Текст книги "Собачий Рай"
Автор книги: Иван Сербин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
Собаки оправились от удивления, когда колонна пересекла половину стоянки. Один из псов потрусил за капитаном. Тот выстрелил. Пес закрутился волчком, словно пытаясь укусить себя за хвост. И тут же остальная стая ринулась на людей.
– Бегом! – заорал капитан.
За его спиной двое громил уже раскатывали створки. Собачья волна надвинулась. Капитан отступал по шагу, стреляя очередями до тех пор, пока затвор не щелкнул сухо вхолостую.
Колонна уже втягивалась в фойе. Капитан оглянулся в последний раз, затем перехватил автомат за ствол. Даже если бы он побежал, собаки бы догнали его раньше. Используя автомат как дубину, он принялся наносить удары направо и налево, круша ребра, хребты, лапы. То и дело раздавался визг.
Острая боль огнем вспыхнула в правой ноге, капитан повалился на колено, попытался выпрямиться, но на нем уже повисли гроздью такой невероятной тяжести, что и не поднять. И тут же здоровый кобель прыгнул на спину, опрокидывая человека на асфальт.
К тому моменту, когда Дроздов, Тоха и Родищев выскочили на улицу, стреляя в крутящихся у самых дверей псов, и стая ретировалась под прикрытие темноты, капитан был уже мертв. Лицо и руки его были объедены до костей, от горла остались рваные, черные лоскуты. Камуфляжные штаны порваны, и из ног кусками вырвано мясо. Единственное, что хоть как-то уцелело, – торс, и то лишь потому, что его прикрывала толстая куртка.
Псы заливались из темноты яростно и хрипло.
Тоха подобрал автомат убитого. Тело капитана втащили в фойе, осмотрели карманы, достали документы, сняли часы, обручальное кольцо, нательный крестик.
– Надо будет отправить по месту службы, – сказал Тоха. – Крепкий мужик.
Дети сбились в кучу у касс, тут же стояли и взрослые – две женщины, совсем молоденькая девчонка и калека с изуродованной ногой, рукой, висящей на перевязи, и лицом, правая сторона которого была густо украшена багровыми рубцами шрамов.
Тоха подошел к ним, поинтересовался:
– Откуда?
– Школа-лицей «Знайка», – ответила преклонных лет дама в очках с роговой оправой. – Это…
– Я знаю, где это, – кивнул Тоха, указал на «роговую оправу» и калеку: – Вы и вы идете со мной. Остальные пока ждут здесь.
* * *
– Так из-за этой лахудры ты меня бросил? – злобно спросила Светлана, разглядывая побледневшую Наташу.
– Помолчи, – раздраженно попросил Осокин. – Не время и не место выяснять отношения.
События нескольких последних часов навевали на него все более мрачные мысли. Да и остальные приутихли. Бородатый Миша задремал, натянув куртку до самого носа и обняв свою тоненькую Марину, – несмотря на то что торговый зал неплохо отапливался, пол оставался холодным. И если поначалу это не очень досаждало, то сейчас люди начали мерзнуть. Да и проголодались все. На ужин каждому выдали по упаковке сухой корейской лапши, по булочке и по небольшому куску колбасы. Осокин, давно уже отвыкший от подобной пищи, хотел было отказаться, да «кашемировый» Лавр Эдуардович отсоветовал.
– Поешьте, – сказал он. – Это неплохой ужин. Через неделю будем радоваться постной каше и черной горбушке.
– Да перестаньте, Лавр Эдуардович, – отмахнулся Осокин. – Через неделю мы будем сидеть в своих квартирах, есть нормальную пищу и вспоминать этот супермаркет, как страшный сон.
«Кашемировый» улыбнулся и промолчал.
Теперь Осокина начал донимать голод. По залу плыл запах жарящегося мяса, и есть хотелось немилосердно. Привык каждый вечер плотно ужинать, и не корейским полуфабрикатом. Вчерашний ужин с англичанами показался ему пределом мечтаний. А ведь сколько оставил на тарелке! Мог бы доесть, а оставил. Он вздохнул. Впрочем, не только он. Теперь, когда сумерки сгустились и стали почти непроглядными, а во всем супермаркете осталось лишь три источника света – лампа у штабного стола, лампа в фойе у дверей и лампы в витринах колбасного отдела, освещающие печки барбекю, здесь, за холодильниками, темнота стала почти осязаемой. Ее можно было резать, намазывать на хлеб вместо масла и есть.
Во второй половине дня люди круглолицего угнали от метро пару автобусов и начали совершать рейды по району. Один автобус подбирал жителей, второй объезжал муниципальные учреждения, те самые, в которых сидели «большие люди». Вчерашним «неприкасаемым» вежливо предлагали «проследовать в безопасное место». Отказывавшимся отвешивали несколько увесистых оплеух, а затем повторяли предложение, подкрепляя его многозначительным щелчком автоматного затвора. В конце концов соглашались все. Ах, какие возвышенно-возмущенные речи произносились сегодня на московских улицах! Плевако, Цицерон и Медисон [1]1
Дж. Медисон – один из составителей и авторов «Билля о правах человека», 1–10-я поправки к Конституции США, принятые в 1789 году
[Закрыть]позавидовали бы красноречию говоривших. Термин «права человека» звучал сотни раз в сотнях убедительнейших аргументов. Ответные речи камуфлированных были короткими, энергичными и неизменно сводились к нехитрой мысли: если бы собеседник заботился о правах человека вчера, ему не пришлось бы заботиться о спасении собственной шкуры сегодня.
Перепуганных чиновников грузили в автобус и свозили в «Восьмую планету». Слушая возмущенную тираду одного из вчерашних начальников, «кашемировый» покачал головой:
– Как странно устроен мир. Еще вчера я бы воспринял происходящее как фарс. Сегодня – как трагедию.
Они и тут старались держаться особняком, стремились подчеркнуть свое исключительное положение, садились в стороне, разбивались по «своим» кучкам, совещались о чем-то вполголоса. Закончилось это тем, что двое громил заявились в закуток и попросили особо красноречивых заткнуться при помощи резиновых дубинок. Привезенным позднее страстным шепотом объясняли, что громкие разговоры здесь не поощряются.
Лысоватый сотрудник Управления муниципального жилья спрашивал шепотом:
– Товарищ, вы кто? Вы кто, товарищ?
Бородатый Миша коротко и сочно отправил его по материнской линии. Патрульный Володя промолчал. Осокин вздохнул: «Какая разница?» Лавр Эдуардович дал более развернутый ответ: «Пуле, уважаемый, безразлично, у кого из нас седалище мягче».
После этого лысоватый окончательно утвердился в том, что он – наиболее важная фигура из всех присутствующих. Так он думал до тех пор, пока не привезли следующую партию – из префектуры. Среди чиновников оказалось особенно много пострадавших от собачьих клыков.
«Кашемировый» пожал плечами:
– Ничего странного. У большинства из них есть личные машины. Стоянка с трех сторон окружена парком, но, очевидно, соблазн был слишком велик.
Врач, осматривавший и обрабатывавший раны, узнал одного из чиновников, сказал негромко:
– Здравствуйте, Егор Петрович. Вы меня не узнаете?
– Конечно, я вас помню, – кроша от боли зубы, ответил тот. Обе ноги у чиновника были истерзаны в лоскутья. – Вы вместе с группой товарищей были у меня на приеме. В марте месяце.
– Верно, – согласился врач, доставая из кармана халата сигареты и закуривая. – Наверное, тогда вы помните и с какой просьбой мы приходили? Нет? Ничего страшного, я напомню. Мы просили префектуру выделить дополнительные средства на закупку необходимых медикаментов. И вы нам даже пообещали разобраться с этим вопросом, помните?
– Да, – затряс головой тот. – Но дело в том, что средства на медикаменты отпускает не префектура. Этим занимается непосредственно правительство. Утверждается соответствующая статья в городском бюджете… Я обращался с запросом… Честное слово, мне очень жаль.
– Вам больно? – оборвал врач, рассматривая чиновника даже с любопытством над плывущим синим ковром сигаретного дыма.
– Очень, – признался тот. – Очень больно.
– Людям, для которых предназначались медикаменты, тоже было больно. Но они это переживали, используя простое, проверенное годами средство. – И, вытащив из кармана халата облатку серых, как вечерние сумерки, таблеток, кинул их на округлый, залитый кровью живот собеседника. – Вот. Анальгин. Примите пару таблеток. Говорят, помогает.
– Но анальгин, это же… Это слабое лекарство. Он не поможет. У меня ноги… У меня ноги изранены.
– Мне очень жаль, – не без издевки ответил врач. – Я, конечно, постараюсь разобраться с этим вопросом. Скажем, обращусь с запросом в правительство.
Он поднялся и перешел к следующему пациенту. Лицо раненого стало цвета капустной кочерыжки. Пот лил по его щекам, лбу, собирался на кончике носа крупными тяжелыми каплями, которые падали на грудь, разбиваясь о промокшую рубашку. А может быть, это были слезы страдания.
– Каждому воздастся по делам его, – пробормотал Лавр Эдуардович. – Молодой человек! – окликнул он врача. – Вам знакомо такое имя: Гиппократ?
Тот повернулся, ответил серьезно.
– Это древнегреческий врач. Основоположник современной клинической медицины. – Несколько секунд смотрел Лавру Эдуардовичу в глаза и только потом закончил: – Он умер, профессор. Две с половиной тысячи лет назад.
– Откуда вы меня знаете? – настал черед удивляться Лавру Эдуардовичу.
– Вы читали у нас курс истории, – ответил врач и опустился на корточки перед следующим раненым.
Потом были судейские чиновники, среди которых почетное место занимала безвкусно накрашенная, невероятных габаритов дама – председатель. Затем представители ДЭЗа и управы. С каждым часом народу в зале становилось все больше. Пришлось сдвинуть оставшиеся прилавки и холодильники с рыбой к самой стене и устроить специальную выгородку. Но и теперь пленники занимали едва ли не половину зала.
– С такими темпами завтра здесь будет негде даже присесть, – прокомментировал Валера.
– Они освободят место, – злобно ответил бородатый Миша. – Расстреляют сотню-другую, и наступит полный ажур.
Беженцы прибывали крупными партиями. Автобус забивался под завязку, и никто не жаловался на толкотню. Часть народа удалось разместить в подсобных помещениях, но основная нагрузка пришлась на зал.
К ночи собаки на улицах заметно оживились, эвакуацию пришлось приостановить после того, как группа прикрытия едва не попала в западню – в тихом, темном дворе на Второй Магистральной собаки устроили настоящую засаду. Узкий подход не позволял автобусу въехать во двор, и пришлось оставить его на улице. Когда жители вышли из подъездов и потянулись к выходу со двора, вынырнувшая словно из ниоткуда свора отсекла людей от подъездов, основная же группа, зашедшая с противоположной стороны, набросилась и на жителей, и на поспешившую на помощь охрану. Несмотря на наличие огнестрельного оружия, справиться с собаками не удалось. Части жителей удалось пробиться к ближайшему подъезду, охране пришлось ретироваться.
Темнота оказалась губительной. После этого патрули объезжали район, отмечая дома, в окнах которых горел свет или красовались белые тряпки, явно вывешенные в качестве сигнала о помощи.
Последней была группа школьников, сопровождаемая тремя взрослыми – двумя женщинами и мужчиной. Детей разделили на две группы. Первую разместили в углу, у лотков с хлебом, вторую на противоположной стороне зала – у самой выгородки. Доставленный мужчина оказался инвалидом. У него была изувечена нога, а лицо обезображено толстыми, багровыми рубцами шрамов. Рука мужчины висела на перевязи.
– Артем Дмитриевич Гордеев, – представился он, подходя к основной группе и опускаясь на пол.
– Добро пожаловать, Артем Дмитриевич, – улыбнулся «кашемировый». – Присоединяйтесь. Здесь, кажется, еще осталось место.
– Кто-нибудь может объяснить мне, что тут происходит? Я ничего не понимаю. Ощущение, будто попал в средневековое княжество. Этот, низенький, – соверен, а вокруг верная дружина и захваченные в плен сарацины.
– Артем Дмитриевич, – бодро откликнулся «кашемировый», – вы даже представить себе не можете, насколько близки к истине. Хотя мне лично на ум приходят иные исторические параллели. По какому признаку они разделили детей?
– Не могу сказать с полной уверенностью, – признался Гордеев. – Этот низенький нес какой-то вздор. Что-то о новом обществе и их родителях. Я не очень понял.
– Ага, – удовлетворенно кивнул «кашемировый». – Значит, все-таки родители. Я думал, они выберут более оригинальное оправдание, но предводитель предпочел проторенную дорожку.
– Что вы имеете в виду? – не сразу понял Осокин.
– Лет шестьдесят назад, Александр Демьянович, это все уже было. Чэсэвээны, чэсэиры и так далее.
– Что это?
– «Член семьи врага народа» и «член семьи изменника родины», – пояснил Лавр Эдуардович. – В то время было достаточно много расхожих формулировок.
– Вы думаете, это сегрегация? – нахмурился Гордеев.
– Вне всякого сомнения. И, полагаю, как раз по семейному признаку.
– Но при чем здесь дети? – возмутился Гордеев. – Они же не могут отвечать за родителей.
– Ха! – громко сказал бородатый Миша, переворачиваясь на спину. – Вот мы уже и согласны, что их родители в чем-то виноваты. Детишки, правда, ни при чем пока, но ничего, мы и для них что-нибудь подберем.
– Подождите, Михаил, никто же не сказал, что их родители в чем-то виновны! – возразил ошарашенно Лавр Эдуардович.
– Правда? – издевательски спросил бородатый. – А что же в таком случае сказал только что этот старый мудак? – Он перевел взгляд на Гордеева. – Вы их родителей знаете? Что, банкиры-чиновники рожей не вышли для нового общества? Так вы все здесь не красавцы! Жду не дождусь, когда вы этого доморощенного фюрера в жопу начнете целовать! Твари, – бормотнул он, вновь переворачиваясь на бок, – быстро вспомнили сталинские лозунги. «Прошла весна, настало лето…»
– Миша, вы не правы, Артем Дмитриевич имел в виду совсем другое.
– Вот только не надо! Я умею слушать и думать, – отрубил тот. – И не надо мне объяснять, что он имел в виду, а чего не имел.
– Я пойду к этому чудовищу… – Гордеев начал подниматься, ухватился за борт холодильника. – Я скажу ему…
– Пошел карась к щуке о справедливости потолковать, – тут же выдал Миша.
– Я понимаю ваш сарказм, – вспыхнул Гордеев. – И тем не менее я думаю, что мне удастся убедить его…
– Да угомонитесь вы, старый дурак! Сядьте! – злобно выдохнул Миша. – Хотите, чтобы нас расстреляли?
– Они не посмеют!
– Посмеют! Еще как!
– Артем Дмитриевич, – увещевающе произнес Лавр Эдуардович, – я бы на вашем месте не совершал опрометчивых поступков. Своим бунтом вы не добьетесь ничего, кроме разве что свежей порции синяков и ссадин.
– Попробуйте договориться с акулой или леопардом. Убийц невозможно перевоспитать. Их надо уничтожать.
– Вы предлагаете его… убить? – тихо спросил Гордеев.
– Нет, канонизировать, – фыркнул Миша.
– Михаил, вы говорите чудовищные вещи, – сказал Лавр Эдуардович. – И потом, давайте будем объективны. Именно благодаря этому человеку мы все еще живы. Да, в чем-то наш вождь, безусловно, не прав, он перегибает палку, но он – не убийца.
– Да что вы говорите? А куда, по-вашему, делся этот, в зеленом пальто? – Бородатый Миша повернулся, указал на лежащий одиноко в стороне надувной матрац.
К «спальному месту» так никто и не притронулся, словно оно могло принести несчастье.
– По-моему, его отвели в подсобку, – сказал «кашемировый».
– Там у нас что? Травмопункт? Поликлиника? Больница? – язвительно поинтересовался Миша и указал на забинтованных чиновников. – Тогда почему их туда не отвели? – «Анальгиновый» префектурщик заскулил потихоньку. – Кончайте выть! – рявкнул Миша. – Держите себя в руках! А вы? – Он посмотрел на Гордеева. – У вас вроде бы рука сломана! Или вы провокатор и только притворяетесь?
Осокин и Лавр Эдуардович переглянулись.
– Нет, действительно сломана, – тихо сказал Гордеев.
– Вот именно. Очнитесь, кретины! «Зеленого» уже нет в живых. А остальные здесь только потому, что еще не успели рассказать, где припрятали денежки и ценности. Как скажут, так сразу и отправятся следом.
– Кончай народ пугать, Миша! – одернул его патрульный Володя.
– Заткнись, – отреагировал тот. – Я смотрю, только твои приятели менты, да еще вояки у этой гниды в «шестерках» бегают.
Утверждение было необъективным. Хотя гвардия круглолицего на восемьдесят процентов состояла из милиционеров и военных, но все-таки не только из них. Тем не менее Володю заело.
– Что ты сказал, урод?
– Что слышал!
– Саша, остановите их, – попросила Наташа.
– Правильно! Здесь все такие, – выкрикнула Светлана. – Все. Или милиция, или убийцы.
Слово «убийцы» привлекло общее внимание.
– Что вы имеете в виду? – поинтересовался Лавр Эдуардович.
– Тот человек, которого привезли вместе со мной! – выкрикнула Светлана. – Он – убийца. Он должен был убить тебя, Сашуня, – издевательски закончила она.
– Черт! А я-то думаю, где же я его видел, – хлопнул себя по лбу Осокин. – Это тот парень, из «Москвича».
– Его «Москвич» и сейчас стоит здесь, на стоянке! – ядовито ответила Светлана. – И не сомневаюсь, что он припас для тебя кое-что. Почему ты думаешь, он оказался здесь? Этот человек профессионал, и он всегда выполняет заказы. Кстати, твоего хваленого Газа он убил за секунду, голыми руками! Этот мужик тебя прикончит.
– Понятно, почему он так легко согласился идти в гвардию нашего вождя, – усмехнулся «кашемировый».
– Уж я-то знаю! – кивнула Светлана. – Да. Можешь мне поверить. Я знаю.
– Знаете, господа, – сказал вдруг задумчиво Лавр Эдуардович. – А ведь людей от животных отличает не наличие чувств – любой пес испытывает чувства и эмоции не менее сильные, чем человек. И не наличие ума – большинство живых существ в природе может построить простейшую логическую цепочку. Разум – вот уникальное качество человека.
– У животных разума нет? – спросил Осокин.
– У животных разум заменяют рефлексы.
– А в чем разница между умом и разумом? – спросил патрульный Володя. – По-моему, это одно и то же.
– Не скажите, – вступил в спор Гордеев. – Собаки обладают элементарной рассудочной деятельностью и могут научиться открывать простейшие замки, чтобы, к примеру, добраться до пищи. А вот понять, что они делали не так, проанализировать, какие ошибки допустили, и сделать надлежащие выводы, чтобы никогда больше эти ошибки не повторять, не может ни одно живое существо в природе. Кроме человека. В этом-то и заключается разница между разумом и умом.
– Вы преувеличиваете, – возразил Осокин. – Если исходить из вашей логики, получится, что человек, повторяющий из раза в раз одну и ту же ошибку, ничем не отличается от собаки? Ерунда какая-то. Да и насчет разума вы тоже не правы. Попробуйте научить собаку играть на рояле, чтобы получить миску каши! Или написать музыку.
– Собаки пишут музыку, – возразил Гордеев. – Для собак вой – та же музыка. Только это музыка, понятная им.Что же касательно игры на рояле… Позвольте спросить, а какой в этом смысл? Заставлять других что-то делать себе на потеху – черта, свойственная только человеку. Кстати, характеризующая его не с самой лучшей стороны. Это к слову об уме. Собаки же думают так, как думают. И им этого хватает. Понадобился бы им для выживания более развитый интеллект – природа создала бы его за каких-нибудь две-три сотни лет. Так что, боюсь, Лавр Эдуардович абсолютно прав.
– Это совсем не много, уважаемый Александр Демьянович, – добавил Лавр Эдуардович. И из-за того, что «кашемировый» первый раз обратился к нему по имени и отчеству, а не привычно на «вы», Осокин почувствовал: что-то изменилось. – А на вашу реплику о сходстве человека и собаки я отвечу так. Нет, – к сожалению или к счастью, не знаю, – повторяя одни и те же ошибки, люди не становятся похожи на собак. За одним исключением: сегодня.
– В смысле? – не понял Осокин.
– В самом прямом. Сегодня собаки повели себя в точности, как люди. Они нарушили многовековой договор о партнерстве с человеком – хотя мы это сделали первыми и уже давно – и стали насильно перекраивать окружающий мир под собственный образ жизни, то есть делать то, чем люди занимались на протяжении всего последнего столетия. Причем, надо заметить, собаки оказались куда разумнее нас. Уничтожение человека как вида не скажется отрицательным образом ни на ком, кроме самого человека. Скорее даже, пойдет природе на пользу. А теперь оглянитесь. Что сделали люди, как только обнаружилась внешняя угроза? Сплотились с целью противостоять ей, отвоевать свое право остаться доминирующим видом? Нет. Мы стали пожирать друг друга, чтобы хоть ненадолго захватить место под уже никчемным, кровавым солнцем. Так кто же из нас более достоин называться «разумными существами»? – «Кашемировый» вздохнул. – И проблема вовсе не в жестокости нашего предводителя. Жестокость – следствие. Человечество вообще слишком быстро разучилось осмысливать, делать выводы и избегать совершенных однажды ошибок. Проще говоря, отучилось пользоваться разумом. Я не принимаю в расчет отдельных представителей. Их очень и очень немного. – Лавр Эдуардович выдержал паузу. – Увы, господа. Я вынужден с прискорбием констатировать, что люди все дальше уходят от понятия «человек разумный», совершенно не приближаясь при этом к понятию «полноценное животное». Мы – мутанты. Дегенеративная карикатура на живых существ. Что-то вроде щенка с пятью ногами или двухголовой овцы. Чудовищный гибрид попугая и обезьяны. Бестолковое существо, умеющее произносить зазубренный набор фраз, создавая иллюзию осмысленной речи, и производить ряд внешне разумных действий, плохо понимая их предназначение и абсолютно не оценивая возможные последствия.
– В жизни не слышал большей херни, – прямодушно заявил бородатый Миша.
К группе подошли двое парней из охраны.
– Хорош базлать, враги, – рыкнул один. – Нормальным гражданам отдыхать мешаете.
– Правильно, правильно, товарищи, – поддержали их из толпы чиновников. – Это вон тот, бородатый, воду мутит! Разорались тут!
– Тамбовский волк тебе товарищ, говна кусок! – неприязненно заметил охранник. – Короче, так, еще раз разговоры услышу, рыла начищу.
Он явно относился к Осокину и компании куда лучше, чем к чиновничеству. Скорее всего потому, что не знал, кто они и почему сидят в этой группе, и не испытывал к ним отрицательных эмоций.
Осокин повернул голову и посмотрел на Родищева. Тот сидел на кабинке кассы, спиной к ним, положив карабин рядом с собой, и смотрел в окно. Если этот человек собирался его убить, то ему нужно было лишь подождать удобного случая. Скажем, попасть с ними в одну группу или что-нибудь вроде того. Впрочем, к чему такие сложности? Достаточно подождать, пока охрана уснет, вывести его в подсобные помещения и вытолкнуть за ворота. А уж собаки довершат начатое.
Словно бы почувствовав его взгляд, Родищев дернулся, поежился, оглянулся медленно. Осокин поспешно отвернулся.
– Надо рвать когти. Может быть, меня и сожрут, но только не эти долболомы с оружием, – шепотом сказал патрульный Володя.
– Рвать когти? Неплохо бы. Только как? – покачал головой Осокин.
– Не так уж нас строго охраняют, – еще тише заметил патрульный. – Мы вполне могли бы уйти ближе к утру. Свернем шеи парочке часовых, заберем оружие и уйдем через грузовой тамбур.
Бородатый Миша повернулся, посмотрел на него, усмехнулся.
– Ну вот, дошло наконец. – Он быстро огляделся. Чиновники в основном дремали, темнота и волнение делали свое дело. – Во сколько выходим?
– В четыре, – ответил Володя. – Самое сонное время. – Он посмотрел на «кашемирового». – Лавр Эдуардович, вы с нами?
– Боюсь, староват я для подобной авантюры, – улыбнулся тот грустно. – Да и, честно говоря, не вижу в ней смысла.
– Почему же? – тут же ощетинился Володя.
– Боюсь, что там, – «кашемировый» показал на темные квадраты витрин, – не лучше, чем здесь. А если и лучше, то это ненадолго.
– Вы? – Володя взглянул на Гордеева.
Тот молча указал на изуродованную ногу.
Осокин откинулся на спину, прикрыл глаза. За возбуждением отступил голод, но зато немилосердно клонило в сон. И тем не менее он ощущал себя так, словно стоял на пороге новой жизни. В темноте Осокин нащупал руку Наташи, сжал ее пальцы.
– Знаете, о чем я думаю, Саша? – шепотом спросила она.
– О чем?
– Зачем я вчера пошла в этот магазин? Могла бы остаться дома, и ничего этого не было бы.
– Было бы, – возразил он. – Только не с вами.
– Не со мной, – согласилась Наташа. – И не с вами. В конце концов, вы здесь оказались из-за меня.
– Я не жалею об этом, – улыбнулся он.
Девушка вздохнула:
– Похоже на фразу из дешевой мелодрамы.
– Скорее уж из фильма ужасов, – поправил Осокин. – Ничего, скоро все кончится.
– Кончится ли?
– Обязательно кончится. Вот увидите.
– Мне кажется, Лавр Эдуардович в чем-то прав.
– Не берите в голову, Наташа.
От касс донесся шум. Несколько охранников подбежали к окнам. Родищев уперся руками в кассовый транспортер, спрыгнул на пол. Поднял карабин и пошел к кассе.
– Что там такое? – спросил Лавр Эдуардович.
– Не знаю, – пожал плечами Осокин. – Отсюда плохо видно. Может быть, еще кого-нибудь привезли?
– Не похоже, – покачал головой Володя.
Несколько охранников выбежали на улицу и открыли огонь. Осокин приподнялся, повернувшись в сторону входа. К его немалому удивлению, обнаружилось, что стрелки целят не в собак, а куда-то выше.
– В кого они стреляют, как думаешь? – поинтересовался Володя.
– Не в собак, точно, – Ответил Осокин. – Может быть, конкуренты?
– Вряд ли, – покачал головой «кашемировый». – Не думаю, что сейчас во всем городе сыщется еще одна стихийная группа, которая могла бы сравниться с нашей. Скорее, это что-то другое. Военные или милиция.
– Значит, власти уже близко, – оживился один из чиновников. – Вот видите, – громко крикнул он. – Я же говорил, нас скоро спасут! Поздравляю, товарищи!
Подбежавший охранник остановился на расстоянии метра, навел на людей автомат.
– Всем на пол, мордами вниз! Живо! – Пленники послушно попадали лицами на пол. – Хоть слово кто-нибудь вякнет – пристрелю!
Стрельба стихла через минуту. Охранник, скомандовав: «Лежать смирно, падлы», пошел узнать, чем все закончилось.
– Черный человек, – негромко сказал Гордеев. – Я думаю, это был черный человек.
– Кто? – не понял Осокин.
– Черный человек, – ответил Гордеев. – Мы видели его сегодня возле школы. Он живет среди собак.
– Ерунда, – оценил Миша. – Это были солдаты или милиция, точно.
– А почему тогда не было слышно звука двигателей? Военные приехали бы на бэтээрах! – сказал патрульный Володя. – Или на машинах, на худой конец. Не могли же они заявиться пешком?
Вопрос так и повис в воздухе.
– Мне лично без разницы, милиция, военные, черный человек, хоть сам папа римский, – вздохнул бородатый, устраиваясь на матраце и натягивая до подбородка куртку. – К утру нас здесь уже не будет. Верно, Мариш?
Худенькая покорно чмокнула его в заросшую щеку.
Стрелявшие вошли в магазин, створки закрылись.
– Отбой! – гаркнул кто-то от дверей. – Всем спать!
