Текст книги "Пианист. Осенняя песнь (СИ)"
Автор книги: Иван Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
Глава 5
Мила не хотела, чтобы музыка умолкла, и никто не хотел! Пусть бы звучала и звучала еще… Но это не могло быть так, и вот уже тишина, а потом аплодисменты, крики браво. Вадим еще кланялся, но больше не играл. Вслед за ним со сцены ушел и оркестр. Во время поклонов Миле что-то ослепило глаза, она не поняла сначала, а это были вспышки камер, направленных на ложу. Милу фотографировали. Зачем? Она не могла понять. Ей хотелось скорее бежать к Вадику, но музыканты проходили за сцену медленно и не все, кто-то задерживался в зале, разговаривал со знакомыми из публики. А Милу продолжали беззастенчиво разглядывать, снимать на мобильные и, наверно, обсуждать. Она не привыкла к такому. Хотя бы из ложи выбраться и в проходе между колоннами затеряться среди оркестрантов. Вместе с ними пройти за сцену. Мила не была уверена, что найдет артистическую, где переодевался Вадим, но за сценой было бы спокойнее. Можно постоять у двери, только там, внутри, и, наверно, он сам придет за ней. Мила была уже почти у цели, но вдруг усомнилась, а можно ли идти туда? Все было новым, непривычным, а главное, она не могла прийти в себя, вернуться к реальности. Музыка продолжала владеть ею. И срочно надо было видеть Вадима! Сказать ему, что она все поняла и тоже очень-очень любит его!
Кто-то осторожно взял ее за руку. Мила вздрогнула, обернулась.
– Я вас потеряла. – Женщина-билетер явилась, как добрая фея из сказки про Золушку. И в самое время! – Тут всегда в антракте толкучка. Идемте за сцену, я провожу. Или хотите остаться в зрительной части? Антракт длинный.
– Нет, если можно, я бы хотела туда.
– Конечно можно. Пойдемте. Мальчики, пропустите нас! – билетер обратилась к мужчинам во фраках, как будто это были старшеклассники. И они тут же расступились, освобождая путь для Милы. Она-то их не знала, а они ее очень даже, ведь вчера все видели на репетиции. Вот ужас! Но вместо того чтобы испугаться, Мила улыбнулась и сказала всем:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, здравствуйте, – отозвались они.
Ей было хорошо среди них! Вадик вчера сказал: «Это моя семья», – значит, и ее тоже.
– Василий Евгеньевич, я не могу уйти с поста надолго. Проводите, пожалуйста, нашу гостью к Лиманскому. – Билетер поручила Милу светловолосому высокому виолончелисту.
– Хорошо, я как раз в фойе шел. – Он мельком только глянул на Милу и уткнулся в телефон. Краем глаза она увидела знакомые шарики, их любил Славик. Василий Евгеньевич самозабвенно играл в Зуму. – Идем, идем со мной, – пригласил он, все так же не глядя.
Они уже преодолели затор у двери за сценой изнутри. Вот и стулья, один на другой составленные, над ними зеркало, впереди лестница и узкий коридор. Пространство перед лестницей занято людьми, дверь в оркестровую комнату раскрыта, вероятно, это артистическая для мужчин. Женщин Мила не видала ни одной. А музыканты с ней доброжелательно здоровались, даже комплименты говорили, подшучивали.
– Это же прекрасная дарительница букетов!
Трубач приложил к губам инструмент и приветствовал Милу не словами, а короткой музыкальной фразой.
Мила перестала смущаться, улыбалась и отвечала:
– Здравствуйте, здравствуйте.
Василий Евгеньевич провел ее анфиладой через парадную гостиную в следующую, а там еще была комнатка. Правду сказал Мараджанов – заблудиться можно.
– Ну вот, это здесь, – сказал виолончелист, стукнул в дверь и сразу же вслед за этим раскрыл ее со словами: – Можно? К вам гости…
Вряд ли его услышали, потому что народа там было человек пять. И все говорили одновременно. В центре Вадим и Травин с Мараджановым. И Травин метал громы и молнии. По сравнению с ними, телефонные укоры можно было считать нежной колыбельной.
– Вадик! Это же что ты натворил? Как ты играл? Безобразные темпы! – восклицал Захар. Он тряс Лиманского за руки, обнимал, снова хватал за руки.
– Да я… понимаю, – оправдывался Вадим, он еще не переоделся, только фрак снял и стоял в одной рубашке и брюках с лампасами. Мила засмотрелась, такой красивый.
– Ничего ты не понимаешь! Это было божественно, гениально! Я ничего подобного не слышал! – продолжал трясти Лиманского Травин.
– Я тоже, – засмеялся Мараджанов и похлопал Вадима по плечу, для этого пришлось потянуться рукой наверх – пианист был заметно выше дирижера.
Но Мараджанов так держался, что казался самым высоким в комнате.
– Извините, Эрнст Анатольевич! Вот, нашло что-то. В три раза быстрее взял темп.
– Он еще извиняется! – притворно нахмурился Мараджанов и сразу же улыбнулся. Мила уже поняла, что это его манера такая. Дирижер продолжал укорять: – Вадим Викторович, вы мне первых скрипачей до инфаркта доведете с такими скоростями в третьей части. У них же пар пошел из ушей, как на скачках. И сколько страдания! Это точно Моцарт был, а не Бетховен? Выкладывайте, что у вас случилось? Идем, идем…
И Мараджанов увел Вадима в еще одну проходную комнату, а вниманием присутствующих завладела женщина-ведущая. Она в концертном платье была, и Мила ее сразу узнала.
– Мальчики, – женщина так же, как билетер, назвала оркестрантов, – кто после концерта не торопится домой – приходите в наш буфет. Отметим немножко Новый год.
– Это вы специально заманиваете, Роза Ибрагимовна, чтобы мы тут жили, – сказал скрипач, его Мила тоже узнала, он ближе всего к роялю сидел. – Как новый год встретишь, так и проведешь, – с убеждением заключил он.
А сам смотрел на Милу.
– Моя бабушка тоже так говорила, – сказала она.
– Ну вот, хоть кто-то со мной согласен, – обрадовался скрипач.
– Ой, это же наша… – женщина в концертном платье запнулась, развела руками, – простите, не знаю, как вас зовут.
– Мила.
– Господа оркестр, это Мила Лиманская, жена Вадима Викторовича!
Присутствующие захлопали и приветствовали:
– Здравствуйте! Поздравляем! Поздравляем!
– Как хорошо, что вы пришли! Меня зовут Роза, только без Ибрагимовны, пожалуйста! – Она метнула осуждающий взгляд в сторону скрипача. – Это только Игорь Моисеевич меня величает по имени-отчеству, как музейный экспонат. Сейчас Вадим вернется, вы садитесь, давайте я вам чаю принесу. У нас очень хороший чай!
– А мне можно тоже чаю? – тут же подсуетился трубач.
– Всем можно! – отвечала Роза. – Чашки берите, в оркестровом фойе у меня самовар вскипел, туда пойдем.
– Святая женщина, – картинно всплеснул руками скрипач. – Побежал за чашкой!
– А вам сюда принесу, Вадим с Эрнстом Анатольевичем поговорит и выйдет, подождите немножко. Дольше, чем антракт, они не задержатся. – Это Роза сказала Миле.
Лиманский прошел вслед за Мараджановым через «парадную» часть дирижерской артистической. Там были и красивая мебель, и барочный рояль. Большие окна, лепнина на потолке, светильники с хрустальными подвесками, ковер. А в смежной комнатушке только трельяж в половину роста, вешалка-треножник и обычный рояль. Диван тоже был, но не такой шикарный. Высокая спинка, кожаная обивка. Окон нет. На вешалке пальто Мараджанова и его цивильный костюм, на полу под вешалкой уличная обувь, на подзеркальнике раскрытая пачка сигарет и чашка с недопитым чаем. Здесь Эрнст переодевался и приходил в себя между отделениями концертов.
– Ну, так что, Вадим, что случилось? – Мараджанов сел на стул перед зеркалом, провел рукой по волосам, всмотрелся в себя, потом через зеркало в Вадима. – С молодой женой поругались?
– Нет, мы не ссоримся. – Лиманский без приглашения сел на диван, руки в замок, оперся на колени, потупился, изучал рисунок наборного паркета. Сейчас надо сказать правду. И подвести всех. Или не сказать, и изменить себе. Не такой уж сложный вопрос вырос в глобальную проблему. Непонятно почему. Лиманский в сотый раз спросил себя, ПОЧЕМУ он не может уехать без Милы. И ответа не нашел. Не может, и все. – Эрнст Анатольевич, я… не полечу завтра в Монреаль, извините.
Вадим думал, что сейчас на него обрушатся все громы небесные. Мараджанов был мягким сентиментальным человеком, но когда дело касалось общего блага оркестра, становился жесток и неумолим. Если кто-то из музыкантов начинал мутить воду в коллективе, то как бы хорошо ни играл, Мараджанов расставался с таким. Он мог простить многое, кроме одного – предательства. А то, что совершал Вадим, как раз и было тем самым непрощаемым.
– Почему? Что за причина? – вопреки ожиданиям, Мараджанов даже не нахмурился, голос не повысил.
– Да нет у меня причины, в том-то все и дело. Я не знаю как быть! Не могу без Милы в Канаду ехать!
– И всего-то? – Эрнст рассмеялся. Голос у него был низкий, и смех рокотал мягко. – Надо было ко мне прийти с этим, а не страдать весь концерт. Подумаем и придумаем… А кто она у вас по специальности?
– Флорист, ландшафтный архитектор, дизайнер. – Лиманский не мог понять, к чему вопрос. И он никак не укладывался в проблему.
– Ну что же, – Мараджанов еще раз глянул в зеркало, пригладил волосы, поправил бабочку, – кажется, и второй звонок уже. Надо собраться…
– Спасибо, Эрнст Анатольевич! Не вовремя я с этим.
– Уж лучше сейчас, чем когда билет сдал. Значит, после концерта мне паспорт, и частности решим. Придется вам с супругой еще Моцарта послушать. На хоры идите, там акустика идеальная. И обниматься можно. Ну, идите.
– Спасибо! – Вадим не мог найти слов, чтобы объяснить, насколько благодарен. Да и не это надо сейчас. Главное, уйти поскорее и дать Мараджанову хоть пять минут побыть одному.
У Лиманского от сердца отлегло – раз Эрнст сказал, что устроит все с Милашей, значит, так и будет. В масштабах филармонии он был больше чем Бог – он был главный дирижер.
Вадим едва успел переодеться, и они сразу побежали наверх, по той самой узкой крутой лестнице, что удивила Милу вначале.
– Говорят, тут Сергей Васильевич рыдал, когда симфония его провалилась, – на ходу сказал Вадим, он тянул Милу за руку. – Идем, идем скорее…
– Сергей Васильевич – это кто? – едва поспевала за ним Мила.
– Рахманинов.
Вадим с Милой вошли на хоры за несколько секунд до того, как Эрнст под дружные аплодисменты поднялся на пандус и встал за пульт. Устроились на служебных местах, там, где обычно сидели операторы или фотографы.
Сверху хорошо было видно дирижера и весь оркестр.
Вот Эрнст поднял руки, воцарилась тишина. Едва уловимое движение пальцами, а главное, взгляд, и…
Та-ра-рам та-ра-рам та-ра-ра-рам – запели скрипки, знакомая тема сороковой симфонии Моцарта увела в другую реальность. Нежная и трогательная, как нельзя больше соответствовала сейчас эта мелодия радости, что окрыляла Вадима. А Мила еще не знает! Он же не сказал.
Лиманский накрыл ее руку своей, наклонился, шепнул на ухо:
– Милаша, родная, мы вместе поедем. Эрнст берет тебя с нами…
Мила ничего не ответила, только сплела пальцы с пальцами Вадима и прижалась щекой к его плечу. Он обнял ее за талию.
И так сидели они на хорах, а внизу безбрежным океаном волновалось счастье! Настороженная надежда – вот что слышал сейчас Вадим.
И уверения божественного Моцарта в том, что большой музыкант не обязательно должен быть одинок. Что и для него доступно простое человеческое счастье.
Оркестр Мараджанова всегда можно было узнать! Когда маэстро стоял за пультом, музыканты не только дышали в такт – они соединялись душами. И на время звучания рождалась некая единая душа, волей маэстро она вбирала в себя всех. Внимая ясному и открытому жесту Мараджанова, скрипки, виолончели, контрабасы, флейты, кларнеты переводили его в звуки, передавали людям мысль и чувства Моцарта и дирижера. Время расширялось, открывая изначальный Свет.
Вадим почувствовал, как слезы подступили к глазам. Все ушло, остались только музыка и ощущение совершенной близости с огромным залом, незнакомыми людьми, которые, так же как и Вадим, слушали, затаив дыхание. И с Милой – единственной женщиной в мире. Вот ее рука. Тепло. Свет.
Как же он раньше не слышал этого света в сороковой симфонии? Считал ее печальной. Теперь все иначе, потому что Милаша здесь.
И Моцарт говорит им: «Поверьте, все будет хорошо…»
Если бы это продолжалось! Но за Molto allegro последовало Andante, потом Menuetto и снова Allegro. Зал ответил нескончаемыми аплодисментами.
– Вадик! Как хорошо! Я ведь ни разу не была вот так на концерте, когда такой большой оркестр. – Мила хлопала и с восторгом смотрела не сцену. – Там елка, так необычно сверху, а Эрнст Анатольевич так раскланивается красиво! – Мила задержала взгляд на пустой ложе. Вспомнила про вспышки фотоаппаратов. Сказать Вадиму сейчас? Наверно, да. – Вадик, знаешь, я когда сидела вон там – меня снимали. Даже не знаю кто.
– Не обращай внимания. Да, Эрнст умеет кланяться. Браво! – крикнул Вадим.
– Они выложат в Интернет, как то фото с чайником. Я боюсь кричать браво…
– Семен им выложит! Я попрошу его группу заблокировать, и все. Почему боишься?
– Не знаю… Как это кричать в таком зале? Я не смогу.
– А ты попробуй. Это не трудно. – Вадим вдохнул глубоко и снова крикнул: – Бра-а-а-аво! Вот видишь? Тебе же хочется?
– Да, я восхищена ими! Это… это… Но я все равно не могу кричать! – Мила закрыла лицо ладонями, но тут же снова открыла и продолжила аплодировать.
Публика не отпускала музыкантов. Мараджанов поднял по очереди все группы оркестра. Поклонились и струнные: первые и вторые скрипки, альты, виолончели, контрабасы и духовые, их было не так много. И литавры стояли пустыми. Но вот на свои места прошли и сели и трубачи, и ударные.
– Будут бис играть. Эрнст любит сюрпризы, а ведь праздник, Новый год. Что же он придумал? – Вадим с интересом смотрел вниз за перемещением оркестрантов. Когда все уселись снова, вышел Мараджанов. Заговорщически улыбнулся ударникам, тот, что был за малым барабаном, отсалютовал дирижеру палочками, свидетельствуя о готовности. Мараджанов кивнул, затем повернулся к залу, развел руками. Мила уже узнавала этот его жест. Он означал «ну что с вами поделать…». Мараджанов показал на блестящую мишурой елку, зал ответил хлопками и смехом. Мараджанов развернулся к оркестру и энергичным коротким взмахом дал знак малому барабану. Мелкая дробь прорезала пространство большого зала. Эхом ответил второй барабан. А дальше начался марш, первые такты зал даже аплодировал в такт, потом притих. Такая мощь, феерическая лавина звуков!
– Россини после Моцарта, – восхищенно сказал Лиманский, – только Эрнст так может!
Мила свесилась через барьер ложи и во все глаза смотрела на Мараджанова. Это надо было видеть! Его лицо, глаза, движение бровей, мимику. Жесты! Он не дирижировал – говорил! Она как будто слышала его приятный низкий голос. Но это инструменты оркестра играли. Нет! Говорили, шутили, наслаждались своей мощью. После бравурного марша расправила крылья мелодия, летела вперед и вперед, нарастая, вбирая в себя все голоса инструментов до заключительных ударов литавр и тарелок.
– Бра-а-а-аво! – закричала Мила вместе со всеми, когда зал накрыло лавиной аплодисментов. – Браво! Браво! Бра-а-а-аво!!!
– Ну вот видишь, а говорила «не смогу», – засмеялся Вадим. – Добро пожаловать в семью.
Они, как и все зрители, аплодировали стоя. Овация не прекращалась. Оркестр опять кланялся по группам. И отдельно Мараджанов поднял барабанщиков и трубачей, кларнетиста и флейтисток. Публика уходить не собиралась. Эрнст уже два раза отнес за сцену по охапке букетов, а их все протягивали из партера. Третью он сложил на полу у подиума, подал оркестру знак, понятный только его музыкантам. Первые скрипки переглянулись. Мараджанов приложил палец к губам и показал залу «тишина». Поднял руки и одними пальцами едва заметно показал вступление.
Скрипки начали пиццикато, и все узнали тот самый Музыкальный момент Шуберта. В зале даже захлопали от радости узнавания! Но тут же смолкли и слушали в бережной тишине, боясь потерять хоть одну шестнадцатую.
Мараджанов же не столько для зрителей, сколько для своих «ребятушек» шутил по-доброму, по-отечески. Он поздравлял оркестр с праздником, до которого оставалось меньше часа. Это было чудо! Ни с чем не сравнимое. Казалось, оркестр играет сам, а дирижер лишь отражает настроение музыкантов.
Вадим обнял Милу, она и в самом деле вошла в семью. Окончательно и бесповоротно. И так они стояли высоко на хорах – счастливые. А Шуберт удивлял всех ожидаемым и всегда таким неожиданным мажором в коде.
Роза переоделась и теперь в свое удовольствие занималась сервировкой новогоднего фуршета, оркестровые девочки ей помогали, а мальчики в основном мешали. Трое вообще уселись с края стола, разложили деревянную коробку-поле и начали партию в нарды.
– Ну вот, не наигрались! – возмутилась одна из скрипачек.
У Мараджанова в оркестре женщин было не так много и, как ни странно, больше в духовых, чем в струнных.
– Конечно, не наигрались, постоянно антракт заканчивается, когда я почти выиграл. – Один из игроков был ударником. – Вот когда я в Мариинке работал, там, бывало, паузы на половину действия. Бумкнешь в литавры и пойдешь в фойе при яме. Вот где поиграть-то можно было, а тут со сцены не уйти.
– Так ты зачем из театра ушел? – поинтересовался тромбонист, кидая кости. Оба музыканта были примерно одного, уже зрелого, возраста. Выглядели обыденно, даже и бледно без фраков и манишек, в цивильных скучноватых костюмах. Кто бы мог сказать, что только что этим людям рукоплескал стоя большой зал филармонии.
– Сам позвал, я и ушел. – Ударник в свою очередь бросил кости, удовлетворенно ухмыльнулся и подвинул фишки. – А мы вот так.
– Что вы тут расселись, действительно, – заругалась Роза, – сейчас сам придет, а у нас еще не готово. Новый год на носу! Кто будет шампанское открывать?
– Боря, – в один голос произнесли мужчины, и следом за этим грянул взрыв хохота. Засмеялся и Лиманский. Он стоял с Милой у окна, немного поодаль от общей компании.
– А что смешного? – спросила Мила.
– Я сам не присутствовал, но знаю про этот случай. Не в прошлом году, раньше было. Боря, тромбонист наш, он всегда хвастался, что любую бутылку откроет. И вот попалась ему отечественная, крепко закупоренная, кажется, это был «Лев Голицын». Он не открывался так легко. Боря и тряс, и по дну стучал. Никак. Тогда он решил посмотреть, что там за пробка, а она и вылетела ему прямо в глаз.
– Боже мой! Что ж смешного?! – Мила даже руками всплеснула. – Без глаза человек мог остаться.
– Это да. Тогда-то все испугались, но сейчас смешно. – Вадим отвел белую маркизу, выглянул на улицу. – Смотри, а народ ходит, не все дома новый год встречают. Хотя и мы не дома. Надо было уехать?
– Почему? Разве ты не хотел остаться?
– Не знаю… Родители звали. Но Захара от оркестровых не оттащишь, а без него куда я поеду?
– Он хороший. А я боялась его. Где он?
– Они там с библиотекарем наверх пошли в нотах рыться, Захар ищет вечно редкое что-то для учеников. Тебе его нечего бояться. Это он меня все время ругает.
– Неправда, – Мила тоже смотрела на улицу, – он тебя очень хвалил. Говорил, что ты играл гениально. Смотри, смотри, кто-то еще елку несет! Вон мужчина побежал. Не успеет нарядить… А на сцене елка какая красивая!
– Да, на Новый год здесь всегда наряжают. Дневные концерты бывают и для детей.
– Жалко Славик во Владимире остался, – вздохнула Мила. – Послушал бы тебя, он очень хотел. В прошлый раз его в зал не пустили.
Лиманский понял, что Мила вспомнила не только Славика, но и Тоню. Скучает по ней, наверно.
– Еще наслушается, я в Москве раза два в год всегда играю, а Славик с матерью туда переедут.
– Ты уверен?
– Без вариантов, Милаша, если Антонина хочет, чтобы был толк, то надо переезжать и готовиться серьезно. Поступить в ЦМШ мало, там еще удержаться надо. Я бы не хотел там учиться.
– Почему?
– Кузница юных вундеркиндов. В начальных классах фортепианного отделения одни Моцарты. А потом вырастают, и все. Удивлять уже нечем. Детей жалко, их не учат, а демонстрируют.
– А чего это вы там стоите в уголке, молодожены, от коллектива откалываетесь? – прервал разговор Вадима и Милы Василий Евгеньевич.
– Правда-правда, ну-ка, тащи их сюда, – ударники сложили коробку с нардами, – мы еще и не познакомились. Как вам наша компания? – спросил Милу один. У него была шкиперская бородка с проседью, замечательные оттопыренные уши и трогательная блестящая лысина, по краям украшенная аккуратно подстриженными волосами, тоже седыми. Если бы не озорной быстрый взгляд, ударник походил бы на благообразного монаха. Но глаза выдавали балагура и любителя похохмить. Второй ударник обладал густыми длинными волосами, тщательно уложенными, и Мила подозревала, что завитыми. А взгляд у него был задумчивый, черты лица благородные, рост высокий. Бородатый был пониже.
– Что вы пристаете? Дайте освоиться! – возмутилась Роза. – Не обращайте внимания, – сказала она Миле, – это они все на взводе после Россини. Но как сыграли!
– Чудесно сыграли! Я все ладони отбила, – призналась Мила.
– Вот видите, Роза Ибрагимовна! А вы спорили! «Не надо Сороку-воровку», – встрял Василий. – А на ура ведь прошла!
– Не академично, – не уступила ему Роза, – но гениально. В Новый год можно. А вообще – нет.
– А это вы самому скажите «нет», – подначил Василий.
– Это как современное искусство, – потер руки бородатый ударник, взглянув на фуршетный стол. – Вот я был в Германии на Берлинале…
– Ой, только не начинай, Петр Терентьевич, про Берлинале твое все уже знают, – замахал руками Василий. – А что современное искусство, оно как в том анекдоте про мужика со свечкой.
– Вася, заткнись! Про нас что подумают новые люди? – укорил длинноволосый ударник. – Тем более дама! Мы же заслуженный коллектив, а ты… со свечкой.
– А что, там темно было, в театре свет погас, а публика в зале не понимает ничего, современное же искусство. А тут мужик со свечкой… ха-ха-ха… а они думают, может, задумка режиссера, что он голый…
– Вася, замолчи! – напустились на виолончелиста все, но при этом и засмеялись. С одной стороны, музыканты в комнате оставались в своих группах, вероятно, привычка быть рядом в оркестре сказывалась: струнные со струнными, духовые с духовыми. Но вместе с тем они являлись одной большой компанией. Миле это нравилось, как и их нескрываемое приподнятое настроение от только что блестяще сыгранного концерта, от общения там, на сцене, оваций зала и, конечно, приближающегося праздника.
– Ну, хорошо, хорошо… Так кто шампанское будет открывать? Пора уже! – примирительно отмахнулся Вася.
– Не обращайте внимания, ну их, идите сюда, – Роза потянула Милу к дивану, – сейчас Эрнст Анатольевич придет, и мы начнем. Вадим, идите сюда, садитесь. Мы с вашей женой толком и не познакомились. Вы тоже музыкант? – спросила она у Милы.
– Нет, я садовый архитектор, флорист.
– Какая интересная профессия! Садовый архитектор…
Мила сама на себя удивлялась. Она чувствовала себя совершенно свободно, как будто знала этих людей не один год. И она любила их! Чувство радости, приподнятое настроение, раскованность – все это передалось ей. И невероятным казалось, что завтра она полетит с ними вместе в Канаду. Не верилось в это, но Вадим сказал, что ее возьмут с собой. В новую, счастливую жизнь – вот что!
За окном раздались крики «С новым годом! Ура-а-а-а!».
– Что, уже?! Скорей открываем… С новым годом! – закричал Василий.
Вошел Мараджанов, его шумно приветствовали.
– Видите, как я вовремя, – сказал он. – А так бы вы новый год пропустили, как вступление у Шуберта, я все заметил, – притворно строго погрозил он Василию. Тот виновато свесил голову. – На самом деле молодцы, хорошо отыграли, очень хорошо! Спасибо, ребятушки. – Мараджанов по очереди пожимал руки музыкантам. – Спасибо, спасибо. – Он занял место во главе стола, радостным широким жестом добрых рук словно обнял всех и сказал: – Ну, давайте уже встречать…
Время пролетело незаметно. В шутках, разговорах, планах. Много загадывали о будущей поездке. К Вадиму подходили, расспрашивали о Боннском фестивале, Лиманский давно не играл с заслуженным коллективом, и тем для разговоров накопилось море. В какой-то момент даже Милу оттеснили, она сидела рядом с Розой, та все угощала ее то красной рыбкой, то бутербродом с икрой. А Мила вдруг поняла, что устала и хочет спать. И так захотелось ей домой. А еще надо в гости.
– У вас глаза слипаются, моя дорогая.
– Да мы эти дни с Вадимом все едем, едем куда-то.
– И завтра опять в дорогу. Ну, ничего, в Канаде отдохнете. В Монреале у нас восемь концертов, Вадим играет в трех – остальные симфонические. Будет у вас время там и погулять, и по магазинам. Там очень хорошие товары, например, обувь кожаная, шубку можно купить, дубленку. Хотя теперь и здесь все есть, это мы раньше везли, что надо и не надо. – Роза поправила цветы в большой вазе, похожей на ведерко. – Красота какая, а ведь мы улетаем завтра. Завянут, так жалко. У нас одно время был тут небольшой зимний сад, я ухаживала. Но уехали мы на гастроли на все лето, и цветочки мои погибли, больше не разводила ничего.
– Я тоже так бы хотела зимний сад. У нас на крыше и место есть.
– На крыше?!
– Да, в квартире у Вадика… у Вадима…
– Ах, ну да, он же квартиру купил, много было про это разговоров. – Роза почему-то сочувственно посмотрела на Милу, но ничего не сказала. В это время вошли Травин и библиотекарь. Захар нес целую стопку свежераспечатанных нот.
– Ах, вот они чем там занимались, а потом удивляются, почему принтер не работает! – сказала Роза.
– Вадик! Я все нашел, даже Сарасате и Крейслера, – с порога заявил Травин, – можем к твоим выдвигаться.
– Нам же еще в гости! А время почти два часа. – Мила посмотрела на типовые часы на стене. Оркестровая комната при сцене не была дворцовой гостинной: разношерстные диваны и стулья, столы смахивали на парты. Сейчас они были сдвинуты, футляры с инструментами составлены к стене и к вешалке. Скрипки плотными рядами лежали в чехлах на рояле, в оркестровой комнате тоже был рояль.
– Это очень хорошо, что мы можем выдвигаться. Ладно, в самолете дообсуждаем. – Лиманский пожал руку Василию, поднялся с дивана, пошел к Эрнсту попрощаться.
– Вы уже уходите? А то еще бы посидели, – сказал тот.
– Родителям обещал заехать в гости. И у нас ничего на завтра не собрано, – пояснил Вадим
– Не в шесть утра вылет – все успеете. А про паспорт и прочее я помню, не волнуйтесь. Прямо в аэропорту поставит ваша милая Мила подписи, и все. Это в крайнем случае, а может, и так все оформят, потом в Канаде в посольстве подпишет, там и печать приложат. Нам главное сейчас хотя бы временное разрешение.
– Мы так делали, когда Миша потерялся и мы вместо него брали трубача из второго состава, – вспомнила Роза. Ее слова вызвали всеобщий смех.
– Да, это было весело, – воскликнул Василий. – Я же Михасика сначала до машины кантовал. Мы на открытие сезона немножко погуляли, а потом нам надо было сразу в Финляндию, а Миша и пропал. Он ушел бродить по городу, с какими-то парнями познакомился, они его с собой в общагу увели, там спать уложили. Нам лететь, а Миши нет! Как можно сыграть Мусоргского без тубы? – Василий разошелся вовсю.
– А зачем ты его кантовал, пусть бы он тут спал, не потерялся бы, – наставительно заметил бородатый ударник.
– А затем, что он меня просил. Ему домой надо было…
– Еще бы вас послушал, но пора, – прервал Лиманский. – С Новым годом еще раз, Эрнст Анатольевич, всех с праздником! А вы, Роза Ибрагимовна, не с нами? А то давайте до дома подброшу.
– Нет, Вадим, спасибо. Я тут еще с девочками убирать все буду. Букет свой заберите! Он в артистической солистов лежит на рояле.
– Спасибо! Забыл совсем. Он мне дорог! – Мила молча улыбнулась. Вадим заметил, взял ее за руку. – Очень дорог!
– Пошли, пошли одеваться, – торопил Захар, – я обещал Виктору Львовичу, что мы сразу после концерта приедем. С Новым годом всех! Роза, щечку, – потянулся он к Переславской. Она обняла его.
– С Новым годом, Захар Иосифович. Вернемся – приду к вам на открытый урок. Хочу послушать девочку эту новую. Говорят, большой талант.
– Да, прекрасная девочка. И вас также с Новым годом, до завтра… всех благ.
