Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Иван Вазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

– Тс… – зашипел Асланов и мигнул Добре. – Корчмарь услышит.

Добре отрицательно покачал головой.

– Этот торгаш не понимает по-болгарски.

– Но тайну надо хранить.

– Болтать про нее нельзя.

– Храни тайну, осел! – заорал какой-то полупьяный хэш, который все время сидел, прислонившись головой к стене, и смотрел куда-то вверх.

– А Иван Славков знает об этом? – спросил Асланов, повернувшись к Хаджии.

– Я его не нашел… но он наверняка узнал.

– Эта полоумная коза не придет; готов биться об заклад на свои царвули.

– Ну нет, он придет!

– Нет!

– Придет!

– А если не придет, я ему выдеру бороду, хоть он и мажет ее венской помадой; за одну лишь помаду платит франк в цирюльне.

– Говорят, будто он, ловкач этакий, обручился с Мариолицей! Каков гусь!.. Лакомый кусочек – так бы ее и съел! Гика, дай немножко закуски да налей еще; только настоящего, одобежского, без воды! Не жульничай.

Собутыльники опять чокнулись и выпили.

– Давайте выйдем на улицу, проветримся немножко! – крикнул Хаджия. Все встали.

– Но в чарки уже налито. Как… неужели не выпьете? Не обижайте меня, а не то выплесну вино вам на головы, – пригрозил хэш, угощавший вином товарищей, и протянул вперед левую руку, чтобы загородить выход.

– Как ты смел преградить царский путь? – заревел вдруг какой-то великан, входя в корчму и грубо отталкивая руку хэша.

– Бебровский! Добро пожаловать!

Несколько человек бросились к нему и расцеловали его в толстые губы.

– Добро пожаловать, братец! Домнуле Гика, еще чарку, чтоб тебя дьявол унес!

– Ну, давайте все еще по одной! Марков, расплачивайся.

Хэши шумно высыпали из корчмы и зашагали по длинной улице. Надвигался вечер, и становилось холодно. По площади с грохотом мчались фаэтоны, развозя пассажиров с последнего поезда. Под действием вина домнуле Гики хэши весело тараторили и громко здоровались со всеми встречными знакомыми. Как только вся компания свернула на узкую улочку, навстречу ей попался Попик, который шел с тремя товарищами – оборванными хэшами.

– Попик! Попик! – закричали несколько человек.

Попик, остановившись, ничего не ответил, только приложил палец к губам в знак того, что просит не замечать его, потом вместе со своими спутниками пошел дальше вслед за каким-то турком в длинном суконном кафтане.

XIII

У Владикова шло шумное собрание. Все головы были разгорячены вином Гики, и беседы велись оживленные. Естественно, что разговоры вертелись вокруг того нового дела, которое сейчас собрало вместе этих людей, скитавшихся по разным местам. Брычков восхищался ими. Он почувствовал, что еще больше полюбил Болгарию, которая рождает такие отважные сердца. Владиков тревожился за Македонского.

Вдруг из передней донесся громкий топот.

Дверь с шумом распахнулась, и в комнату как ураган ворвался Македонский. С усов его свисали ледяные сосульки.

Все вскочили и бросились к нему здороваться и пожимать ему руки. В ответ Македонский одних хватал за руку, других обнимал, а с Владиковым, Брычковым и великаном Бебровским расцеловался.

– Здравствуйте, юнаки!

– Ну, как? Все ли удалось сделать? – быстро спрашивали хэши.

– Все вышло, как мы хотели; только я чуть не утонул в Дунае. Большой вам привет от Апостола. Дела идут хорошо. Ну-ка, подвиньтесь, мне надо согреться. Эх, вот пришлось хлебнуть дунайского холода – в жизни так не мерз; если бы фунта три этого мороза да бросить в пекло, он бы и пекло остудил. Бебровский, скрути мне, ради бога, цигарку, а ты, Владиков, принимай вот это письмо от Левского.

И Македонский протянул руки к печке, в которой пылал огонь.

– Расскажи нам, как ты туда ходил и что делал!

Македонский не стал ждать новых просьб. Он гордо подкрутил свои обледеневшие усы, подмигнул нескольким товарищам и принялся подробно рассказывать о своих приключениях, которые называл «мытарствами». Особое удивление он возбудил у всех, рассказывая о том, как спасся от смерти, когда возвращался в Румынию по дунайскому льду: тут ему снова преградила путь полынья, а так как за спиной у него свистели пули дозорных, он разбежался и перескочил через эту полынью, но чуть не шлепнулся в воду.

Владиков все это время читал письмо, но вот лицо его осветилось радостью.

– Ребята! – сказал он, поднимая глаза, – готовьтесь!

– Скажи, скажи, что пишет Левский! – раздались жадные голоса.

Кто-то негромко постучал в дверь.

– Держу пари, что это Попик стучит – до чего деликатный, мерзавец, – сказал с улыбкой Хаджия.

Но вошел полицейский комиссар с двумя жандармами. Все опешили.

– Что вам угодно? – взволнованно спросил Владиков и пошел навстречу комиссару.

– Кто здесь господин Брычков? – спросил комиссар, и его испытующий взгляд обежал всех присутствующих.

– Что вам угодно? – повторил Владиков.

– Кто тут Брычков?

– Это я, – ответил Брычков и побледнел.

Комиссар подошел к нему.

– Именем закона предлагаю вам следовать за мной, – и, обернувшись к Владикову, добавил: – Сегодня вечером в городском саду обобрали и чуть не задушили одного турка. Подозрение пало на господина Брычкова. Он гулял по саду как раз в это время.

Владиков посмотрел на Брычкова в замешательстве.

– Да, я сегодня вечером действительно гулял в саду, но я не имею никакого отношения ко всему этому.

– Это мы выясним, – сказал комиссар, понимавший по-болгарски, – ну, вставайте!

Брычков встал.

Владиков вспыхнул, и губы его задрожали. Он встряхнул волосами, подошел к представителю власти и заявил:

– Я не позволю никого уводить из моего дома ночью.

Комиссар бросил на него удивленный, недоумевающий взгляд.

– Если не ошибаюсь, сударь, вы преподаете в здешнем болгарском училище?

– Да.

– Так позвольте мне верить, что вы знаете законы нашей страны. И вам известно, на каком основании я так поступаю…

– Я знаю и законы и основания, но еще лучше знаю, что вы глубоко ошибаетесь. Брычков не тот человек, которого вы ищете.

– Клянусь честью, что Брычков на такие дела не способен, – сказал Македонский, бросая холодный взгляд на Брычкова.

Однако комиссар вежливо возразил:

– Я обязан отвести его куда следует. А там пусть начальство разбирается.

– Но я не могу допустить, чтобы мой гость провел эту ночь под замком.

Македонский вскочил, стал перед комиссаром и крикнул:

– Да, и я не позволю! Что за безобразие…

Пример Македонского оказался заразительным. Поднялся негодующий гомон. Несколько человек повскакало с мест, готовясь оказать сопротивление.

Лицо у комиссара сделалось серьезным, и он властным тоном приказал жандармам:

– Взять этого господина!

– Нет, нет, не допустим! – раздались голоса.

– Он болгарин.

– Он не виновен.

Ожесточение нарастало. У некоторых хэшей были револьверы, да и в головах у них не совсем прояснилось. Еще немного – и началась бы свалка со всеми ее неприятными последствиями.

– Перестаньте, я пойду! – сказал Брычков решительным тоном.

– Я возьму Брычкова на поруки до завтра, – проговорил Владиков и, махнув рукой, попросил хэшей угомониться.

– Это вы можете сделать, но лишь испросив разрешения у моего начальника.

– Хорошо, я пойду с вами.

Владиков оделся, надел шапку и рукавицы и вместе с комиссаром и Брычковым вышел, не сказав больше ни слова товарищам.

Спустя час он вернулся вместе с Брычковым.

– Все разъяснилось, – сказал он, – хорошо, что я пошел. Турок сам признал, что не видел Брычкова среди тех, кто его грабил. Это, оказывается, тот самый, что приехал из Мачина, турецкий шпион. Комиссар просил извинения у Брычкова.

Владиков сел на стул, дочитал письмо и сказал:

– Юнаки, пятнадцатого марта мы тронемся в Бухарест. А пока все должны оставаться здесь и готовиться по мере сил. Вы прочли письмо Дьякона?

– Хаджия читал его вслух.

– А где же Попик? – спросил кто-то.

Владиков встал.

– Собрание кончено. Ребята, в среду опять соберемся у меня.

– Хорошо.

– Но если снова какой-нибудь полицейский придет мешать нам, мы ему зададим жару, клянусь виселицами Митхада-паши.

– Ну уж нет, никто больше не придет.

– Пусть только посмеют!

– Прощайте!

– Спокойной ночи!

Все стали расходиться.

Прежде чем выйти со двора училища, Македонский направился в угол, где были сложены колотые дрова, взял под мышки десяток поленьев и направился вместе с Хаджией прямо домой, шепча на ходу:

– Это народные дрова, а мы с тобой служим народу.

Тьма была непроглядная. Улицы совсем опустели, дул сильный ветер. Хэши, торопясь поскорей дойти до своей лачужки, шли молча. В одном месте полицейский, стоявший на посту, остановил Македонского и спросил, что тот несет под мышками.

– То, что всего нужнее в такую ночь, братец мой, – ответил Македонский по-румынски, потом выругал полицейского по-болгарски.

Когда они пришли домой, Хаджия чиркнул спичкой и стал искать свечу. В комнате тоже стоял мороз. Жерло печи зияло, безмолвное и холодное. Македонский бросил дрова на пол.

– Погоди, вот набью пасть этому чудищу, что осклабилось на нас, словно бес, услышишь, как оно заревет, – сказал Македонский, потом со свечой в руке сунул голову в печь и стал разгребать золу, но вдруг отпрянул назад, ошарашенный, побледневший…

– Хаджия, у чудища в пасти змея! Видал ты когда такое?

– Как?

– В печке змея, свернулась кольцом в золе.

– Враг, черт и бес! – воскликнул Хаджия. – Змея? В такой мороз? Да она издохла, наверное.

– И правда, не шевелится; значит, окоченела, как мои ноги на Дунае… Погоди, я ее вытащу! – И. он зацепил змею длинными щипцами.

– Эге! Тяжелая, словно свинца наелась… Ой! Да это не змея… Это что-то из зеленого сафьяна. Постой!

– Осторожней, – вырвалось у Хаджии, и он тоже сел на корточки и заглянул в печь.

Македонский уже не просто сжимал, а тянул что-то к себе щипцами. Наконец змееподобный предмет был вытащен на самый край топки, откуда он тяжело упал на пол с металлическим звоном.

– Ох, да это пояс, а в нем деньги! – крикнул Македонский.

– Полный! – заорал Хаджия. Тут оба вцепились в пояс, но Македонский победил, и добыча осталась в его руках. Хаджия весь дрожал, а Македонский пыхтел и невольно старался держать пояс подальше от алчных взглядов товарища. И вдруг конец пояса развязался и оттуда посыпались блестящие золотые наполеоны. Хаджия кинулся к ним, как безумный.

– Стой! – прикрикнул на него Македонский, сжимая железными пальцами его шею. – Сколько бы ни было – разделим пополам.

– Да, поделим, поделим, – задыхаясь, бормотал Хаджия.

Из пояса вытрясли все монеты. На полу сверкала кучка золотых. Хэши оторопело переглянулись.

– Кто же это сыграл с нами такую шутку? – крикнул Македонский.

– Почем знать… может, нечистая сила.

– А почему она не подарила нам этот пояс вовремя, а дала его теперь, в конце зимы? Но все равно, и за то спасибо, – сказал Македонский и принялся считать золотые.

– Э-ге-ге! – вскричал вдруг Хаджия и ударил себя по лбу. – Какой же я дурак! Да это Попик сунул туда деньги. Вот прохвост! От нас скрыть захотел. Это он ограбил турка сегодня, понимаешь? А вот и сатира его валяется…

– Ну что ты? Неужели этот болван способен на такое дело? – с завистью проговорил Македонский. – Всего сто четыре наполеона. Бери свою кучку, а я суну эти кружочки за пазуху, чтобы их мышки не съели.

И они набили себе карманы весело звенящим золотом.

– Ох, я весь вспотел, разогрелся; правду говорят, что золото греет, – сказал Македонский. – Ну как, неужели мы тут и останемся ночевать, как скотина какая-нибудь?

– В отель «Петербург»! – закричал Хаджия.

– Да ну тебя с твоим «Петербургом»! Больно уж далеко!.. Впрочем, ладно, пускай «Петербург». Был бы у нас фаэтон – неплохо бы…

Хэши встали и пошли к выходу. Македонский бросил презрительный взгляд на убогую комнатушку и сказал:

– Дрова пусть достанутся Попику, когда он явится. А я-то целый час их тащил, принес ему готовенькими. Пускай знает, как старается для него его друг Македонский.

XIV

В июне 1876 года, накануне войны между Сербией и Турцией {31}31
  …накануне войны между Сербией и Турцией. – Сербско-турецкая война, в которой участвовали в рядах сербский войск русские и болгарские добровольцы; началась 18 июня 1876 г. Развивалась неблагоприятно для Сербии. Посла ультиматума России Турции военные действия были прекращены 20 октября 1876 г.


[Закрыть], в Бухаресте, в кофейне Лабеса, за столиком, на котором лежали западноевропейские газеты, сидели и беседовали несколько человек болгар. За соседними столиками расположились румыны, евреи, французы, немцы и другие иностранцы; одни разговаривали о политике, другие, поставив перед собой кружки с пивом, читали газеты.

Все общество было заинтересовано последними тревожными известиями о неминуемой войне между вассалом и сувереном.

Прислушавшись к разговорам, которые здесь велись, можно было сразу понять, что иностранцы сочувствуют туркам. Все они ждали часа, когда маленькая Сербия будет разгромлена громадными военными силами, которые Абдул-Керим-паша {32}32
  Абдул-Керим-паша – главнокомандующий турецкими войсками во время сербско-турецкой войны 1876 г. и в начале русско-турецкой войны 1877–1878 гг.


[Закрыть]уже сосредотачивал на сербской границе, и все радовались. То и дело раздавались восклицания и оскорбительные выражения по адресу сербов и славян вообще.

Лишь маленькая компания болгар чувствовала и думала по-другому.

– Только что стало известно, что Сербия мобилизовала девяносто три тысячи человек; если это правда, армия у них немалая, – говорил толстый, приземистый, смуглый болгарин с черной бородкой, полнота которого в сочетании с элегантным костюмом и цилиндром ясно свидетельствовала о том, что этот политикан – богатый человек.

Он очень напоминал бухарестцев, описанных Каравеловым.

– Да еще такой генерал, как Черняев {33}33
  Черняев (1828–1898) – русский генерал, по предложению сербского правительства взял на себя командование сербскими войсками в войне с Турцией.


[Закрыть], – добавил глубокомысленно молодой человек со шрамом на щеке и с тупым взглядом, одетый тоже изящно.

– Агентство Гавас сообщает, что Россия мобилизует свои войска в Бессарабии, а русские добровольцы мощным потоком хлынули сюда. Россия ни в коем случае не покинет Сербию на произвол судьбы, – заключил третий собеседник, молодой человек лет тридцати с худощавым, печальным и приятным лицом.

– А куда подевались наши бродяги? Интересно было бы увидеть их в деле теперь… Посмотрим, как выразятся их патриотические чувства… Всю зиму только и делали, что оглушали нас своей болтовней! – проговорил кислым тоном первый собеседник и громко закашлялся.

Молодой человек со шрамом на щеке и с тупым взглядом три раза кивнул утвердительно.

– И я вчера говорил то же самое хозяину, господин Гробов. Все они попрячутся кто куда, а ведь Сербия, надо сказать, больше всего надеется на болгар.

– Ну к чему привело это их восстание? – продолжал господин Гробов. – Ни к чему! Только и вышло, что зря вырезано сто тысяч ни в чем не повинных болгар… Восстание! Дурацкая затея! А советовались они с кем-нибудь, когда затевали восстание?

И господин Гробов нахмурился.

– Представьте себе, – подхватил молодой человек со шрамом на щеке и с тупым взглядом. – Вчера, нет, третьего дня, является некто Македонский, сущий бродяга, в нашу контору… Я его спрашиваю: «Что тебе здесь надо?» А он мне: «Прошу помощи для нескольких бедных хэшей, которые отправляются добровольцами в Сербию…» Ха-ха-ха! Слышите? Какой-то Македонский просит помочь бедным добровольцам!.. Эти люди нагло врут без всякого стыда! Мерзавцы!

– Проходимец! Вы должны были выгнать его немедленно, – презрительно процедил Гробов и плюнул.

– А ему что? Проходимцы ведь ничего не стыдятся.

– Неужели вы дали ему денег, чтобы он пошел в корчму и напился как скотина?

Молодой человек со шрамом на щеке и с тупым взглядом иронически усмехнулся и многозначительно склонил голову налево с таким видом, словно хотел сказать: «Удивляюсь тебе: неужели ты думаешь, что я так наивен?»

– А по-моему, к нему отнеслись нехорошо. Ты его очень плохо отрекомендовал. Хозяин был чем-то рассержен и ругал его на чем свет стоит… А мне, знаешь ли, стало жаль этого несчастного, когда он от нас уходил, – проговорил молодой человек с печальным и приятным лицом; он служил в той же конторе, что и первый.

– Такие негодяи не заслуживают жалости, – сказал молодой господин со шрамом, – он способен убить человека среди бела дня прямо на улице… Шайка разбойников… По их милости стыдно бывает признаться, что сам ты болгарин.

Четвертый болгарин, все это время молча читавший газету «Норд», быстро положил ее на столик, внезапно побледнел, и, бросив суровый взгляд на того, кто произнес последние слова, сказал с дрожью в голосе:

– Не хулите столь бессердечно, сударь, эти несчастные, жертвы! Вспомните, что Македонский сражался в Болгарии…

Молодой человек со шрамом на щеке и с тупым взглядом удивленно взглянул на собеседника, который позволил себе противоречить ему в вопросе совершенно бесспорном, и спросил:

– Прошу вас, господин Говедаров, скажите, что он собственно сделал, когда сражался в Болгарии?

– Во всяком случае, он сделал больше, чем вы и я, – ведь мы-то с вами спокойно сидим в Бухаресте и, чтобы убить время, подло клевещем на этих патриотов-мучеников.

Бледное лицо Говедарова вспыхнуло. Он был членом революционного комитета в Бухаресте.

– А не тот ли это, что стоит вон там, – высокий, в мадьярской шапке? – быстро спросил господин Гробов и показал рукой на дальний конец кофейни, где какой-то человек, размахивая руками, говорил, обращаясь к четырем другим.

– Именно! Он и есть Македонский! – воскликнул господин со шрамом на щеке.

– С ним еще несколько человек оборванцев, бродяг, – пробормотал Гробов, надевая монокль, – даже в эту кофейню затесались.

– Вы знаете, кто они такие? Когда узнаете, восторженное отношение господина Говедарова к «патриотам-мученикам» поостынет.

– А сам ты знаешь их? – спросил Гробов.

– Мне о них рассказывали на днях. Вот этих троих неделю тому назад выпустили из коптильни (так в Румынии образно называют тюрьму), где они просидели три года.

Все четверо собеседников с любопытством воззрились на компанию, о которой шла речь.

– А за что их арестовали? Опять какой-нибудь грабеж, вероятно…

Господин со шрамом на щеке и с тупым взглядом просиял от удовольствия, небрежно усмехнулся и, вызывающе посмотрев на Говедарова, начал:

– Я вам расскажу, – это целый роман. Надо бы сюда приехать Евгению Сю, – он бы здесь нашел для себя тему. Три года назад эти «патриоты-мученики» ночью проникли в контору Петреску в Браиле, взломали какими-то инструментами кассу и похитили около двух тысяч наполеонов звонкой монетой и бумажными деньгами!

– Так, так, об этой краже мы слышали, – перебил его Гробов. – Значит, это и есть те господа, которых тогда поймала полиция?

– Они самые… А теперь поглядите на них! Делают вид, что «мы лука не ели, луком не пахнем» – честные люди…

И господин со шрамом на щеке громко расхохотался.

– А я полагаю, что надо скорее жалеть этих пропащих людей, чем смеяться над их несчастьем… Три года в тюрьме!.. Страшно подумать… Эти люди заслуживают сострадания… Они искупили свой грех… – сказал печальный молодой человек с приятным лицом.

Говедаров молчал.

Господин со шрамом на щеке, с торжеством заметив явное смущение Говедарова, бросил на него нахальный взгляд и снова начал:

– А вы знаете, как эти почтенные господа объяснили на суде, что именно побудило их совершить ограбление?

– Как?

– Дам золотой, если догадаешься! Вы как думаете, господин Говедаров?

И молодой человек со шрамом нагло рассмеялся в лицо Говедарову.

– Представьте себе: они заявили, что пошли на грабеж с целью послужить народу! Ха-ха-ха!

– Опять – «послужить народу!» – заорал во все горло Гробов. – Теперь у нас все разбойники – народолюбцы. Приходят и раздевают тебя догола во имя народа! В нынешние времена все благородные слова исходят из уст всяких негодяев… В прошлом году у меня пропал новый цилиндр в саду Ставри, так, может, это они его стащили, а потом пропили в корчме во славу народа?.. А я себе голову застудил, пока искал его!

Господин Говедаров сидел, задумавшись; сейчас он невольно улыбнулся и посмотрел на блестящую, без единого волоса плешь на круглой голове Гробова.

Господин Гробов заметил усмешку Говедарова и рассердился.

– Что, господин Говедаров, вы смеетесь, да? Неужели это смешно? А что скажете вы о «патриотах-мучениках», которые взламывают двери и пробивают железные кассы?

– Скажу, что у нас, болгар, нет сердца! Великодушие – качество, чуждое нам, господин Гробов.

Господин со шрамом на щеке и с тупым взглядом принял еще более наглый вид…

– Великодушие?! По отношению к авантюристам, которые позорят честь нашего народа? Которые взламывают кассы честных людей, вместо того чтобы работать, и говорят, что украли две тысячи наполеонов не для себя, а чтобы вооружить какую-то новую чету! Хорошенькое великодушие!..

– Но все это правда, – хмуро проговорил Говедаров, – ведь вы на подобную цель не дали бы и ломаного гроша…

Господин со шрамом на щеке рассердился на эти слова, оскорбляющие его патриотизм. Он почувствовал себя обязанным пылко защищаться и особенно потому, что здесь присутствовал Гробов.

Но вдруг какие-то крики и говор прервали разговор собеседников. Все повернулись к дальнему концу кофейни, где несколько человек громко бранились с двумя венграми, грозя им кулаками.

То были хэши, с которыми сидел Македонский. Официанты старались прекратить ссору, которая все разрасталась, грозя перейти в драку.

Больше всех горячился молоденький хэш с изможденным от лишений лицом, длинными растрепанными волосами и голубыми, горящими яростью глазами. Но он не мог проронить ни слова. Голос у него пресекся от бешенства.

А Македонский громко кричал, со злобой тараща налитые кровью глаза на венгров.

– Глумитесь, а? Туркофилы! Варвары! Стыдно вам, европейцам!.. Если я еще раз услышу от вас такое, я вам зубы вышибу. Будете помнить, что за человек Македонский… Или ведите себя как христиане, или убирайтесь вон отсюда! Болгария горит, а вы издеваетесь… Посмотрим, как их поколотят, ваших турецких героев… Всех их уничтожим, всех до одного! Да здравствует генерал Черняев!

– Долой Турцию! – выкрикнул другой хэш, тощий и бледный, топнув при этом ногой с такой силой, что вокруг зашатались все столы.

Все посетители встали и окружили ссорящихся. Венгры не отступали и ругались по-немецки. Один из них еще сжимал в руке газету «Нойе Фрайе Прессе». Среди публики начался ропот: она явно сочувствовала венграм, а те осмелели, увидев общие симпатии на их стороне. Болгарские хэши остались в одиночестве. Слышался только громкий голос господина Гробова, который встал с места и, не приближаясь к группе ссорящихся, громко кричал:

– Безобразие! Безобразие! И сюда забрались пьяные!..

Эти слова явно относились не к венграм. Оба собеседника господина Гробова уже ушли из кофейни.

Но вдруг Говедаров, пробившись сквозь толпу, подошел к молодому разъяренному хэшу, который все еще стоял в угрожающей позе и, немой, бледный, дрожащий, показывал кому-то кулак. Говедаров схватил его за руку и сказал сострадательным и умоляющим голосом:

– Брычков, успокойся, прошу тебя.

И, взяв Брычкова под руку, Говедаров увел его и заставил снова сесть за столик, за которым, опасливо оглядываясь, смирно сидел другой хэш с остроскулым болезненным лицом, длинной косматой, нечесаной бородой и в шляпе, надвинутой на испещренный пятнами лоб. Этот человек не участвовал в ссоре. Говедаров поздоровался с ним, хоть и не знал, кто он такой. А это был бывший учитель в Браиле – Владиков.

Осужденный вместе с Брычковым, Хаджией и Бебровским на пятилетнее тюремное заключение за взлом кассы Петреску (на одном заседании хэши решили ее экспроприировать, чтобы получить возможность вооружить, одеть и снабдить всем необходимым новую чету, без чего она не могла выступить), Владиков провел под замком три года и недавно бежал из тюрьмы, а теперь, переодетый, присоединился к своим уже выпущенным на волю товарищам. Если четверо хэшей отделались сравнительно легким наказанием, то этим они были обязаны красноречию своего адвоката. На судебном заседании в присутствии многочисленной публики адвокат, признав перед судьями, что преступление действительно совершено четырьмя обвиняемыми (чего те и не могли отрицать), остановился чрезвычайно проникновенно и пылко на причинах, побудивших их совершить ограбление. Он пространно описал тяжелое положение соседнего порабощенного народа; великие труды и жертвы сынов этого народа в борьбе за освобождение; их многократные попытки поднять восстание – попытки, которые враги подавляли ценой крови тысяч несчастных жертв; необходимость иметь громадные средства для организации новой четы на гостеприимной земле «великодушных потомков древних римлян»; увлечение этой идеей, которому поддались пылкие головы болгарских патриотов, решивших во что бы то ни стало, – хотя бы жертвуя своей честью, которая им дороже жизни, – помочь своему отечеству; патриотический характер и величие цели, которая оправдывает все; благородные стремления обвиняемых, которые уж, конечно, не воры от природы, но стали ворами из самых высоких побуждений. Адвокат доказал при помощи документов и других свидетельств, что «чету действительно собирались организовать», а для нее «нужны были деньги»; он обратил внимание судей на моральный облик обвиняемых, особенно на Владикова, которого назвал тружеником и народным учителем, и на Брычкова – поэта и патриота (о Хаджии и Бебровском он не упомянул); он воззвал к человеколюбию и благородству судей, которые на сей раз призваны были судить не уличных воров-рецидивистов, но молодых интеллигентов – надежду и гордость своей порабощенной родины, – и, наконец, растрогал всю публику, которая в восторге рукоплескала ему. Суд удалился на совещание. Приняв во внимание смягчающие вину обстоятельства, он уменьшил наказание подсудимым: вместо пятнадцати лет тюремного заключения один из них получил пять, остальные три года. Публика аплодировала приговору и жала руки адвокату.

Этим адвокатом был сам Ботев, приехавший из Галаца специально затем, чтобы защищать обвиняемых.

Таким образом, план хэшей был сорван, и чету организовать не удалось. Македонский был главным участником ограбления (это он разработал план и достал инструменты). Но его не арестовали, так как никто его не выдал. Он долго навещал в тюрьме своих злополучных товарищей; приносил разные разности, чтобы облегчить им тяготы заключения, и давал им мелкие суммы на расходы из тех денег, что когда-то хранились в сафьяновом поясе. Он и теперь помогал товарищам, так как с успехом играл в карты и нередко выпрашивал по франку у каких-нибудь болгар-благодетелей.

Сейчас все они только и ждали, что Сербия объявит войну, на которую собирались пойти добровольцами, чтобы принять участие в борьбе против врага славян.

XV

Вечером в ресторане гостиницы «Трансильвания» собрались почти все хэши, с которыми мы немного познакомились в Браиле. Брычков быстро и взволнованно читал им вслух последний номер «Стара-планины» [6]6
  «Стара-планина» – политическая газета, издававшаяся в Бухаресте в 1876 г. С. Бобчевым. (Прим. автора) Бобчев – Стефан Савов Бобчев (1853–1940), болгарский общественный и политический деятель, юрист, публицист, академик. Председатель Славянского общества в Болгарии. Основатель и директор так называемого Свободного университета в Софии.


[Закрыть]. Кроме них, здесь было несколько болгар студентов, недавно приехавших из России, несколько русских добровольцев в белых полотняных кителях, подпоясанных ремнями, и в белых фуражках с нашитыми на них красными крестиками, а также двое черногорцев огромного роста, приехавших из Константинополя через Сулин. Все эти люди остановились в Бухаресте, чтобы оттуда выехать в Сербию. Хэши впервые видели русских и смотрели на них с любопытством и симпатией. Просто не могли на них наглядеться. А добровольцы, съехавшиеся со всех концов далекой России, чтобы принять участие в борьбе славян против «басурманов», тоже с любопытством смотрели на своих доселе им незнакомых собеседников, вслушивались в их разговоры и, уловив какие-нибудь понятные слова, близкие к русским, удивлялись и простодушно говорили:

– Слушай, брат, здесь тоже русские, что ли?

– А как же! Это наши братья болгары, – отвечал на это один доброволец, чьи тонкие черты лица и белые руки обличали в нем аристократа. То был граф Ш.

– А мы куда же теперь? В Сербии или в Болгарии будем драться?

– Что Сербия, что Болгария – все едино, – отозвался другой русский, человек лет сорока.

– Нет… Впрочем, да. Обе эти страны славянские и православные, – объяснил граф.

– А зачем они сюда явились? Значит, не пойдут в Сербию? Ведь война с турками будет, – сказал один из русских, кивая на болгар.

Аристократ пожал плечами.

Один студент показал на хэшей и проговорил:

– Они в Сербию идут.

Граф быстро обернулся, посмотрел на студента и спросил приветливым тоном:

– Вы русский? А откуда?

– Из Москвы. Мы болгарские студенты. Несчастья отечества вызвали нас сюда…

Между студентом и графом завязался разговор. Вскоре в нем приняли участие и другие студенты. Говорили о последних тревожных известиях, о восстании в Болгарии и его подавлении, о надеждах, которые народ возлагает на Россию, и о генерале Черняеве. Без всяких рекомендаций, не стесненные никаким этикетом, эти люди сблизились, поняли и полюбили друг друга. Их вдохновлял дух славянства, и сердца их бились по-новому. Глаза их горели одной и той же мыслью, одним и тем же порывом, одной и той же скорбью. Излияния братской любви становились все более пылкими, все более сердечными. Хэши, которые раньше сидели отдельно от русских и только застенчиво поглядывали на них, подошли к их столикам. И вот между ними и русскими завязался разговор на каком-то новом славянском наречии. Все старались произнести хоть одно русское слово и убедиться, что их поняли; чувство благодарности наполнило все сердца. Граф заказал шампанское. Запенились бокалы с искрометным вином; граф взял свой бокал, поднялся и негромко произнес следующую речь:

– Господа! Я впервые увидел болгар в этой стране и, признаюсь, полюбил их всей силой своей души. То новое и вдохновляющее чувство, которое я испытывал при мысли о ваших страданиях и борьбе, когда еще находился на своей далекой родине, теперь, при встрече с вами, моими угнетенными единоплеменниками, стало во сто крат более сильным. Как вы, так и мы, русские, идем, не боясь крови и жертв, на помощь своим единокровным братьям сербам, которые доблестно подняли знамя борьбы против исконного врага славянства. Пью за полное торжество правого дела; пью за обеих родных сестер России – за Болгарию и Сербию!

Громовые, бурные, восторженные клики: «Да здравствует!» были ответом на проникновенные слова русского.

Несколько хэшей прослезились; в их числе был Брычков.

Один студент встал и взволнованным голосом провозгласил здравицу за солидарность славян.

– Ур-ра! – громким голосом закричало человек двадцать.

– Хвала! – загремели черногорцы.

– Живио! – крикнул содержатель ресторана (он был серб).

Заказали еще несколько бутылок шампанского. Бокалы снова заискрились и запенились. Славяне глубоко вздыхали от полноты чувств; двое русских подошли к Бебровскому и Попику и расцеловались с ними. Черногорцы уже громко кричали и поносили турок, которые «сжигают живыми православных славян».

Но вот дверь распахнулась и хлопнула, и Македонский, по обыкновению шумно, ввалился в ресторан с каким-то листком в руке.

– Ребята! Новость: вчера вспыхнул первый бой при Бабиной-главе {34}34
  Бабина-глава – возвышенность в западной части Балканского хребта, занятая в первые дни сербско-турецкой войны 1876 г. войсками генерала Черняева, Упоминаемые далее в тексте: Джунинский день – трагический для сербской армии день сдачи турецким войскам укрепленного пункта Джунин 17 октября 1876 г.; Гредетинская планина или Гредетинские высоты, взятые турецкими войсками после ожесточенного сражения.


[Закрыть]. Сербы победили! Ура!

Все вскочили, потрясенные и обрадованные.