Текст книги "Пианист. Осенняя песнь (СИ)"
Автор книги: Иван Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)
– Нет, мы точно домой, – в этом Вадим был непреклонен, – а кофр принесу сейчас.
– Тогда можно по-другому. Вы поезжайте, отдыхайте дома, а я все приготовлю и в Пулково привезу. Мы с отцом вас проводить хотели, во сколько вылет?
– Там меняли, я утром узнаю точно и позвоню. Хотя и так уже почти утро. Мама, мы бы остались, но все-таки из дома надо кое-что взять, Милашины вещи, например, поэтому пора ехать. Не обижайся!
– Неси кофр и поезжайте. А утром позвонишь. Я так рада, что Мила с тобой полетит, мне гораздо спокойнее будет, – сказала Надежда Дмитриевна. – И вообще рада за вас. Очень!
Глава 8
В пять утра улицы были пусты, все петарды запущены, все шампанское выпито, новый 2017 год наступил.
Вадим въехал на уличную парковку и заглушил мотор.
– Милаша, я же тебя с новым годом не поздравил толком!
– Поздравил! Ты играл для меня. – Она взяла его за руку, легонько сжала, он ответил на пожатие, поднес к губам, поцеловал.
– Да, это правда. Ну вот мы и дома. Пойдем?
– Пойдем.
– Мама с собой мне целый мешок еды накрутила, и что теперь? В самолет же не возьмешь, там кормить будут.
– Вадик, ты уверен что… я полечу тоже?
– Конечно. – Лиманский достал из багажника новогодние гостинцы Надежды Дмитриевны и сумку Милы. – Еще мои цветы!
– Бедные, они, наверно, завяли, столько мучались, ездили туда-сюда. И поставить их нам не во что, разве что в раковину положить в воду.
– Не завяли нисколько. И не мучались, они были в филармонии, слушали Моцарта, разве плохо? Ну, пошли? Заезжать на подземную парковку смысла нет, завтра опять ехать. Вернее, сегодня. – Чирикнула сигнализация, машина мигнула фарами.
– А ничего, что на улице? У нас во Владимире такую машину под окнами оставлять нельзя.
– Тут видеонаблюдение везде, и еще там второй шлагбаум на выезде. Вряд ли кто-то надумает под камерами зеркала снимать.
Они зашли за ограждение. И тут народа никого. Хлопушки валяются, асфальт блестками усыпан – и ни души.
– Все салюты расстреляли, уже и окна вон мало у кого светятся. – Вадим посмотрел наверх. – Во-о-он, где-то там, на крыше, должны быть наши, высоко-высоко. Отсюда не видно.
Мила смотрела на украшенный фонариками двор и деревья. Было похоже на кадры из американского кино про Рождество. Елка стояла на детской площадке, огоньки на ветках мигали зеленым, синим, желтым.
– Смотри, у нас тоже елка есть, правда, на улице, – Вадим оглядел двор, усыпанный конфетти и скомканной мишурой, – видно, тут веселье было, а мы все пропустили.
– Нет, у нас было лучше. В тысячу раз лучше. – Мила прижалась к нему. – С Новым годом!
Вадим поцеловал Милу. Она засмеялась.
– Как школьники, во дворе. А в лифте мы тоже будем целоваться?
– Непременно!
Дом встретил тишиной, теплом, новыми стенами. Обустроиться за два дня было невозможно, даже если бы Вадим и Мила прилагали к этому усилия. Но они меньше всего думали про быт. Поэтому чемодан Милы стоял неразобранный, и спать предстояло снова на полу. Диван они так и не купили. Наиболее обитаемыми оказались кухня и ванная.
– Даже хорошо, что мама все привезет, она знает, что надо. Не представляю, как бы я собирался здесь. – Вадим сидел за барной стойкой и искал в телефоне номер администратора.
– Ну как же? – Мила разобрала сумку с продуктами, убрала торт в холодильник. – Ты не можешь без всего – кроме концертного, надо еще что-то.
– Ну вот то, что на мне. Где же этот телефон? Как его… Эдуард Евгеньевич. Он может не вспомнить про меня. Хорошо, я знаю, что делать. – Вадим стал набирать номер.
– Что?
– Сейчас Розе позвоню.
– Что ты?! Вдруг она спит.
– Ну конечно, наверняка так же точно собирается, как мы.
– А мы собираемся?
– Нет, еще нет, но мы близки к этому… Алло?… Видишь, не спит. – Вадим поймал Милу за руку и притянул к себе. – Роза Ибрагимовна, это Лиманский, с Новым годом еще раз. Простите, что беспокою, но я сомневаюсь насчет времени вылета. Нет у вас достоверных сведений? – Поправляя выбившиеся из прически Милы пряди, Вадим выслушал ответ Переславской, отрицательно покачал головой. – Нет, она не знает. – И продолжал разговор. – Тогда можно я попрошу вас позвонить мне, как только будет известно. Меня тревожит вопрос с билетами и документами Милы. – Он внимательно слушал, что ответила Роза, и согласно кивал. – Да, конечно, я понимаю… Спасибо, доброй ночи. Или утра. – И сообщил Миле: – Она ничего не знает, но обещала взять на контроль. Посоветовала нам лечь спать. – Лиманский положил мобильник на стойку, теперь руки не были заняты, и Вадим мог наконец обнять Милу как следует. – Роза посоветовала нам лечь спать.
– Она права.
– Сначала в душ, с меня сегодня семь потов сошло. А вообще, после концерта спать ложиться бесполезно, все равно не уснуть, но теплый душ помогает. Идем со мной? Мне нравится наша ванная.
– Какая из трех? – Мила тоже трогала его, касалась лица, гладила по плечам и предплечьям. Наконец она позволила себе это. День тянулся долгий, и они с Вадимом все не могли остаться вдвоем.
– Та, что ближе… Милаша, я тебя люблю.
– Та, что ближе, – повторила она и не двигалась с места. Ладони ее снова прошли по плечам Вадима, по шее, пальцы соединились на затылке, запутались в волосах. – Я тебя тоже люблю. Пойдем, я буду тебя мыть. Всего… а потом ляжем спать. И никаких «не усну после концерта» или «посплю в самолете»!
– Хорошо, с тобой, может, и усну. Обычно, если я играю в Питере, то прихожу к Захару и играю.
– После концерта?!
– Да, те места, которые мне не понравились.
– Ты фанатик… это ужасно… я тебя обожаю… поцелуй меня…
– Постой, я забыл.
– Что?
– Я хочу сохранить мои цветы!
– Но как? Они завянут, и даже раньше, чем это произойдет, мы уедем, а они останутся здесь. Как это ни печально – лучше их выбросить, иначе нас встретит мертвый букет. Я часто думаю об этом. Зачем так? И раньше не понимала, даже сердилась, что живые цветы убивают ради короткого удовольствия, – Вадим внимательно слушал ее, Мила продолжала, – поэтому я никогда не рву полевых цветов, тех, что выросли сами – они принадлежат природе, должны родиться, жить и умереть в положенный срок. Мне всегда жаль ландыши, фиалки, подснежники, которые по весне бабульки на углах продают. Но садовые цветы – другое, ими украшают, они часть радости и для этого расцвели. И если из них не составят букет и не подарят или не дополнят интерьер, не оформят сцену – значит, они родились зря. Никто не увидел их красоты и не испытал радости. Когда я это поняла, то стала любить срезанные цветы. Вот, такие глупости говорю тебе…
– Нет! Пожалуйста, рассказывай дальше! Расскажи мне, как ты выбрала эти? Почему белые? Сейчас я их сфотографирую, и так они останутся у меня. – Лиманский снова взялся за мобильный. – Вот так… и еще… – Он несколько раз щелкнул букет, который лежал на стойке.
– Почему белые? В них свет, как в твоей музыке. Они… – Мила смотрела на Вадима, подыскивая слово. – Я… их услышала. А еще подумала, как они будут у тебя в руках на сцене. Это красиво – черный рояль и белые розы и каллы. А потом-то я не знала, как их тебе отдать! Бегом хотела вокруг колонн. Из ложи вниз никак! Ха-ха… И побежала бы, хорошо билетер, такая милая, она меня к тебе на сцену выпихнула. А ты… целоваться, при всех! Что те две старушки подумают.
– Какие старушки? – насторожился Вадим.
– Ну… они… мы с ними давно знакомы на самом деле, столько же, сколько и с тобой, но я не знаю, как их зовут.
– Ничего не понимаю.
– Они нам с Тоней встретились, еще тогда, я тебя на афише увидала и поняла, что ты пианист. А эти женщины там тоже были.
– На афише?
– Нет, около метро, по дороге в филармонию. А Тоня, ну, ты же ее знаешь, болтала всякое вроде «твой Лиманский» – они и услышали. С того и пошло. Потом мы все встречались, встречались. И на концерте рядом сидели, кстати, говорили там про твою знакомую, которой ты делал предложение.
– Что?!
– Так они говорили, что после концерта, кажется в Испании, ты ее подвез до гостиницы и…
– Боже мой! – Лиманский рассмеялся, закрыл глаза ладонью. – И ты поверила!
– Нет, я и тогда не поверила. Но они были очень убедительны.
Вадим все смеялся.
– Однажды я и в самом деле разгоню эту питерскую команду и попрошу Семена группу прикрыть.
– Не надо, они же тебя любят. – Про домыслы поклонниц о ребенке Мила ничего не сказала, она надеялась, что поболтают и забудут. – Хорошо, я тогда здесь на кухне в раковину цветочки положу. И пойдем с тобой в душ.
Мила снова оказалась под защитой стен Белой Башни.
Мила лежала рядом с мужчиной, который взял ее из прошлой жизни. Да, как в сказке – приехал и забрал. И вот она обнимает его, чувствует, как под ладонью бьется его сердце, слышит дыхание, вбирает тепло рук… Его рук! Он мог одними лишь прикосновениями свести с ума. Чуткие пальцы не просто ласкали, они заставляли любовь звучать. Такой странный и прекрасный – ее муж, Вадим Лиманский.
Было Миле о чем поплакать, но вместо этого только радость жила в ней. И звучала в душе музыка. Сияла и переливалась, преломляясь в хрустальных подвесках великолепных филармонических люстр, возносилась к циркульным сводам, расцветала капителями колонн, завораживала, забирала в себя. Обнимала, как Вадим. Или это и был он?
Нежные губы, осторожные пальцы – он ласкал, как в первый раз. И не было для него запретов, Мила отдавалась вся, раскрывалась и принимала, замирая от нежности.
Потом он уснул, пальцы расслабились, дыхание стало глубоким и ровным. А Мила все не спала, слушала тишину дома, думала о далеких огоньках на дамбе, что видны из окон, и про рассвет. Каким он будет? Ясным или пасмурным? И о том, что дом всегда их будет ждать. Вадим решил так, оставил это место для себя.
На кухне зазвонил телефон Лиманского. Мила тихонько выбралась из объятий мужа и побежала туда, наверно, администратор или Роза Ибрагимовна. А вдруг уже надо выходить, а они так и не собрались!
– Алле, – Мила приняла вызов, говорила шепотом, хоть кухня и была далеко от спальни.
– Мила, как хорошо что ты подошла! – это говорила Надежда Дмитриевна. – Я все, что нужно, сделала, уложила, и осталось только вам передать. Еще кое-какие вещи Вадика, две пары белья, носки, на первый случай. Он же не поедет в коттедж.
– Спасибо!
– А почему ты шепчешь?
– Вадим спит.
– Прости, я разбудила?
– Нет, я не спала, только он. Устал.
– Пусть отдыхает. Когда вам надо быть в Пулково?
– Мы так и не знаем ничего насчет вылета. Ждем звонка администратора.
– Ты мне сразу сообщи, когда узнаешь. У вас все хорошо?
– Хорошо.
– Ну, спите дальше.
Мила улыбнулась. На самом деле хорошо. Все очень хорошо!
За окном светлело, и золотисто-розовый отблеск зари уже тронул небо.
– Ясное будет утро, – сказала Мила розам, которые лежали в воде.
В аэропорту не затерло. Вадим готовился к борьбе, а битва не состоялась. Сначала они с Милой окунулись в радостное оживление толпы музыкантов. Как всегда перед отлетом: приветствия, шутки, обнимашки. Создавалось впечатление, что не вчера за полночь после концерта расстались, а не виделись по меньшей мере год.
– Маэстро Лиманский, с Новым годом! – поздравлял, наверно, двадцатый оркестрант, а они только первый этап миновали, прошли через рамки досмотра и готовились к паспортному контролю.
Регистрацию Лиманский оформил онлайн, он много раз летал и знал, что это гораздо быстрее. А багажа у них с Милой не было, только кофр, который мама привезла и передала Вадиму на парковке перед терминалом. Туда же подъехал и Семен, чтобы забрать машину Лиманского, а заодно отвезти домой и Надежду Дмитриевну. Эта схема была у них давно отработана, а потому Вадим не переживал, что прощание вышло таким коротким. А вот Мила растерялась, чуть не расплакалась.
– Что ты, Мила, – успокаивала мама, – не навсегда расстаемся. К тому же есть скайп, Вадик его не любит, да и некогда там, на гастролях, а мы-то с тобой наговоримся вволю. Смотри, Вадим, помни, что надо есть и спать. Теперь я у Милы все смогу узнать! – А потом, как всегда, вздохнула, сосредоточилась и сказала: – Ну… иди сюда, сынок, – и обняла. Сначала его, потом Милу. – Ничего, Милаша привыкнет. Все будет хорошо…
Лиманский уже давно на автомате проходил процедуры регистраций, контролей и досмотров, посадок и высадок в больших и малых аэропортах мира. Вадиму казалось, что большую часть времени он проводит в ожидании рейса и на борту аэробуса.
И все же на этот раз в привычном было новое. Это потому что Мила рядом. И с мамой прощались сердечнее, Надежда Дмитриевна и Милашу обняла. И стало радостно и спокойно, зря тревожился, что они не найдут общий язык. Мила быстро и легко стала своей со всеми, кто ему дорог.
Об этом Вадим думал, поднимаясь с Милой на эскалаторе на второй этаж, в лаундж-зону, как на иностранный манер называли зал с комфортными креслами, бесплатным шведским столом и прочими благами для привилегированных пассажиров бизнес-класса. Постепенно он наполнялся музыкантами первого состава оркестра филармонии. Оживленно обсуждали что-то Мараджанов и концертмейстеры, с ними была Переславская. Увидев Вадима с Милой, подошла к ним.
– С этими переменами во времени сбора все приехали раньше! – посетовала она. – Зато можно немного побыть тут. Чудесно ведь, так все красиво. Этого ничего не было каких-то пять лет назад, улетали мы из другого терминала, международного, помните, Вадим? Там было тесно и как-то даже не солидно для Петербурга. И ужасные жесткие скамьи! Не то что здесь, идемте вон туда сядем, в сторонке.
Стоило опуститься в удобное кресло, и навалилось непреодолимое желание спать. С этим можно было бы справиться чашкой крепкого кофе, но надо вставать, идти к буфету, а сил нет. Вот сказали бы сейчас играть – ни одной ноты не смог бы озвучить. Вадим не просто устал, дело было не в физическом переутомлении, к такому он привык и преодолевал с легкостью. Другое измотало – ожидание провала, что остановят, развернут. Ни на этом шаге, так на следующем, например, на паспортном контроле. Но все прошло гладко и настолько быстро, что Вадим не успел перестроиться. Вот они уже сидят в лаундже, а он все еще не верит, ждет препятствий. Не будет их. Отсюда на посадку, и дальше Франкфурт, потом уже Ванкувер. А если во Франкфурте тормознут? Немцы могут придраться. Получится гораздо хуже, чем если бы ссадили здесь. Милаше про это говорить не надо. Она и так то радуется, то заплакать готова. Вадим следил за разговором Милы и Переславской, та что-то рассказывала, широко разводя руками, смеялась. Вадим не уловил, о чем разговор, не прислушался. Это хорошо, очень хорошо, что Роза рядом. Она надежная, всегда поможет.
Но до чего спать хочется, в глаза как песком сыпанули… А до посадки ждать и ждать, вылет задерживают. Вчера было хорошо, когда Милаша голову ему мыла, он тоже чуть не уснул. Пальцы у Милы нежные, и так она трогает… Больше никто так не может, да он и не дался бы. Только ей.
Вадим с детства не любил, когда его трогают, а приходилось терпеть. За руки трогали постоянно, пальцы ставили на клавиши, по спине хлопали, чтобы не горбился, подбородок поднимали, чтобы носом не играл. Ноги, руки, плечи, спина, то нельзя и это нельзя, сидеть прямо, играть не телом, а руками, пальцами, пальцами… Ганон* монотонный…
А стал выступать – взрослые тормошили вечно, тискали и норовили погладить по голове. Этого Вадим терпеть не мог!
Но с Милой как пес – положил бы голову ей на колени, и чтобы Милаша гладила… Когда она трогает, усталость проходит, на самом деле как рукой снимает…
Мила постаралась сосредоточиться, все же они тут не одни. С чего такие мысли? Неловко даже. Мира она не замечает, так бы и смотрела только на Вадика, ему в глаза, и даже говорить ничего не надо, достаточно смотреть, и чтобы за руки держал. Наверно, со стороны это выглядит глуповато, что они такие волоокие, как друг на друга посмотрят, так и выпадают из реальности. И даже не пытаются это скрыть. А зачем скрывать счастье?
– Да, уснул. – Роза улыбалась, глядя на Милу. – Пускай спит, время есть. Как объявят по рейсу готовность, тогда разбудим. Мы с Вадимом не в первый раз летим. Эрнст Анатольевич часто его приглашает солистом, а Вадим никогда не отказывается. Они любят вместе выступать.
– А вы с оркестром всегда?
– Обычно – да, и это мое счастье. Вся жизнь в филармонии проходит. Дома у меня кошки да кактусы. И за теми, и за другими соседка присматривает, если я надолго уезжаю. Это особый образ жизни, Мила, к нему надо привыкнуть. Вадим концертант, он не то чтобы не сможет без всего этого – заменить разъезды всегда находится чем, а с возрастом, наверно, и хочется уже некоторого покоя. Если бы у меня такое случилось, как у вас, я бы и не выбирала. Но мир не сможет без него, музыка не сможет, Лиманский нужен людям, оркестру, дирижерам. Это судьба человека, не люблю я громких слов, но в данном случае иначе и не скажешь – предопределение. Я не сплетница, но с вами поделюсь, давно за Вадимом наблюдаю – в поездках, в Питере. Когда он в большом зале играет, мы много общаемся по работе. То, как он жил, моя дорогая, можно одним словом назвать – одиночество. Вроде и женился не из-под палки, я и это помню, старуха уже, – грустно улыбнулась Роза. – Так вот, Иришку его маленькой на руках держала. Не было в этом браке счастья, именно потому, что Инна не поняла предназначения ни Вадима, ни своего. Она в стороне прожила, глухая и слепая. Обиженная! Он никогда со мной не делился, да и ни с кем, в отличие от Инны, но играл об этом. Кто имеет уши – тот слышит. Ушел в музыку Лиманский. Если бы не вы, наверно, там бы и остался, как многие до него. Он же гений!
Мила увидела в глазах, выражении лица Розы то самое обожание, какое замечала у женщин на концертах, когда Вадим касался клавиш. Что сказать, что ответить? Да, он уходил в музыку, но теперь так не будет. Нельзя так, это больно. Ему. И образ жизни можно поменять, чтобы отдых был, простое счастье человеческое, а не как сейчас, что весь на нерве. Через день играть выйдет в таком состоянии, а до этого в дороге почти сутки, перелет долгий. Ничего этого говорить Мила не стала. Не потому, что Переславская не поняла бы. Слишком личным это казалось. И как все будет? Надо, чтобы все хорошо. Обязательно хорошо! Сейчас для этого оставаться рядом, а дальше жизнь подскажет.
Мила смотрела в огромные панорамные окна на взлетные полосы, обозначенные светящимися цепочками сигнальных огней. Рейс все задерживали. Это даже и хорошо, пусть Вадим поспит.
– Да, он гений, – повторила она слова Розы, – но он человек и заслуживает человеческого счастья. Если для этого надо жить в самолете – я буду жить в самолете.
– Милая вы, Мила. – Переславская взяла ее за руку, легонько сжала. – Кто это сказал? Мараджанов? Ребята уже приклеили к вам, так и зовут. А стемнело рано… все-таки зима. Я люблю аэропорт вечером. Взлетим – увидите с воздуха город в огнях. Нереально красиво! – Роза помолчала и почему-то без всякой связи добавила: – Все имеет свой закат, только ночь заканчивается рассветом.*
Сноска:
*Ганон Ш. Пианист-виртуоз, создатель хрестоматийных упражнений для пианистов
*«Все имеет свой закат, только ночь заканчивается рассветом» – цитата, польский афорист Владислав Гжегорчик
Конец второй части
