Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Иван Вазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

XIV. Атмосфера накалилась

Оратор все стоял на камне, выпрямившись, окаменелый и неподвижный, подобно древней Галатее {84}84
  Галатея – имя прекрасной девушки, изваянной легендарным греческим скульптором Пигмалионом. Богиня любви Афродита, вняв мольбе скульптора, оживила статую.


[Закрыть]. Хаджи Смион притулился за толстым стволом орехового дерева. Хаджи Атанасий спрятался за Мирончо, у которого возглас «браво!» замер на устах. Остальные стояли с раскрытыми ртами, в полной растерянности.

Жандарм повторил приказание.

Учитель Гатю, несколько опомнившись от изумления, оделся, шепнул помощнику «Спрячь все» – и твердо промолвил:

– Идем, Гасан-ага.

Они ушли.

Перепуганная компания понемногу пришла в себя. Помощник учителя Мироновский юркнул в кусты и исчез. Все сбились в кучу и стали обсуждать совершившееся.

– Зачем вызвали учителя? – спросил Иван Капзамалин, у которого даже нос побелел.

– Как зачем? Разве ты глухой? Я ведь сказал: о посте надо было речь говорить… Вот вам и «атмосфера накалилась» и «да здравствует Болгария!» – мрачно произнес Хаджи Атанасий.

– Не верю, чтобы это было из-за речи, – сказал Мирончо.

– Как? Тогда за что же?

– Чтоб услышать эту речь, сидя у себя в конаке, бей должен был бы иметь уши длинней ослиных, а Гасан-ага – быть каким-то волшебником, чтоб так скоро перепорхнуть сюда. И потом – забрали бы и Фратю.

– Тут другое. Учитель, наверно, заварил какую-нибудь кашу, – многозначительно прошептал Поштянка. – Этого человека прямо с улицы взяли, не спросивши, кто он такой, откуда, и поставили учителем… Еще спалит все село, того и гляди. Очень просто.

– Не бойтесь, братья! Кураж! [17]17
  Не робеть (франц.)


[Закрыть]– промолвил господин Фратю, испуганно озираясь.

– Где Хаджи Смион? – спросил кто-то.

Все оглянулись по сторонам.

– Куда-то убежал.

– Вот он!

Хаджи Смион показался из-за орехового дерева, без шапки, белый как полотно.

– Ушли? – спросил он и, оглядевшись, прибавил: – Что теперь делать?

– Говорите! – озабоченно промолвил Мирончо.

– Я убегу, – объявил Хаджи Смион.

– Убежишь?

– С какой это стати – бежать? Кто заварил кашу, тот пусть ее и расхлебывает, – сурово произнес Хаджи Атанасий.

– У меня совесть чиста. Я политикой не занимаюсь, – смиренно промолвил Иван Капзамалин.

– И я тоже, – откликнулся Иван Бухал беспечно.

– Моя политика – у меня на ночном колпаке. Пускай бей приходит, – она и ему будет по вкусу, сакраменто дио [18]18
  Черт возьми (итал.)


[Закрыть], – заявил Мирончо.

Иванчо молчал. А господин Фратю воскликнул:

– Не волнуйтесь, братья! Свобода требует жертв…

– Что ты там ищешь, Хаджи? – спросил Мирончо.

– Свой фес.

– До него ли теперь? Иди сюда.

– Зачем?

– Надо посоветоваться, что делать.

– Я убегу.

– Убежишь?

– Убегу.

– Ты с ума сошел!

– Ничуть не бывало.

– А мы все остаемся.

– Убегу.

– Один?

– Нет, с фесом своим, – ответил Хаджи Смион, возобновляя поиски.

– Как? А жена, а дети? – спросил Хаджи Атанасий.

Хаджи Смион поглядел на него растерянно.

– Какая жена? Какие дети?

– Твои.

– Мои? Ах да, ты прав. Никуда не побегу. Где их повесят, пусть и меня там… Но куда же девался мой фес, черт возьми?

И он окинул взглядом головы товарищей. Потом промолвил:

– Видно, тот забрал.

– Да, да, учитель взял его, – подтвердил Головрат.

– А его фес где?

– Да вон он, на суку висит… Возьми его, Хаджи, и пойдем, – сказал Мирончо.

– Я? Упаси боже.

– Бери. Не все ли равно?

– Что я? С ума сошел? Фес бунтовщика! Ох! – И он схватился за голову.

– Что случилось? – спросил Мирончо, заметив, что Хаджи Смион страшно побледнел.

– Да тот теперь в моем фесе перед беем стоит! Я пропал!

– Кураж, Хаджи! Свобода покупается дорогой ценой, – зловеще изрек господин Фратю.

Хаджи Смион поглядел на него с испугом, потом, совсем растерявшись, спросил:

– А если нас арестуют?

– Арестуют – свяжут, – кислым тоном ответил Мирончо.

– Неужто свяжут?

– А потом – веревку на шею.

– Ну, а потом?

– А потом затянут – и кончено.

– Это ясно.

– Я убегу.

– Куда?

– В горы, на вершины, к хэшам, к воеводе Тотю и Хаджи Димитру. Драться буду.

Несмотря на серьезность положения, это внезапное проявление воинственности Хаджи Смиона рассмешило всю компанию. Но Иван Стамболия успокоил его:

– Чтобы нас повесили – этого я не думаю. Что мы такое сделали, чтобы вешать нас? Ну, может, придется две-три ночи на голубятне провести, пока не разберутся.

– Это пустяки, – ободрившись, промолвил Хаджи Смион. – Слава богу, совесть у нас чиста. Идем, а там – что бог даст. Не робейте.

Но тотчас остановился и обернулся к Йоте.

– Иванчо!

– Что такое?

– Давай обменяемся фесами. Этот на колодке сидел и к тебе больше пойдет.

– Не надо мне его, – благоразумно отказался Йота.

– Ей-богу, пойдет.

Иванчо вытянул руки вперед и отбежал в сторону, ускользая от настойчивой руки Хаджи Смиона.

– Ну, возьми ты себе, Хаджи Атанасий.

– Что ты, что ты, что ты! Я, старик, – в таком фесе?

– Мне тоже не подходит, – сказал Хаджи Смион. И, хищно взглянув на Иванчо, прибавил:

– Да в чем дело? Ты что? Феса боишься?

В чаще как будто кто-то показался.

– Жандармы! – вскрикнул один из присутствующих.

– Сакраменто дио! – тревожно промолвил Мирончо. – Эти агаряне – такие скоты. Того и гляди устроят нам ловушку и замучают, по судам таская. Проклятое время!.. Иди тогда, кланяйся чорбаджи Цочко.

– Тебе что? У тебя патент. А вот мы, бедные, – жалобно протянул Хаджи Атанасий. – Эх, «атмосфера накалилась»!.. Где они теперь? Хотелось бы на них посмотреть, – прибавил он, ища взглядом учителя и господина Фратю.

На лице Мирончо вдруг появилось выражение решительности. Он побледнел.

– Если это за нами, давайте запремся в монастыре, – сказал он, вглядываясь в чащу.

Все посмотрели на него с изумлением.

– Запремся в монастыре и будем защищаться, – продолжал он. – В башнях есть бойницы, а у отца игумена пороху на целое войско… Тут настоящий Севастополь! {85}85
  Тут настоящий Севастополь. – Героическая оборона Севастополя (1854–1855) произвела неизгладимое впечатление в Болгарии как свидетельство мужества и стойкости русского народа.


[Закрыть]Пусть только сунутся, негодяи… Перебьем их как собак – и в горы…

Лицо Мирончо стало страшным.

Все глядели на него с ужасом.

– Где Фратю? – спросил он, желая знать мнение последнего.

Господина Фратю нигде не было. Он испарился. Только через минуту заметили они кисточку его феса, то мелькавшую на подъемах, то исчезавшую где-то среди огородов.

– Сбежал! – раздался общий негодующий возглас.

– «Атмосфера накалилась!» А сам где сейчас? – крикнул в бешенстве Хаджи Атанасий.

XV. Господин Фратю

В самом деле, господин Фратю, словно африканский ураган, словно бурный вихрь, несущийся летом в поле, бешено мчался по огородам, нивам и лугам, оставляя за собой легкий шум рассекаемого воздуха. Он сам не заметил, как перемахнул через две широкие канавы с водой и несколько препятствий в виде изгородей вокруг луковых гряд. В два прыжка преодолел он Долгий курган, даже не заметив исполинской Карачомаковой орешины, стегнувшей его своими ветвями, и, наконец, оказался возле села. Но тут он остановился, растерянно озираясь и сам не зная, куда податься.

Вдруг его осенила какая-то мысль, и он снова бросился бежать. Его длинное сетре развевалось, словно победное знамя, а кисточка вела себя так, будто стремилась упорхнуть в небо. Возле кошары чорбаджи Цочко за ним погнались овчарки, так как он испугал стадо. Но господин Фратю оставил им в виде добычи кусок полы и продолжал свой бег.

Добежав, задыхаясь, до края села, господин Фратю покинул большую дорогу, свернул в сторону и вступил в село через сад чорбаджи Цачо, две стены которого взял приступом. Потом кинулся в питомник роз Хаджи Димо, проник во владения Шашова, выдержав ожесточенный бой с обросшей терном изгородью, которая нанесла славные раны его сетре; взобрался по низкой стрехе на крышу дома деда Постола и спрыгнул в узкий темный тупик, упиравшийся в ворота Батора. Теперь только Баторов двор отделял его от его собственного, но Батор и жена его были люди вздорные и страшно враждовали с семьей Фратю. Увидев его у себя во дворе, они погнались за ним – Батор с мотовилом, а Баторка с веретеном – вместе с собаками и гусями. Но господин Фратю проворно взобрался по лесенке, прислоненной к виноградной лозе, бросился на черепицы, зароптавшие у него под ногами, а оттуда спустился к себе по суку Баторовой черешни, который сейчас же опять выпрямился, захватив с собой в виде платы за проезд порхающую кисточку. Затем он взбежал вверх по лестнице, пронесся ураганом через сени на галерею, ворвался в новую комнату и открыл сундук, где у него лежали уже два года ни разу не пустовавшие серебряные кобуры его отца. Мать его, в испуге за ним следовавшая, при виде их вскрикнула. Но господин Фратю не притронулся к оружию, а вынул из угла сундука книжку в старом выцветшем переплете под заглавием «Лесной путник», потом одну зеленую брошюрку, носящую название «Гайдук Янчо», потом два уже сильно зачитанных номера «Будущности» {86}86
  «Будущность» – еженедельная болгарская газета, издававшаяся Г. Раковским в 1864 г.; один из наиболее ранних печатных органов болгарской революционной эмиграции.


[Закрыть], потом «Голос болгарина», потом «Райну княгиню», потом полтора номера «Народности» {87}87
  «Народность» – еженедельная болгарская газета, издававшаяся в Бухаресте в 1867–1869 гг., орган Тайного болгарского центрального комитета, стоявшего на позициях компромиссного либерально-буржуазного разрешения вопроса о национальной независимости Болгарии.


[Закрыть], потом изображение Болгарии в оковах, работы Мутевского, и, наконец, несколько бунтовщических песен в рукописных списках, – среди них песню «Захотел гордый Никифор». Тут же он снял со стены портрет покойного Хаджи Нончо, как говорят, похожего на Тотю. Все это он смял, скомкал, сгреб и бросил в огонь под котлом, где вываривалась краска из коры орехового дерева.

Совершив это auto-da-fe, господин Фратю вскочил и скрылся на сеновале, приказав сквозь щелку старухе служанке, чтобы та пошла к колодцу и сориентировалась в политической обстановке, а если кто спросит, так чтоб ответила, что он куда-нибудь уехал, – например, на целебные воды.

XVI. Варлаам распространяет прокламации

Компания стояла на поляне перед монастырем в напряженном ожидании.

Вместо жандармов появился Димо Казак.

– Казак! Казак! – закричали все, двинувшись ему навстречу.

– Скверное дело! – произнес он, тяжело дыша.

Все испуганно переглянулись.

– Тарильом подвел! – прибавил он, переводя дух. – Негодяй.

– А! Это из-за рыбьего хребта, наверно? – спросил Хаджи Атанасий.

Казак поглядел на него свирепо.

– Да нет же, пусть он его в пасть себе сунет и подавится, – сурово сказал он.

– Не верю, чтоб он сделал это нарочно, – заметил Хаджи Смион.

– А зачем вызвали учителя? – спросил Иванчо Йота.

– Его связали? – вставил Хаджи Смион.

– С какой стати будут вязать учителя? – проворчал Казак. – Учителя бей вызвал по другой причине…

– Знаю, знаю, – перебил догадливый Хаджи Смион, сразу успокоившись. – Чтобы тот прочел ему какую-нибудь старую купчую. Сам-то не больно грамотен – вроде меня.

– Какую старую купчую? – зверем зарычал на него Димо Казак. – Какую там купчую? Прокламацию! Прокламацию бухарестского комитета!

Все остолбенели.

И Димо Казак взволнованно рассказал им, что сегодня после полудня Варлаам приклеил на своих воротах прокламацию, говорят, с портретом Тотю-воеводы, а Селямсыз, растолкав читавших ее любопытных, взял и тут же отнес ее бею. Это страшно всех удивило, потому что никому не могло в голову прийти, чтобы смирный Варлаам был таким опасным человеком. Особенно испугался Хаджи Смион: он вспомнил, что сегодня был у Варлаама и тот даже просил у него ружье, о чем Хаджи Смион тут же рассказал товарищам. Мирончо стал кричать и бранить «предателя» Селямсыза, поклявшись, что придет время, – он повесит его на его собственных воротах, как Варлаамов хребет. Иванчо также выразил негодование по поводу «предательства по отношению к народу», совершенного Селямсызом, браня в то же время и невежественного Варлаама, который от природы не годится в бунтовщики. Но Иванчо был страшно потрясен, услышав от Казака, что онбаши ищет его, Иванчо, так как у него в комнате над лавкой всю ночь до самого утра горела свеча, и это показалось странным. Приятели стали перешептываться, кидая подозрительные взгляды на обе опасные личности, от страха дрожавшие, как лист.

После минутного совещания компания изменила свой план и решила идти в город.

– А вы скройтесь, будто вас нет совсем, пока все не разъяснится. С богом! – строго сказал Мирончо, указывая обоим подозрительным на Стара-планину.

Два приятеля некоторое время стояли, потрясенные, уставившись друг на друга в полном молчании. Хаджи Смион, с фесом учителя Гатю на голове, взволнованный, смущенный, растерянный, кинул, наконец, быстрый взгляд в ту сторону, куда ушли остальные, и в отчаянии еще ниже опустил голову. Первым нарушил молчание Иванчо Йота:

– Подай совет, Хаджи.

Хаджи Смион поглядел на него угрюмо.

– Какой совет? – сердито спросил он.

– Куда нам спрятаться?

– Мне с тобой? Чтоб ты меня погубил?

– Послушай, любезный друг, – на этот раз покорно промолвил Иванчо.

– Какой там еще «любезный»? Какой «друг»? Знать тебя не знаю.

– Послушай, брат, не бойся меня.

– А что ты писал ночью?

– Только не прокламацию, брат.

– Кому говоришь? Ступай себе.

– Постой, брат. Я тебе объясню.

Хаджи Смион поглядел на него высокомерно и недоверчиво.

– Говори, имеешь ты касательство к прокламации?

– Говорю тебе – не имею, – шепотом ответил Иванчо.

– Ты не заодно с Варлаамом?

– Нет, милый брат, – убитым голосом промолвил Иванчо.

Хаджи Смион призадумался.

– Поклянись, что не имеешь касательства.

– Клянусь! Вот!

Иванчо перекрестился.

– Клянись как полагается!

– Как?

– Скажи: лопни мои глаза, коли я что знал.

Иванчо повторил клятву, потом спросил, таинственно понизив голос:

– Может, ты что-нибудь знаешь… и прочее?

– Ничего… Но что ж теперь делать?

– Бежать, брат, бежать!

– Бежать?

– Ну да, бежать в горы, – испуганно твердил Иванчо.

– Так, в горы. А наши жены? Нет, нет, тогда про нас скажут: настоящие бунтовщики… А если мы попадем к Филиппу? Избави боже! Ведь тогда нам придется драться с турками!

– Так как же? Да не бойся ты меня, милый брат.

Хаджи Смион хотел что-то сказать, но вдруг остановился и промолвил:

– Поклянись еще раз.

Иванчо опять поклялся.

– Ну, пойдем, спрячемся в «Нору». Оттуда видно во все стороны; она возле самой горы. Но ежели ты меня погубишь…

И они быстро пошли по полю по направлению к Белому яру.

XVII. Не только инженеры строят плохие мосты

К западу от луга, за бурлящей по камням рекой, вздымается изрытый дождевыми потоками, изъеденный временем высокий берег. Земля здесь такая светлая, что место это называется Белый яр. На верхнем краю яра, прилегающем к Стара-планине, виднеется отверстие размером в человеческую голову, если смотреть на него с луга.

Оно было проделано мотыгами беднячек, обнаруживших там жилу великолепной белой глины и наполнявших этой глиной свои рваные мешки, чтобы побелить перед большим праздником стены своего дома. К этому-то уединенному и удобному убежищу и поспешили опальные приятели.

Вода в реке сильно прибыла, и мутные валы, пенясь, яростно бились об огромные круглые гладкие камни, принесенные сюда дождевыми потоками из самых недр горы. Волны с грозным и диким шумом встали поперек дороги обоим беглецам, заставив их остановиться в недоумении.

Несколько крупных камней, лежащих на одинаковом расстоянии друг от друга и заливаемых водой, привлекли внимание Иванчо и Хаджи Смиона, образуя случайный и опасный мост, по которому все же можно было перейти на ту сторону.

– Иди, Иванчо, – промолвил Хаджи Смион, в страхе глядя на воду.

Иванчо озирался в смущения и растерянности.

– Поставь ногу вот на этот камень, – продолжал Хаджи Смион, – потом вон на тот, что немножко заливает вода, потом прыгни на тот острый, потом перескочи как-нибудь вон туда, на синюю плиту, что криво стоит, а с нее – хоп на берег!.. Если оступишься – крикни… Я в Молдове похуже одну реку так вот переходил…

Но Иванчо не нуждался в уговорах Хаджи Смиона. Собравшись с духом, он стал на первый камень, потом на второй. Тогда Хаджи Смион принялся воодушевлять и ободрять его, но шум волн заглушил его голос.

На четвертом камне Иванчо остановился неподвижно: вода, бурля, заливала ему ноги. Он испугался, но, услыхав ободряющие возгласы приятеля, взял себя в руки и благополучно перепрыгнул на острый камень, на котором почти не было места, где встать. Только тут он понял, на какое опасное дело пошел, ибо один только Марко Королевич мог бы перепрыгнуть через мутную бездну, клокочущую меж двух камней перед ним. Оглушительный рев реки ошеломил его, заставил застыть в оцепенении. Ему показалось, что камень двинулся и плывет против течения. Он хотел вернуться назад, но было уже поздно. Вдруг он закачался, как пьяный, вообразив, что Хаджи Смион выдергивает камень у него из-под ног; он бросился на синюю плиту, но упал в волны, сбившие его с ног своим буйным напором. Между тем Хаджи Смион делал всяческие усилия, чтобы помочь своему бедному другу: кричал, махал руками, отчаянно прыгал, кинул ему свой фес, чтобы тот за него ухватился, и ругательски ругал строителей дрянного моста.

Иванчо еле вылез на берег, промокший до нитки, без феса, без обуви. С рукавов и брюк его, журча, текли мутные ручьи. А в это время Хаджи Смион, решив, что в данный момент благоразумней отложить купанье, пошел искать ниже броду. Напрасно Иванчо выразительно махал ему рукой: иди, мол, тем же путем. Он нашел более удобный переход.

– Хорошо, что ты вылез, – сказал он, снова сойдясь с Иванчо. – Я бы тоже за тобой перешел, ежели бы ты меня не удержал.

– Как? Я? – воскликнул Иванчо со злобой.

– Ну да. Ведь ты махал мне рукой, что перейти нельзя. Но где же твой фес? Тю! И мой тоже пропал! – воскликнул Хаджи Смион, тронув свою голову.

Между тем Иванчо отряхивался, чертыхаясь.

– Хорошо, что я тебя подбодрил. Мне ведь такие широкие реки в Молдове переходить случалось – страшное дело! Это все пустяки… А вот каково в море тонуть? – продолжал сострадательный Хаджи Смион утешать приятеля, взбираясь вместе с ним вверх по откосу.

Иванчо только пыхтел, напрягая все силы, чтобы идти вперед, так как мокрая одежда стесняла его движения.

Хаджи Смион часто оборачивался назад, чтоб убедиться, что их никто не видит. Они спешили, хватаясь за крепкие корни и бурьян, а иногда продвигаясь вперед даже ползком.

В одном месте, на большой крутизне, оба вдруг поскользнулись и невольно протянули руки, чтоб уцепиться за какое-то зеленоватое корневище. Хаджи Смион ухватился за спасительный предмет, опередив своего спутника, но тотчас в ужасе отпрянул назад: это был хвост змеи. Увидев помертвелое лицо онемевшего от страха приятеля, Иванчо подошел ближе, схватил камень и ударил свернувшуюся кольцом змею по голове. Змея стала отвратительно корчиться и, наконец, застыла. Только хвост ее продолжал шевелиться. Хаджи Смион тотчас снял один башмак и бесстрашно хватил им по воинственному хвосту. Потом торжествующе поглядел на друга:

– Я ее прикончил… Хорошо, что не ты за нее схватился. Перепугался бы.

Наконец они дотащились до входа в пещеру, которая должна была служить им убежищем. Вход шириной в два локтя вел во внутреннее помещение довольно правильной формы, похожее на настоящую пещеру со сводом; пол был покрыт следами пребывания коз. Беглецы юркнули внутрь и только тут перевели дух после трудного, полного опасностей путешествия.

XVIII. Дворец Мунчо

Хаджи Смион забился в глубь пещеры, а Иванчо остался у входа, чтобы погреться в косых лучах заходящего солнца. Хаджи Смион из глубины указывал приятелю, куда смотреть, и время от времени осведомлялся, не видит ли тот кого – скажем, онбаши или…

Иванчо отвечал, что никого не видно. Он был мрачен.

– Скажи по правде, Иванчо: не ты сочинил прокламацию?

– Нет, нет, не бойся, брат!

– Мы не пострадаем?

– Нет.

– Так зачем же мы сюда убежали? – спросил Хаджи Смион.

Иванчо кинул на приятеля меланхолический взгляд.

– Мы мученики за народ, – тихо промолвил он.

Хаджи Смион поглядел на него с удивлением.

– Что ж, и ночевать здесь будем?

– По-моему, надо ночевать здесь, – ответил Иванчо.

– А зверей нет?

– Зверей нет, – ответил Иванчо.

Некоторое время оба молчали.

– Нет, нет, зверей нету. Могут прийти медведи, но только ночью… Будь я сочинитель, как ты, – бормотал Хаджи Смион, думая о другом и оглядывая свод над своей головой, – я бы описал всю эту историю… Мы с тобой теперь, как Геновева с младенцем {88}88
  …как Геновева с младенцем – действующие лица популярной в Болгарии в 60—70-е гг. драмы «Многострадальная Геновева» сербского писателя Владимира Йовановича.


[Закрыть]в пещере, помнишь?..

Иванчо не ответил. Он к чему-то внимательно прислушивался.

– Ты что-нибудь слышишь? – спросил Хаджи Смион.

Иванчо сделал ему знак молчать. Оба затаили дыхание.

Послышался шум осыпающегося песка. Как будто кто-то с огромным трудом карабкался по обрыву, видимо, направляясь к пещере. С каждым мгновением шуршание песка слышалось все ближе. Кто бы это мог быть? Двое беглецов боялись выглянуть. Сердца у них страшно бились, глаза были прикованы к входу. Вдруг раздалось нечеловеческое мычание, от которого волосы у них на голове встали дыбом. Песок и куски глины сыпались вниз с сильным шумом; слышался стук мелких камней. Конечно, все это производили чьи-то невидимые шаги. Вдруг опять послышался какой-то непонятный звук, безобразный глухой стон запертой скотины или лесного зверя, и снова – шорох сухого песка и стук камней, быстро скатывающихся вниз по обрыву.

– Сюда идут! – прошептал Хаджи Смион.

Мычание перешло в какое-то дьявольское пыхтение, а через некоторое время – в страшный хрип.

– Зверь! – воскликнул Хаджи Смион, прячась за спину Иванчо.

И тут Иванчо осенило вдохновение. Он решил испугать животное: широко открыв рот, страшно выпучив глаза, мучительно наморщив лоб, безобразно скривив нижнюю челюсть, он издал ужасный, нечеловеческий вопль, похожий одновременно на медвежий рев, ослиное пенье и волчий вой.

Застонала пещера, застонали окрестности.

Хаджи Смион был потрясен. Напрасно он отчаянно махал приятелю рукой, щипал его за локоть, колотил по спине, чтобы тот замолчал, а то онбаши услышит. Иванчо продолжал реветь; глаза его выкатились чуть не на лоб; лицо утратило образ человеческий… Горные долины стонали.

Хаджи Смион почувствовал себя раздавленным.

Вдруг что-то похожее на голову показалось у входа и заглянуло внутрь. Это была голова человека, но чудовищно страшная на вид. Смятое, зверообразное лицо с парой светящихся безумием глаз, свирепо вращающихся и выпученных, заканчивалось острой, перекошенной челюстью, чавкающей и пускающей слюну, наподобие жвачных животных. Нестриженые, свалявшиеся и косматые волосы длинными, скрученными седыми сосульками падали на шею и лицо. Вся голова напоминала чуму, как она рисуется пугливому детскому воображению.

– Юродивый! – воскликнул Иванчо.

– Мунчо! – воскликнул Хаджи Смион.

Юродивый стоял у входа, ухмыляясь и разглядывая гостей. Они не знали, что эта заброшенная пещера с некоторых пор служила местом отдыха для дурачка, который каждый день приходил сюда из монастыря поспать в холодке послеполуденной порой.

– Ах, черт бы тебя побрал, Мунчо! Что ты наделал! – промолвил Хаджи Смион, кисло улыбаясь: с ним, помимо его воли, случилось происшествие, о котором он ни в коем случае не хотел сообщать Иванчо Йоте.

Он ведь такой болтун, этот Йота!

– Он побьет! – проревел Мунчо, плетясь по направлению к ним.

Иванчо испуганно взглянул на Мунчо.

– Это блаженный. Что его бояться? – заметил Хаджи Смион.

– А если он нас выдаст?

– Ты прав. Может, это шпион, – сказал Хаджи Смион, призадумавшись.

Но Мунчо ни на что не обращал внимания. Теперь он окончательно вступил в свой дворец, бесцеремонно занятый незваными пришельцами, впрочем дружественными. Эта непринужденность поведения Мунчо вернула ему доверие беглецов.

– Не станет он предавать нас; ведь он – блаженный! – промолвил Хаджи Смион, глядя с любопытством на Мунчо, который, выпучив глаза, хрустел пальцами и мотал головой.

– Черт бы тебя побрал, Мунчо! Что ты наделал! – повторял про себя Хаджи Смион с кислой улыбкой.

Иванчо Йота тоже успокоился. Он даже принялся с любопытством рассматривать зверя, заставившего его издать страшный богатырский клич, способности к которому Иванчо не подозревал в себе и сам удивлялся ей.

Со своей стороны Мунчо глядел на них дружелюбно. Он чавкал, вращал глазами, вертел головой и улыбался гостям, радуясь, что они оказали ему честь своим посещением.

Вдруг Иванчо пришла в голову мысль отправить Мунчо послом к отцу игумену с просьбой снабдить их шапками, обувью и хлебом и тайно известить обо всем их домашних. Хаджи Смион одобрил этот план.

– Он меня побьет! – заревел Мунчо, услышав имя о. Амвросия.

– Никто тебя не тронет, Мунчо, – сказал Хаджи Смион, подавая Иванчо кусок бумаги и огрызок карандаша.

– Напиши ты. Я весь в грязи. Фу, свинство какое! – промолвил Иванчо с жалким выражением лица.

– Нет, нет, ты напиши, как в писании. Отец Амвросий – русский и читает только по-русски. Я в Молдове только слышал, как говорят по-русски, а писать не умею, – ответил Хаджи Смион.

Иванчо не без гордости кивнул в знак согласия. Написав по-русски письмо, он прочел его вслух приятелю, ища взглядом его одобрения.

– Правильно, – сказал Хаджи Смион.

Но понимая, что ежели такое письмо, к тому же написанное по-русски, попадет в руки властей, тогда дело – дрянь, он поставил свою подпись ниже подписи Иванчо (полное имя и прозвание Хаджи Смиона были: Хаджи Смион Хаджи Кунин Кондрачиоглу, но он имел обыкновение подписываться сокращенно: Х.Смiон К.).

Вот что содержало в себе это письмо и какую оно имело форму:

«Пречестнiй отче Амвросiй, благословi! По прiчiне агарянского гоненiя и прочiя, скрылiсь мы в пещере Белого яра, находящейся (где – о том известно вашей святостi), и молiм вас умiльно и сердцеоткровенно, постарайтесь об избавленii нашем и препошлiте с богоугодным человеком Мунчо (iже прiходящiй сюда), да прiнесет нам вечером под укрытiем мрака пару обувi, i хлеба, i два феса (а буде не iмеете, препосылайте две шапкi, сiречь меховые) i iзвествуйте в домы нашi, что мы жiвы и здравы, i пусть онi за нас не страшатся, iбо невинность наша есть i прочiя.

Узнайте, яко велiкую опасность мы претерпехом от кораблекрушенiя i змея проклятого и прочiя напасти, но вашiмi молiтвамi победа даровалась нам.

Благословите.

Вашi покорные чада

Иоанн Иотов

Х.Смiон К.

(Секретно)».

Потом они обратились к Мунчо, чтобы вручить ему это важное послание.

– Он побьет! – опять промычал тот, мотая головой и тараща глаза на письмо.

Наконец Мунчо согласился отнести письмо, после того как ему сказали, что оно содержит просьбу к игумену не бить его.

Дурачок вышел из своего дворца, и два приятеля остались одни в ожидании.

XIX. Помощник учителя Мироновский

Помощнику учителя Мироновскому было всего двадцать пять лет. Он был сухощав, скромен и очень застенчив. Говорили, что при виде молодой женщины он спотыкался, и особенно часто это случалось с ним, когда он проходил мимо ворот чорбаджи Иеронима, где весь день глазели на прохожих бойкие хозяйские дочки. Только однажды обменялся он несколькими словами со старшей из них. Это было так. Когда он проходил мимо, она с ним вежливо поздоровалась:

– Добрый день, господин Мироновский!

– Добрый день, сударыня! – ответил он, вспыхнув, и поспешно прошел мимо.

Но, несмотря на застенчивость, помощник учителя Мироновский одевался очень тщательно, каждый субботний вечер сажал свой фес на колодку, по воскресеньям утром, перед тем как идти в церковь, брился, чтобы лицо выглядело свежим, по праздникам надевал новые суконные брюки со складкой (ради этой складки он клал их на целую неделю под большой сундук), каждый вечер начищал свою обувь, усиленно пил бузу, чтобы пополнеть, и регулярно посещал видных граждан города – из политических соображений. Больше всего почтения он оказывал чорбаджи Карагьозоолу.

– Как себя чувствуете, учитель? – благосклонно спрашивал его чорбаджия.

– Отлично, благодарю вас, – отвечал помощник учителя, любезно улыбаясь.

– Как ребятишки себя ведут? Слушаются вас?

– Отлично, благодарю вас.

– А как мой бездельник Гого? Уже читает? Есть у него способности?

– Отличные, благодарю вас.

В праздничные дни помощник учителя водил школьников по домам видных граждан – поздравлять со светлым праздником и славить его песнями. Остановившись посреди двора, он громко запевал с ребятами песню, которую сам сочинил на этот случай. И знатные люди любили его, во-первых, за это, а во-вторых, потому, что он всегда вставал перед ними, и если при этом курил, то тотчас прятал папиросу в карман.

Помощник учителя был человек молчаливый и умел хранить тайну; поэтому учитель Гатю ему одному доверял бунтовщические письма и газеты, которые получал из Бухареста. Помощник учителя Мироновский не читал их никому, кроме госпожи Соломонии, но по секрету, а она по секрету сообщала об этом госпоже Евлампии, а госпожа Евлампия под еще большим секретом сообщала госпоже Евгении Полидоре, а та под величайшим секретом сообщала обо всем своим светским родственникам, – а те уже говорили по секрету чорбаджиям, что необходимо избавиться от главного учителя, находящегося в тайных сношениях с бухарестским комитетом.

Придя в школу, помощник учителя поспешил спрятать опасные документы. Сперва он перенес их с книжной полки в нижний ящик шкафа, а из шкафа – под кушетку, но, не успокоившись на этом, вынул и спрятал под лестницей, а оттуда вынес в бурьян на огороде; но этим дело не кончилось: он перелез через кладбищенскую ограду и засунул их за иконостас в дощатой гробнице чорбаджи Арменко. На этом основании Мирончо впоследствии говорил, и очень остроумно, что чорбаджи Арменко при жизни предавал патриотов, а после смерти выручает их.

Возвращаясь с кладбища, Мироновский увидел о. Ставри, направляющегося ему навстречу.