Текст книги "Пианист. Осенняя песнь (СИ)"
Автор книги: Иван Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
Глава 5
Они так ничего и не сказали друг другу ни утром, ни при прощании – при Тоне и Славике невозможно было. Чувство неловкости, что на глазах у посторонних оказалось сокровенное, перебивало все.
Мила видела, что Вадим торопится, он и не скрывал этого, а она не осуждала, понятно, что у него дела. Встретились случайно, и все так неотвратимо произошло… Как лавиной накрыло.
Если бы можно было! Остаться с ним сейчас, говорить, касаться. Любить… Столько всего нерастраченного рвалось из души слезами. Но Мила молчала бы, даже если и Тони с сыном не было рядом, не смогла бы, не знала, как сказать, о чем… Хорошо, пусть молчать, но смотреть бы! Смотреть на него.
Выразительное красивое лицо, ночью она трогала его: брови, нос, губы, подбородок, запоминала руками, пальцами. Это больше, чем взгляды, и он делал так же: не только лицо, всю её узнавал так… Мила покраснела и потупилась, как будто Тоня могла проникнуть в её мысли, воспоминания. Нет! Никому не отдаст она этого, пусть они с Вадимом не встретятся больше, пусть всего одна ночь была. Останется ей и радость, и восторг – все, что узнала. Ведь как в темноте жила, а он пришел и подарил свет. Как же расстаться сейчас? Она растерялась. Но внешне это казалось холодностью, отстраненностью. Молчание Милы было как будто безразличным, и хоть внутри все в ней кричало: "Пожалуйста, не уходи", – ни за что не догадаешься.
Держалась она прямо, с достоинством, только глаза отводила, не смотрела на Вадима, боялась встретить его взгляд и прочесть в нем осуждение, разочарование, раздражение. Даже и хорошо, что Вадим торопится, она и сама хотела бы убежать. Остаться и убежать – нелогичные, противоречивые желания. Мила не понимала себя, не знала, как поступить. Ей надо было сосредоточиться и подумать, но присутствие Вадима волновало и лишало ее здравомыслие точки опоры. Доводы превращались в хаос вопросов и надежд.
Мила и Вадим расстались на улице, на автобусной остановке. Он извинился, что не может проводить их до парка, Мила заверила, что помнит дорогу, что они с Тоней пройдутся пешком, еще раз посмотрят бульвар, дубовую аллею, храм. Договорились созвониться вечером попозже. Вадим поцеловал ей руку, в прикосновении его губ, в пожатии пальцев она угадала нежность и страсть. Стало трудно дышать, навернулись слезы. К счастью, подошел автобус, Вадим вежливо кивнул Тоне и с дежурным «приятно было познакомиться» скрылся за раздвижными дверями. На Милу он больше не взглянул.
– Пошли парки твои смотреть, – бодро скомандовала Тоня. – А хороший мужик этот твой Вадим, видный и вежливый какой. Вы что, учились вместе?
– Ну что ты, Тонечка, я с ним только вчера познакомилась, – рассеяно отвечала Людмила, рука её все еще помнила тепло и нежность его губ.
Мила шла по бульвару, носками ботинок подбивала влажную листву. Листья не шуршали, как вчера, они намокли, ночью был дождь. И теперь небо, обложенное низкими серыми тучами, мрачно нависало над храмом, цеплялось за золотые кресты.
А Тоня, как из пулемета, сыпала вопросами, невозможно было слово вставить.
– Да ладно! Вчера?! И что ты сразу его и закадрила? Расскажи, как все было-то? А говорила "знакомый". Так у вас что-то?.. Ой, что я, дура, спрашиваю, и так все понятно. А я думала раньше, а оказывается, только сейчас. Ну ты даешь, тихоня! А мужик какой видный, высокий, холеный, вон руки какие. Он кто вообще, чем занимается? Наверно, адвокат какой-нибудь. Нет, ты мне все по порядку давай рассказывай, с самого начала! Славик, не лезь в лужи, ноги промочишь.
Когда подруга остановилась перевести дух, Людмила ответила:
– Не было никакого начала, Тонь, только конец…Никакой Вадим не мой, познакомились вчера, он сам подошел, а я сумку уронила, рассыпала все. Глупо так!
Она остановилась, потом села на белую деревянную скамейку и расплакалась.
Тоня сначала стояла перед ней, потом присела рядом, погладила по плечу. Славик на газоне собирал желуди, Тоня краем глаза следила за ним и утешала подругу.
– Ты чего, Мил? Было и было, мужики – они все козлы, вон и этот не пошел с нами.
– Нет-нет, он не такой, – замотала головой Людмила, – ему на работу надо!
– Ну так и не реви, раз не такой, значит, позвонит вечером, может завтра до отъезда еще в городе встретитесь. – Тоня решительно сунула в руки Людмиле носовой платок. – Утрись и пошли дальше, что, зря сюда приехали? Славик! Мы уходим. Пошли, пошли, – она потянула Милу за руку, – Нет, ну надо же! Вот мне бы перед кем-нибудь так сумку вывалить… А потом что было? Ты рассказывай, рассказывай, может, и я научусь таких мужиков завлекать…
А день все хмурился, мрачнел, несколько раз принимался накрапывать дождь. И ветер поднялся холодный. Кончилась в одночасье золотая осень, как черту провели под её беззастенчивым обманом, и сползла позолота с размокших пестрых уборов. Парки стали унылыми, растрепанными, листопад иссяк.
Мила узнала Лицейский переулок. Сегодня многие прилавки были закрыты, другие пустовали, продавцы не зазывали, стояли группкой и что-то обсуждали, пили кофе из термосных крышек – Мила почувствовала запах, вздохнула, вспомнила вчерашнего “господина Тирамису”, улыбнулась.
Недовольные погодой туристы шли вдоль фасада Екатерининского дворца, в сам дворец стояла очередь. Люди, натягивали поверх курток прозрачные дождевики, защищали зонтами фотоаппараты.
Мила не узнавала аллей, по которым они гуляли с Вадимом. И все вроде то же – павильоны, пруды, скульптуры, – но без него нет очарования, волшебства. Тоска одна! Вот и девушка с кувшином, и опять как-будто другое место, чужое. Девушка эта бедная на камне в хитоне мерзнет, черная, мокрая, вокруг доброжелательные японцы, но на мелком осеннем дожде и они не улыбаются. Глазеют, деловито фотографируют друг друга, спешат. Почему сегодня все спешат?
– А дальше что? – не отставала Тоня, она едва окинула взглядом топовую достопримечательность. Девушка её мало интересовала, больше туристы. Славика, казалось, ничего не привлекало в мокром парке, мальчик уныло плелся за матерью.
– Смотри, смотри, – без всякого стеснения сказала Тоня, – вон тот в желтой куртке и золотых очках, видно, какой-нибудь важный, все ему кланяются.
– Тоня! Услышат же, неудобно.
– Неудобно штаны через голову надевать! Да они не понимают по-русски, ты не отвлекайся, дальше рассказывай. Что вы с Вадимом этим сегодня вечером делаете? И вообще, дальше как? Ты в Петербурге остаешься?
– Нет конечно! С чего ты взяла?
– Ну-у-у… он на тебя так смотрел. Когда встречаетесь?
– Не знаю, может, завтра… или никогда.
Тоня пропустила безнадежную реплику мимо ушей.
– А телефона его у тебя нет?
– Есть.
– Так давай позвони, договорись на вечер.
– Нет, Тоня, так нельзя.
– А чего нельзя-то, раз у вас все уже было? Или тебе не понравилось? У него что, плохо работает это дело?
Мила не выдержала и рассмеялась, отмахнулась, закрыла лицо руками.
– Перестань, Тонька! Вот что ты мелешь? При ребенке!
– А что? Может, он вон как этот, – подруга толкнула Милу под локоть и показала на Геракла, они как раз шли обратно мимо Камероновой галереи, – вон как у этого, сам здоровый, а причиндалы еле видать. А-ха-ха… Поставили же такого на видном месте…
Туристы из тех, что поближе были, обернулись, и, может, и не понимая по-русски, поняли по смыслу, тоже засмеялись. Мила схватила Тоню за руку и потащила к выходу из парка.
– Невозможно с тобой, уж лучше на аттракционы.
– Да ладно тебе! Один раз живем. Слушай, я же забыла совсем! – Тоня остановилась и начала рыться в сумочке. – Совсем забыла…
– Что-то, потеряла? – спросила Людмила.
– Н-е-ет! Я же вчера… А, вот они! Я вчера билеты на концерт взяла. Народ в драку раскупал, очередь стояла, а тут парень подошел, говорит отдам дешевле, сам идти не могу, мама заболела. Так я и поверила, мама у него заболела, барыга наверняка, но взяла. Раз народ так давился, значит, хорошее, так что нам по-любому в город надо вернуться до семи вечера.
– А Славика куда?
– Да протащим, скажем он маленький, нет шести, кто проверит? Мы на аттракционах так половину бесплатно откатали, меньше шести – бесплатно и в кино, и в автобус. И на концерт должны пустить!
Мила была рада вернуться в город, в Царском селе она отчего-то почувствовала себя одинокой, покинутой и… ничьей. Потеряшка.
С Вадимом было по-другому, да что теперь вспоминать?
На остановке ждали долго, замерзли, промокли. А за спиной светилась неоном витрина того самого кафе, где Мила встретилась с Вадимом. И прямо перед ней через дорогу поднимал к серому небу золотые маковки куполов Храм. Это золото сияло, не обманывало. Мила вздохнула и ничего не стала просить, даже мысленно. Наверно, то, что вчера было, и так слишком много и хорошо. Вадим, он чудесный! Сильный, нежный, а руки…
– Мил, ты меня слышишь? Автобус до Купчино, я не знаю, наш ли.
– Я тоже не знаю… – очнулась Мила.
– Ладно, садись, а там разберемся. Купчино метро вроде… Славик, залезай, не тормози!
Это был шок! Когда они вышли из метро, как им подсказали к Гостиному двору и на Думскую улицу, то первое, что увидела Мила, – театральную тумбу с большим портретом, пианист у рояля… Перепутать невозможно, она узнала бы руки и глаза, и губы, и челку…
Но даже если бы сомнение и возникло – внизу под фотографией еще и надпись большими буквами:
“Вадим Лиманский.
Фортепиано”.
Людмила замерла, окаменела, шага не могла ступить – стояла и смотрела. Тоня проследила за ее взглядом и ахнула.
– Нифига себе! Это ж твой… Пошли скорей! Вот это да-а-а-а-а…
– Тоня, нет! Я не пойду, – выдохнула Людмила, – поехали в гостиницу… или куда-нибудь отсюда.
Ей казалось, что прямо сейчас Вадим появится и уличит её в слежке или еще в чем-то постыдном. Надо было бежать, а ноги как к асфальту приросли.
– Вот еще! Даже не думай! Такого мужика упускать. Пойде-е-е-е-ем, не упирайся, – Тоня схватила Славика за руку, Милу под локоть и потащила за собой, – где тут у них вход…
– Нет! Не пойду, – снова остановилась Людмила. – Я не могу!
– Почему? – Тоня тоже остановилась и смотрела на Людмилу в недоумении, а мимо шли люди. Молодой парень бегал перед выходом из метро и спрашивал:
– У вас билета не найдется? Лишнего билетика нет?
Подлетел он и к Тоне с Людмилой, с надеждой смотрел на девушек, но Антонина решительно отмела возможный способ избежать концерта.
– Нету у нас ничего, молодой человек, – и снова Людмиле, – Мил, пошли! Что стоишь, опоздаем! Ид-е-е-ем на твоего Лиманского смотреть.
– Тоня, перестань, никакой он не мой! Я его всего один день знаю!
– Какая разница сколько? Ведь было же у вас!
Две женщины, по-филармонически строго нарядные и причесанные, с ужасом покосились на них, молодой человек, который спрашивал билет, тоже обернулся и даже рот раскрыл.
– Тоня, вот что ты мелешь? – Чтобы избежать неловкой ситуации, Людмила решительно пошла, чуть не побежала вперед, никаким другим способом утихомирить Тоню было невозможно.
– Мил, подожди! Нет… ну надо же… Кто бы знал…
Оказалось, что попасть на концерт даже при наличии билетов – проблема. Со Славиком их не пускали. Именно потому, что Тоня представила его маленьким, сказала бы как есть, что шесть с половиной, может, и сжалились бы, выписали входной билет, а так категорически нет. В правилах посещения Большого зала значилось, что вечерние концерты “шесть плюс”. Контролер уперся. Мила расстроилась, только что идти не хотела – оказывается, еще как хотела! И невозможность увидеть Вадима резануло таким разочарованием.
– Вот зараза! Порядки тут! – бубнила Тоня. – Как будто ребенку не надо эту… классику. Иди ты одна, Мил, а мы в гостиницу поедем или по Невскому погуляем.
– Нет, Тоня, нельзя – значит, нельзя. Где номерки?
– Сейчас достану… Вот же порядки, с ребенком не пустили, как будто он бандит малолетний, – возмущалась Тоня, перетряхивая сумку. – Где номерки эти чертовы…
Гардеробщица подошла и ласково улыбнулась Славику.
– На дневной бы концерт привели, днем пускают.
– Мы завтра уезжаем, – буркнула Тоня. Она нашла наконец номерок и протянула гардеробщице. – Вот, пожалуйста.
– Жалко, что не услышите Лиманского, он у нас редко играет, бывает, что раз в год, – посочувствовала та. – А вы оставьте мальчика с нами. Побудешь тут? У нас интересно, даже телевизор есть в кладовке. И диванчик за вешалкой стоит. Оставайся. Мы тебя чаем с конфетками напоим… Пойдешь?
Она открыла ограждение, откинула доску гардероба и поманила Славика. Мальчик вопросительно посмотрел на мать.
– А что? Ну посиди тут, а мы тогда с Милой пойдем. Не забоишься?
– Нет! – Славик с горящими от любопытства глазами уже шел к таинственному порталу вешалки.
– Спасибо! – поблагодарила Мила. – Идем, Тоня.
– Бегите, бегите, а то в партер не пустят, – поторопила спасительная гардеробщица.
В другое время Людмилу бы поразил и восхитил торжественно-помпезный интерьер Филармонии, но сейчас она ничего перед собой не видела и не воспринимала. Даже случайность эту невероятную разбирать не хотела. А одно только – увидеть его. Как же? А если он заметит? Подумает, что нарочно пришла, тогда, выходит, знала, кто он, а не сказала. Господи, что ж все нескладно так вышло! Нет! Хорошо, потому что сможет увидеть его еще раз…
Мила не могла решить, что потом. Полчаса назад она ощущала себя несчастной, брошенной. И все это прошло, как только Вадим появился, пусть случайно, издалека, как угодно. Только бы он…
Она испугалась, что расплачется, хотя очень старалась не показать волнения. Строгое сосредоточенное лицо глянуло на неё из зеркала в гардеробе. А как иначе скрыть растерянность, нетерпение и счастье, которые сплелись внутри, скрутились узлом где-то под сердцем и мешали дышать?
Мила огляделась и вдруг поняла, что находится в толпе женщин разного возраста, от седовласых старушек и "бальзаковских" дам, терпко благоухающих тяжелым французским парфюмом, до студенток-первокурсниц с нежными щеками, пушистыми ресницами и восторгом во взгляде.
И все они пришли сюда ради него? А она-то что себе возомнила…
Миле хотелось сквозь землю провалиться, почему-то казалось, что все эти женщины смотрят на нее, более того, что они ЗНАЮТ про все, что у нее было с Вадимом. Ах… было! Еще как было… От этой мысли колени ослабели. Он такой… И еще не поздно убежать… Вместо этого Мила засунула расческу в сумочку, улыбнулась себе в зеркале и спокойно пошла вверх по укрытой ковровой дорожкой беломраморной лестнице.
Вот и зрительный зал. Тоня говорила без умолку, но Людмила не воспринимала. Оставаясь в своих мыслях и переживаниях, она, как Мария Стюарт на эшафот, прошла вперед на свое место в одиннадцатом ряду партера. Не ожидала, что это так близко. Огромный черный рояль был раскрыт, по краю сцены выставлено пять цветочных композиций – алые и белые розы в сдержанной зелени берграсса и папоротника, цветы повторяли оттенок бархатной обивки портьер и кресел и белизну стен. Мила сидела как раз напротив рояля, немного левее, так что хорошо видела клавиши, надпись золотыми буквами на черном лакированном корпусе – “Steinway & Sons”, и черную кожаную банкетку перед инструментом.
Тоня сидела справа, а слева от Милы, о ужас, прошли и уселись те самые дамы, которые запомнились ей у выхода из метро. Одна из них, что постарше, тоже узнала Милу, поджала губы, вскинула брови и только что платье не подобрала, когда пробиралась на свое место. Мила рассердилась и не встала, чтобы пропустить ее. Нечего разглядывать! Подумаешь, петербургский бомонд… А букеты она и получше составила бы, надо было розовые и бордовые с белыми, а не такие же, как стулья… И гипсофилу вместо берграсса, а корзины надо плоские, лодочками для такой большой сцены… Как он выйдет? Ведь страшно… Народа столько, а он ночь не спал почти, бедный. И такая нежность к нему захлестнула сердце, и снова слезы… Что же это такое!
Люстры погасили, боковые светильники нет, стало меньше света, но не совсем темно. На сцену, на рояль, направили белый луч прожектора, он отразился в лакированном желтом паркете, в разных концах зала послышались хлопки и стихли, по громкой связи диктор предупредил о запрете фото– и видеосъемки и попросил выключить мобильные телефоны. Публика зашуршала, зашевелилась. Людмила тоже выключила телефон. Сердце в ней замерло, потом часто застучало у горла, ладони стали влажными. Сейчас! Портьера сбоку в глубине сцены отодвинулась…
Но вышел не Вадим, а женщина-ведущая и стала говорить о программе концерта, о Роберте Шумане. Мила честно пыталась вслушаться, понять смысл, но дамы слева от нее начали шушукаться, и Мила слышала их гораздо лучше.
– Сама Крыса Ивановна вылезла концерт вести! Как же, она нашего Вадика никому не уступит! – громким шепотом начала одна.
– Еще и телевизионщики, – закивала другая, – прямая трансляция на Медичи ТиВи, я вчера в группе читала.
– А я не смотрела в группе, там есть новенькое?
– Есть! Там такое фото с фестиваля, Вадим тако-о-о-о-ой…
Они захихикали. Потом первая снова начала.
– А в Испанию на фестиваль за ним Инночка Таскаева ездила, представляешь! Она все надеется после того, как он после концерта с ней говорил и чуть домой не проводил. Ну… может, она и придумывает… Программку она с того концерта показывала с автографом.
– Нет, что ты, наш Вадик никогда не женится больше, ему одного раза хватило…
– Хи-хи… Но, говорят, в Испании он в ресторан ходил с той моделью, как же её…
Шепот фанаток перекрыла заключительная торжественная фраза ведущей:
– Роберт Шуман, опус пятнадцать, Детские сцены, исполняет Лауреат Всесоюзного и международных конкурсов, солист Московской государственной академической филармонии, Заслуженный артист Российской Федерации… – Она сделала многозначительную паузу и хорошо поставленным дикторским голосом объявила: – Вадим Лиманский.
Зал единодушно отозвался аплодисментами, ведущая царственно удалилась, луч прожектора расширился, рояль и банкетка оказались в круге света, а боковые светильники в зале медленно угасли.
Мила не заметила, как портьера снова отодвинулась, а увидела, как он идет через сцену к роялю. Высокий, недосягаемый, в черном фраке, белой рубашке. А походка его, она запомнила еще в Павловске и узнала бы…
– Боже мой, – беззвучно прошептала Мила одними губами, – Вадим…
Он один раз поклонился и сразу сел за инструмент, подкрутил банкетку, положил руки на колени – ждал, чтобы зал затих. Мила хорошо видела его лицо и то, как он коснулся клавиш, губы его едва заметно дрогнули, что-то случилось… Брови, глаза – он преобразился. А потом она услышала, как зазвучал рояль. Нет! Это не инструмент, это душа Вадима вошла в музыку и жила в простой искренней мелодии. Мила слушала и понимала! А пальцы его дотрагивались до клавиш нежно и уверенно. Какие руки… Она знала их ласку и силу.
Вадим все играл, играл… Если бы можно было слушать и слушать… только бы не останавливался…
В антракте Тоня сбегала проведала Славика, вернулась и потянула Людмилу в буфет, там снова были женщины. И они что-то говорили, говорили про Вадима, обрывки фраз лезли в уши. А Мила не хотела их, ничего не хотела слышать, кроме его музыки. Она не представляла, что такое бывает, что рояль может дышать, говорить, отвечать на прикосновения. Что это нечто живое, способное передать мысли того, кто прикасается. Она понимала, уверена была, что Вадим говорит с ней, он… звал, просил подойти. Откуда же он узнал, что она здесь?
– Да, и он был на обложке того английского журнала, я видела! – вклинился в её мысли неприятный надтреснутый голос. Какая-то очень пожилая дама с трудом пережевывала вставными зубами бутерброд с красной рыбой и пыталась при этом говорить. Другая, немногим моложе подруги, прихлебывала из чашки кофе и то ли кивала, то ли трясла головой. Первая дама покончила с бутербродом, вытерла губы салфеткой, заговорила более внятно. – Вот увидишь, женится он на той своей англичанке и глаз в Россию не покажет!
– Еще как покажет, он солист филармонии, норму концертов должен отыгрывать.
– Наш Вадик никому ничего не должен! Если уж он…
Она говорила что-то еще, но конец фразы заглушил первый звонок. А Тоня только вернулась от буфетного прилавка к столику.
– Ну, как ты тут? Очередь там. Давай бери пирожные, ешь скорее!
– Я не хочу…
– Как это “не хочу”?! Весь день голодные. И потом, что за концерт, если в буфет не сходить в перерыве. Ешь скорей, в зал с собой не возьмешь, тут тебе не кино. Славику отнести не успею… – И уже с набитым ртом: – А играет твой хорошо! Никогда такого не слыхала, наверно, тренируется дома до одурения! Пойдем к нему после концерта. Вот удивится…
Чтобы не слышать ни Тоню, ни женщин, Мила встала и заторопилась на свое место в зал.
– Ну куда? Подожди!
Тоня осталась в буфете доедать пирожные, и у Людмилы появилась наконец минута, чтобы остаться со своими мыслями.
Подойти после концерта? Наверно, надо, только что Вадим подумает. И надо ли это ему? У них даже цветов нет. Как подойдешь?
Дали второй звонок, зал снова наполнился. Ни одного свободного места – куда ни глянь. Нет, подойти нельзя! Если бы это он позвал её, пригласил, а он не захотел, чтобы она пришла, значит, уже застыдился их знакомства, близости. Чем еще объяснить, что не сказал про концерт, а договорился созвониться позже. Пусть все будет, как он решил. Любое решение она примет.
И опять сняли свет, и остался луч прожектора, который высвечивал рояль. Вышел Вадим, поклонился, ступил в круг света, коснулся клавиш. Мила перестала дышать. Она не замечала ничего больше, кроме его сдержанных движений, выразительного лица. Ничего кроме его музыки. В ней все та же печаль, мольбы приблизиться, жалобы, тоска одиночества и… страсть! Желание… Любовь Вадима. Невозможно ошибиться – желание и обладание, вот что слышала она. И, к ужасу и блаженству Милы, музыка отозвалась возбуждением в её теле. Приоткрылись губы, напряглись бедра, содрогнулось лоно, она была на грани оргазма. Боже, какой стыд! Воспоминания прошлой ночи обрушились на неё! Вадим касался так же, теперь она поняла в чем волшебство его рук – прикосновениями он мог передать все…
Это продолжалось и продолжалось, лишая воли, сил, разума. Душа выходила из тела – вот что он творил. И вчера ночью, и сейчас. Мила не замечала, как по её щекам ползут слезы.
Очнулась, только когда дали свет, Вадим встал из-за рояля, начал раскланиваться. Мила даже хлопать не могла. Смотрела, боялась встретиться с ним глазами и не могла оторвать взгляда от его лица. Сидящая сзади женщина исступленно кричала: “Браво! Браво!..”
Вадим снова сел за инструмент. Мгновенно наступила тишина. Как будто зал превратился в единое живое существо и замер, задерживая дыхание. Молитвенно запел рояль под пальцами пианиста.
Это было прощание.”Нет, нет, не-е-е-ет!” – безмолвно твердила Мила.
Когда он закончил, она рванулась бежать к нему, но та импульсивная женщина впереди вдруг закрыла лицо руками и громко в голос зарыдала, в тишине между истаявшими звуками и началом аплодисментов это прозвучало громко. Выдернуло Милу из грез, швырнуло на землю. Перед сценой в проходе быстро выстроилась шеренга из алчущих вручить Вадиму цветы. Людмила, даже если бы и решилась, не пробилась бы через оцепление восторженных поклонниц. Еще она не хотела, не могла растратить там в толпе то, что Вадим дал ей сейчас. Унести это скорее, сохранить, укрыть.
Она вытерла мокрые от слез щеки, встала и, пробиваясь против течения людского потока, что прихлынул к сцене, быстро пошла к выходу.
Она бежала по лестнице, готова была, минуя гардероб, выскочить на улицу, не слышала, как Тоня кричит вслед:
– Люда, постой, ты что, ненормальная?! Идем к нему…
– Нет-нет, пошли отсюда скорее! – мотала головой Мила, зажимая уши. Она была близка к истерике, не понимала, что Тоня говорит ей. Споткнулась, чуть не упала на выходе на ступеньках, кто-то поддержал ее.
– Да подожди ты, Славку забрать надо!
На улице Мила пошла не в ту сторону, в какой-то сквер, вместо того чтобы на Невский. Тоня шла рядом, молчала. Так же молча села рядом на лавочку в сквере. Мила заплакала, Тоня её обняла, так и сидели. Вдруг и Тоня заплакала. Тут и Славик заревел.
– Вот что мы как две дуры! Это все твой Вадим со своей игрой. Как он это делает-то? Круче Кашпировского! Когда сказал позвонит?
– Не знаю, вечером… Я же телефон отключила! – с ужасом воскликнула Мила. Начала судорожно рыться в сумочке, достала мобильный. Он долго просыпался, наконец после заставки отобразил входящие. Пять звонков от Вадима!
– Ну что? Звонил? Нет? Перезванивать будешь? – сейчас же приступила с вопросами Тоня. Мила не хотела говорить с Вадимом при ней. Сунула телефон в сумку, встала.
– Нет… Поедем в гостиницу. Куда нам, на метро?
– Ну да, на метро. Ты что, его не подождешь? Может, пойдем все-таки? Народ, наверно, рассосался уже. Славка, утрись, сейчас к пианисту пойдем.
– Нет, Тоня, не пойду я… Поехали в гостиницу, Славик спать, наверно, хочет, а нам собираться надо, завтра некогда будет, вечером поезд.
– Не-е-е, не хочу, я есть хочу, – заявил он.
И все никак она не могла остаться одна, чтобы поговорить с Вадимом.
В гостиницу поехали не сразу, еще зашли в Бургер Кинг поужинать. Тоня болтала без умолку. Мила сидела молча и мысленно ругала себя за нерешительность. Плевать, что Тоня тут, почему не позвонила Вадиму сразу, может, он что важное хотел? Или это мнение о приличиях дурацкое, чтобы все-таки он должен первый? Да плевать на предубеждения, ведь пошла вчера сама, никто за руку насильно не тащил! А теперь что тормозит? В зале надо было подойти! Сказать, что все поняла, все, что он музыкой ей сказал. Ведь он ей в любви признался… Мила взялась за сумку, раскрыла, стала наощупь искать телефон, под руку попался шарик с листьями. Подарок Вадима… Достала, засмотрелась.
– Ой, прелесть какая! – Тоня вернулась с бургерами и кофе. – Дай посмотреть! – и без разрешения схватила сувенир. – В Царском купила?
– Это Вадим подарил, когда мы гуляли.
– Так вы гуляли?! А ты же ничего не рассказала мне. Люда, ну вот что ты такая дура, а? Позвони ему уже, он же тут рядом, может, придет к нам?
– Сюда? Гамбургеры есть? – Мила только головой покачала. – Глупости все это.
– Почему это глупости? Я читала, вон президент Америки ходит по закусочным хот-доги ест. Чем твой-то лучше?
– Да не мой он, Тоня, сколько раз тебе говорить? Не мой!
– Ну ладно, не твой, но позвонить-то можешь? Просто скажи: “Привет-привет, мы тебя слушали, классно играешь”. Ему приятно будет! Может, в ресторан пригласит, раз не ест бургеры. – Она закусила гамбургер, зажмурилась от удовольствия и с набитым ртом промямлила: – М-м-м-м… вку-у-у-усно… да, Славик? Мил, поешь! Жаль нельзя часто, все в жир идет. Давай, жвони… – Мила не ответила, она судорожно шарила в сумке, потом вывалила все содержимое на стол. – Люд, ты чего? – испугалась Тоня.
– Я телефон потеряла, – одними губами произнесла Мила. – Тонечка, нету! Боже мой… где же он?!
– Дай я посмотрю! – Тоня выхватила сумку, обшарила, еще раз потрясла над столом. – Где же он? Ты когда доставала?
– В сквере, на скамейке… Но я же в сумку убрала потом…
– Бежим! Может, он еще там! – Тоня начала сгребать все обратно со стола в сумку. – Что ты сидишь?! Славик, брось все, бежим!
– Ну ма-а-а-ам, я не доел!
Они бежали всю дорогу от Бургер Кинга до сквера за филармонией. Нашли скамью, телефона не было ни на скамейке, ни под ней – нигде…
Мила перестала искать, а Тоня все еще ползала по газону за скамейкой.
– Ну что за люди! И телефон-то дешевый, Нокия задрипанная… Кому понадобилась… Может, вернут? Славик, ищи-ищи, ты глазастый… А может, они его куда-нибудь отнесли? – с надеждой взглянула она на Людмилу. – В магазин какой-нибудь… Что тут рядом?
– Да все закрыто уже.
– А в филармонию? Вдруг туда? Идем спросим, там-то точно охранник сидит!
– Не надо, Тоня, никуда не надо ходить.
– Ну как же? Ведь ты с Вадимом не свяжешься, а завтра уже все – мы уедем.
– Значит, уедем. Может, так и лучше, – Мила сидела бессильно уронив руки, опустив плечи. Вся её поза выражала полную покорность судьбе. – Да, так лучше, – повторила она. – Идем уже в гостиницу, а то и метро закроют.
А сама все сидела, безучастно глядя перед собой.
