Текст книги "Пианист. Осенняя песнь (СИ)"
Автор книги: Иван Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
– Это надо, чтобы буря случилась, хамсин(1). – Семен явно старался произвести впечатление на Лилиану, пустил в ход свои любимые отсылки к востоку. – И что вы оправдываетесь! Да Вадиму надо вам в ножки кланяться, что такую квартиру сосватали. Сам-то он еще сто лет бы собирался. А место какое! Васильевский остров! Ну хоть кофеями чтоли обмыть. Ведь на хвосте заскочили, дом уже заселяют?
– Да, уже многие и ключи получили. Первое время может быть шумно, ремонты люди делают, перепланировки. Но вас это опять же не коснется: в пентхаусе выше только небо, а по бокам пока соседей нет. И стены не примыкают, там все террасами разделено, – рассказывала Лилиана. – Хорошая планировка, хоть ночью играть можно – в стену никто не застучит.
Общительный Семен бессовестно разглядывал Лилиану. Для своих неполных пятидесяти он выглядел отлично и вполне мог заинтересовать женщину. Высокий, седой, с темными глазами и удивительно мягким низким голосом. А Лилиана и не смущалась. Девушка была оживлена, конечно, радовалась и успешной сделке – это естественно. Такую продажу оценит руководство. Но и по-человечески, без высчитывания процента прибыли, она тоже радовалась – это было заметно по глазам, по лицу, открытой улыбке. Лилиана была напориста, но открыта, и она слышала не только себя. А еще проницательна, умела ухватить суть, догадаться о непроизнесенном. Может, потому Вадим поверил ей, сразу и решился на покупку, не сильно раздумывая. Хотя такие решения спонтанно не принимают.
А Семен взглядами активно показывал Лиманскому, что обмыть приобретение необходимо. Дескать, я тебе сделал добро – сделай и ты мне. Видно, крепко понравилась Сене Лилиана.
– Хорошо, уговорил, да и приходится с меня, – уступил Вадим. – Лилиана Юрьевна, разрешите пригласить вас на ужин? Вы ведь полдня со мной провозились, а ничего кроме чая и не было.
– Я с удовольствием, – согласилась она, – есть и правда очень хочется. А тут в бизнес-центре полно приятных мест, например, Кофе Компани.
– Тогда на ваш выбор, ведите, а мы за вами, – расплылся в улыбке Семен. – Я тоже из дома выскочил без ужина. Ты, Вадик, мастер экспромтов. Нет, ну надо же, а? И ведь повезло тебе, знаешь, в чем? Сейчас бросок курса был, и ты как раз успел встроиться, а если бы доллар как третьего дня падал, то и не хватило бы на твои хоромы. Хоть бы посмотреть, в гости позовешь?
“В гости…” Странно и непривычно звучит. Нет, конечно, собирались друзья и в коттедже, редко, но бывало. И все-таки там не свой дом. Там Захар, родители все время живут, кошка… А что же теперь с Иришей делать? Она обидится.
Вадим шел по бизнес-центру следом за Лилианой, скользил взглядом по витринам. Новый год – всюду елки, суета, народа толпы. В эти дни люди одержимы желанием дарить.
Они поднялись еще на один этаж и оказались на галерее в кафе.
Сидели, говорили, но все больше Семен и Лилиана, Вадим отмалчивался. Он думал, что раньше или позже надо будет ему ехать к Захару. И начнутся другие разговоры: почему не остался в Бонне, отказался от выгодных предложений. Почему то, зачем сё, надо сделать вот так…
Вадим не готов был сейчас к шквалу расспросов и советов. А ведь этого не избежать, Захар на полночи разведет собеседование.
Хорош был закат сегодня. Вот бы домой, там, правда, и кровати нет. Да и сделка не одобрена, деньги не переведены, значит, квартира еще не совсем его.
Мысли Лиманского обращались к одному, к другому, и ни разу он не позволил себе подумать о Миле. Как будто не для неё все это затеял, но ведь для неё? Зачем ему, вечному страннику, этот пентхаус с видом на закаты? Не одному же любоваться? Только с чего он решил, что Мила захочет к нему присоединиться?
Этот вопрос уже приходил ему в голову, и Вадим так и не ответил на него.
– Ну что? Пора, наверно, нам по домам. Ты к Захару Иосифовичу сейчас? Привет ему большой передавай! – вывел Лиманского из задумчивости Семен. – А к вам, Лилиана, я обязательно загляну. На такие апарты, как у маэстро Лиманского, у меня, конечно, не хватит, но насчет ипотеки я бы подумал.
– Вадим Викторович, а может быть, вы к себе хотите поехать? Я могу вам ключи отдать и консьержа предупрежу. Скажем, что вы представитель компании.
Вот как она догадалась?
– Чего ты там делать будешь без мебели? – усомнился Семен.
– Можно матрас заказать по интернету, хоть ночью привезут, я так делала. – Лилиана достала из сумочки ключи. – Вот, возьмите, все равно я бы вам их отдала, а остальные получите, когда все оформят и платежи пройдут. Больше дубликатов нет – замок можете не менять.
– Спасибо, я прямо с самолета. Насчет матраса подумаю.
– Ты в целом насчет мебели подумай, а еще лучше – насчет хозяйки, – усмехнулся Семен.
1 – песчаная буря в Египте и Израиле
Глава 11
Вечером путь к дому показался длиннее, а закрытый двор не таким и привлекательным. Заспанный консьерж вяло приветствовал Лиманского, но как только понял, в какой номер тот направляется, сразу встал во фрунт. Стал предлагать помощь, Вадим вежливо отказался. Сослался на позднее время и отложил экскурс по дому на утро.
Пустынный пентхаус крепко давил на психику. Такое большое помещение, еще не обжитое, холодное – и в прямом, и в переносном смысле, – не располагало к радостным мыслям об уюте и яблочных пирогах с корицей.
Батареи стояли на минимум, подогрев пола отключен. Сыро и мрачновато было в стенах, отделанных в стиле хайтек; стойкий запах отделочных материалов еще держался и напоминал скорее о больнице, чем о доме Окна без штор создавали иллюзию наблюдения, как будто за Лиманским следило само небо. Панорама залива с огнями дамбы – с одной стороны, и города с подсвеченными мостами и трассами – с другой. Лиманский вышел на террасу, но долго там не простоял: ветер на такой высоте впечатлял, он кидал в лицо редкие колючие снежинки и подвывал между стенами.
Несмотря на все это, Вадим был рад. Больше всего – уединению. Никто не знал, что он тут, не стал бы его разыскивать, телефон для верности можно и отключить. И сколько угодно предаваться мыслям о том, что же дальше. Дальше-то что…
Нет, телефон не надо отключать, а вдруг Мила… И так уже не первый месяц! Каждый раз он думал об этом и не нажимал кнопку выключения.
А почему, собственно, она должна звонить первой? Теперь, когда столько времени прошло. Ничего она ему не должна, а может, и звонила, так он по миру мотался: то в Париже, то в Окаяме – пойди поймай его.
Вадим включил подогрев пола и сел у стены в прихожей. Не в первый раз начинал он думать про все это и подходил к тому, что надо плюнуть на сомнения, найти Милу и спросить, почему она молчит. А потом он вспоминал свою семейную жизнь, встречу с первой женой на студенческой тусовке, и все, что было потом. Странная, вроде бы и благополучная, но не слишком счастливая семейная пара. Рождение дочери, урывками моменты совместного, но чаще все раздельно. И жалобы, жалобы… Ирина, наверно, тоже осуждала его, а Инна всегда прямо упрекала, что это не жизнь, все заботы о доме на ней, Вадима никогда нет, а если есть, то он за роялем часами просиживает. Когда Иришка была маленькой, он с ней не гулял, а когда подросла – не смотрел и не воспитывал. Жизнь соломенной вдовы – так говорила Инна про их с Вадимом брак. И накрепко впечаталась обидой в память та фраза, после которой он впервые подумал о разводе: “С таким же успехом можно было выйти замуж за зека. Все ждать, ждать…”
Вот такая была жизнь? Нужно это Миле? Она молодая еще, найдет… Вадим запустил пальцы в волосы. Одна только мысль о том, что его Мила с кем-то другим, мгновенно перетряхнула его эмоции. Нет, невозможно так жить! Рехнется он скоро.
А еще было сомнение, или даже страх: вдруг она, как Инна, не терпит музыку? Бывает же и такое, и не значит, что человек нехороший, неправильный. Сотни замечательных людей относятся к Баху равнодушно, а то и отрицательно. Орган – инструмент громкий.
Что за дурь в голову лезет? Нет, не дурь – пригласил бы Милу тогда на концерт и узнал бы, как она примет это. Тогда бы…
Бесконечное “если бы”, “тогда бы”… В тишине нового дома Вадиму ничего не оставалось, как думать. Никто не отвлекал, не грузил вопросами. Не тыкал в нос рецензиями и распечатками интервью, не закрывал в студии звукозаписи…
И рояля здесь нет. И время позднее, а может, уже и раннее.
Концерт через неделю, а он второй день к роялю не подходит. Нет, сегодня играл в офисе продаж… Но это не считается.
Мысли путались и никак не хотели выстраиваться в логическую цепь.
Лечь спать – так не на что, поиграть – так не на чем. Ни матраца, ни рояля.
Если со вторым дело обстоит сложнее, то первый вопрос можно решить через интернет. Вадим открыл сайт гипермаркета, заказал двуспальный матрас, постельное белье и полотенца. Доставить обещали в течение двух часов.
Бритвенные принадлежности, все необходимое для мытья и прочие дорожные мелочи были у Лиманского с собой. Omnia mea mecum porto(1) – пришла на память любимая фраза Захара. Интересно, что он скажет, когда узнает, что Вадим уже сутки в Питере и не объявился. Ругаться начнет: “Всякой ерундой занимаешься, вместо того чтобы о концерте думать!”
О концерте думать… Ну, допустим, завтра можно пойти в филармонию, он обещал. А не хочется. Пускай бы еще вот так никто его не трогал. Ведь не школьник он, Захару отчитываться за каждый шаг.
Пол нагрелся, но сидеть было жестко, а хотелось бы уже и лежать…
Сигнал интеркома вывел Лиманского из задумчивости. Звонил консьерж, спрашивал, можно ли поднимать в квартиру матрас. Начались хлопоты новосела.
Впрочем, матрац не стенка, собирать его не надо – кинул на пол, накрыл простыней, и спальное место готово. В Японии так многие спят, ничего особенного.
Вадим принял заказ, расписался, проводил курьера и рабочего и снова остался один. Теперь он мог лечь спать. Постепенно привыкая к тишине дома, Лиманский, кажется, уже полюбил её. И вид из окон больше не раздражал, а завораживал. Мерцающие в темноте огни, город – как его видят перелетные птицы. Удивительно.
Вадим пошел в ванную, одну из трех. Ту, что рядом со спальней. Повернул кран, пустил воду. Разве мог он подумать каких-то лет пятнадцать тому назад?.. А вот этого не надо. Весь день сегодня он был обращен в будущее, и все, что делал – совершал с надеждой, что же теперь-то? Страх эту надежду потерять? Услышать от Милы отказ?
Это уже на паранойю смахивает. Значит, точно пора спать лечь, а мысли отложить на завтра.
Вадим лег. Новые простыни и наволочки были сильно накрахмалены, пахли чем-то химическим, неестественный запах “морозной свежести”. Сон как рукой сняло. Опять полезли мысли.
В мельчайших подробностях помнил Лиманский встречу с Милой, а день недели – нет. Они познакомились в выходной или будний? Понедельник?
Традиционно именно понедельник обвиняют во всех неприятностях и неудачах, говорят, он тяжелый – может, и так, во всяком случае в тот день все пошло с перекосом, начиная с появления подруги Милы. И поехало! Стоило двери автобуса закрыться за Милой, и началось, как будто она унесла с собой годами наработанное равновесие, которым Лиманский так гордился.
В тот день он еще не понимал, осознание пришло позже.
Слишком горяча была близость и беспросветно последующее одиночество – две крайности, между которыми он оказался.
Вадим настолько остро и горько ощутил это, что растерялся. Как жить теперь? Без Милы. Вот она провела с ним ночь, не просто в одной постели, дело не в сексе – физическая близость лишь одно из проявлений гораздо большего и потому оказалась такой глубокой. А то огромное, непостижимое целое, что обрушилось на них, что это было? Вадим не знал и дознаваться не хотел, только бы сохранить это, удержать.
В тот день он еще надеялся, что рядом с ней он поймет, как это сделать, отыграет концерт, встретится и спокойно объяснит, что им необходимо быть вместе. Она послушает и пойдет за ним, как пошла в парке. Что им оглядываться на людей! Разве не важнее они сами, их чувства, разве не имеют права двое взрослых, отвечающих за свои слова и поступки людей позволить себе быть счастливыми?
Они встретятся, ночью он обнимет Милу, тесно прижмется к ней, раскроет покорные губы…
Пребывая все в том же изумлении, полностью беззащитный перед непонятным, трудным и желанным, что он обрел, Вадим шел, ехал, общался с людьми, спрашивал, отвечал – и все это на автомате, а сам как в тумане. И часть его сознания оставалась в другом мире – там, в Павловске, в круге Времени, которое свело их и соединило.
Он играл об этом, единственным ясным воспоминанием того дня была музыка, да, Вадим помнил, что играл Шумана. А в антракте звонил Миле, чтобы сказать… повторить то, что прозвучало в его сердце. Она не взяла трубку. Это расстроило Вадима, он так хотел услышать ее голос. Хоть несколько слов. И сам бы сказал ей, что… Он не знал что! Не представлял. Принимался прокручивать в уме их разговор, а ничего не выходило. Он хотел ее рядом, близко, обнимать. Никакие слова не могли передать прикосновений и взглядов. Сыграть было легко – слова портили все: бледные и тривиальные, они не передавали чувств. Вот если бы она услышала! Если бы он позвал. Мечты Вадима о скорой встрече разбились о непредвиденные обстоятельства и разлетелись мелкими осколками бесконечных "если бы".
Жизнь бывает жестока, она не признает сослагательного наклонения. При попытках перезвонить Лиманский неизменно слышал одно и то же, металлически-равнодушный голос автоответчика: ”Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети…”
После концерта еще можно было предположить, что Мила где-то вне зоны покрытия, но после полуночи стало ясно: отвечать Вадиму она не хочет – и через час, и через два Лиманский слышал все то же. Он попытался дозвониться еще раз глубокой ночью, но безуспешно.
Говорить ни с кем не хотелось. Ничего не хотелось, разве что курить, а он бросил это дело лет десять назад, в доме не было ни сигарет, ни табака. Спиртного тоже не было. А на другой день он улетел в Бирмингем.
И вновь по кругу воспоминания: их прощание при Тоне, то, как он торопился… Лиманский с ужасом думал, насколько сильно обидел Милу, оскорбил.
С каждым днем он, как в глубокий омут, погружался в эти мысли, и поиск Милы становился невозможен. Не так трудно было пробить адрес и фамилию по базам данных, но раз не звонит сама – значит, не хочет его ни слышать ни видеть. И нет у него никакого права настаивать.
А тосковал он смертельно, особенно по ночам, в темноте представляя ее. Чем откровеннее Вадим был в своих воспоминаниях, чем больнее ощущал потерю. Иногда он так желал Милу, что готов был по полу кататься, подушку кусать в приступах вожделения.
Ночи стали мучением, дни наполнились апатией и безнадежной тоской. Он не мог забыть Милу! И не хотел…
***
Casta diva… Casta diva che inargenti…
Лиманский поднял звук в наушниках, и реальный мир отступил за границу гениальной в своей простоте мелодии Беллини и звучания голоса несравненной Монсеррат Кабалье.
Casta diva… Casta diva che inargenti…
Вадим видел за окном кафетерия Невский проспект, поток машин, расцвеченный огнями фар, фасады домов напротив, башню Думы, уже обрисованную по контуру вечерней иллюминацией. Но тот мир не имел звучания, он превратился в плоскую движущуюся картинку. Настоящим была музыка, она текла в другом измерении, в своем темпе. Спокойная, нежная.
Casta diva… Spagi in terra a quella pace
Умиротворение, печаль, молитва. И никуда не хотелось идти, блаженное оцепенение чувств, божественный покой. Нирвана.
Он все больше погружался в это состояние отсутствия желаний. Само страдание перестало его тревожить, боль и тоска, что терзали его последние месяцы, разрывая душу тщетным стремлением к Миле, растворились в голосе Монсеррат.
Пречистая богиня… Посей на земле этой мир,
Мир, который царит твоей волей на небесах.
Вчерашний день и ночь как бы провели черту между прошлым и настоящим. О будущем Вадим думать не хотел. Странное состояние внутренней тишины снизошло на него в новом пустом доме. Все что было – он отпустил, перестал упрекать себя за все, что совершал, возможно, и неправильно, несуразно, часто и надолго выпадая из реальности в свой мир, где рядом с ним никого не было, кроме загадочной Девушки с волосами цвета льна.
Он достиг желаемого, добился совершенства во владении инструментом, он мог заставить зрительный зал взрываться овациями или замирать в стремлении уловить дрожание струн. В полной мере насладился он своей властью над душами людей. И при этом не мог преодолеть страха, что его иллюзии рухнут от одного телефонного звонка, боялся позвать одну единственную родную душу.
Время шло, кафе пустело. Совсем рядом, через два дома, Малый зал филармонии. Он шел туда, но понял, что не хочет никого видеть, не в силах ни с кем говорить. Он не жаждал больше ни сцены, ни внимания публики, ни даже музыки. Стремления угасли.
Путь завершен? Что дальше – там, за чертой? Молчание? Ответа он не находил.
Вадим ясно ощутил спасительное просветление страданием, тот самый миг, когда оно перерастает меру, и душа не может принять больше.
Лиманский отключил телефон, расплатился за нетронутый кофе.
Пусть будет еще одна ночь тишины, а завтра он позвонит Захару, пойдет в филармонию, сядет за рояль, коснётся клавиш, жизнь его вернется в привычное русло. Но сегодня…
В этом городе у него теперь есть дом, место, где из окон видно море и можно сколько угодно предаваться одиночеству.
Casta diva… Casta diva che inargenti…
Наверно, заморозков в декабре еще не было, все дожди, как это часто случается в Питере, а потом сразу снег. И зима наступила в один день: желтые листья припорошило прямо на ветках, мокрые газоны выбелило, лужи покрылись льдом. Осень не прошла, она увязла в снегу.
Вадим медленно шел вдоль ограды какого-то большого парка и не мог понять, в какой момент он сбился с дороги, как ему попасть обратно к метро. А может, и не хотел он туда попадать. Возвращаться в пустой дом. Как бы он ни был хорош, сколько бы ни стоил – разве счастье можно купить за деньги? А далось легко, только и надо было, что удержать, понять, где главное.
И что? Отменить концерт?
– А если бы и так? – спросил Лиманский. Он не задумывался о том, с кем говорит, пусть бы и с самой Музыкой, неким божеством, которому всю жизнь беззаветно служит. Важнее было спросить – раньше такой вопрос не возник бы даже гипотетически.
Он дошел до чугунных ворот, створка была приоткрыта. За оградой в свете фонарей поднимались и плотной стеной стояли заснеженные кусты.
Вадим понял, что его с непреодолимой силой тянет в Павловск, пройти по тем дорожкам еще раз, как самое дорогое, что у него есть, перебрать воспоминание о прогулке с Милой. Все, о чем они говорили, о чем молчали. Их первые касания рук, сплетение пальцев, поцелуй. То безумие страсти, что накрыло горячей волной, бессвязный шепот, тесные объятия.
До Павловска далеко…
Лиманский прошел за ограду, он не сразу понял, где оказался; за кустами открылась небольшая площадь с церквушкой, и прямо перед ней оградки и кресты. Вот тебе и раз – на кладбище пришел. Все, дальше точно некуда. Вместо того чтобы развернуться и шагать домой, Вадим дошел до одной из могил, самой ближней. Наверно, свежая, вся в цветах, к ограде венки прислонены.
Он сел у могилы на скамью, занесенную снегом, зачерпнул ладонью холодный пушистый ком и прижал ко лбу, чтобы холод выместил пульсирующую тоску.
– Мила… Милаша, – звал он. – Пожалуйста, услышь меня, я не живу, у меня душа оцепенела. Что мне делать?
Откуда ни возьмись появилась кошка. Может, с крыльца часовни спрыгнула, перебежала площадь и к Вадиму, давай об ноги тереться. На Ириску его похожа… такая же пушистая. Лиманский наклонился, протянул руку. Не убегает, непуганная… Он поднял её к себе на колени, стал гладить. Кошка замурчала.
– Я не мог отменить концерт, никак не мог! – продолжил он свою мысль. – Если бы мы встретились и я все объяснил – Мила бы простила. Но теперь уже поздно, она обиделась, понимаешь? Я… вышло, что я поступил, как последний… Да и что теперь говорить? – Вадим поднял глаза от снежного покрывала и взглянул на купола. В свете фонарей они мягко сияли на фоне белесых ночных туч. Кошка продолжала сочувственно мурчать, а Вадим все гладил её, согревая ладонь о пушистую шубку. Холодало. – А ты откуда здесь? Ничья, что ли? – спросил Вадим. Кошка как будто поняла, спрыгнула на землю, пробежала немного вперед, остановилась, оглянулась. Как будто звала. Вадим поднялся и пошел за ней. На крыльцо, к запертой двери часовни. – Здесь ты живешь? – Кошка громко мяукнула. – Открыть? – Вадим сомневался, что в такое время часовня может быть открыта, но дверь легко подалась, стоило потянуть за медную фигурную ручку. Кошка проскользнула внутрь, Лиманский вошел следом.
Ему захотелось туда, в молитвенную тишину и спокойствие. Вадим сто лет не был в церкви, не испытывал желания зайти и говорить с Богом.
Сейчас, поднимаясь по ступеням каменного крыльца, он поймал себя на том, что идет просить если не помощи, то хотя бы совета.
Вот первые створчатые двери, просторные сени и второй вход. Вадим переступил порог, перекрестился по латинскому обряду, не мог иначе, привык в католическом приходе. Почему же он не пошел в кирху в Бонне?
Храм был пуст. Совсем. Даже незаметные старушки и девушки-кликуши, что истово-деловито с крестным знамением протирают иконы, чистят от воска подсвечники, собирают свечные огарки, и те не показывались. Только одна сидела за прилавком с православной литературой, иконками-ладанками и крестами. Прямо перед Вадимом поднимался старинный золотой иконостас, алтарные врата были закрыты. Справа от алтаря на опоре сводчатой арки висела икона в тяжелом серебряном окладе. Перед ней напольный подсвечник с лампадой. Вадим узнал образ, такой и в Никольском соборе был почитаем. Называли ее Предтеченская или Самонаписавшаяся, по преданию лик сам явился на доске, когда художник инок не дерзнул написать его. Все иконы Богородицы красивы, эта отличалась особенной сострадательной нежностью, не было в ней суровости Матушки Казанской, не было царственного величия Ченстоховской, обреченной покорности Милующей.
Вадим стоял перед ней, не молился, только смотрел, вбирая в душу тишину храма, старался расслышать голос Милы. Если она зовет – он должен услышать!
Ничего. Потрескивание фитилей, гулкое эхо шагов. Куда идти со своей тоской? Невыносимо жить так, внутри чувства как в узел завязаны, а снаружи корка ледяная, непробиваемая. Дышать больно, слёз нет, куда ему с этим? И никаких ответов не найдет он здесь, только ласковое тепло зыбких огоньков свечей и обманчивую иллюзию покоя.
Он поднял глаза на икону, под серебряным окладом лик был различим не явно, да еще и стекло отсвечивало, но Вадим увидел то, что хотел, благодарно коснулся пальцами резной рамы и повернул к выходу.
И снова на крыльцо, по своим же следам через площадь, за ворота на улицу. Теперь Лиманский представлял, где находится, и знал, в какую сторону ему идти. В сторону залива. На улице было пустынно, но время не запредельно позднее – светилась витрина круглосуточной “Пятерочки”, внутри видны были редкие покупатели и сонные кассиры. А дома и хлеба нет… Но в магазин Вадим не пошел, хотелось в свои пустые, но понимающие стены, в защищенность от мира. Еще немного времени для себя, а завтра будет завтра, жизнь войдет в привычную колею. И через неделю на борту аэробуса он станет вспоминать Питер, перелетая Атлантику. В Монреале ждет Рахманинов – третий концерт и Рапсодия на тему Паганини. И билеты проданы, и никуда он от этой жизни не денется…
На перекрестке застрекотал светофор, загорелся зеленый, и бесстрастный голос робота начал повторять:” Переход через улицу Беринга разрешен”.
Вадим шагнул на белые полосы зебры. А навстречу ему с другой стороны улицы пошла женщина. Скорее пожилая, хоть и не достоверно – поверх платка на ее лоб была низко надвинута бесформенная шляпка с остатками хвоста чернобурки, плечи покрывал большой, весь в дырках, розовый вязаный платок. Одета женщина была в долгополое клетчатое пальто, подпоясана широким кушаком, обута в фетровые боты на каблуках. И тащила она за собой битком набитую сумку на колесах. Вадим так и зацепился взглядом за расцветку сумки – в крупные розы. Лиманский почти поравнялся с женщиной-фрик, она шла мелкими шажками, деловито, немного согнувшись вперед, бормотала что-то, размахивая свободной рукой.
И тут каблук подвернулся, женщина споткнулась, сумка встала боком – колесо сверху – и застряла посреди проезжей части.
“Заканчивайте переход, заканчивайте переход…” – посоветовал робот-диктор.
Вадим был в двух шагах от незадачливой любительницы экстравагантных нарядов и ботиков на каблуках. Не спрашивая согласия, он одной рукой подхватил под локоть женщину, другой – сумку, и вернулся на ту сторону, откуда шел. Втянул сумку на поребрик, поставил перед хозяйкой. Она все бормотала что-то, дергая лицом: то ли хмурилась, то ли хихикала – не понять. Но посмотрела на Лиманского, успокоилась и внятно произнесла:
– Куда идешь, батюшка?
– Домой.
– А на вокзал, батюшка, на вокзал, тут недалеко.
Сама с собой ли говорила или с Вадимом?
– На вокзал, – медленно повторил он, – куда же еще.
Билеты на "Сапсан" из Питера до Москвы и из Москвы до Владимира Лиманский купил через интернет, пока ехал в такси. С пересадкой выходило быстрее, чем прямым поездом, а время было дорого. Вадим мог перенести или даже отменить репетицию с оркестром, но концерт… Он рассчитывал успеть. Пять дней – достаточный срок, чтобы разыскать Милу.
После того как он понял, что не надо ждать, сомневаться в неопределенности, достаточно сесть в поезд и через девять часов оказаться с ней в одном городе, время начало раскручиваться стремительно. Как будто отпустили до предела взведенную пружину. Он не знал, где и как станет искать Милу, но был уверен, что найдет, не остановится, пока не увидит ее и не спросит, почему она молчит.
На Московском вокзале уже установили большую искусственную ель и развесили новогодние гирлянды, витрины пестрели Снегурочками и Санта Клаусами, яркими шарами и блестящей мишурой. До отправления поезда оставалось меньше часа, пора было проходить регистрацию, но Вадим все-таки зашел попытать счастья в салон Евросети. Он хотел уточнить, как искать человека по номеру телефона, если регистрация Владимирская, а СИМ-карту покупали в Петербурге. Приветливая девушка менеджер с заученной улыбкой начала расспрашивать о деталях, Вадим терпеливо объяснил еще раз, сказал, что на входящих у него есть этот номер, достал мобильный, стал искать. В это время телефон засигналил о вызове, незнакомый номер, и так не вовремя – Вадим хотел сбросить.
– Вы можете назвать число, когда была приобретена карта? – тем временем спросила менеджер. Она, конечно, уже нашла в базе и адрес, и фамилию. – На кого был зарегистрирован номер?
– Если бы я знал, то не стал бы вас беспокоить. – Вадим начал сердиться на ее тупую вежливость! Что ей стоило сказать? Да, это против правил, есть законы о хранении и об обработке личных данных, для таких вещей необходим специальный запрос, лучше из ФСБ. Но неужели нельзя нарушить правила, если от этого зависит жизнь человека, его счастье…
Телефон продолжал звонить. Лиманский все-таки принял вызов.
– Я вас слушаю…
Его изменившееся лицо напугало девушку.
– С вами все в порядке? Могу я помочь? – Дежурная вежливость с неё слетела, Вадим прочел в глазах неподдельную тревогу, но ответить не смог – дыхание перехватило…
Там, на другом конце соединения, Лиманский услышал голос Милы.
– Вадим… это я… – А дальше тишина. Но Мила там, Лиманский слышит её дыхание и всхлипывания. Она плачет!
– Мила, что случилось? Тебе помощь нужна?
– Нет, я просто так звоню, можешь говорить? Тебе удобно сейчас говорить?
Вадим никак не мог связать происходящее воедино. Вот он едет во Владимир, а Мила звонит. Откуда она узнала?
Менеджер торопилась завершить разговор с проблемным клиентом.
– К сожалению, мы не предоставляем закрытую информацию, могу я еще чем-то вам помочь?
– Нет, спасибо, уже не надо, – Лиманский ответил машинально, не подумав, что произносит это в телефон и тут же схватился за голову. – Мила, нет! Это не тебе, извини. Я могу говорить, могу… Я не позвонил тогда. Понимаешь, у меня был концерт, а потом ты не ответила.
– Вадим… я знаю… я была там…
– Что?! На концерте? Почему ты не подошла ко мне? Мила? Я тебя обидел, поэтому? Да?
– Когда обидел? Не понимаю…
– Прости… я опаздываю на поезд.
– На какой поезд? Ты уезжаешь? Надолго? На гастроли? Я не смогла найти твой график на эту неделю. А еще беспокоилась, что в Монако холодно, плохая погода, а ты играл на улице…Ты не можешь говорить, я понимаю… Извини, что позвонила… Не надо было?
Он не отвечал потому, что хотел слушать ее голос, чтобы она говорила, не важно о чем. Но она снова замолчала, пошли помехи.
– Мила… Мне тебя плохо слышно… Что в Монако? – пришла странная мысль, что Мила была и там и не подошла к нему. Нет, это невозможно… И снова помехи!
Сердце оборвалось и ухнуло куда-то вниз. Сейчас разговор прервется, и все… они снова потеряются. Вадим не думал о том, что сможет перезвонить. Он вообще ни о чем не думал и хотел только одного – слышать её, хотя бы слышать, раз нельзя дотронуться.
Девушка менеджер настойчиво попросила:
– Если вы все вопросы со мной решили, то отойдите, пожалуйста, от кассы.
Одновременно с этим из динамиков поплыл голос диспетчера:
– Уважаемые пассажиры, поезд номер семьсот шестьдесят семь, Петербург– Москва, отправляется от второй платформы левая сторона, выход на платформу через павильон досмотра багажа.
– Мила, ты меня слушаешь? – Вадим уже быстро шел через зал к платформам, на табло светились часы, и Лиманский, глядя на них, понял, что у него все шансы опоздать на поезд. Но прервать разговор с Милой он опасался больше.
Надо было пережить досмотр, пообщаться с охраной и проводниками, предъявить паспорт и билет. Одновременно говорить по телефону он не мог. И снова все выходило несуразно, глупо и неправильно!
– Мила? Что ты молчишь? Ты можешь оставаться на проводе? Или лучше я перезвоню тебе, сразу как сяду в поезд, только регистрацию пройду…
– Да, конечно, перезвони, как сможешь, не буду тебе мешать, извини, что не вовремя, – голос у нее стал безжизненным. Вначале она говорила настороженно, но с надеждой, а эти слова произнесла тихо и обреченно.
