладинами. Семь дрожащих светлячков движутся разорванной цепочкой по бесконечному черному коридору. Господи, и это наша бравая команда! У одного бессильно отвис подбородок, другой еле плетется – в пору маменьке вести всех за ручку, – осторожнее, мол, не упади! Если уж Пепек приумолк… Закрыть на минутку глаза – и ты их больше не разлепишь, вот до чего дошли! Никто не поверит, как могут доконать человека три часа такой работы… Станда идет, перешагивая через рельсы и огибая стоящие вагонетки, но даже не замечает этого; от усталости ему грустно до слез. Его догнал Мартинек и молча идет рядом; глаза у него закрыты, точно он спит.

– Однако и досталось нам, – произнес он наконец и положил широкую ручищу Станде на плечо. Станда выпрямился и несколько прибавил шагу. Как когда-то в детстве… они шли откуда-то с престольного праздника; маленький Станда уже еле перебирает ножонками, отстает; папочка… папочка берет его за ручку – ну-ка, подбодрись… Отец чуточку прихрамывает, а Станда с гордостью цепко держится за его палец. Видишь, как славно зашагали, пошло дело на лад…

Станда удивился и широко раскрыл глаза. Что, мы уже у клети? Здесь ждет какой-то человек и спрашивает, как там дела.

– Лучше нельзя, брат, – бурчит Пепек и вваливается в клеть.

Сколько народу сюда набилось – Станда никак не может пересчитать; голова сама опускается на грудь, положить бы ее на плечо соседу, да и уснуть стоя. Мартинек уже спит, Адам сонно моргает; у бедного Хансена от усталости водянистые глаза того и гляди совсем растают; а клеть летит вверх по черной шахте, в черной ночи; может быть, она так и будет без конца подниматься все выше, все выше с этими семью утомленными людьми: никто и словечка не проронит, и клеть с людьми будет вечно лететь куда-то ввысь…

Они уже раздеваются, молча, неуклюже.

– Чтоб вас, – негромко ворчит Пепек, разглядывая свои порванные носки; Адам уставился в пол, забыв разуться; Мартинек поглаживает затылок и широко зевает… И тут приходит старый Томшик, по имени Винца, уборщик в душевой, и чем-то звякает.

– Что у тебя там, Винцек? – осведомляется Пепек, оторвавшись от своих носков.

– Это вам посылает сам господин управляющий, – шамкает Винцек. – Коньяк. Коньяк…

– Черт тебя задави! – удивляется Пепек. – Ребята, вот это да… Давай сюда!

Пепек разглядывает этикетку и пытливо обнюхивает пробку.

– Ну, братцы, скажу я вам… Старик – молодчина! Понимает, что к чему… Налей-ка ты, Винца, сам – у меня нынче руки как крюки.

Пепек уже поднял к свету стаканчик из толстого стекла с коньяком и задумался.

– Ну-ка, Винцек, снеси его Хансу, пусть он первый выпьет.

– Да господин инженер небось уже в ванне, – почти в ужасе отнекивается старый Томшик.

– Так неси ему в ванну – и живо, марш! Коли наш Старик может показать себя кавалером, то и мы не хуже, да. И скажи, что это ему посылает первая спасательная.

Томшик ушел, но спина его выражала глубокое неодобрение.

– А как вы думаете, – отозвался крепильщик Мартинек, – не следует ли послать и Андресу стаканчик? Как ты на этот счет, Адам?

Адам повел плечом.

– Раз он был с нами…

– Суханек!

– Ну, как запальщику, – пролепетал дед. – Думаю, и его можно почтить, верно ведь?

– А плевать нам, что он запальщик, – заявил Пепек. – Мы тут все добровольцы! Запальщик он или кто, нам какое дело!

– Я бы послал, – рассудительно сказал крепильщик. – Пес-то он пес, да в крепи толк знает. И от страху в штаны не наложил.

– Ладно, – буркнул Пепек. – Но ведь я о чем толкую: а вдруг он откажется? А наша команда этого не потерпит, вот что.

– Не откажется, – спокойно заметил Мартинек. – С чего бы ему отказываться?

– Чтобы покуражиться над нами. Не знаю, дело это не простое, – нахмурился Пепек. – Ты как думаешь, Матула?

Матула захрюкал в знак протеста.

– Как ты, Станда? – сказал Мартинек, и Станда обрадовался. Ага, его тоже спросили!

– Я думаю, – начал он, помедлив, чтобы высказать справедливое и вместе с тем беспристрастное мнение. – Андрес вызвался добровольно, как и мы…

– Десятник должен идти, чудило, – просветил его Пепек. – Какой же он был бы десятник, если бы не вызвался! Для него это обязанность, понял? Тебе, к примеру, вовсе не след было идти, потому как ты всего-навсего откатчик и желторотый птенец, да и платят тебе меньше… И соваться вперед всех тоже нечего было, – добавил недовольно Пепек. – Ты, брат, пока еще вовсе не шахтер, не мастер-плотник!

– Да Станда этого и не воображал, – миролюбиво вставил Мартинек. – Ты небось тоже делал невпопад, пока был парнишкой вроде него.

– Еще и не такие глупости откалывал, – проворчал Пепек, – но чтоб перед старыми углекопами задаваться – такого не было. Они бы мне, черт, таких затрещин надавали!

Станда сидел как ошпаренный. На языке у него вертелись десятки ответов, например, что, как человек образованный, он знает свой долг лучше всякого другого, или что дело шло о спасении человеческих жизней, он и не думал себя показать; но Станда промолчал, потому что от унижения у него словно ком застрял в горле.

– Попробуй только дай затрещину, – глухо пригрозил он Пепеку и низко наклонился над ботинком, чтобы никто не увидел слез, выступивших у него на глазах.

Крепильщик посмотрел на Пепека и кивнул головой в сторону Станды.

– Осел, – дружелюбно сказал Пепек. – Значит, Станда тоже за то, чтобы мы послали стаканчик запальщику. Как хотите, ребята, а я лично с этим Андресом уже посчитался.

– Господин инженер очень благодарит, – еще с порога весело проговорил старый Томшик.

– И выпил?

– Выпил. Залпом.

– А что сказал?

– Ничего. Сказал что-то вроде «скол»[120]120
  ваше здоровье (швед.)


[Закрыть] и причмокнул.

– А он был в ванне?

– В ванне. Как раз намыливался.

– И ему понравилось?

– Понравилось. Dank fylmas[121]121
  большое спасибо (искаж. нем.)


[Закрыть] сказал.

– А ты объяснил ему, что из этого стаканчика еще никто не пил? – забеспокоился Пепек.

– Нет, не объяснил.

– Эх ты, – расстроился Пепек. – Может, ему было противно после нас! Тоже ты… Ты должен был сказать, что стакан чистый!

– Теперь налей, Винцек, еще один, – сказал крепильщик, – и отнеси Андресу. Передай ему, что посылает первая спасательная и желает здоровья.

Команда раздевается, но медленно, больше для виду, на самом же деле все ждут, взволнованные, как мальчишки. Тишина, только вода каплет из крана, да Матула сопит и с хрустом чешет себе грудь.

– Ох, до чего же мне знать интересно, – вздыхает Пепек. – Он все-таки должен понимать, что тут его все терпеть не могут.

– Отчего же ему не выпить? – замечает крепильщик после долгих размышлений. – Коньяк это коньяк.

– Да ведь он «пес»!

– Есть такой грех! Зато за всем углядит.

– Правильно.

– И задается, – сплюнул Пепек. – Глаза бы мои на него не глядели, ребята!

Адам уже разделся и потихоньку идет под душ, чтобы начать свое бесконечное мытье. Мартинек, голый по пояс, положил руки на колени, закрыв сонные глаза. Деду Суханеку, видимо, холодно – он сидит скрестив руки на груди, как стыдливая девушка…

– Выпил, выпил! – спешит сообщить еще в дверях старый Томшик, приняв важный вид.

– А что сказал?

– Что очень благодарен и что, мол, пьет за здоровье первой спасательной.

– И не обозлился?

– Нет. Спросил, вправду ли, мол, это ему посылает команда? Верно ли?

– А ты что?

– А я сказал: ну да, господин запальщик, команда, и желают, мол, вам здоровья. Эту бутылочку послал сам господин управляющий.

– А он что?

– Заморгал этак и спрашивает, правда ли, Томшик?

– И что он сделал?

– Ну что ему делать! Вроде как усмехнулся – ладно, мол…

– И выпил?

– Выпил. Только рука у него тряслась, так что он штаны облил. А потом и говорит: «Скажите им, Томшик, что я благодарю всю команду». Да, и еще добавил: «Винцек, ребята-то как черти работали». Господин Хансен будто бы сказал ему: вот это шахтеры, любо-дорого поглядеть!

Все столпились вокруг Томшика, упиваясь этими новостями; лишь каменщик Матула сидит и почесывается, уставя налитые кровью глаза в пол; Адам, намыливаясь в десятый раз, серьезно слушает.

– А какой он был при этом, Винца?

Старый Томшик не умеет объяснить.

– Ну какой… Вроде не ожидал, что ли. И спросил: вы не знаете, Томшик, кто это придумал? Не знаю, мол, господин запальщик, должно быть все сразу.

– Правильно сказал, Винца!

Команда необыкновенно оживилась, языки развязались.

– Ну вот, видишь!

– Нет, Андрес-то каков! Ручным скоро станет!

– Ребята, теперь мы!

Пепек перекинул через руку свою рубашку вместо салфетки и протянул стаканчик из толстого стекла деду Суханеку.

– Держи, дед, как самый старший. И радуйся, что ты еще на этом свете.

До сих пор об этом никто не упоминал.

У старика, когда он принимает стакан, дрожит рука.

– Обушок, вот что обидно, – лепечет он, пробуя коньяк. – Ну, ваше здоровье! – Он опрокинул стаканчик и поперхнулся. – Матерь божья, вот это да!

Пепек подносит стаканчик Адаму.

– Теперь ты.

Адам долго нюхает коньяк и протягивает обратно полный стаканчик.

– Ваше здоровье, – говорит он и вытирает губы.

Станда не поверил глазам: Адам улыбнулся! Правда, это была лишь тень улыбки, но все же… как будто это вовсе и не Адам.

Теперь стаканчик взял крепильщик, поглядел на него против света и вылил содержимое себе в глотку.

– Хорош, – довольно сказал он и тихо просиял.

– Матула!

– Не хочу, – проворчал каменщик.

– Да брось, Франта, не ломайся…

– После Андреса… я… не стану пить!

– Ну, не порти компанию, дружище!

Матула берет стаканчик опухшими пальцами.

– Я его убью, – громко говорит он, – все равно убью…

– В другой раз с ним посчитаешься, а пока, черт возьми, уймись!

Каменщик Матула подчинился и выпил коньяк.

– Дай еще, – прохрипел он и вытер ладонью синеватые губы.

– Теперь я. – И Пепек, широко расставив ноги, опрокинул коньяк в рот и с наслаждением заржал. – Теперь ты, Станда!

Станда никогда еще не пил коньяка; сначала он попробовал его на язык, затем выпил одним духом, по примеру прочих, заморгал и закашлялся; сразу опьянев, он почувствовал безмерное блаженство, на глазах у него выступили слезы, вся душевая завертелась, и он не знал, как выразить свой восторг. Удивляясь, что пол уходит у него из-под ног, он повернулся к Мартинеку.

– Мартинек, я тебя люблю, – с жаром сообщил Станда.

Молодой гигант весело улыбнулся.

– Ну вот и ладно.

– А на Пепека я вовсе не сержусь, – торопливо уверял Станда. – Вот нисколечко, Пепек… Пепек поклялся, что поможет им. Пепек – славный малый, и я его от всей души люблю. А Хансен… братцы, ну прямо как бог! Правда ведь, он как бог?

– Еще бы, – серьезно согласился крепильщик. – Ханс – во!

– Понимаешь, Хансена… я считаю героем. Первый спустился и ушел последним… Крепильщик, я готов снова туда спуститься. Я слышал, как они тюкали… Мартинек… ведь верно, мы им поможем?

– Понятное дело, – отвечал крепильщик. – А зовут меня Енда… Иди-ка ты мыться!

Станда с наслаждением плещется под душем, кое-как, торопливо проводя руками по своему худощавому телу. Мартинека он больше не стыдится. Нет, нет, перед Мартинеком ему не стыдно.

– Как бы вместо нас другие их не спасли, – выбивает он дробь зубами. – Вот здорово будет, когда их на-гора подымут… Как ты думаешь, Андрес – смелый?

Мартинек отдувается под струей воды, трет себе спину.

– Что ты сказал?

– Андрес – смелый парень?

Крепильщик задумался, красивый и сильный, как статуя на фонтана.

– Да, – ответил он наконец. – Дело свое знает. И распоряжаться кто-то должен же, – закончил он несколько уклончиво.

– А что он всюду нос сует… думаешь, это смелость?

– Ради порядка, – рассудительно объясняет Мартинек. – Он должен все измерить, записать и доложить, понимаешь? Он ужасно любит докладывать. Ради этого он в огонь кинется…

– Он ко мне все время придирался, – пожаловался Станда. – Складывай, мол, камни точно в штабель, и уголь отдельно… На что это ему, скажи пожалуйста…

– Для порядка. Он потом все обмерит и запишет в книжечку: откатчик такой-то, столько-то кубометров породы и столько-то угля.

– Он и об этом должен докладывать?

– Может, и не должен, да Андрес это любит. Понимаешь, я поработать как следует люблю, а он – обмерить, как положено. По мне, и мерить-то не надо: руки у меня сами чувствуют, что вдоволь поработали – и ладно. – Молодой великан вытирает полотенцем широкую грудь и удовлетворенно, глубоко вздыхает. – Но Андресу всегда кажется, будто мало сделано, а все оттого, что он только свой метр и знает, – и потому злится, почему не больше сделали. Да, работать и мерить – вещи разные. И вдобавок хочется ему когда-нибудь стать десятником участка, а то и штейгером… Ради этого, дружок, он и в пекло полезет. – Крепильщик засмеялся. – А в том штреке, Станда, понимаешь, неважно сегодня было!

– Ты думаешь, что там… что там было так уж опасно?

– Ну, как же, – спокойно ответил крепильщик. – Ты еще увидишь. Ханс, Андрес, Адам – все чего-то ждут, по лицу видно.

– Чего же они ждут?

– Не знаю, – ответил Мартинек, вытирая румяное лицо. – Я крепильщик. Что ж, крепь там будет надежная; этот Вагенбауэр – человек умелый… Да ладно, пока мы оттуда выбрались, и то слава богу.

У Станды немного кружится голова – вероятно, после душа.

– Енда, – говорит он в каком-то экстазе, – я хотел бы совершить что-нибудь такое для тех троих. Что-нибудь… великое, понимаешь? Чтобы самому почувствовать, – да, ты делаешь как раз то, что нужно… ведь дело идет о жизни! У меня это вроде как жажда… Как ты думаешь, что я должен делать?

Мартинек понимающе кивает.

– А очень просто: ты должен как следует укладывать камни, ясно?

XII

Первая спасательная кучкой плетется к нарядной – сдавать номерки. Уже ночь, десятый час; на «Кристине» все тихо и темно, лишь кое-где разбросаны огоньки да светятся высокие окна машинного отделения; на горизонте поблескивают зарницы, словом – черная ночь. У окна нарядной стоит навытяжку запальщик Андрес и разговаривает с Хансеном.

Пепек остановился, осененный великолепной идеей.

– Ребята, пошли в трактир! Ну хоть к Малеку.

– А зачем?

– Да раз уж мы теперь одна команда… Не мешало бы отметить.

– Мало чего тебе захотелось, – сонным голосом говорит крепильщик. – Меня дома ужин ждет, да и спать охота.

– Так после ужина приходи, – великодушно снизошел Пепек. – Матула пойдет, Станда и дедка тоже…

– Куда это? – не поняв, переспросил Суханек.

– В трактир собираемся всей командой.

– А, ну да, ну да, – согласился обрадованный дед. – Всей командой, правильно.

От окошечка нарядной отошел десятник Андрес.

– Значит, завтра, – сдержанно сказал он. – Завтра в пять часов дня… надо бы снова заступать.

– Само собой, – ответил крепильщик Мартинек. – Мы придем. – И он бросил свой номерок в окошечко нарядной. – Договорились!

– Как там дела? – спросил сторож.

– А вы загляните туда, – проворчал Пепек, – со смеху лопнете, пожалуй… Ну, пошли, пошли!

Перед решетчатыми воротами на улице стоят в ожидании несколько женских фигур. Одна кидается навстречу.

– Пепек! – отрывисто вздыхает она. – Это ты? Слава богу!

– Ладно, ладно! – огрызается Пепек. – Ступай домой, я приду… Чтоб тебя черти взяли, – добавляет он про себя и злобно дергает головой, точно ему тесен ворот. – Отвяжись!

Худая женская фигура молча подходит к запальщику Андресу.

– Ну как? – бросает тот мимоходом. – Ничего? А дети? Пойдем.

И он зашагал так быстро, что женщина еле поспевает, хотя она на голову выше его.

Третья – Мария; она стоит неподвижно, прижимая скрещенные руки к груди, и смотрит перед собой непривычно широко раскрытыми глазами. Адам бредет к ней в замешательстве.

– Марженка, ты? – вырывается у него. – Зачем ты… не нужно было…

Мария молчит и все так же странно глядит на Адама.

– Вот видишь, – смущенно бормочет Адам, отводя глаза. – Ничего страшного не случилось.

Из ворот, вприпрыжку, как мальчик, выходит Хансен; и навстречу ему быстро шагает четвертая прямая фигура в длинном пальто. Госпожа Хансен, высокая шведка. «Сейчас на шею ему кинется», – думает Станда, не зная куда девать глаза. Но госпожа Хансен протягивает Хансену руку и говорит что-то, будто ничего не произошло. Ханс улыбнулся, кивнул головой и взял жену под руку; потом они подравнивают шаг и идут, разговаривая как ни в чем не бывало, точно спешат на теннис или еще куда-нибудь… Станда смотрит им вслед, чуть ли не разинув рот. Вот это люди!

– Ну, Марженка, – чуть слышно, почти просительно произносит Адам.

Глаза Марии вдруг наполняются слезами, к ей приходится отвернуться; ничего не видя, она уходит с Адамом. У Станды от боли сжимается сердце. Ее бы под руку взять и вести, как Хансен ведет свою шведку; а этот Адам нерешительно тащится на метр от Марии, и по его спине видно – никакими силами не придумает он, что ей сказать. Мария идет, словно слепая, мнет в руке платочек и ждет, конечно чего-то ждет; но Адам не знает, как быть, вбирает голову в плечи и растерянно бормочет что– то нечленораздельное. Станда смотрит им вслед – и сердце у него болит; за всем этим чувствуется такая трудная жизнь…

– Ну, хочешь, так идем, – пристает Пепек. – Я, парень, жрать хочу как собака.

Неприкаянный Станда с благодарностью присоединяется к нему, продолжая думать о Марии; ее, должно быть, взволновало несчастье на шахте; если бы она видела, что там делается, если бы слышала, как слышал Станда, стук тех троих…

– Чертова коза, – ругается Пепек.

– Кто?

– Да Анчка. Стоит бабе на шею тебе сесть – и ты готов, прилип к ее юбке, ясно? А я видеть не могу бабьих слез. Не могу, и все тут. Просто с души воротит, братец. – Пепек злобно дергает головой и плечами. – Очень нужно глядеть на них! К примеру, на тех трех дур, что там нюни распустили.

– Каких дур?

– Да у ворот, три вдовы, не видал ты их, что ли? Кулдова, Рамасова и запальщика Мадра. Толку-то что! Простоят всю ночь и будут высматривать. Хоть бы им кто сказал: идите теперь по домам, бабоньки, не тревожьте вы нас ради бога, а то ведь каждому шахтеру мимо них идти… Понятное дело, Анчке нужно было с ними пореветь. Как раз по ней занятие…

– Послушай, – нерешительно начал Станда. – Ты обратил внимание на… Адамов?

– Н-да, – ответил Пенек. – И это мне, братец, что-то не по нутру.

– Почему?

– Так. Боюсь, останется Адам в том штреке. Ежели у кого в голове не все ладно, его и допускать к такой работе не след.

– Ты думаешь, он недостаточно осторожен?

– Не в осторожности дело! Адам всегда начеку. Да лезет он туда… словно на смерть, неужто не видел? Будто сказал себе – теперь все равно. Не будь Адам так… привержен к Библии, я сказал бы: э, он непременно хочет там остаться. Но у нас эти гельветы редко покушаются на свою жизнь.

Станда удивился.

– Зачем же Адаму хотеть смерти?

– Да все из-за Марии, – проворчал Пепек. – От этой истории в голову ему неладное лезет… – Пепек подумал. – И еще мне показалось… не знаю…

– Что?

– А нам-то какое дело! Меня только удивило, что Мария пришла его встретить. Не знаю, заметил ли ты, как она на него глядела…

– У нее будто слезы на глазах стояли.

– Ну да. Баба, она всегда сразу сырость разводит – по глазам вмиг угадать можно, когда у нее сердце размякнет. На месте Адама подхватил бы я ее под руку… и на полпути она повисла бы у меня на шее. Вот какой у нее был вид, голубчик. Да, сегодня эта самая Мария на ночь не запрется, не будь я Пепек. Ежели бы Адам не был безмозглой вороной, так заметил бы это, верно? А он идет себе, руки на заднице, голову свесил, чисто слепой… Да что там, – вздохнул Пепек, – может, они дома еще поговорят. Я был бы рад, – добавил он великодушно. – Ну что они, скажи на милость, оба от жизни видят?

Станда молчал, стиснув зубы, словно от внезапной мучительной боли в сердце. Нет, все не так, Пепек ничего не понимает. Мария… Мария просто удивительно чуткая. Она по-человечески боялась за Адама; потом там ведь стояли жены трех засыпанных… Я, мужчина, и то прослезился бы. К тому же там ждали все жены, наверное это обычай такой, когда на шахте что стрясется. Вон и Пепека ждала его Анчка… пусть она и шлюха, как говорит сам Пепек. Все приходят и ждут своих мужей, застыв, как изваяние. Станду охватывает волнение. Когда-нибудь и его станет ждать у решетки одна… немного похожая на Марию, немного – на госпожу Хансен; она пристально посмотрит на него глазами, полными слез, а Станда весело кивнет ей, и они пойдут под руку как ни в чем не бывало. «Пойдем домой, Марженка, я проголодался как собака». И они пройдут по саду с террасами, по которым водопадом стекают вьющиеся розы; только теперь это уже не Мария, а госпожа Хансен в широких брюках, она идет впереди Станды длинным легким шагом. А потом, дома… Станда морщит лоб, не в силах представить себе никакого «дома». Он видит лишь свою мансарду, чистенькую, новенькую, так что делается даже немножко грустно; и Станда сидит за столиком и ждет. Мария приносит ему на подносе завтрак, и на руках у нее золотые волосики. Она сядет на край постели, потому что второго стула нет, и – расскажи, расскажи, Станда, что там в шахте! «Тех троих мы уже спасли, – скажет Станда просто. – Понимаешь, ужас, что там было; дед Суханек чуть совсем там не остался; мне пришлось взять кайло и ползти на животе в штрек, в котором падала кровля…» Мария опустит шитье на колени, побледнеет, на глазах у нее навернутся слезы. «Станда, Станда, я не знала, какой ты герой!»

Станда очнулся, и ему стало стыдно. Пепек насвистывает сквозь зубы и курит, затягиваясь так сильно, что летят искорки.

– Где же Матула? – удивленно спрашивает Станда.

– Домой пошел, – отрывисто сказал Пепек. – Придет после.

– Разве он женатый?

– А как же. Вот этакая бабища у него, – показал Пепек. – Нужно же кому-то его из трактира домой доставлять, а? Ох, и злющая она! И Матулу иной раз бьет и заставляет на колени становиться, – ухмыльнулся Фалта.

– Матулу? – ужаснулся Станда. – Этакого силача?

– Он телегу с кирпичами поднимает. Зато Андрес хоть и недоносок, а жена его боится как черта.

– Почему Матула так зол на Андреса? – вспомнил Станда.

– Никто не знает. Может, запальщик его как-нибудь обозвал. Погоди, он Андресу еще подстроит штуку… Потому Матула и вызвался, понимаешь? Из-за Андреса, случая рассчитаться с ним ищет. Например, бревном ненароком придавить… Запальщику нужно глядеть в оба, с Матулой шутки плохи.

– А дома на коленях стоит, – дивился Станда.

– Да, брат, с бабами всегда так, – заметил Пепек тоном бывалого человека.

– А почему ты, Пепек, не пошел домой?

– С Анчкой? – Пепек потянулся и сплюнул. – А чего она нюни распустила. От этого человек… в ярмо попадает, – неуверенно сказал он. – Как начнешь бабу утешать, так и попал к ней в лапы. Только Пепека не поймаешь! Ну, вот и пришли.

Станда остановился.

– Послушай, Фалта… почему ты, собственно, пошел добровольцем?

– Из-за денег, – процедил Пепек. – Я, брат, старый воробей. За три часа тройная плата – выгодное дельце… Да и пострелята у меня есть, если хочешь знать. От Анчки. Двое, – добавил он нехотя. – Что тут станешь делать? Ну пошли, что ли…

XIII

Станда жадно ел, наклоняясь над тарелкой супа. Какой-то углекоп с «Мурнау», сидевший за соседним столом, так и вертелся на стуле – вот-вот себе шею вывихнет; но Пепек жевал и утолял жажду молча.

– Так вы кристинцы? – не выдержал в конце концов шахтер с «Мурнау».

– Ага, – бросил Пепек.

– Говорят, у вас несчастье случилось.

– Да, болтали у нас тут что-то такое, – сдержанно ответил Пепек.

– И будто троих засыпало.

– Да ну-у! – удивился Пепек. – Гляди-ка, Станда, чего только люди не знают!

Шахтер с «Мурнау» слегка обиделся, но опять не вытерпел.

– Крепильщика Рамаса я знаю, он работал у нас на «Мурнау»; говорил я ему – не ходи на «Кристину», сейчас это самая паршивая шахта; туда никто и не идет, разве что такие, кого нигде не берут.

Дзинь! Пепек положил вилку.

– А еще что?

Шахтер с «Мурнау» насторожился.

– Я говорю только, что «Кристина» – третьеразрядная шахта. Вот что я говорю.

– Ну конечно, – меланхолично сказал Пепек. – Не всякая шахта сравнится с «Мурнау». Туда принимают только тех, кто на трубе играет. И добывают там козявок из носу, верно? Потому как угля-то в шахте давно нет.

Тот, что с «Мурнау», всерьез обиделся.

– Вот я и говорю, Малек, – обратился он к трактирщику, – не знаю, как теперь, а прежде всякое несчастье на шахте было общим делом всего бассейна. Спасательные команды с «Кристины», бывало, едут на «Мурнау» или на Рудольфову шахту… А теперь уж и спросить нельзя. А говорят еще – рабочая солидарность! Получите с меня!

Пепек ухмыльнулся ему вслед.

– Да ты не беспокойся, мы тебя на похороны позовем… Он из шахтерского оркестра, – объяснил Пепек Станде. – Дудит в трубу, на всех наших похоронах играет. И потому считает, что без него ни одна беда не обойдется; так и вьется вокруг, прикидывает: богатые ли будут похороны и много ли раз понадобится трубить шахтерский туш… А, вон и Суханек. Здорово, дед.

– Бог в помощь, – с достоинством поздоровался дед Суханек. Он даже надел праздничную шахтерскую фуражку со скрещенными молоточками.

– Пришел выпить за упокой того обушка? – съязвил Пепек.

Дед расстроился.

– И не поминай лучше. Двадцать пять лет работал, такого не бывало, чтоб я инструмент где забыл.

– Правда? – сказал Пепек. – Ты ведь раньше на «Мурнау» вкалывал, да? Был тут один, говорил, нашли там нынче ржавый обушок. Будто не меньше двадцати лет пролежал. Теперь все ломают голову, кто бы мог оставить этот обушок.

– Слушай, Пепек! – взмолился Суханек. – И чего ты ко мне пристал!

Пепек наклонился к огорченному старику.

– Да ведь я ему ничего не сказал, – шепнул он доверительно. – Еще чего, стану я выбалтывать первому встречному, что у нас на «Кристине» творится! Чтоб над нами вся округа смеялась?

Старый Суханек задумчиво поморгал.

– Говорят, Брзобогатый… еще жив.

– Ну-у?

– Хребет… хребет ему, сказывали, перебило. Теперь пенсию получит.

– Сколько может он получить? – живо заинтересовался Пепек.

– Чего не знаю, того не скажу. А Колмана в больницу свезли. Сначала будто ничего, даже до дому сам добрел, а потом как пошло его рвать, и в беспамятство впал… С головой, должно быть, что-то. – Дед Суханек постучал по столу снизу. – Надо сказать, со мной пока в шахте ничего такого не бывало, а спускаюсь я уже двадцать пять годков.

– Только вот с обушком нынче беда приключилась, верно? – подпустил шпильку Пепек. – Зато ты целых два принес на фуражке. – И Пепек одним духом, даже не булькнув, втянул в себя кружку пива. – Черт возьми, с меня сегодня самое меньшее ведро поту сошло.

– Смотри-ка, – сказал дед, – а я так совсем не потею. Раньше – верно, лет двадцать назад, тоже здорово потел, но тогда в шахтах такой вентиляции, как теперь, не было. Зато и о ревматизме ни у кого из шахтеров не слыхивали. Все потом выходило. А трактирщиков сколько около нас кормилось, – пустился вспоминать старик. – Теперь уж давно этого нет. Какое! Вот когда я парнишкой был, умели тогда поддержать шахтерскую честь!

– Хорошо бы Мартинек пришел, – заметил Пепек. – Поет он здорово!

Дед Суханек задумался.

– Да, певали в то время… постой, как это? «Прощай же, милая моя, пора спускаться в шахту…»

Пепек кивнул:

– И знаешь зачем? Потому что забыл инструмент в шахте. Вот как было дело.

– Слушай, Пепичек, – жалобно сказал дед. – Будет тебе наконец. У кого хочешь спроси, всякий тебе скажет: никогда Суханек ничего не забывал. Ведь меня наполовину засыпало, я уж подумал – конец пришел…

– А что вы тогда чувствовали? – спросил Станда.

– Что чувствовал? – растерялся Суханек. – Сказать по совести, ничего. Ну, думал, повезет мне, так они, ребята то есть, за мной придут. А потом рассуждал сам с собой, что с Аныжкой будет; она, понимаешь, калека от рождения… Другая-то дочка, Лойзичка, замужняя, так сказать, она за тем Фалтысом, что во второй спасательной, слыхал? С той у меня забот нету никаких, а вот Аныжка… беда с ней вышла, трудные роды были, ну и… Да о чем ты спрашивал-то?

– Каково вам было, пока вы лежали засыпанный?

– Ах, да… Каково мне было… Да я, сынок, и объяснить-то тебе толком не сумею. Ну вроде когда лежишь, и заснуть никак не можешь, и на ум заботы всякие лезут. Да о чем и думать-то? – Дед Суханек откашлялся. – Обушка жалко, вот что.

– Я завтра поищу его, – угрюмо пообещал Пепек.

– Ладно! – обрадованно воскликнул дед. – Поищи, пожалуй. Только бы его раньше другая команда не нашла! Что они обо мне подумают… со мной сроду такого не бывало…

– Вон и Матула пришел, – приветствовал Пепек. – Помогай боже, Матула! Что старуха-то твоя? Отпустила?