Текст книги "Собачий Рай"
Автор книги: Иван Сербин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)
– Послушайте, Наташ. – Искренность, как известно, – лучшее оружие. Вот на искренность-то Осокин и решил сделать ставку. – Честно говоря, я давно за вами наблюдаю… – Получилось пошло. Так разговаривают с глупыми провинциальными «пупсами». – Серьезно. Понимаю, звучит весьма коряво, но… – он улыбнулся. – От конфет вы отказались. Что мне еще остается делать? Давайте я встану на колени и попрошу вас не прогонять меня. Или, хотите, я угощу вас шампанским? Стоп! Полный назад! Ошибка в программе. – Губы у нее дрогнули. Уже неплохо. – Ну, не знаю. Давайте скупим всю колбасу, пойдем на улицу и раздадим бабушкам-пенсионеркам. Или накормим бездомных собак. Скажите, что мне сделать, чтобы вы со мной поговорили, и я это сделаю. Даю слово.
– У вас есть часы? – вдруг спросила она.
– Что? – не понял Осокин.
– Часы? Вы носите часы?
– Да, конечно, ношу, – кивнул он. – Вы хотите узнать время?
– Дайте мне руку, на которой у вас часы.
Она вытянула вперед свою, ладонью вверх. Пальцы у девушки были тонкие, не музыкальные, конечно, но вполне красивые.
– Зачем?
– Вы только что пообещали сделать то, что я скажу. Дайте руку.
– Хорошо. Если вы этого хотите, – Осокин послушно протянул руку. – Ей-богу, не понимаю, зачем вам это нужно, но…
Девушка провела кончиками пальцев по его кисти. Осокин вздрогнул. Прикосновение было прохладным и приятным. Затем она коснулась запястья, рукава плаща, лацкана, потрогала галстук.
– Вторую руку, – резко, почти требовательно приказала она.
Осокин протянул руку. Девушка ощупала пальцы. Затем она вздохнула.
– Вы делец. Владелец заводов, газет, пароходов, – произнесла Наташа чуть насмешливо. – Занимаетесь бизнесом недавно, но уже успели полюбить атрибуты красивой жизни. Вам нравится, что на вас смотрят и говорят: «Вот, пошел богатей». Машина… «Мерседес» или «БМВ». Займись вы бизнесом в эпоху кооператоров – носили бы кроссовки, кожаную куртку и спортивные штаны. Проще говоря, вы – «бандерлог».
Осокин поднял руки к лицу, покрутил кистями. Руки как руки. Ничего особенного.
– Интересно, – пробормотал он. – Откуда такие выводы?
– У вас дорогие часы, но вы их носите на свободном браслете, так, чтобы болтались. Это дурной тон. На пальцах три печатки. Разумеется, золотые.
– Ну не медные же мне носить, – не без смущения хмыкнул Осокин.
– Мужчине ни к чему столько украшений, если, конечно, он не пытается произвести впечатление на окружающих. Галстук классический, однако булавка слишком велика, да к тому же в ней еще и вызывающе крупный камень. Это, знаете ли, стиль дешевых латиноамериканских жиголо.
– А вы видели латиноамериканских жиголо? – все больше мрачнея, спросил Осокин.
– В свое время была возможность, – кивнула девушка. – Насчет машины… На меньшее ведь вы не согласитесь, верно? Автомобили попроще – не для вас.
– Да нет, дело не в этом. Просто «Мерседес» – хорошая машина…
Осокин не собирался оправдываться перед кем-либо, и уж тем более перед слепой стюардессой, но это получилось само собой. Он и сам удивился, услышав в своем голосе извиняющиеся нотки.
– На какой модели вы ездите?
– Ну… Какое это имеет значение?
– И все-таки? На «шестисотом»?
– Предположим. Но ведь, насколько мне известно, иметь хорошую машину ни законом, ни морально-этическими нормами не возбраняется?
– Какие слова. – Наташа покачала головой и засмеялась. Зло и обидно. – «Морально-этические нормы»… С ума сойти. У вас очень хороший и, должно быть, очень дорогой костюм. Я права?
– Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы это понять, – промямлил Осокин.
– Сколько стоит ваш костюм? Тысячи две долларов?
– Почти четыре.
– Прекрасно. И сколько у вас таких костюмов?
– Ну, шесть… Какое это имеет значение?
– Вы – новичок в бизнесе. Причем новичок неосмотрительный, не желающий замечать очевидных, но неудобных вещей. – Наташа продолжала улыбаться, но улыбка была холодная, отстраненная. – Бизнес, судя по всему, тоже не ваш. Для новичка вы слишком роскошны. Скорее всего, вы – «прикормленный» сотрудник. Очевидно, ваши наниматели сознательно продвигают вас, планируя в нужный момент повесить на вас все грехи фирмы. Вы ведь быстро продвинулись? – Осокин кашлянул. Он действительно вознесся на место вице-президента довольно быстро, но склонен был оправдывать удачную карьеру исключительно собственной оборотистостью, исполнительностью и предпринимательским даром. – Я так и думала. Вывод: вы не только чванливый, но еще и недалекий человек. Что же касается меня… Мне вы совершенно не интересны. Уж извините.
Осокин молчал не меньше минуты. Он просто не знал, что ответить. За время своей работы в банке он настолько привык к покладистости девушек, что столь резкий отпор со стороны слепой стюардессы поверг его в нокаут.
– Вот как? – наконец зло спросил он. – Ну, раз уж мы разобрали мою скромную персону до косточек, может быть, поговорим теперь о вас? – Наташа сразу напряглась. Кровь отхлынула от ее щек, хотя безжизненная улыбка, как приклеенная, висела на губах. – Симпатичная девушка, вереница ухажеров, скорее всего завидный избранник, блестящая карьера, могучие перспективы. Жизнь прекрасна и удивительна. И вдруг, бах! – Осокин хлопнул в ладоши. – Несчастный случай. Она слепнет. Ее жизнь, вместе с женихом, карьерой и перспективами, летит в мусорное ведро. – Осокин усмехнулся не менее зло, чем только что Наташа. – И тогда общительная и веселая девушка замыкается в себе, отгораживается от всех ледяной стеной, а если кто-то пробует достучаться до нее – отвечает ядовитым шипением и увесистыми затрещинами. Изредка – заслуженными, но чаще злыми и беспочвенными. И это не оттого, что ей неприятны люди, а оттого, что ее пугает встреча с миром в новом качестве. Она боится нарваться на насмешку, издевку, последующее равнодушие и сломаться окончательно. Она убеждает себя в том, что никому не нужна и не интересна. И что если кто-то идет с ней на контакт, то это лишь затем, чтобы использовать ее в качестве экзотического сексуального партнера. Что-то вроде резиновой куклы. Но ей очень хочется, чтобы кто-нибудь разглядел за трагично-красивой внешностью тонкую ранимую душу и полюбил ее именно за это. А парадокс ситуации в том, что единственная причина, по которой кому-нибудь может захотеться это сделать, – ее внешность. – Осокин наклонился вперед. – Вот и все. И мне не надо ощупывать ваши руки, рукава плаща или платья, чтобы понять это. И недалекость с чванством мне не помешают.
Наташа все еще продолжала улыбаться, но губы у нее стали серые, пересохшие. Несколько секунд она стояла неподвижно, повернувшись к Осокину, и у того на несколько мгновений возникло впечатление, что девушка смотритему прямо в глаза.
– Пошел вон, – все с той же безжизненной улыбкой сказала она.
«Вот и познакомились, – подумал Осокин. – Ужин при свечах, романтика и все такое… Отменно провели вечерок, нечего сказать».
– И больше никогда не подходи ко мне, – добавила девушка.
Осокин кивнул, развернулся на месте и зашагал к выходу. Широко и быстро. Ему и самому не терпелось покинуть магазин. Чувствовал он себя первостатейной скотиной, и хотя Наташа «врезала ему по зубам», но ведь большая часть из того, что она сказала, было вполне справедливым, чего там. Можно научиться обманывать других, но себя-то не обманешь. А вот то, как повел себя он… Наташа подобного не заслуживала.
На выходе ему заступил дорогу охранник.
– Прошу прощения… Вы забыли оплатить…
По костюму и плащу он понял, что имеет дело не с банальным магазинным вором. А что человек забыл… Так мало ли что могло случиться? Позвонили на мобильник, мол, неприятность. Вот и пошел человек. Побежал. Не по злому умыслу, по рассеянности.
Осокин покрутил в руках коробку. Черт, и верно… Забыл. Дьявол ее разбери, эту коробку. Ладно. Хорошо еще, в кассах очередей практически нет. Он встал в крайнюю. Перед ним стояли двое – мужчина в сером отличном плаще с парой салатных судочков и деваха лет двадцати с бутылкой «Фейри» и коробочкой краски для волос. Она старательно и очень выразительно жевала жвачку. Прическа у девицы была замысловатая, окрашенная во все цвета радуги, перьями. Мужчина в плаще расплатился, положил судочки в пакет. При этом он все косился на девицу. Может быть, хотел «снять», а может, напротив, не одобрял.
Рассчитываясь, девица вывалила на прилавок груду мелочи и ворох скомканных бумажек достоинством по пять и по десять рублей.
– Я заплачу, – предложил «плащ».
Пестрая девица безразлично пожала плечами, равнодушно отвернулась. «Плащ» достал из кармана пухлый бумажник, демонстративно выудил из него новенькую пятисотрублевую купюру, положил на пластиковую тарелочку.
Продавщица пробила чек, отсчитала сдачу. Девица принялась сгребать мелочь и купюры в карман невероятно обтягивающих джинсов. Осокин даже подивился, как она может в них вообще двигаться.
«Плащ» стрельнул в пеструю многозначительным взглядом и направился к дверям. Там он едва не налетел на выходящую женщину, толкающую перед собой тележку с покупками. Мужчина еще раз оглянулся на пеструю девицу. Видимо, прикидывал запасной вариант – «дама с тележкой».
Осокин протянул кассирше коробку.
– Она открыта.
– Ничего страшного, – улыбнулась продавщица.
Приятно. Сервис здесь получше, чем в обычных магазинах.
Впрочем, в час пик можно было нарваться и здесь. Осокин оглянулся, отыскивая взглядом Наташу. Не нашел. Очевидно, она все еще стояла там, где он ее оставил. У конфетных рядов.
В этот момент со стороны двери и раздался истошный женский визг. Осокин обернулся. Он не сразу сообразил, что случилось, хотя никогда не считал себя тугодумом.
Визжала стоящая у двери женщина. Одной рукой она прижимала к груди объемистый пакет, второй – прикрывала распахнутый буквой «о» рот. Глаза были огромные и круглые. Лицо, несмотря на косметику, белое, как первый снег. Смотрела женщина за стеклянную дверь, на что-то, находящееся на стоянке. Черные фигуры секьюрити двинулись было к двери, но первый тут же остановился в нерешительности. Второй охранник потянулся к поясному ремню за баллончиком со слезоточивым газом.
Кассирша считала сканером код с коробки, но тут же обернулась, забыв про деньги.
– Секундочку… – Осокин оставил конфетную коробку на прилавке и двинулся к двери.
От соседних касс спешили заинтересованные покупатели. Те, кто не успел уйти далеко, возвращались через турникет. Женщина задохнулась, всхлипнула пару раз жалобно и влажно, словно ей сдавили горло.
Осокин прошел мимо камеры хранения, обогнул стоящий тут же автомат по продаже карточек для сотовых телефонов. И остановился, потому что увидел то, на что смотрела визжащая женщина.
Мужчина в сером плаще лежал в трех метрах от крыльца супермаркета. Голова его была запрокинута, а по асфальту быстро растекалась багровая лужа, размываемая дождем. Чуть дальше и слева лежала женщина, рядом с ней – перевернутая тележка. Осокин видел раскатившиеся по черному мокрому асфальту ярко-оранжевые ноздреватые апельсины. В неоновом свете оранжевые пятна казались парящими в темноте. Они гипнотизировали. Осокину с трудом удалось отвести взгляд. И только повернув голову, он увидел пса.
Это был питбуль. Мощный, с плоской широкой спиной и мускулистыми лапами. Черная морда пса была густо залита кровью. Золотистые раньше плечи смотрелись серыми из-за налипшей на шерсть грязи. Белая грудь забрызгана грязью и кровью вперемешку. Осокин встречал крупные особи, но этот, пожалуй, превосходил их всех. Пес стоял чуть в стороне, у машин, и наблюдал за людьми сквозь стекло. Смотрел он не мигая, равнодушно, но… Осокину показалось, что питбуль все понимает. Пес не просто смотрел. Он выбирал.
Толпа покупателей застыла в оцепенении.
– Во, чума, – прошептала пестроволосая девица. – Это он, что ли, этого папика завалил? Круто…
Осокин, не поворачивая головы, сказал, стараясь, чтобы голос его звучал как можно тверже и увереннее:
– Кто-нибудь, вызовите милицию.
Один из охранников попятился, не сводя глаз с пса.
– Не… Не… Не волнуйтесь, – пробормотал второй. – Стекла тол… толстые. Ему их не разбить.
– Ну да, – подал голос кто-то из толпы. – В нем, поди, килограммов сорок, если не больше.
Стараясь не выпускать питбуля из поля зрения, Осокин сделал пару шагов в сторону и оказался возле второго охранника.
– На какой объем реагирует фотоэлемент? – спросил он негромко.
– Что? – Тот, похоже, пребывал в легкой прострации.
– Я спрашиваю, если эта тварь двинется к двери, фотоэлемент среагирует?
Тот попытался сообразить, но, видимо, от растерянности никак не мог сосредоточиться.
– Я не… не знаю. На детей реагирует, а на собаку… Может быть…
– Тогда надо его отключить. Или заблокировать дверь до приезда милиции. Это можно сделать?
– Что?
Осокин взял охранника за рукав, тряхнул.
– Эй, очнись! Я спрашиваю, можно ли отключить фотоэлементы или заблокировать дверь?
– Да, можно, – торопливо и мелко закивал тот. – Можно. С центрального поста.
– Ну так сделай это! – твердо приказал Осокин. – Давай!
– А-а-а-а… Да, сейчас, – охранник поднял рацию.
Словно понимая смысл его движения, питбуль двинулся к двери. Верхняя губа его дрогнула, приподнялась, обнажив крепкие белые клыки. Смотрел он на охранника. Тот вдавил кнопку вызова в корпус, но так и не смог произнести ни слова. Он смотрел на пса, а пес – на него.
Толпа попятилась. Люди опускали глаза, стараясь не встречаться взглядом с собакой. Питбуль ускорил шаг. Когда же до двери оставалась всего пара метров, он прыгнул. Это был мощный прыжок хищника, настигающего добычу. Перепачканное грязью и кровью мускулистое, похожее на торпеду тело глухо ударилось в стекло. Толстое стекло загудело, завибрировало, но устояло. Бросок был столь молниеносным, что фотоэлемент попросту не успел среагировать. От удара пес опрокинулся на бок, однако уже через секунду он вновь вскочил, зарычал угрожающе, кинулся на дверь. Стекло выдержало и второй натиск, благо он был значительно слабее первого.
В свете неоновых ламп глаза собаки горели красноватым огнем и от этого приобретали жутковатое, осмысленное выражение. Стремясь обогнуть невидимую преграду, питбуль сделал несколько шагов вправо и оказался точно между двух створок, в зоне действия фотоэлемента.
Люди поняли, что сейчас произойдет, и бросились бежать. Кто вправо, вдоль касс, кто вдоль стеллажей с фруктами.
– Отключите фотоэлемент! «Центральная», отключите фотоэлемент! – панически вопил на бегу охранник, прижимая к губам рацию. Свободной рукой он пытался вытащить из кожаного чехла баллончик со слезоточивым газом.
Створки покатились в стороны. Осокин увидел это уже на бегу. Ему показалось, что они ползут очень медленно. Осокин нырнул за пустую кассу, перепрыгнул через никелированную цепочку, перегораживающую проход, поскользнулся на мраморном полу, упал, но тут же вскочил и помчался вдоль колбасного ряда, пригибаясь, стараясь не попасться собаке на глаза.
За его спиной что-то с грохотом опрокинулось. Осокин оглянулся и увидел бегущего вдоль касс мужчину в сером пальто. Волосы его были растрепаны, на лице выражение дикого, смертельного ужаса. Секундой позже в воздух взметнулась грязно-золотая молния. Она мгновенно настигла беглеца и ударила в спину. От мощного удара мужчина споткнулся, повалился влево, инстинктивно протянул руку и уцепился за стеллаж с видеокассетами. Пестрые коробки с грохотом обрушились на пол.
– О господи! – Мужчина визжал, как угодивший в силки кролик. – Помогите! Снимите его с меня!!! Кто-нибудь, снимите его с меня!
Он все-таки удержался на ногах, шарахнулся вправо, к кассам. Осокин заметил распахнутую пасть собаки. Ему показалось, что по размерам она скорее могла принадлежать акуле или крокодилу. Впрочем, очевидно, виной всему был шок. Пес сучил задними лапами, словно взбираясь по покатой спине мужчины, а тот отплясывал жуткий танец смерти, крутясь волчком, извиваясь всем телом, стараясь поглубже втянуть голову в плечи, сутуля их и сгибая спину, помогая собственному убийце. Это напоминало родео. Через секунду клыки сомкнулись у него на шее, разорвав артерии и раздробив позвонки. Мужчина упал, опрокинув высокую урну для чеков. Урна покатилась по полу с металлическим стуком.
На бегу Осокин услышал жуткий хрип – жизнь мужчины утекала вместе с кровью из рваных ран на шее. Осокин метнулся влево, к конфетному ряду, но прежде, чем скрыться за стеллажом, он оглянулся еще раз и увидел пса, выходящего из-за кассы. С золотистой шкуры катились жирные капли крови. Осокин почувствовал, как жуткий холодок пополз по его спине. Питбуль убивал не затем, чтобы сожрать жертву. Он убивал ради самого процесса убийства.
Осокин остановился, облизнул пересохшие губы, постарался унять судорожное дыхание. Слух у собак отменный. Здесь, в зале, несмотря на то что повсюду были установлены включенные плазменные панели, пес без труда выследил бы людей, если не по дыханию, то по звуку шагов. Или… Или по запаху.
Ступая на цыпочках, Осокин двинулся вдоль стеллажа, поглядывая в ту сторону, где он последний раз заметил пса. Толку от этого было немного – хитрая тварь вполне могла обежать ряд стеллажей и зайти с другой стороны. Более того, Осокин ничуть не удивился бы, поступи питбуль именно так. И все же он крался и оглядывался. Оглядывался и крался. В нем разом проснулись все атавистические инстинкты, жившие в его далеких-далеких предках, но забытые за миллионы лет эволюции. Люди снова стали чьей-то пищей.
Осокин обогнул стеллаж и увидел Наташу. Она сидела на корточках, прикрывая одной рукой голову.
Осокин подошел ближе, коснулся ее руки. Девушка вздрогнула, открыла рот, и он понял, что сейчас услышит самый громкий крик из всех, которые ему доводилось когда-либо слышать. И снова действия Осокина были скорее инстинктивными, поскольку времени на то, чтобы оценить ситуацию и выработать оптимальное решение, у него попросту не было. Он рванул хрупкую фигурку к себе, поднимая ее на ноги, и прижал к плечу, положив ладонь на затылок. Она забилась, как рыба в неводе.
– Тихо, – лихорадочно зашептал Осокин. – Тихо, если эта тварь нас услышит, мы оба умрем.
Девушка напряглась, вытянулась, как струна.
– Ш-ш-ш-ш-ш-ш… – прошептал Осокин, осторожно убирая ладонь с ее затылка. – За мной, быстро. Делайте то, что я вам скажу, если хотите остаться в живых.
Он взял Наташу за руку и потянул к стеллажу. Здесь он остановился, прислушался. Никаких посторонних звуков, кроме бравурной рекламы, прерываемой время от времени музыкальными клипами. Ни криков, ни лая, ни рычания. Эта тварь с равным успехом могла прятаться как в другом конце зала, так и за соседним стеллажом. Осокин оценил на глаз его высоту. Метра два с половиной. Он не знал, насколько прыгучи питбули. Возможно, и два с половиной метра для них – не проблема. Но в одном Осокин был уверен: на всей территории супермаркета стеллаж – самое безопасное место. Пытаться спастись от проклятой псины бегством или прячась между прилавками – занятие глупое и совершенно бесполезное.
– Сейчас мы залезем на стеллаж, – прошептал он, наклоняясь к самому уху девушки. – Думаю, эта сволочь не умеет летать, а с пола ей нас недостать. Наташа! – Девушка старательно прислушивалась к происходящему в зале. – Наташа, вы слышите меня? – Она несколько раз быстро кивнула. – Отлично. Вы полезете первой. Я подсажу. Главное, не паникуйте. Стеллажи достаточно крепкие. Они выдержат двух человек без проблем. – Осокин сказал это твердо, без тени сомнений, хотя, говоря откровенно, уверенности в сказанном не испытывал. – Готовы? – Девушка снова кивнула. – Отлично. Лезьте, я подстрахую.
Она осторожно протянула руку и коснулась края средней полки. Судорожно вцепившись в нее пальцами, подняла вторую руку, нащупывая верхнюю. Осокину показалось, что плащ девушки шуршит оглушающе громко. Громче только из пушек стреляют.
– Я… Я не могу… – сказала Наташа беспомощно, поворачивая голову. – Я никогда не лазила на стеллажи. Я не… не знаю, как это делается.
Осокин подхватил ее за талию и толкнул тело вверх, мысленно поблагодарив бога, что выбрал в качестве объекта знакомства столь хрупкую девушку. Наташа судорожно вцепилась в верхнюю полку и попыталась подтянуться, одновременно отыскивая ногой опору. Мыском сапога она зацепила стопки конфетных коробок, и те обрушились на пол картонно-пестрым водопадом. Следом посыпались пенопластовые, затянутые пленкой лоточки с развесными сладостями, банки с монпасье и лимонными дольками.
– Черт! – выдохнул Осокин.
Подобного грохота ему не приходилось слышать ни разу в жизни. И в ту же секунду до его слуха донесся жутковатый звук – быстрое царапанье собачьих когтей по мраморной плитке. Наташа тоже услышала звук. В том, что касается слуха, она могла бы дать своему спутнику сто очков форы. Лицо девушки стало белым от ужаса. Стоя внизу, Осокин ничем не мог ей помочь. Он подпрыгнул, уцепился за верхнюю полку стеллажа, подтянулся, нашел ногами среднюю полку и уже через пару секунд стоял на самой вершине стеллажа, как царь горы.
Пес появился в проходе секундой позже. Он увидел девушку и метнулся к ней, пробуксовывая лапами на скользком полу. На лице Наташи ужас смешался с отчаянием. Она поняла, что через пару секунд умрет. Хотя девушка и не могла видеть начала бойни, но по звукам, несомненно, поняла, что кричавшие люди умирают, а по утробному рычанию догадалась, ктовиновен в их смерти.
Осокин наклонился, ухватил Наташу за обе руки и одним рывком втянул на стеллаж. Пес прыгнул, но жуткие челюсти сомкнулись, схватив пустоту. Звук при этом был такой, словно защелкнулся медвежий капкан.
– О боже мой… – причитала Наташа. – О господи, как я испугалась…
Ее трясло. Стеллаж ходил ходуном.
– Тихо, тихо, тихо… Все уже позади. Ч-ш-ш-ш-ш-ш… Успокойтесь, – сказал Осокин, усаживая ее на перегородку и гладя по волосам. – Успокойтесь! И не вздумайте закатывать тут истерику, иначе мы оба свалимся вниз и пойдем на ужин этой скотине. Другу человека.
Наташа задохнулась, судорожно втянула воздух, всхлипнула и внезапно залилась слезами.
– Это… Это собака? – спросила она, шмыгая носом и прикрывая лицо рукой.
– Да, это собака, – подтвердил Осокин. – Питбуль. Взбесившийся питбуль.
Он уже пожалел, что отказался от услуг охраны на сегодняшний вечер. Четверым вооруженным мужчинам ничего не стоило бы застрелить пса. Но… в любом случае охраны не было. И вот теперь он сидел на верхушке стеллажа, а рядом с ним – напуганная до смерти, дрожащая слепая девушка.
Осокин наклонился вперед и заглянул в проход. Питбуль сидел на полу, почесывая ухо, и озирался. Похоже, он разом потерял интерес к ускользнувшей добыче. Но это ничего не меняло. Они будут вынуждены сидеть здесь, пока кто-нибудь не придет на помощь. Спуститься вниз означало верную и страшную смерть. Кто как, а он, Осокин, не собирался испытывать судьбу дважды. Им и так жуткоповезло. В отличие от того мужчины на стоянке, они все еще живы.
– Ничего, – сказал Осокин, прижимая к себе Наташу. – Ничего. Скоро приедет милиция. Я думаю, им уже позвонили. Через пару минут они пришлют наряд с автоматами и все закончится.
Во всяком случае, он хотел в это верить.
* * *
С годами привыкаешь ко всему. Никакие отпуска, отгулы и ежедневные вечерние прочтения добрых и умных книжек от этого не спасут. Про газеты и телевизор можно даже не говорить. Это не отдых, а садомазохизм в натуре. Люди смотрят телерепортажи, как фильмы ужасов, чтобы пощекотать нервы. Их жизнь скучна и однообразна. Утром на работу, вечером с работы. Новый год, Двадцать третье февраля, Восьмое марта, первое апреля, день рождения, Новый год… Раз в два года – театр, раз в три – кино. Утром бутерброд с вареной колбасой, вечером – полуфабрикатные шницели с макаронами или полпачки пельменей. По выходным – пиво, друзья, футбол, все тот же бесконечный телевизор или «козел» во дворе за дощатым столом на фоне колышущегося под ветром свежевыстиранного постельного белья. Чумазый сопляк, ползавший по полу в ползунках, вырастает и начинает посылать подальше. «Спасибо» – только когда в очередной раз приходит за деньгами. А так – «предки», «родаки», «комоды», «черепа». Тоска. Жизнь утекает между пальцами, как песок, минута за минутой, день заднем, год за годом. Оглянуться не успел – выпал последний зуб и котлеты сменились тарелкой «Геркулеса». Жена сморщилась и поседела, «сопляк» перестал заглядывать, поскольку денег теперь не допросишься. И уже ничего не хочется, потому что понимаешь: все, край. Осталось совсем чуть-чуть, а дальше…
Об этом думал лейтенант Андрей Михайлович Волков, глядя на начальника отделения майора Мурашко и слушая вполуха доклад о проведенных за день «мероприятиях», который делал сержант Журавель. Да, в общем, ему и слушать-то было без надобности. Он и так знал, что выпал им полный ноль. Якобы пропавший оказался жив и здоров. Даже до банкира дорос. Вот что значит вовремя от бабы ушел. У него тоже – одни «бобы». Никто, понятное дело, ничего не видел, не слышал и не помнил. Впрочем, он, Волков, на успех и не рассчитывал. Шутка ли, полгода прошло. Люди же – наукой доказано – подробно помнят о произошедшем в течение получаса. Через пару часов, если надобность в воспоминаниях не возникает, забывают мелочи. Через неделю – часть существенных деталей. Через месяц – все. Мозг освобождается от ненужного хлама – таково защитное свойство человеческой психики. Так что ему сразу было понятно – «пустышку» они тянут.
Мурашко сидел в кресле, за столом. Волков и Журавель – чуть в стороне, у стены, на стульях с мягкими красными сиденьями. Точнее, Волков сидел. Журавель же на протяжении всего доклада стоял.
Майор слушал без внимания, утопив нижнюю половину лица в мосластой ладони, глядя даже не на сержанта, а сквозь него и почти не моргая. Думал о своем, совершенно не относящемся к делу. О высоких сапогах жене, из ЦУМа, за две пятьсот. О шубе для дочки… Тут пять, а то и все шесть тыщ придется выложить. А что делать? Девчонка-то подрастает, из старой дубленки совсем выросла… Руки уж почти по самые запястья из рукавов торчат, хоть наручники надевай…
Надо отдать должное сержанту… как бишь его?.. Журавелю вроде… Так вот, надо отдать должное сержанту Журавелю, в качестве снотворного он оказался неподражаем. Читал так, что слон уснул бы стоя. Вон даже мухи расселись по стенам – тоже засыпают, видать.
– Ну, ясно, – произнес Мурашко, с явным облегчением отрывая подбородок от ладони, выпрямляясь и сонно хлопая глазами. – В общем, результатов никаких…
– Так, товарищ майор, суток ведь еще не прошло, – мирно возразил Журавель.
– Да, суток не прошло, – согласился тот. – Ну так я и не просил мне полный расклад представить, с именем, фамилией и местом прописки. Но хоть список пропавших можно было собрать? Не было похожего случая в марте – апреле? Надо было февралем поинтересоваться, маем, июнем… Неужели сложно догадаться? Или я за вас всю работу должен делать?
– Товарищ майор, так времени же не было, – примирительно протянул Журавель. Не то чтобы он чувствовал себя виноватым, но… Так уж заведено, и в любой госконторе вам это подтвердят, во время «разбора полетов» начальство ругает, а подчиненные оправдываются. Думаете, Мурашко нравится его ругать? Да ничуть не бывало. Майор – человек опытный и прекрасно понимает, когда подходит время требовать результатов, но вот не срослось что-то нынче. Наступило начальство майору на горло, потребовало провести «профилактическую беседу» с личным составом, вот и приходится отрабатывать. В сущности, сержант не видел в этом ничего плохого. – Я пока данные получил, пока на место съездил, с женой этого пропавшего пообщался, пока туда-сюда, тут и вы появились.
Волков фыркнул, но под раздраженным взглядом майора согнал с губ улыбку и отвел глаза. От греха подальше.
– «Туда-сюда»… – передразнил Мурашко. – У нас тут, между прочим, милиция, а не бордель, сержант.
– Я знаю, – послушно кивнул тот.
– Что знаете? – Мурашко даже вздрогнул.
Был бы на месте тюхи-сержанта кто-то другой – уже нарвался бы. Но этот увалень… Нет, исполнительный, конечно, дотошный, добросовестный, но тугодум. На такого обижаться – грех, а кричать – без толку.
– Знаю, что у нас тут не бордель, товарищ майор, – легко ответил Журавель. – У нас тут милиция.
Майор прошептал что-то беззвучно. Судя по выражению лица, это «что-то» было матерным ругательством.
– Прости, господи, – уже громче добавил Мурашко. И перевел взгляд на Волкова. – Вы можете что-то добавить, лейтенант?
– Никак нет, товарищ майор, – бодро ответил Волков, пытаясь рассеять навалившуюся сонливость громкостью голоса. – Сектор огромный. Туда бы народу человек десять – за день управились бы, а так… Я всего два подъезда успел обойти и то в половине квартир никто не открыл.
– Понятно. – Мурашко выдвинул ящик стола, достал из него лист бумаги с полуслепым текстом. Судя по шрифту и по испачканным краям листа – факсограмму. – В общем, эксперты сказали, что заключение будет готово послезавтра, в лучшем случае. Посему, чтобы вы не скучали… Будете задействованы в общегородском мероприятии.
– На предмет, товарищ майор? – спросил Волков.
– Я еще не закончил, лейтенант! – вдруг зло рыкнул Мурашко.
– Извините.
– Так вот, с тринадцатого по шестнадцатое сентября, то есть с завтрашнего дня, проводится общегородское мероприятие, направленное на выявление нарушений правил выгула домашних животных. – Мурашко взял факсограмму, пробежал глазами текст. – Работать будете в тесном контакте с санитарно-ветеринарными службами. Согласно постановлению, собаки должны быть на поводках и в намордниках. Нарушителей штрафовать без всякого снисхождения. Все ясно?
– А как же запрос по пропавшим? – искренне удивился Журавель. – Я как раз собирался отправить…
– Так отправьте, – отрубил Мурашко. – Или вы, сержант, намеревались в дежурной части ответа ждать? Этому пострадавшему торопиться некуда. Да и пропавшим тоже. Так что займетесь пока профилактикой бытовых правонарушений. Обнаружите скопления бродячих псов – вызывайте бригаду санитарной службы. – Волков дернул бровями, поджал губы, неопределенно качнул головой, как бы говоря: «Вот, не было заботы». – Вам что-то не нравится, лейтенант? – не глядя на Волкова, сухо поинтересовался майор. – Или вы полагаете, что бытовые правонарушения – это не для вас?
– Никак нет, товарищ майор, – ответил тот. – Я вообще люблю гулять по дворам под проливным дождем.
– Вот и отлично, – закончил Мурашко. – Кстати, судмедэксперт не исключает, что тело пострадавшего могло быть объедено именно собаками, – ни с того ни с сего добавил он. – В общем, заступаете завтра в восемь утра. График работы обычный. Все ясно?
