Текст книги "Собачий Рай"

Автор книги: Иван Сербин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

«Т-твою мать, – тоскливо подумал Поляков. – Хоть бы Крылатское в покое оставили. Там же половина городского начальства живет».

– Затем Коптево, Останкино… – продолжал докладывать полковник.

По мере того как он очерчивал на карте воображаемую линию, Поляков все яснее понимал: это не дурацкий розыгрыш, не сон, не бред. Это война. Полномасштабное наступление. Боевая операция по оккупации Москвы. И началась она с замыкания города в кольцо. Ни о какой ошибке здесь речи идти не могло. А если какие-то сигналы и не подтверждались, то только по двум причинам: либо собаки успевали уходить с места происшествия, либо, что не менее вероятно, никто вообще никуда не ездил. Попили пивка у ближайшего ларька, а потом бодро отрапортовали, мол, все в полном порядке, на улицах тишь да гладь, божья благодать. Волна собачьего наступления распространялась с фантастической скоростью. Прошло всего около семи часов, а внушительная часть города оказалась под их контролем. То есть «контроль», конечно, слишком громкое слово, но, в общем, по смыслу точное. Люди боялись выходить на улицы так же, как и при наступлении вражеской армии.

Внезапно Полякова словно ударило током:

– Постойте, полковник. – Тот с готовностью прервал доклад и преданно уставился на Полякова.

Наверное, счел за лучшее во всем положиться на шефа. Хитромудрая тварь. Понимал: от решения Полякова зависит их дальнейшая судьба. Сейчас он будет вынужден принять какое-то решение. А ему предстоит решить: подчиняться или нет. Как и любой катаклизм, ЧП тотального характера, этот вызовет цунами кадровых перестановок. Кто-то будет свергнут в пучину, кто-то, наоборот, взлетит в заоблачные выси. Разумеется, полковнику хотелось бы верить, что Поляков примет то решение. Нужное, мудрое, правильное. Выполняя которое будешь уверен: завтра тебя заметят, приголубят и повысят в звании, в должности. А если выяснится, что оно было неверным, что ж… Все его выполняли. Приказ есть приказ. А вот если Поляков примет решение рисковое и он, полковник, откажется его выполнить, то взлет может оказаться еще более головокружительным. При условии, что Полякова завтра снимут. Если же не снимут – столь же головокружительным окажется падение.

– Я заметил, что районы в основном чередовались, – заметил негромко и тяжело Поляков. – То есть изначально существовало два очага – Химки-Ховрино и Бабушкино-Черкизово. И от них… движение распространялось в стороны ближайших окраинных районов. Все правильно?

– Так точно, товарищ генерал, – с готовностью подтвердил тот.

– А потом вдруг возникли две новые, обособленные локации: Ясенево и Орехово-Борисово.

– Так точно.

Поляков уставился на него в упор, и полковник словно бы съежился, ужался в размерах вдвое.

– Вы, часом, не оговорились? Ничего не перепутали?

– Э-э-э… – Тот старательно ловил начальственный взгляд, пытаясь понять, что же от него требуется? Сказать, что оговорился? Или нет? – Никак нет, товарищ генерал. Не оговорился, – интонация была откровенно вопросительной. Полковник вбирал каждой порой, каждой клеточкой реакцию Полякова. Угадал? Или нет? – Ясенево и Орехово-Борисово.

– Та-ак, – протянул Поляков, чувствуя, что сердце его проваливается в пятки.

Ответ полковника означал, что на юге города начали действовать две самостоятельные группы. Предполагать, что ими стали новые своры, отколовшиеся от больших стай, не стоило – слишком велико расстояние между «фронтами». Но, предположив, что это совершенно посторонние группы, приходилось также согласиться и с тем, что собаки умеют координировать совместные действия. Не так слаженно, как человек, но все-таки умеют. При отсутствии даже самых примитивных средств коммуникации… У Полякова подобное не укладывалось в голове. Слишком фантастично звучала подобная гипотеза.

– Одним словом, мы имеем очень широкий фронт, движущийся с севера на юг, и второй, поменьше, – идущий с юга на север. Причем, насколько я понимаю, два эти фронта быстро смыкаются и становятся все более широкими, – подвел Поляков итог.

– Так точно, – с радостной готовностью подтвердил полковник.

– Что, «так точно»? – раздраженно переспросил Поляков.

– Имеем, товарищ генерал!

– Тьфу, прости господи, – бормотнул Поляков в сердцах. – Короче, есть еще окраинные районы, из которых звонки не поступают?

– Так точно! Солнцево и Новокосино.

– В общем, так. – Поляков вернулся к столу, грузно опустился в кресло. – Сергей, – посмотрел он на генерал-майора, – позвони на телевидение, скажи, чтобы пустили экстренное сообщение.

– Константин Григорьевич, – напомнил тот, – чтобы задействовать режим экстренного оповещения, нужна резолюция Штаба гражданской обороны и…

– Сергей, – повысил голос Поляков. – На это нет времени! Пошли туда своих орлов. Если нужно, пусть под стволами заставят. Всю сетку вещания похерить и передавать только последние новости. Пока наш штаб соизволит собраться, посовещаться и принять решение, они уже до центра доберутся, весь город оккупируют. Теперь так… – Поляков потер лоб, – срочно обзвонить все административные, больничные, учебные и дошкольные учреждения, предупредить, чтобы заперли двери и не выходили на улицу. Все подразделения ОВД в повышенную боевую готовность. Поднять курсантов, учащихся Академии МВД. Задействовать по всему городу систему экстренного звукового оповещения. Владельцы личного автотранспорта пускай берут соседей, родных, близких и выбираются из города самостоятельно или движутся к точкам эвакуации, согласно утвержденным схемам действий в чрезвычайных ситуациях. По радио обязательно запустить сообщение: у кого есть возможность, могут самостоятельно добираться до крупных супермаркетов, торговых центров и других общественных мест. Оттуда эвакуация будет производиться в первоочередном порядке. Остальным сидеть по домам. И пускай подают знаки, скажем, вывешивают какие-нибудь тряпки, полотенца, простыни. Все. Остальные указания по мере развития ситуации. Да, вот еще… – Поляков вновь взглянул на генерала-майора. – Немедленно свяжитесь со всеми военными частями, базирующимися на территории Москвы, и объявите боевую тревогу. Я свяжусь с Министерством обороны. И возьмите… я не знаю… броневик, что ли, какой-нибудь возьмите и доставьте сюда этого Гордеева. Ну, того, который доклад передавал. Адрес должен быть в секретариате.

– А если его нет дома? – спросил генерал-майор, нахмурившись, но деловито.

– Другого кинолога найдите. Только хорошего. И чтобы через четверть часа он был у меня в кабинете.

– Так точно, товарищ генерал-полковник, – ответил тот.

Этот парень обладал звериной интуицией. По нему, как по нивелиру, можно было выверять точность принятых решений. Если генерал-майор Сережа рьяно брался за дело, можно было не беспокоиться о реакции со стороны начальства. Чутье никогда не подводило этого парня. Он умел крутиться, делая карьеру, взбираясь по служебной лестнице.

– Хорошо. Все свободны. О принятых мерах докладывать каждые пятнадцать минут. И, полковник, оставьте доклад на столе.

Сказал, как в прорубь прыгнул. Приказы, которые он только что отдал, относились к куда более высоким сферам. Прерогатива отдавать их лежала в заоблачных высотах. Фактически он, Поляков, только что объявил Чрезвычайное Положение. За одно это голова его могла покатиться в кусты. Говоря честно, не такая уж он большая шишка. Тем не менее одну косточку на внушительных счетах кабинетных раскладов ему удалось перебросить на свою сторону. Никто не сможет сказать: «Узнав о случившемся, генерал-полковник Поляков заперся в своем кабинете и нажрался, как свинья». А что? Бывали и такие случаи. Поляков играл ва-банк и надеялся выйти из ситуации не только невредимым, но и при новых регалиях. Теперь необходимо как можно скорее отправить соответствующие доклады наверх.

Подчиненные – звездный московско-начальственный небосклон – поднимались из-за стола, шумно и озабоченно громыхая стульями. Полковники и генералы выходили из кабинета, озабоченно переговариваясь между собой. Подошедший полковник протянул многостраничный, пухлый, как роман Дюма, доклад.

Поляков пролистал без малого сотню страниц. Две с половиной тысячи пунктов – подробная география спальных районов Москвы и ближайшего Подмосковья, гордо относящего себя к столице. Сейчас бы, наверное, они предпочли быть подальше. Желательно на другом конце России. И ведь узнай он о происходящем еще три-четыре часа назад, была бы возможность отделаться малой кровью, остановить их. Локализовать и уничтожить угрозу. Впрочем, Поляков знал, что это его запоздалое сожаление – не более чем обычное лукавство. Четыре часа назад он бы рассуждал совершенно иначе и вряд ли бы отважился на то, на что легко отважился сейчас. Хотя бы потому, что тогда у него был бы другой выход. Подождать, повилять, надеясь, что весь этот кошмар – ошибка, дурной сон. Сейчас у него выхода не было. Впрочем, он практически ничем не рисковал. Если они выиграют, он окажется на коне. Если же проиграют… Скорее всего, тогда уже всем будет не до звездочек на погонах, не до столь же бессмысленных, сколь и бесполезных цацек. Звания, регалии, титулы, все полетит в выгребную яму, наполненную собачьими испражнениями – бывшими царями природы, человеками. Как бы гордо это ни звучало.

Сергей задержался у дверей.

– Что? – поднял на него взгляд Поляков.

– Товарищ генерал-полковник, извините, что лезу с советами, но мне кажется, целесообразно незамедлительно выходить на самые высокие инстанции с предложением поднимать по боевой тревоге весь Московский военный округ. Особенно это касается частей, имеющих в своем распоряжении малую авиацию и бронетехнику. Боюсь, что одной лишь живой силой тут обойтись не получится.

– Я учту твой совет, Сережа, – кивнул Поляков. – Иди.

– Так точно, Константин Григорьевич. И еще… вам принести автомат?

– Что? – Сначала Полякову показалось, что он ослышался. – Какой еще автомат?

– «Калашников». Боюсь, другие будут просто неэффективны.

– Зачем?

– Для самозащиты.

– В здании же есть охрана.

– Константин Григорьевич, исходя из этого доклада, – Сергей указал на стопку листов, – я понял одно: в данный момент шансы у нас есть. Но пройдет еще пара часов, и они могут развеяться, как дым. И вот тогда машинки господина Калашникова станут на вес золота. И никакая охрана не сможет защитить вас от стаи даже в полсотни голов.

– Ты прав, Сережа, – кивнул Поляков устало. Генерал-майор изложил его собственные опасения вслух, придав им законченную, внятную и убедительную форму. Не потому, что так уж сильно беспокоился о своем начальнике. А на случай, если угроза минует. Этот предложенный автомат станет цениться еще дороже, нежели ценился бы в случае панического бегства. – Я как-то об этом не подумал. Принеси.

Генерал-майор кивнул и вышел из кабинета, а Поляков протянул руку к телефону с тисненой наклейкой на диске и снял трубку.

* * *

Внезапно далеко, за домами, разорвав в клочья небо, вспух огромный серебристый пузырь. Он становился все больше и больше, пока не лопнул оглушающей сиреной. Звук был настолько громким, что даже не воспринимался как звук. Скорее как непомерная, давящая тяжесть. Как если бы кто-то сбросил на город огромную чугунную чушку и та придавила бы к земле дома, деревья, машины, людей, все. Истеричное, трагическое рыдание взлетело к облакам. И тут же заработала еще одна сирена, но где-то очень далеко, может быть, в соседнем районе, а может, даже и на другом конце Москвы. А дальше…

Сначала откуда-то справа, затем слева, а потом отовсюду, не разобрать, далеко или близко, потек надрывный собачий вой. Родищев на слух определил, что собак не просто много. Их легион. Оттого и вой их звучал особенно страшно. Это была жуткая, сводящая с ума какофония самых разных по тону, напряженности и ярости звуков.

Родищев прикрыл форточку, обернулся.

– Странные дела творятся на белом свете, – сказал он. – Что скажете, Светлана Владимировна? Часто у вас тут такое случается?

Сидящая в кресле Светлана вздрогнула всем телом. Она блуждала где-то в лабиринтах собственных потаенных мыслей и, наверное, предпочла бы, чтобы ее ни о чем не спрашивали. А лучше бы и вовсе оставили в покое. Взгляд ее не понравился Родищеву. Пустой был взгляд, отсутствующий.

Мерцал на шикарной тумбе серой рябью экран громадного телевизора. Лилось из колонок «домашнего театра» безликое, приторное шипение.

«Домашний театр, – подумал Родищев. – Вот вам домашний японский театр „Кабуки“. Мимика и жест. А за окном – театр абсурда, драмы и комедии». Лаяли за окном собаки, докатывались редкие выстрелы. Грохотнула где-то далеко автоматная очередь. Потом еще. Взвыла автомобильная сигнализация. Бумкнул глухой, несильный взрыв. Но это еще дальше, кварталах в пяти. Над домами поднималась черная пелена гари. Родищеву даже показалось, что он чувствует ее запах. Едкий, раздражающе горький.

Он оглянулся на неработающий телевизор. В городе творилось что-то очень и очень нехорошее. Скорее всего, не настолько, чтобы этого стоило бояться, но опасаться – точно. И без оружия лучше бы на улице не показываться. И не без «люгера», а чего-нибудь посерьезнее…

– Светлана Владимировна, ау, голубушка, проснитесь, – напомнил Родищев. – Снимите-ка трубочку, позвоните в милицию, скажите, что на улице стреляют.

Светлана медленно, словно во сне, протянула руку к телефону. Это была неплохая идея. В отсутствие телевидения и радио милиция могла стать неплохим источником информации. Конечно, Родищев предпочел бы иметь под рукой рацию, способную принимать милицейскую волну, но ее не было.

С улицы, в открытую форточку, донеслись чьи-то крики. Родищев отодвинул занавеску, посмотрел в окно. По двору бежал человек. На нем были джинсы, кроссовки и черная матерчатая куртка с неуместной сейчас, улыбающейся желтой мордочкой на спине. Судя по прыти и метаниям из стороны в сторону, он удирал, причем удирал от человека с огнестрельным оружием. Иначе с чего бы эти дикие заячьи прыжки? Прошла пара секунд, и во дворе показались трое. На всех были разные брюки, а вот верх оказался беспокойно одинаковым – камуфляжные пятнистые куртки, похоже, совсем новенькие. Сверху Родищев не мог разглядеть лиц, но, судя по сложению, один был в годах, плечистый, здоровенный тип, с укороченным «Калашниковым». Двое же других – помоложе, один тоже с автоматом, второй с самозарядным карабином.

Убегающий оглянулся, выкрикнул что-то. Ему не ответили. Впрочем, Родищев в этом и не сомневался. Троица пустилась вдогон, но довольно скоро стало ясно, что бегают-то они похуже. Убегавший был уже в конце дорожки. Еще пара секунд, и он бы свернул за угол. Один из троих остановился, рванул из кармана пистолет, вскинул оружие. Родищев хмыкнул. Стойка у стрелка была вполне профессиональной. Да и обращался с оружием он умело. Наверняка спортсмен или военный. Опять же, не за автомат схватился, а предпочел пистолет. Умный, стало быть. Короткий «Калашников» для таких вещей – игрушка непригодная. Из него как из лейки поливаешь. Да и никогда точно не скажешь, куда попадешь. Ствол гуляет, разброс большой. Нет, и одиночную мишень из него завалить можно, но получается неоправданно большой расход боеприпасов. Стрелок это понимал. Звонко хлопнул выстрел. Желтым искрящимся росчерком улетела в траву гильза.

Убегавший словно бы споткнулся, согнулся пополам, сделал еще пару шагов, клонясь все ниже, и наконец упал, ткнувшись головой в бордюр. Трое подбежали. Стрелок остановился в стороне, а остальные двое принялись сосредоточенно и деловито пинать упавшего, словно это был и не человек, а футбольный мяч. Наконец стрелок сказал что-то отрывистое. Один из двоих бивших по инерции, должно быть, еще пару раз пнул лежащего.

– Хватит, я сказал! – резко и громко повторил стрелок.

Оба избивавших отошли в сторону, стрелок же присел на корточки рядом с лежащим и принялся деловито и сноровисто обшаривать карманы.

«Мент, – подумал Родищев. – А может, и гэбист. Впрочем, кто у нас теперь не умеет обшаривать карманы? Каждый уважающий себя гражданин России должен уметь перевести через дорогу старушку и „обшмонать“ пьяного», – он криво усмехнулся.

Один из двоих «бойцов» повернулся и уставился на окна. Родищев чуть прикрыл занавеску, оставив лишь узкую щель. Ему вовсе не улыбалась перспектива угодить «на зубок» этим троим волкам. Разумеется, голыми руками его бы не взяли. Ствол у него и у самого есть, но к чему вся эта головная боль? Как говорят японские мастера рукопашного махалова: «Лучшая драка – это та, которой не было». Вот и давайте считать, что именно она у нас и состоялась.

Парень долго и внимательно изучал окна домов, а затем сделал то, чего Родищев никак не ожидал – врезал из автомата, крест-накрест, не целясь, вдоль всей стены. Было в этом какое-то босячество, махновщина несерьезная, дурь жеребячья.

Но дурь дурью, а Игорь Илларионович едва успел пригнуться. Взвизгнула Светлана. Родищев оглянулся. Глаза у его невольной пленницы были круглыми и огромными. Второй стресс за день – это, конечно, многовато. Она смотрела на потолок, где красовалась пулевая выбоина – серая воронка, в которой можно было разглядеть темно-коричневый арматурный бок. По комнате плыла серая пыль.

Качнулись, вздуваясь, занавески. Родищев осторожно приподнялся, посмотрел над подоконником. Нет, определенно ему не хотелось попадаться на глаза этой веселой компании.

Стрелок подошел к озорному автоматчику и врезал ему затрещину. Правильно, нечего развлекаться в такое время. Война, браток. Отобрал автомат и повесил себе на плечо. Подумал и добавил увесистый пендаль, с оттяжкой, красиво. Практиковался, видать, часто. Автоматчика аж подбросило. Тот обиженно что-то начал объяснять, но стрелок остановил его одним движением руки, заговорил негромко, веско, внушительно. До слуха Родищева долетали отдельные слова: «…на хрен не нужны… тебе говорили… …троны береги, мудило!»

Ну что ж, справедливо. Автомат – не ружье. К нему патроны найти непросто. То есть не так уж и сложно, но без ожесточенного боя вряд ли отдадут.

Родищев оглянулся на Светлану, в голове мелькнула неплохая идея. В свете последних событий у него появились здравые сомнения в том, что Владлен явится на свидание. Подобные обстоятельства в деловом мире называются коротко и вкусно, как шоколадные конфеты – форсмажор. На форсмажор списывают как настоящие, так и мнимые грехи. Несдержанные слова, утерянные, пропитые, прожратые чужие деньги, невозвращенные кредиты. Форсмажор – универсальная «отмазка» любого дельца, от лоточника до президентов крупнейших холдингов. Сегодня наступил самый что ни на есть форсмажор. Ах, какие деньги уйдут под это дело в сторону закатного запада – подумать страшно. Сколько броневиков «налички» будет списано, какой ценности «безделушки» нырнут в темную глубину непонятности, чтобы затем всплыть на импортяжных аукционах. Сколько охранников и инкассаторов пропадет, исчезнет, растворится, как дым.

Наверняка будут среди них и инкассаторы «Первого общероссийского». Смерть Осокина послужила бы приятно-острой приправой к данному, безусловно, чрезвычайно грустному факту, но становилась вовсе необязательной. А вот его, Родищева, жизнь как была нужной банкиру, так и осталась. Значит, и ему, Родищеву, нужна жизнь банкира. Вот и вся арифметика.

Светлана все еще сидела, прижимая телефонную трубку к груди.

– Светлана Владимировна, – окликнул ее Родищев. – Вы звоните, звоните. Этот шум не имеет лично к нам никакого отношения.

Женщина сонно потянула руку к клавиатуре телефона. Родищев же вновь повернулся к окну. Троица спокойно шла по дорожке, тело же беглеца осталось лежать там, где лежало, – почти у самого поворота.

– Алло… – потухшим голосом сказала Светлана в трубку. Хорошая все-таки штука сотовая телефония. – Милиция? – и замолчала.

– Говорите, говорите, – взмахнул сухой лапкой Родищев.

– У нас стреляют на улице. Митрофанова. Есть. Хорошо. – Она медленно опустила трубку на рычаги. – Сказали, по всему городу так. Посоветовали идти или ехать на Речной вокзал.

– Понятно. Собирайтесь, мы уходим. – Она подняла голову, посмотрела на него взглядом заплутавшей в горах овцы. – Успокойтесь. Ничего страшного не происходит. Кстати, Александр Демьянович держал в доме оружие? – Женщина кивнула. – Оно все еще здесь?

Светлана выбралась из кресла. В каждом ее движении сквозила усталость старой куклы, заброшенной в чулан лет двадцать назад и найденной лишь по случаю грандиозного ремонта. Прошла в спальню, долго возилась в кладовке, наконец вернулась с длинным кофром – под кожу и с крупными никелированными замками-защелками, запирающимися на ключ. В углу красовалась бронзовая пластинка: «Дорогому Александру в день тридцатилетия от коллег и друзей».

«Какое счастье, – подумал Родищев не без насмешки. – Какое счастье, что у Александра такие заботливые и предусмотрительные коллеги и друзья».

Он сходил на кухню, принес нож, без труда вскрыл замки. В кофре оказался самозарядный тульский «СКС» калибра семь шестьдесят две – надежная машина, с приличной дальностью стрельбы и рамкой под телескопический прицел. Сам прицел лежал тут же, в отдельной ячейке. Щедрые оказались у «дорогого Александра» коллеги и друзья. Патроны тоже покоились в кофре – наполовину пустая картонная коробочка с обозначением калибра и длины патрона и названием производителя – Барнаульского станкостроительного завода. Родищев достал магазин, снарядил его, дослал патрон в патронник, коробочку сунул в карман. Прищелкнул телескопический прицел. С ним, конечно, неудобно, но не таскать же его в руках. И в пакет прицел не положишь. Оптика – штука тонкая. Все-таки в пристегнутом состоянии надежнее будет.

Он не намеревался оставаться в городе дольше, чем это было необходимо. Сделает дело и сразу же уберется подобру-поздорову. Интересно, аэропорты открыты? Все-таки расстояние до Шереметьево-2 приличное. Вряд ли там станут поднимать панику, пока не возникнет непосредственная угроза жизни и здоровью многоуважаемых иностранных гостей. Стало быть, туда он и подастся.

– Ну что же, Светлана Владимировна, – сказал Родищев, ставя карабин на предохранитель и забрасывая ремень на плечо. – Собирайтесь, поедем, покатаемся. Если нам повезет, возможно, мы расстанемся даже раньше, нежели я планировал первоначально.

Достав из кофра салфетку для полировки цевья, ложа и приклада, Родищев обмотал ею лезвие ножа и сунул его в карман куртки.

Светлана посмотрела на него, спросила безучастно:

– Вы везете меня убивать?

– Да господь с вами, Светлана Владимировна. Это только в кино отмороженные идиоты валят народ направо и налево. В жизни все, абсолютно все, поверьте, предпочитают обходиться без стрельбы. – Родищев усмехнулся. – Мы едем к банку. К «Первому общероссийскому». Может быть, заодно и мужа вашего бывшего там повстречаем. Пообщаемся. Думается мне, Александру Демьяновичу будут небезынтересны некоторые детали жизни его собственного босса.

Светлана стала сомнамбулически собирать в сумочку какие-то деньги, косметику, побрякушки.

– Оставьте. – Родищев вывалил содержимое сумки на ковер. – Никчемное барахло. Возьмите документы, сигареты. Если принимаете лекарства – тоже возьмите. Зажигалку. Телефон захватите. Все, пойдемте.

Они спустились во двор, Родищев постоянно оглядывался, держа правую руку под полой куртки – палец на спусковом крючке. Левой же он цепко сжимал руку Светланы чуть выше локтя.

– Идите быстро, не крутите головой, упадете, – говорил Игорь Илларионович. – Серый «Москвич». Да не тряситесь так. Ничего страшного не происходит.

Они подошли к машине. Игорь Илларионович помог Светлане забраться на пассажирское сиденье, сам обошел машину. В этот момент и появился джип.

Черная громадина выползла из-за дома, остановилась, перекрывая выезд. Наверное, они проехали мимо, увидели пикап и сдали назад, осторожно, накатом, стараясь не спугнуть хозяев, если те крутятся где-то неподалеку. Кто-то из ребят, сидящих в джипе, был более чем внимателен, заметил под «Москвичом» мокрый асфальт.

Переднее стекло джипа пошло вниз, и Родищев смог увидеть сидящих в салоне – трех парней в камуфлированных куртках. Это были те самые парни, что четверть часа назад застрелили мужика в черной куртке. Громила-водитель тянул лет на двадцать пять. Крепкий бычок, стриженный под «ежик», с широченной грудной клеткой и покатыми мощными плечами, распиравшими свободную куртку – чуть швы не трещали. Некрупные, но широкие, сбитые ладони спокойно лежат на баранке. Серьезный мальчишечка, решил для себя Родищев. И то хорошо. Не начнет шмалять озорства ради. А что шмалять есть из чего, он видел. Ерзавший на заднем сиденье паренек – лет пятнадцать, не больше – демонстративно поигрывал затвором укороченного «АК». Красовался, придурок, выпендривался, а сам все косил глазом – оценили ли его крутость. Оценили, оценили, соплячок, успокойся. Отложи ствол, не дергай затвор. А то ведь ненароком дернешь не там, и мозг – гладкий, маленький, как бильярдный шар, – улетит в небо через дыру в потолке.

Третий, сидящий рядом с водителем, оказался самым старшим и самым опасным. Этому перевалило за сорок. Неброская внешность, глаза острые, пытливые. Смотрит, как обыскивает. Губы тонкие, жесткие. Руки держит внизу, за дверцей. Этот третий и заговорил первым:

– А чего за дуру-то не хватаешься?

Родищев пожал плечами.

– Что толку хвататься, когда твоя на коленях лежит, мне в живот смотрит. Все одно, первым успеешь.

Сорокалетний улыбнулся и сразу же преобразился. Глаза стали – будьте-нате. За одну такую улыбку последнюю рубашку с себя снимешь. И, Родищев был уверен, снимали. Часто и многие.

– Ты из наших, что ль? – спросил сорокалетний.

– Смотря какие ваши, где они и сколько их, – ответил Родищев.

Мог бы ответить и на «фене», расхожей фразочкой, благо с разной публикой общаться доводилось, знал жаргон неплохо, но не стал. Если собеседник человек серьезный, солидный «сиделец», а не подзаборный баклан – вычислит его в момент. Опять же, «феня» понтовая – для сявок. Если же тот просто добирает авторитет в глазах приятелей – хотя и не похоже на то, – тем более ни к чему.

Помолчали, рассматривая друг друга, примеривая степень опасности, прикидывая границы хитрости и подлости. Да, да. И подлости. Честные и прямолинейные на войне не выживают. А вот хитрые и подлые – почти всегда. В спину бить подло? Подло. А Суворов на реке Адде французам в тыл зашел? Зашел. Подлость? Нет, тактическая хитрость. Беззащитного бить подло? Подло. Невский, вместо того чтобы отважно сойтись в открытом бою, заманил тяжелую кавалерию Рыцарского Ордена на лед Чудского озера, где и утопил благополучно, под аплодисменты собственной рати. Так те, умники, от большого благородства, не иначе, помогли отправиться в плавание немногим бедолагам, что за лед цеплялись. Подлость? Нет, тактический прием. И подобных примеров мировая история насчитывает десятки тысяч. Битвы выигрывают не храбрые и благородные, а умные и подлые. В мирной жизни – подлость, на войне – стратегия с тактикой. О том и речь.

Сорокалетний кивнул, давая понять, что оценил спокойствие и уверенность Игоря Илларионовича, легонько мотнул головой в сторону «Москвича», но глаз от Родищева не отвел.

– Твоя тачка-то?

– Моя.

– Квартиру, что ль, сковырнул? – Родищев пожал плечами. – И много взял?

– Ствол, – ответил Родищев, осторожно качнув головой в сторону плеча, на котором висел «СКС». – Прицел. Патронов полкоробки.

– А еще там есть? – спросил сорокалетний. Игорь Илларионович отрицательно мотнул головой. – Деньги, ценности тоже небось подчистил?

– Нет.

– А что ж так?

– Да на кой они мне? Ствол теперь подороже любых денег.

– Это верно, – легко согласился тот. – Был бы ствол, а деньги сами к рукам прилипнут. Так?

Родищев пожал плечами. Играл сорокалетний простачка неплохо. Талантливо даже, можно сказать, играл. А может, и не играл. Может, речь у него такая была. Да только за корявыми фразами скрывался внимательный и совсем не глупый человек. Родищев это понял. По глазам понял.

Сорокалетний подал знак. Крутоплечий водитель открыл дверцу джипа, легко вытолкнул тело из машины, взял с сиденья автомат. И пацанчик, сопливый щенок, вылез да наступил в лужу, выматерился витиевато, явно на зрителя.

– Слышь, маленький, пасть закрой, – ласково приказал сорокалетний, и тот стушевался, забормотал:

– А я че? Вылетело просто.

– Еще раз вылетит, я тебе язык вырву и проглотить заставлю. Ты же этим языком «мама» говоришь.

Он не сводил взгляда с Родищева, и было понятно, что угрозы молодому, может, и весомые, но рассчитаны они не на пухлогубого сопляка, а на него, Родищева, ибо почуял в нем сорокалетний такого же, как и он сам, хищника. И сейчас предупреждал: «Не делай глупостей, крутой. Мы сильнее. Порвем».

Крутоплечий громила быстро зашагал к «Москвичу», а пацанчик суетился рядом, кружил, подвизгивал, только что хвостом не вилял. Сорокалетний же наблюдал за ними, но невнимательно, а как бы вскользь. Да и не надо было ему внимательно, случись что – резанул бы очередью, веером, прямо с колен. Положил бы всех.

Был он поджарый, подтянутый, жилистый. Чувствовалась в нем не сила – силища. Опасная, безжалостная, страшная.

Крутоплечий громила наклонился, заглянул в салон «Москвича», крикнул:

– Тох! Тут баба какая-то.

– Жена? – спросил сорокалетний Тоха Родищева. Тот снова отрицательно покачал головой. – Подруга, значит.

– С чего ты взял?

– А какой тебе резон незнакомую прошмандовку катать? Расклад нынче не тот. Неподходящий расклад для таких дел.

Клацнула дверца за спиной Игоря Илларионовича. Видимо, подали знак: «в салоне чисто».

Тоха подумал, сказал:

– Ладно. Так сделаем. Ребята с бабой в джипе поедут, – и добавил, обращаясь к Родищеву: – А мы в твоем драндулете прокатимся. Ты, кстати, ружьишко-то отдай. Ни к чему оно тебе пока. А после поглядим.

Родищев стянул с плеча «СКС», протянул Тохе прикладом вперед.

– Смотри, прицел не сбей.

Тот засмеялся, вылез из машины, взял оружие, повесил на плечо.

– Это ж какую дичь ты собрался валить, что так насчет прицела беспокоишься?

– На бобра пойду, – в тон ему ответил Игорь Илларионович.

– Крупный бобер? – поинтересовался Тоха.

– Слышал, что бывают и покрупнее, да мне пока такие не встречались.

– Я так смотрю, мужик ты крутой.

Что тут скажешь? За крутизну, бывает, бьют больно. Посему Родищев счел за лучшее промолчать. Тоха хлопнул его широкой ладонью по плечу, подтолкнул к пикапу.

– Значит, будем считать, что договорились: ты поведешь, а я рядышком посижу. А то вдруг тебе взбрендится двух бобров вместо одного вальнуть.

– Я что, похож на сумасшедшего?