Текст книги "Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 42 страниц)

Внизу тишина, только канарейка скачет и чирикает у Марии над головой, а может, Адама нет дома?.. Станда высовывается из окна. Нет, торчит, как всегда, в садике, присел на корточки, колупает пальцем землю у каких-то саженцев – и ввалившихся глаз не поднимет, так погружен в свое кропотливое занятие или в какие-то бесконечные скорбные мысли. Вдруг он поднял голову, словно прислушиваясь. Нет, ничего. Станда уже собирался вернуться к своим ладоням и думам, но тут Адам выпрямился и настороженно уставился на дорогу. Там ничего не видно, только с протяжным гудком мчится к «Кристине» машина. Вдруг Адама охватывает спешка, он бросается в дом, выскакивает, на ходу напяливая пиджак, и бежит, даже не захлопнув за собой калитки. Ту-ту! – по дороге проносится санитарная машина, за ней – другая. Станда в тревоге вздрогнул. Что-то случилось! То там, то здесь из домиков выбегают шахтеры и, затягивая ремень, вскакивают на велосипеды, летят туда же – видимо, к «Кристине!». Странно видеть улицу, когда все спешат в одну сторону; женщины выбегают на крылечки, смотрят туда же, вниз, где за деревьями видны трубы и копер шахты «Кристина». Что-то случилось, чувствует Станда, удивляясь, как люди сразу об этом узнали и мигом запрудили улицу.

На крыльцо выходит Мария, тоже смотрит вниз, прижимая к груди какое-то шитье, и стоит в оцепенении. У Станды забилось сердце, кровь кинулась в голову, ему приходится отвернуться от окна, чтобы перевести дух. Вот оно! Мария осталась одна! Она одна… Ее уже нет на крыльце, очевидно, она вошла в дом и снова раскладывает шитье на коленях. А что, если постучать к ней? Что я скажу? У Станды пересыхают губы, он не находит слов, но все равно Мария одна! Он лихорадочно поправляет воротничок и снова высовывается из окна: не возвращается ли Адам? Нет, но по улице несутся на велосипедах целые группы шахтеров; пригнувшись к рулю и бешено работая ногами, они спешат к шахте; туда же бежит какая-то женщина и громко рыдает, почти воет… Станда мгновенно спускается с лестницы, топоча ногами, как лошадь, но сейчас ему все равно, в коридорчике у него еще раз екнуло сердце, вдруг страшная слабость в коленях, но он уже во дворе, слава богу, уже на улице и мчится вместе со всеми, он бежит крупными скачками, ноги сами несут его, в жизни он еще так не бегал; Станда просто летит, чувствуя себя сильным, легким и быстрым как никогда.

У запертых решетчатых ворот «Кристины» народу набралось, словно пчел у летка: шахтеры с велосипедами, зеваки, женщины – одна, где-то у решетки, громко причитает.

Станда проталкивается.

– Что случилось?

Пожилой шахтер хмуро оглянулся на него и ничего не ответил.

– Взорвалось там что-то, – говорит другой.

– А внизу есть люди?

– Как не быть; правда, одна вторая смена, в квершлаге. Не так уж много.

Станда пробирается вперед, чтобы увидеть хотя бы двор. Там пусто и до ужаса тихо, несколько человек стоит у санитарной машины; от копра двое ведут кого-то, ноги у него заплетаются, как у пьяного, голова беспомощно упала на грудь – вот его втолкнули в какую-то дверь, вероятно, там врач.

– Это Пешта? – спрашивают около Станды, вытягивая шею.

– Нет, Колман.

– Ну, повезло ему.

Из табельной выходит шахтер.

– Благослови тебя бог, Ферда! Бог в помощь, Пуркит! – кричат люди. – Ты был внизу?

– Ага, был.

– А что там случилось?

– Да взрыв. Завалило новую продольную выработку. У шестьдесят третьего, знаешь? Франта остался там.

– Какой Франта?

– Брзобогатый. Я только ногу и видел.

– А Мадра там нет?

– Мадр? Разве он не поднялся?

– Рамас там? – пронзительно кричит какая-то женщина. – Вы не видели там Рамаса?

– Да полно вам, Рамасова! – уговаривают ее. – Ведь ничего еще неизвестно!

На дворе – движение: на носилках несут кого-то к санитарной машине.

– Кто это?

– Блега, – отвечают люди.

– Кто? – переспрашивают сзади.

– Какой-то Блега, – разочарованно замечает кто– то. – Такого я не знаю.

У Станды от волнения колотится сердце. Вот как, значит, выглядит катастрофа на шахте; он-то думал, что из шахты повалит огонь и дым, а оказывается ничего и нет. Санитарная машина подъезжает к воротам, они распахиваются – дорогу! дорогу! И на теснящуюся толпу повеяло запахом карболки или еще чего-то такого. Станде становится нехорошо, он хочет выбраться из сутолоки, но не может – он стоит в первом ряду; возле него какая-то женщина изо всех сил трясет решетку и кричит:

– Пустите меня, пустите, там мой муж!

– Да не кричите вы так, Кулдова, – уговаривает ее сторож по ту сторону ворот, – может, он еще выйдет.

– «Кристина» – сволочная шахта! – рассуждает кто-то позади Станды. – Каждую неделю, сколько я знаю, в ней где-нибудь пожар случается.

– «Мурнау» еще похуже будет, – замечает другой. – Там газов полно.

– Отстань ты со своей «Мурнау», – возражает шахтер. – Такого несчастья, какое здесь было лет пятнадцать тому назад, там никогда не случалось. «Кристина», брат, просто нужник какой-то, нет ее хуже, всякий тебе скажет.

– А ты погоди, – проворчал шахтер с «Мурнау». – «Мурнау» еще себя покажет в наилучшем виде!

Внезапно разносятся последние, бог весть откуда взявшиеся, новости. Итак, в шахте остались Мадр, Рамас и Кулда; они будто бы живы, но до них нельзя добраться, обвалился штрек.

– А Франта Брзобогатый?

– Ах да, этот еще… Франта приказал долго жить. Его хотели откопать, одна нога еще торчала…

– Да замолчите вы, ребята! Вон жена Франты.

– Ну так что, все равно увидит, когда его принесут. Хотели его откопать – да на голову камни так и сыплются.

– Значит, его так и оставят там подыхать? – заволновались в толпе. – Может, он еще жив… А-а, черти, пустите нас!.. Это мы еще посмотрим!.. Псы проклятые, пустите нас внутрь!

– Верните мне мужа! – раздается женский крик.

– Это Брзобогатая, – говорят люди. – Правильно, не сдавайтесь, милая!

У Станды взволнованно бьется сердце; его что-то приподнимает и несет, ему тоже хочется закричать: «Пустите нас туда, убийцы! Мы своих товарищей не оставим…»

– Пустите нас туда, – взвизгнул он, и голос его сорвался.

– Тебя там только не хватало, – засмеялся кто-то сзади.

Ну, конечно, это карлик Бадюра, сморчок несчастный, Станда сумеет сказать ему несколько теплых слов… Но тут снова поднялась суматоха:

– Франту несут! Значит, все-таки вытащили беднягу!

Двое с безграничной осторожностью выносят кого-то на носилках из клети. По двору бежит, причитая, женщина, ее удерживают.

– Вы с ним поедете, поедете, только успокойтесь!

Медленно-медленно носилки просовывают в санитарную машину, две пары рук помогают всхлипывающей женщине войти внутрь, и вторая машина тихо подъезжает к воротам.

– Здорово его покорежило, – сочувственно произносит какой-то человек, вытирая пот, – но он еще жив.

И машина с красным крестом медленно проезжает среди расступающейся, притихшей толпы.

VI

Наконец вон оттуда, из здания дирекции, выходит несколько человек. Румяный господин небольшого роста, с белой бородкой, что идет впереди всех, – это сам управляющий всем угольным бассейном, по прозвищу Старик; на нем как-то нелепо сидит светлая шляпчонка, лицо и белые усики запорошены угольной пылью, – вероятно, спускался в шахту в полном параде и не успел еще умыться. Второй, чумазый, в шахтерской спецовке – это директор шахты, за ним шагает господин Хансен в кожаной куртке и в таком же шлеме, лоб у него ободран в кровь, под носом припудрено сажей, как у трубочиста, который во время коляды плетется где-то сзади прочих; голубые глаза под светлыми ресницами подернуты влагой, и кажется – сейчас из них польются слезы. И еще один очкастый и сильно испачканный господин, вероятно, из горной инспекции, и какой-то совершенно черный штейгер, вытирающий себе лоб невероятно грязным носовым платком, – хорошенькая компания, нечего сказать; появись они в таком виде на площади – люди подумали бы, что здесь собрание трубочистов. Но сейчас все это выглядит иначе, как-то торжественно, что ли, гомон в толпе у ворот стихает, все настораживаются, и ворота распахиваются настежь.

Толпа мгновенно распадается на две части. Свои, с «Кристины», проходят во двор, остальные толкутся у входа, словно он перегорожен веревкой, вытягивают шеи и поднимаются на цыпочки. Станда вместе со всеми гордо, с важным видом шагает по двору. Да, мое место здесь, я тоже с «Кристины»! Набралось человек пятьдесят – шестьдесят, да из окрестных деревень все еще подъезжают шахтеры на велосипедах, это уже не просто толпа, – это строится некий черный батальон. Станда стоит в первом ряду и ищет глазами Хансена, вон он сидит на груде шпал, вытирает руками лицо, но только еще больше размазывает по нему угольную пыль и кровь, которая течет у него из ободранных пальцев, – смотреть страшно. Станде стыдно, что он не выносит вида крови, ему кажется, что он сейчас упадет в обморок и покроет себя позором, тем временем Старик стал перед шахтерами и снял очки в золотой оправе.

– Бог в помощь, – сказал он, близоруко озираясь, и начал усердно протирать очки.

– Бог в помощь, – нестройно загудел в ответ черный батальон.

– Шахтеры, у нас случилось огромное несчастье, – нерешительно заговорил Старик. – Произошел… произошел взрыв при проходке вентиляционной сбойки между втяжным штреком номер шестьдесят три и вытяжным номер восемнадцать. К сожалению, этот взрыв… повлек за собой несколько жертв. Забойщик Брзобогатый Франтишек… засыпан и тяжело ранен. Блега Ян… ранен довольно тяжело. Колман Рудольф, откатчик, ранен легко. Трое, к сожалению, остались пока там. Это… это Мадр Иозеф – участковый десятник, Рамас Ян – крепильщик и стволовой Кулда… Кулда…

– Антонин, – подсказывают из толпы.

– Кулда Антонин, отец семерых детей. К счастью… к счастью, они, кажется, еще живы, по крайней мере кто-то из них. Слышно, как они подают сигналы… Ребята, мы не можем их там оставить…

– Понятно, не можем, – слышится чей-то голос в черном батальоне.

Старик быстро взглянул в ту сторону и надел очки.

– Правильно. Итак, смотрите, – продолжал он с некоторым облегчением. – Новая вентиляционная сбойка почти под прямым углом отходит от восемнадцатого штрека и на семьдесят метров тянется в сторону штрека номер шестьдесят три. Но с этого конца нам пришлось приостановить проходку, потому что… потому что во всю длину пройденной сбойки вспучило грунт. Короче говоря, мог произойти значительный взрыв; чтобы избежать тяжелой катастрофы, мы начали встречную проходку от втяжного штрека номер шестьдесят три. С этой стороны уже пройдено около тридцати двух метров, и нужно было продолжать работы… Так вот, сегодня во вторую смену там была бригада Мадра, оставалось пробить три или четыре метра целика, чтоб соединить оба штрека, и тут в более коротком из них и произошел взрыв.

– Не следовало там производить работы, – заметил один шахтер. – Там и угля-то кот наплакал.

Старик покраснел от возмущения.

– Как это не следовало? – раздраженно воскликнул он. – Кто это сказал? Ну-ка, подойдите сюда, если вы такой умник!

– Все так говорили! – настаивал шахтер. – Так и называли: гиблый штрек!

– Придержи язык! – зашумели остальные.

Старик немного успокоился.

– Видите ли, это был вентиляционный ходок, его пробивали в интересах вашей же безопасности, там ставили нормальную полную противовзрывную крепь, нас ни в чем нельзя упрекнуть, ребята, такова уж воля провидения; впрочем, горная инспекция разберется… Итак, в более коротком ходке обрушение произошло на протяжении метров пятнадцати, бригада Мадра осталась за этим завалом. Конечно, завал сейчас же попытались разобрать, там работает спасательная команда под руководством участкового инженера, но… – Старик замолчал, снял очки и снова принялся усердно их протирать. – Только тронешь, как на голову сыплются новые камни. Там разрушена вся кровля. Добираться до засыпанных с той стороны – долгая история, – бормотал он в белую бородку. – Чертовская работа!

– Так что же будет? – послышался голос из черного батальона.

– Сейчас скажу, – ответил Старик и надел очки. – Остается второй, более длинный ход из восемнадцатого штрека, где раньше прекратили проходку. Сегодняшний взрыв и тут все поломал, стойки полопались, как спички, но там еще можно с грехом пополам пробраться почти до конца. Инженер Хансен был там и… отчетливо слышал, как трое засыпанных подают сигналы. Они стучат в стенку. Оттуда до них не больше трех-четырех метров, но это уже простая проходка. – Старик снова сдернул очки. – Этим путем, быть может, удастся освободить тех троих… но… мы не можем… и не имеем права никого туда посылать. Весь верхняк – пополам… Слои в кровле сдвинулись, и если крепь еще немного подастся… Господин инженер Хансен считает, что попытаться все же следует; мой долг – предупредить об этом, но… если найдутся добровольцы, тогда… я взял бы на свою ответственность, вы меня поняли?

– Поняли, – проворчал кое-кто из шахтеров.

– Итак, подумайте, друзья, – сказал Старик и надел очки. – Но… те, у кого жена и карапузы, пусть и не берутся, понятно? Это вам не очистный забой. Я оставляю здесь помощника штейгера Войту, можете поговорить еще с ним. Первая спасательная команда, которой будет руководить участковый инженер Хансен, отправится немедленно; мы уже распорядились приготовить снаряжение… Ребята, я знаю, вы и сами будете начеку… – И он растроганно поправил очки. – Ну, бог в помощь, кристинцы…

– Бог в помощь, – зашумело вокруг; и взволнованный Старик быстро побежал обратно в контору.

Так, теперь господа ушли, только инженер Хансен сидит на бревнах и курит, уставясь в землю; а перепачканный помощник штейгера Войта вытаскивает записную книжку и шарит в кармане, отыскивая карандаш. Черный батальон смыкается кольцом вокруг Войты.

– Ну-ка, Войта, расскажи обо всем еще разок, по-нашему.

– Значит так, ребята, – начал помощник штейгера. – Кто пойдет добровольно? Смена три часа. Дадите расписку, что вы согласились добровольно. Напоминаю, в том штреке плохо, ох, как плохо. Кровля над самой головой нависла, окаянная, черти бы ее…

– А сам ты пойдешь?

– Нет, у меня сопляки дома, пятеро…

– Ведь ты там уже был!

– Был, отчего же не быть. А второй раз не пойду, дружище.

– А сколько за это платить будут?

– В тройном размере за час. Какого тебе еще рожна, эх ты, рвач. Ну, ребята, живей, кто хочет идти с инженером Хансеном?

Тишина. Слышно покашливание.

– Что я, с ума спятил? – бурчит чей-то голос.

А Станда вдруг чувствует, как что-то сдавило ему горло, то ли страх, то ли еще что. Господи, что такое с ногами? Ни с того ни с сего они сами выносят его на середину круга, никакой силой их не остановить; вот он уже стоит перед Войтой и растерянно размахивает руками.

– Ты хочешь пойти добровольцем?

Все смотрят на Станду; люди за воротами вытягивают шеи, у Станды все плывет перед глазами, и он слышит только, как чей-то сиплый голос произносит «да».

– Фамилия?

– Пулпан Станислав, откатчик, – невнятно отвечает тот же чужой, странный голос.

«Да ведь это я говорю! – вдруг понимает Станда. – Господи, как это вышло?»

– Глянь, щенок какой выискался, – слышит Станда голос карлика Бадюры. – Этот мигом всех спасет!

Но вон сидит господин Хансен, сосет сигарету и слегка кивает головой. Станда уже пришел в себя, он чувствует, как прохладный ветерок шевелит его волосы; только сердце еще колотится, все хорошо, все хорошо, лишь бы не заметили, как у него трясутся ноги.

– И меня запиши, – говорит кто-то; рядом со Стандой становится сухонький старичок, улыбаясь, он показывает беззубые десны. – Пиши: Суханек Антонин, забойщик…

– Гляди-ка, дед Суханек! – замечают шахтеры. Старик хихикает.

– Понятное дело, без меня не обойдутся! Я «Кристину» знаю что свои пять пальцев, голубчики! Пятнадцать годков назад я тоже такое видал…

Из толпы выбирается плечистый гигант, спина у него широкая, как у битюга, лицо красивое, круглое.

– Я, пожалуй, пойду, – спокойно говорит он. – Мартинек Ян, крепильщик.

– Холостой? – неуверенно спрашивает Войта.

– Ну да, – отвечает крепильщик. – Запишите, холостой.

– Тогда и я, Фалта Иозеф, подручный забойщика, – раздается в толпе.

– Выходите сюда!

– Иди, Пепек!

В толпе движение.

– Давай, Пепек!

Пепек проталкивается, засунув руки в карманы.

– Сколько заплатите?

– Трижды по три шестьдесят.

– А если ноги протяну?

– Похоронят с музыкой.

– А Анчка как?

– Вы уже повенчались?

– Нет, не повенчались. Она получит что-нибудь?

Помощник штейгера чешет карандашом лоб.

– Не знаю. Лучше уж я вас вычеркну, ладно?

– Не согласен, – протестует Пепек. – Это я в шутку… А премия будет, если мы их вытащим?

Помощник штейгера пожимает плечами.

– Речь идет о людях, – отвечает он сухо.

Пепек великодушно машет рукой.

– Ладно. Сделаем. Я спускаюсь.

Фалта Иозеф озирается – что бы еще такое сказать, но позади него уже стоит кто-то длинный и смотрит ввалившимися глазами поверх голов.

– Вы записываетесь?

– Адам Иозеф. Забойщик.

– Но вы женатый, – колеблется Войта.

– Что? – переспрашивает Адам.

– Женатых не велено принимать.

Адам проглотил слюну и шевельнул рукой.

– Я пойду, – упрямо буркнул он.

– Как хотите. – Войта подсчитал карандашом в записной книжке. – Пятеро. И никого из десятников?

От толпы отделяется низкорослый человечек.

– Я, – говорит он самодовольно. – Андрес Ян, десятник подрывников.

– Пес-запальщик, – бросает кто-то из шахтеров.

– Хотя бы и пес, – резко обрывает Андрес, – а свой долг я выполню.

Войта постучал карандашом по зубам.

– Андрес, ведь вы тоже…

– Женат, знаю. Трое детей вдобавок. Но кому-то нужно идти с командой, – высокомерно провозглашает он и вытягивается в струнку, чуть ли не становится на цыпочки. – Порядка ради.

Толпу расталкивает силач, не спуская с Андреса налитых кровью глаз.

– Тогда иду и я.

– Вам что угодно?

– Я тоже иду. – Красные глаза на одутловатом лице пожирают «пса» Андреса. – Матула Франтишек, каменщик.

– Каменщику там нечего делать, – возражает Войта,

– С крепильщиком крепь ставить, – хрипит гигант.

Войта оборачивается к Мартинеку.

– Ладно, – добродушно соглашается молодой великан. – Там работы и на двоих хватит.

– Тогда ступайте все в контору подписывать обязательство, – говорит помощник штейгера. – Теперь вторая команда. Кто хочет?

– Здесь. Григар Кирилл, забойщик.

– Пивода Карел, откатчик.

– Вагенбауэр Ян, крепильщик.

– Участковый десятник Казимоур.

– Влчек Ян, забойщик.

– Кралик Франтишек, подручный забойщика.

– Фалтыс Ян, забойщик.

– Рубеш Иозеф, забойщик.

– Сивак Иозеф, крепильщик.

– Кратохвил Ян, откатчик.

– Голый Франтишек, откатчик.

Черный батальон плотнее смыкается вокруг помощника штейгера.

– Да пиши ты уж всех по порядку. Скорее дело пойдет!

VII

Станислав Пулпан медленно раздевается вместе с остальными. Тяжело и тоскливо в чужой бригаде – ведь даже и к таким, как Григар с Бадюрой, можно привыкнуть. Пять-шесть недель назад он впервые раздевался в этой душевой; ему показали – вот твоя вешалка для одежды, на этой вот цепочке ты поднимешь свои вещи под потолок и замкнешь ее. Тогда он взволнованно, с любопытством смотрел, сколько этой одежды под потолком – казалось, там висит стая больших летучих мышей, прицепившихся вниз головой; тогда он еле сдерживался от нетерпения – скорей бы в шахту… Где же здесь вешалка крепильщика Яна Рамаса, где висят вещи Антонина Кулды, отца семерых детей?.. Сейчас, когда Станда не видит Хансена, вся эта затея кажется ему странной, бессмысленной, почти нереальной. В какую историю он впутался! «Эй ты, сопляк! – будто слышится ему насмешливый голос Бадюры. – Небось перед Хансеном выслужиться захотел?»

Станде немножко стыдно – и вправду, не следовало ему выскакивать первым, на глазах у всех, и, конечно, это пришлось им не по душе, – новичок, откатчик, а туда же, вперед всех суется, будто без него не обойдутся! Ну погоди, ужо внизу поглядим, каков ты есть!

Станда украдкой, неуверенно поглядывает на остальных, но его никто не замечает. Дед Суханек сует тощие ноги в рабочие штаны, заправляет рубашку и радостно тараторит о том, как было дело пятнадцать лет назад. Да-а, их там осталось сто семь, куда покрепче тогда трахнуло; мы вытаскивали их на-гора по частям…

Адам сидит с ботинком в руке, смотрит куда-то в пустоту, и на длинной шее у него прыгает кадык, но вот он махнул рукой и натягивает тяжелый заскорузлый опорок. Пепек еще голый, он скребет себе спину и объясняет молодому крепильщику что-то насчет жульнических порядков на шахте, о пройдохах уполномоченных и так далее; узловатые мышцы на руках и бедрах так и перекатываются у него под кожей, он весь черный и мохнатый, точно собака, и от него разит потом… зато Пепек настоящий крепыш, ничего не скажешь; Мартинек благодушно смотрит на него сверху вниз голубыми глазами, почесывая золотые завитки на выпуклой груди; боже, какой он красивый! – любуется Станда, затаив дыхание; такое сильное, спокойное тело, широкие плечи, руки и ноги могучие, словно бревна… Станде вдруг становится ужасно стыдно своего длинного белого тела, своих вялых мышц на руках и узкой грудной клетке. «Какой я мужчина», – малодушно думает он и поспешно набрасывает на себя рабочую рубашку, но, выпростав голову из ворота, он видит, что крепильщик Мартинек по-детски улыбнулся ему всем своим круглым лицом. Станда обрадовался. «С Мартинеком я подружусь, – думает он уверенно. – Сколько ему может быть лет? Тридцать, не больше…» Каменщик Матула сопит, сражаясь со своей рубашкой; брюхо у него обвисло мешком, грудь словно у женщины, спина широкая, сильная, заплыла салом… Станда морщит нос, так ему противно. Чистый бегемот, ему бы еще только захрюкать. Наконец Матула всовывает свои толстые, словно надутые воздухом руки в рукава и натягивает грязную рубаху; из ворота показывается щетинистая башка и одутловатое лицо; теперь он сидит, отдуваясь, совершенно изнеможенный. «Боже мой, – недовольно рассуждает Станда, – и этот пьяный боров пойдет с нами! Да и вообще мы на героев не похожи; от нас так несет потом и вонью; и это называется спасательная команда! Ничтожная горсточка шахтеров – в огромной душевой нас и не видно! А еще говорят о спасении человеческой жизни! Почему не пошлют больше? Надо бы опустить в шахту всех четыреста пятьдесят углекопов с „Кристины“, пусть все сражаются с подземными силами за своих товарищей! Господи, какой будет толк от нас, от этой жалкой кучки!» – думает Станда, и душа у него уходит в пятки.

Но уже появился десятник-запальщик Андрес, по прозвищу «пес»; на нем такая же измятая одежда, как и на остальных, и такая же пропотевшая заскорузлая шапка, но он задирает нос и взглядом пересчитывает людей. Первая спасательная мгновенно замолкает. Каменщик Матула захрипел, взглянул на «пса» Андреса налитыми кровью глазами; он сжимает и разжимает опухшие кулачищи, точно хочет задушить запальщика. Тот скользнул по Матуле взглядом, но форса не сбавил.

– Готовы?

– Ага, – ответил за всех дед Суханек и вежливо осклабился беззубыми деснами.

– Берите лампы и пошли.

Шахтеры идут цепочкой к клети, помахивая тяжелыми лампами. Над лесом, за отвалами и заборами, стоит золотое послеполуденное солнце; Станде хочется остановиться, – ведь это, может быть, в последний раз! На сердце у него грустно и сладко, но ему приходится почти бегом догонять остальных. Выходит толстый замасленный машинист и смотрит на них.

– Бог в помощь, ребята! – кричит он шахтерам.

– Бог в помощь…

Клеть уже ждет, они набились в нее – можно спускаться. Кто-то протягивает им руку.

– Бог в помощь, молодцы, возвращайтесь!

Клеть проваливается, но еще видно, как наверху у канатов несколько человек в синих блузах поворачиваются и подносят руку к козырьку.

– Бог в помощь!

– Бог в помощь!

У «пса» Андреса твердеет лицо, дед Суханек шевелит губами, точно молится, а клеть летит вниз в черную шахту. У Станды на глазах навертываются слезы, все происходит так торжественно и печально, будто при последнем прощании. Даже Пепек хмурится и молчит; Адам смотрит куда-то ввалившимися глазами, но, вероятно, ничего не видит; Матула тяжело пыхтит, и только круглое, ясное, несколько сонное лицо крепильщика спокойно сияет. Клеть падает стремительно, и у Станды словно отрывается сердце и летит вниз, все глубже и глубже. А черные стены бегут и бегут вверх, и усиливается тяжесть в ногах и духота; горсточка людей с мигающими лампами спускается все ниже – и конца не видно этому спуску. «Не может быть, – ужасается Станда, – шахта никогда не была такой глубокой, мы падаем уже так долго! А вдруг все это мне только снится?» – приходит ему в голову, он тайком щиплет себя за руку и на мгновение закрывает глаза; но по-прежнему бегут вверх отпотевшие стены и тускло поблескивают капельки воды в свете мигающих ламп; по-прежнему крепко стиснуты челюсти Андреса, дед Суханек беспрерывно шевелит беззубым ртом, а Адам смотрит невидящим взором бог весть куда; только крепильщик Мартинек подмигнул Станде как старший товарищ и дружелюбно, чуть смущенно улыбнулся, – ничего, дескать, сейчас будем на месте, – или что-нибудь в этом роде. Станда переводит дух. Клеть замедляет ход и останавливается с мягким толчком; кто-то открывает ее снаружи и говорит:

– Бог в помощь!

У двери стоят двое носилок и толпятся люди.

– Бог в помощь, ребята!

– Бог в помощь!

Здесь это приветствие звучит как-то многозначительней, чем наверху, Станда с трудом его произносит; и эти носилки, и люди с красным крестом на белой нарукавной перевязи… Какой-то десятник подходит к Андресу, и они идут рядом, покачивая лампами; на рудничном дворе стоят ряды пустых вагонеток; Станда никогда еще не видел шахту такой мертвой и странной. Да что здесь: здесь еще светят на потолке электрические лампочки и бегут вдаль, словно бусинки, нанизанные на нитку; бригада выравнивает шаг и идет, идет между рельсами по бесконечному сводчатому коридору; дед Суханек пустился в разговор, Пепек Фалта насвистывает сквозь зубы. Иногда встретится человек с лампой, постоит.

– Бог в помощь!

– Бог в помощь! – отвечают ему.

Вот и перекресток. Десятник с лампой останавливается.

– Ну, мне пора назад. Бог в помощь, ребята!

– Бог в помощь!

«Пес» Андрес выходит вперед – маленький командир, ведущий свой отряд в окопы. Только сабли в руке не хватает этой сволочи. Здесь нет ни кирпичной облицовки, ни цепочки огней; Станда неуверенно косится на деревянную обшивку – потолок что надо, крепь органная, в конце концов, кажется, не так уж плохо, – подбодряет себя Станда. Поворот в боковой штрек, перегороженный вентиляционной дверью. Бледный длинный человек отпирает ее.

– Бог в помощь!

– Бог в помощь!

– Вот и восемнадцатый! – восклицает дед Суханек. – Мы тут делали проходку двадцать лет назад. Ох, и гиблый штрек был, почва то и дело вспучивалась… и теперь еще выпирает.

Стоит гнетущая духота, Станда обливается потом, по лбу Матулы тоже стекают тяжелые капли; Пепек вытирает нос тыльной стороной ладони, круглое лицо крепильщика Мартинека блестит, как масляный блин.

– Жарко, правда? – спрашивает он у Станды с улыбкой, будто идут они полевой дорогой под палящим полуденным солнцем и на них веет зноем и запахом хлеба от высокой ржи, но там все-таки порой налетит легкий ветерок, освежит лицо, а здесь – давит неподвижный воздух.

Чуть не падая, Станда вытирает лоб шершавым рукавом, а дед Суханек, сухонький и сморщенный, как пустой кисет, между тем семенит вперед и без умолку весело болтает о чем-то. Адам идет, понурив голову, и лицо его поблескивает, точно дубленая кожа, а «пес» Андрес кажется еще более злобным и высохшим, чем когда-либо. Огонек его лампочки мигает все дальше, точно погружаясь в бесконечную тьму, но все снова и снова возникают перед ним косые пары стоек, с распорок и перехватов свешиваются белые сталактиты, шапки и бахрома подземных лишайников и плесени, и ход опять замыкается, точно валится на тебя; тебе остается лишь, спотыкаясь, шагать вперед и вперед вслед за трепетным огоньком.

Вдруг запальщик Андрес покрутил лампой, как бы подавая сигнал.

– Гляди в оба, – спокойно предупреждает крепильщик Мартинек.

С кровли свешивается треснувшая перекладина; высокому Адаму приходится согнуться, чтобы не разбить себе лоб; за ней другая, третья, целый ряд поломанных балок. У Станды внутри все похолодело: теперь, должно быть, дальше нельзя – обвалится!

Он ждет – сейчас все станут и скажут: «Тут мы не пройдем, баста!»

Однако Адам только согнулся больше обычного и двигается дальше, крепильщик опустил широкие плечи, огромный Матула пыхтит позади Станды – лезь же, парень! – а прыгающий огонек Андреса неумолимо ввинчивается в темноту. Уже и Станде приходится нагибаться под продавленной кровлей, он боится взглянуть вверх, где под тяжестью осевшей кровли провисают обломки сланца, – ведь все это может обрушиться, и нас засыплет! Конечно, засыплет: вон сколько камней уже валяется на полу и на рельсах – пустая порода сыплется между лопнувшими затяжками! «Я дальше не пойду!» – хочется заявить Станде; а огонек Андреса все так же быстро бежит вперед, но уже не ровно, а как-то петляя и подпрыгивая, мелькая то там, то здесь; Адам и крепильщик, согнувшись, тоже движутся быстрее, все ближе за спиной тяжелое сопение каменщика Матулы. Станда бежит рысью, перекидывая тяжелую лампу из руки в руку, ему хочется вытереть платком пот, заливающий глаза, да некогда; скорей, скорей бы уж пройти этот штрек! Черт возьми, тут и стойки-то все полопались, выпали из стен, как сломанные лучинки, кровля обвисла и держится лишь на этих обломках – и куда только ведет нас этот Андрес! Станда готов заплакать от страха, но надо идти, спотыкаться о груды камней, чтобы его не протаранил лохматой башкой согнувшийся в три погибели Матула, тяжело пыхтящий за спиной. И вдруг сам Станда уткнулся носом в широкие плечи крепильщика Мартинека.

– Дальше нет хода? – вырвалось у Станды.

– Есть, – спокойно отвечает Мартинек, протискивая плечи и зад между торчащими бревнами. – Придется здесь чинить.

Станда не в состоянии представить себе, как можно все это привести в порядок: с обеих сторон разрушенная бревенчатая обшивка, лопнувшие пополам стойки, раздавленные нависшей кровлей, которая всей тяжестью лежит на трескающихся подлапках. «Да мы никогда не выберемся отсюда, – с ужасом чувствует Станда, – нас того и гляди задавит!» И он втягивает голову в плечи, по спине у него струится пот, ноги как-то странно подгибаются, слабеют с каждым шагом; а впереди по-прежнему бодро подмигивает пляшущий огонек Андреса. Господи, и когда только конец этому путешествию!

Вот огонек остановился и сигналит: «пес» Андрес ждет остальных.

– Ну как? Все тут?

Что теперь будет? Вон на перевернутой вагонетке сидит инженер Хансен, подперев голову руками. Андрес пересчитывает взглядом своих подчиненных и сухо приказывает: