Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Иван Вазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

БЕЛИМЕЛЕЦ

(Из жизни разбойника)

Село Бели-Мел стоит на голом холме, примерно в часе ходьбы к северу от Чипровцев, в бывшей Берковской округе. Южную часть его пересекает река Огоста, берущая свое начало неподалеку, в Стара-планине, как раз на склонах Браткова-верха. Как мы уже сказали, холм, на котором стоит село Бели-Мел, совершенно гол; так же гола и его северная окрестность. Более привлекателен вид на юг. Волнистые предгорья и отроги Стара-планины покрыты по большей части густыми зелеными пущами-заповедищами, как их называют жители Берковской округи; небольшие зеленые долины, прохладные ущелья, густые леса, веселые речки и ручьи оживляют этот горный край, богатый вином, малиной и мрамором… Для туриста, поэта, любителя природы, особенно болгарской природы, нет ничего приятнее поездки верхом по дивному безлюдью этого лабиринта красоты и благодати божьей! То окажешься в каком-нибудь глухом лесу, предлагающем тебе лишь узенькую тропинку, менее шага в ширину, и населенном гайдуцкими преданиями – в турецкие времена этот дикий край славился своими гайдуками; то попадешь в очаровательную живописную долину, прямо аркадскую идиллию {140}140
  …попадешь в… Аркадскую идиллию. – Имеется в виду Аркадия в древней Греции, прославленная в литературе как идиллическая страна чарующих пейзажей и счастливой жизни на лоне природы ее обитателей – пастухов.


[Закрыть]; то, переехав ручей, опять углубишься в густой лес, где приходится, бросив поводья, обеими руками разводить повисшие ветви, чтобы можно было свободно поднять голову; или остановишься послушать соловьев, гремящих на весь лес, веселя глухое безлюдье; то блеснет перед тобой шумная Огоста, и ты едешь восхищенный вдоль извилистых берегов ее, пока над зелеными верхушками не мелькнет, словно какая-нибудь альпийская вилла, маленький уединенный монастырь, который приветливо глядит на тебя, приглашая в свои гостеприимные недра – понаслаждаться полчаса царящим в его стенах безмятежным покоем.

Это – Чипровский монастырь святого Ивана Рильского. Ты входишь. Тебя встречает почтенный старец игумен; после первых приветствий он торопится ввести тебя в церковку, где нужно, перекрестившись, опустить на пангарь свою лепту; потом он с благоговейным усердием покажет тебе кое-какие иконы с выколотыми глазами, пояснив, что это богохульство совершил в сербско-турецкую войну страшный Пашаджик [31]31
  Высокопоставленный турок из Берковицы, вставший в 1876 г., во время сербской войны, во главе банды башибузуков и опустошивший Чипровский монастырь. (Прим. автора)


[Закрыть]; после этого он выведет тебя из церкви и покажет комнатку вроде часовенки. Там у стены навалены человеческие головы (черепа), которые страшно глядят на тебя пустыми глазницами. Это – наши мученики, убитые в какой-то войне турок с австрийцами не то в прошлом, не то в позапрошлом веке; тут все черепа богобоязненных христиан, но некоторые принадлежали болгарским разбойникам, страшным удальцам-мстителям, павшим от турецкой пули и причисленным благочестивой братией монастыря к лику святых мучеников за веру… Вы думаете, что этим исчерпываются исторические реликвии святой обители? Нет, из монастыря старец ведет вас вниз, к маленькой поляне на берегу пенящейся Огосты; он рассказывает вам, что на этой полянке Кекеров [32]32
  Болгарин, майор румынской армии; во время сербско-турецкой войны отправился в Сербию, во главе отряда болгарских добровольцев перешел турецкую границу и проник до самого Чипровского монастыря, но при появлении значительных турецких сил был вынужден с отрядом отступить. (Прим. автора)


[Закрыть]установил свою пушку, чтоб охранять ведущую к монастырю теснину от турецкого войска; оттого ли, что пушка была плоха, или пушкарь не искусен, только при первом и единственном выстреле граната не перелетела реки, иными словами – упала в нескольких шагах от жерла орудия.

Тут старец со слезами на глазах сообщит о том, что последовало за отступлением Кекерова с его отрядом, и о тех ужасах, которых он, игумен, был свидетелем!.. Уши твои слушают старца, а глаза и душа в восхищении бродят по дивным окрестностям…

Само собою понятно, что совершать подобные прогулки, любоваться этими прекрасными уголками в горах Западной Болгарии турист получил возможность только после освобождения; раньше места эти представляли серьезную опасность для самостоятельного путешественника, рискнувшего отклониться от дороги в поисках уединения и свежей поэзии первобытной природы. В этих краях все время рыскали гайдуцкие дружины, нагоняя страх на каждого, кто рисковал ездить здесь по своим делам, будь то купец, мещанин или кто другой. Спешу добавить, что разбойники эти были не турки: турецкие находились в городах, в своих домах и под защитой турецкой власти. А те, что искали убежища в лесной чаще и горном безлюдии, были болгары. Этот уголок Болгарии был, можно сказать, последним убежищем этих лесных пташек.

* * *

Но вернемся в Бели-Мел.

В августе 1862 года такая лесная пташка, разбойник из четы Минчо-воеводы, белимелец Славчо, или, как его звали, просто «Белимелец», попал в руки турецких запти {141}141
  Запти (турец.) – полицейский, жандарм.


[Закрыть]. Как указывает самое прозванье, он был из Бели-Мела. До того как покинуть село, свой дом и уйти в горы, Славчо был мирным трудолюбивым виноградарем и никому в голову не могло прийти, что этот смирный белимелец кончит тем, что уйдет в гайдуки. Но судьба играет человеком.

Как-то раз, поспорив с одним родственником из-за какого-то участка пущи, Славчо схватился с ним и, сам не зная как, пырнул его ножом… Скрывшись после этого, он сошелся с дружиной Минчо-воеводы, которая уже несколько лет свирепствовала к тех краях. Много зла, много грабежей и убийств было на совести ее удальцов, остававшихся неуловимыми. За месяц перед тем они ограбили почту, везшую из Видина в Софию около ста тысяч грошей казенных денег; трое конвойных были убиты. Но после этой удачи для дружины настали тяжелые дин. Во все стороны были посланы сильные воинские отряды. Накануне описываемых ниже событий ее застигли врасплох близ Влашко-села; троих убили, двоих – в том числе Славчо – взяли в плен, остальные разбежались. Один из пленных, тяжело раненный, умер от побоев, при помощи которых преследователям удалось вырвать показание о том, где зарыта казна: ее закопали где-то вблизи Бели-Мела. Но где именно, этого умирающий сказать не успел.

Ужас объял село при виде десятка запти с ружьями, направленными в спину Славчо, который шел впереди со связанными за спиной руками.

Это было в самом конце августа. Горячий пот, смешиваясь со струйками крови, обливал крепкую шею и обожженное солнцем крупное лицо разбойника. Славчо был великан, каких нередко вскармливал этот край: жилистые руки его, заведенные назад и раз десять скрученные веревкой, обладали как будто сокрушительной силой Самсоновой десницы. Казалось, развяжи их, и он одним махом уложит весь конвой… Вскоре выяснилось, что, пока его вели, он дважды пытался разорвать веревку, но – безуспешно. Кровавые раны на затылке были следами этих попыток: их наносили ему тупой стороной ятаганов всякий раз, как он пытался высвободить локти из веревки и шею из петли. Теперь, убедившись, что все усилия напрасны, он покорился судьбе и послушно шел перед запти, не произнося ни слова и не прося пощады, хотя турки без всякой причины и цели продолжали наносить ему свирепые удары.

Самым кровожадным среди них был Ахмед-ага, онбаши. При входе в село он крикнул:

– Вот оно, волчье логово! Мы его разрушим дотла, чтоб другим неповадно было…

Правда, эту угрозу Ахмед-аги не надо было понимать буквально, но она означала, что в селе, как обычно в таких случаях, начнутся убийства, грабежи, насилия, всякие ужасы.

Улицы опустели.

Когда конвой с арестованным проходил мимо одного плетня, из калитки выскочила простоволосая женщина и душераздирающе завопила:

– Славчо! Славчо!

Славчо обернулся в ее сторону (это была его жена), посмотрел на нее равнодушно и опять опустил глаза.

Жена продолжала кричать и причитать позади:

– Славчо! Славчо!

Тогда он обернулся и строго сказал ей:

– Молчи, Вылкана!

Вылкана шла за ним; она была как помешанная.

Один запти нагнулся, набрал камней и стал, ругаясь, бросать в нее, как в собаку.

Тогда она с отчаянными воплями убежала к себе во двор.

* * *

К вечеру запти, предводительствуемые Ахмед-агой, под предлогом поисков укрывшихся по домам разбойников и допроса домашних, учинили в селе неслыханный погром. Мы не станем рассказывать о всех их жестокостях и возмутительных делах.

Славчо был белимелец, и это обстоятельство давало им смелость и право вволю насытить свою зверскую мстительность, алчность и животную похоть в несчастном болгарском селе…

Так как было уже поздно и они устали от этой работы, Ахмед-ага решил не ходить в другое, менее надежное село, а переночевать здесь. Они рассчитывали тронуться в путь рано утром, чтобы в тот же день попасть в Берковицу. Дом чорбаджи Недю должен был стать приютом для турок и темницей для пленника. Единственное высокое здание во всем селе, он был обнесен каменной оградой, имел крепкие двери и запирался еще более крепкими замками. К тому же чорбаджи Недю был тогда целиком предан туркам и слыл кровопийцей христиан, каких можно было встретить лишь в те времена.

Ахмед-ага с запти расположились в самой просторной комнате, окна которой могли служить бойницами. Славчо заперли внизу, в подвале, окрутив его двойными путами и крепко заперев дверь снаружи. На лестнице поставили часового.

Ночь была ясная, но безлунная. Когда большинство турок захрапело, Ахмед-ага встал, сунул себе за пояс два пистолета и ятаган, взял маленький фонарь и вышел. Прошел через сени, где разгоралась жаровня, спустился вниз по лестнице, пнул ногой полузадремавшего запти, отпер подвал и вошел к пленнику. И оставшиеся наверху и часовой на лестнице знали, что Ахмед-ага, по своему обыкновению, пошел допрашивать разбойника в ночное время. Ахмед-ага был специалист по следственной части: жестокость его возрастала вместе с изобретательностью в истязаниях и пытках, которым он подвергал разбойников болгар, чтобы вырвать у них признания. На этот раз он никого не взял себе в помощники: очевидно, у него были свои соображения.

Славчо стоял, прислонясь к стене, с бессильно поникшей головой; он не мог ни поддерживать ее руками, которые были у него связаны за спиной, ни присесть, так как другой веревкой был привязан под мышки к столбу.

Он вздрогнул, открыл глаза и поглядел сперва удивленно, потом равнодушно. Наверно, понял, зачем пришел этот свирепый турок, но остался спокоен и опять вперил неподвижный взгляд в землю.

Только на лбу у него вдруг выступил пот. Ахмед-ага, с ятаганом в руке, подошел к Славчо и крикнул:

– Слушай, гяур!

Славчо поднял голову, разогнул свои одеревенелые, ослабевшие ноги. Выпрямившись, гигант оказался на три пяди выше низкорослого Ахмед-аги. Он касался головой потолка. Словно крупный зверь, он, даже крепко связанный, внушал страх своими размерами. Но Ахмед-ага знал: бояться нечего. Глаза его горели зловещим огнем, впиваясь в Славчо, безучастно смотревшего вниз.

– Теперь говори правду! – сказал Ахмед-ага.

Славчо поглядел на него и опять опустил глаза.

– Молчишь, паршивый пес? – сердито закричал турок. – Жаровня разгорается.

Зловещие слова «жаровня разгорается» способны были повергнуть в леденящий ужас даже железную душу. Славчо, как разбойнику, было лучше всех известно, для чего в таких случаях разжигают жаровню. Пот заструился по щекам его, но он молчал.

– Слушай меня! – приказал Ахмед-ага.

Славчо уставился на него.

– Говори, где видинская казна?

– Не знаю.

– Сейчас узнаешь… – сказал Ахмед-ага, ударив тупой стороной ятагана по связанной правой руке Славчо.

Удар был так силен, что ясно послышался сухой стук о локтевую кость. Славчо болезненно сморщился.

Ахмед-ага несколько раз повторял свои расспросы и угрозы, но безуспешно. Разбойник хранил упорное молчание о том, где зарыты деньги. Это привело турка в бешенство. Ему хотелось узнать без свидетелей, где то заветное место: наверно, где-нибудь недалеко.

Но Славчо не говорил, и Ахмед-ага увидел, что надо прибегнуть, по обыкновению, к пыткам. Но тогда придется позвать помощников, которые станут свидетелями неминуемой исповеди Славчо. Он кипел от ярости.

– Говори!

– Не знаю.

Несколько минут Ахмед-ага молчал, обдумывая, с каких истязаний начать.

Вдруг взгляд Славчо оживился, посветлел. Лицо его, до тех пор безжизненное и равнодушно-спокойное по отношению ко всему, что касалось его судьбы, приобрело энергичное выражение; какая-то роковая решимость внезапно овладела душой связанного пленника, и он смело устремил свой взгляд сверху прямо на турка. Тот с удовольствием заметил, что мертвенная апатия пленника вдруг исчезла; он подумал, что из страха перед пыткой Славчо решил заговорить.

Он не ошибся.

– Я знаю, где закопаны деньги, – промолвил Славчо.

– Ну, где?

Ахмед-ага вперил в пленника горящий любопытством и ненасытной алчностью взгляд.

– Мы их тут неподалеку закопали…

– Тут? Около Бели-Мела? Это мы уж знаем от того пса, что вечером околел. Расскажи подробней, где!

Славчо не ответил.

– Ну!

– Что?

– Все по порядку, И запомни: станешь врать, шкуру спущу! – сказал Ахмед-ага.

Славчо не ответил.

– Почему замолчал?

– Как же рассказывать-то, коли ты здешних мест не знаешь? Словами не объяснишь.

– Как называется это место?

– Синий берег.

– Где это? Я никакого «Синего берега» не знаю…

– У речки, над камнем над одним.

Ахмед-ага задумался. Лицо его выражало сильное волнение. Очевидно, надежда прибрать к рукам добрую половину денег не давала ему покоя, кружила голову. Но как быть? Самому ему никогда не найти ни Синего берега, ни какого-то там камня по невнятным указаниям разбойника… А заставить пленника, чтобы он сейчас, среди ночи, сам проводил Ахмед-агу к Синему берегу, – турок и мысли такой не допускал… Завтра это можно будет сделать без всякого риска, да какой прок? Чем больше он думал, тем сильней росло его нетерпение скорей стать первым владельцем тайны. Представился единственный случай разбогатеть, обеспечить себе спокойную старость – и, на тебе, это проклятое затруднение!.. Он боялся, что ночь минует, драгоценные ночные часы пройдут и он не успеет ничего сделать!

Славчо, видимо, понял, что угнетает турка.

– Давай отведу! – промолвил он.

Турок метнул на него удивленный взгляд и презрительно засмеялся:

– Ишь ты, лопоухий гяур, хитрый какой.

Славчо промолчал.

– Думаешь, я так глуп, что пущу волка в лес? Нет, брат, шалишь. Ахмед-ага – стреляный воробей.

Ахмед-ага был стреляный воробей, это правда; но без непосредственного участия разбойника не имел никакой возможности нынче же ночью овладеть кладом. Как же быть? В глазах его снова вспыхнула ярость; грозно сверкая, они вперились в разбойника.

– Разве вот жена моя покажет тебе место, – вдруг произнес Славчо, как будто эта мысль неожиданно пришла ему в голову.

– Твоя жена? Она знает?

– Нет.

– Так как же она может?

– Я ей растолкую – она пойдет и покажет.

– Нынче ночью?

– Нынче ночью. Позовите ее…

Подумав, Ахмед-ага бросил на него подозрительный взгляд.

– Почему жена?.. А мужику, кому-нибудь из крестьян, кого я приведу, ты не можешь рассказать?

– Не хочу.

– Почему такое?

– Вы завтра меня в Софию погоните – вешать. Я хочу с женой в последний раз повидаться.

– А коли не позову?

– Другим ничего рассказывать не стану.

– А что жаровня готова, знаешь?

– Делай что хочешь.

На селе пропели вторые петухи.

– Ну и хитер же ты, гяуришка, – промолвил Ахмед-ага с притворным добродушием. – Ладно, так и быть.

Он вышел, растолкал храпевшего на лестнице запти и сказал ему:

– Ступай приведи сюда Славчову молодуху. Скажи: Славчо, мол, повидаться с ней желает.

– А коль она не захочет в такую пору? – спросил запти.

– Хватай за волосы и тащи силой, каналья! – рявкнул начальник.

Запти накинул на плечи накидку и ушел. В околотке залаяли было собаки; но вскоре все вокруг опять погрузилось в молчание.

* * *

Через четверть часа во двор к Недю вошли две тени, и большие новые ворота захлопнулись за ними. Это были запти со Славчовицей. Он тихо проводил ее вниз по лестнице и постучался в подвал. Дверь отворилась, запти впустил Славчовицу, а сам остался снаружи, на своем посту.

Славчо так и впился жадными, радостными глазами в жену.

– Здравствуй, Вылкана, – тихо промолвил он.

– Славчо, Славчо! Вот как свидеться пришлось!.. Господи боже, могло ли такое в голову прийти! – со слезами заговорила она, в тоске и отчаянии ломая руки.

– Не горюй, Вылкана. Все как надо.

– Зачем звал? – спросила она плача.

– Чтоб повидаться с тобой, женушка. Кто знает, может, в последний…

– Ох, муженек, муженек мой! – запричитала Вылкана.

– Как Владко?

– Владко здоров…

– Ну, а ты как живешь-можешь?

– Как же это поймали тебя, бедный мой? Будут теперь мучить тебя, злодеи, – бормотала Вылкана, не обращая внимания на турка.

Ахмед-ага понимал по-болгарски и не пропустил ни слова из интимного разговора супругов. Обозлившись, он подошел к ним:

– Ну, нечего балясы точить! Славчо, говори своей молодухе что хотел. Я не стану зря время терять, слушая ваши охи да вздохи…

– Пойди сюда, Вылкана, – тихо сказал Славчо, посветлев лицом.

Подойдя вплотную к мужу, Вылкана печально заглянула ему в глаза.

Он, пристально глядя в глаза жены, принялся что-то шептать ей.

Турок опять рассердился.

– Нечего скрытничать, гяур… Говори так, чтоб я слышал.

Он подошел и стал возле них.

– Слушай, жена, – начал Славчо тихо, слегка дрожащим голосом. – Ты знаешь, где Синий берег?

– Знаю, Славчо.

– Вот это дело, – с удовольствием заметил Ахмед-ага.

– Повыше Синего берега – большие камни… у которых мы в детстве играли, помнишь?

– Знаю я эти камни, Славчо… – ответила Вылкана, крайне удивленная его вопросами, не имевшими ничего общего с тем страшным положением, в котором они находились.

– Ты хорошо их помнишь, эти груды камней, да?

– Помню, Славчо.

– Отлично, превосходно, – вставил опять Ахмед-ага.

Вдруг турок отлетел на два шага, перекувырнулся и упал навзничь, затылком об пол. Внезапный шум падения сменился тишиной. Турок не шевелился. Кровь залила ему голову, стала впитываться в землю. Тонкой струйкой потекла изо рта.

Вылкана стояла окаменелая.

Славчо весь дрожал, пронзая жертву безумным взглядом… Разбойник улучил мгновенье, когда Ахмед-ага близко подошел к нему, и пнул его своей гигантской ногой в живот. Он вложил в этот удар всю мощь и проворство своих железных мускулов, всю ярость раздраженного зверя, все свое клокочущее озлобление, всю жажду мести, все отчаянье. Он так рассчитал силу удара, чтоб после него турок вскрикнуть не мог. От этого зависела его жизнь, его спасение. И турок не вскрикнул.

– Вылкана, возьми его нож и перережь веревки, – скомандовал Славчо жене.

Вылкана, очнувшись, тотчас вошла в свою роль. Она перерезала веревку, которой муж был притянут к столбу.

– Погоди: еще здесь, – сказала она и принялась резать другую веревку, которой были опутаны руки Славчо за спиной.

– Не нужно, – возразил он, и в тот же миг веревка, уступая его нечеловеческому усилию, затрещала и разорвалась.

Избавившись сразу от всех оков, Славчо бросился к трупу, снял с него пистолеты, сунул их себе за пояс, выхватил нож из дрожащих рук Вылканы, вонзил его в грудь турка и открыл дверь.

– Постой. Сперва я.

И выбежал на лестницу, чтоб расчистить путь. К счастью, запти, накрывшись накидкой, дремал. Услыхав поблизости торопливые шаги, он поднялся и крикнул:

– Это ты, Ахмед-ага?

Тогда Славчо наклонился с верхней ступени, где был в этот момент, хватил запти ятаганом по голове, одним ударом усыпив его на месте.

Ворота оказались запертыми. Ночь же стояла темная. Славчо остановился в нерешительности. Но после минутного колебания повел жену к хлеву; там он влез на его пологую крышу, подал жене руку, поднял ее к себе – и оба спрыгнули на улицу.

В это самое мгновенье раненый запти на лестнице не то крикнул, не то скатился вниз – только произвел какой-то шум и разбудил дворовых собак. Почуяв кровь, умные животные залаяли, и вскоре все село наполнилось зловещим собачьим лаем, а двор чорбаджи Недю – криками и суматохой запти.

* * *

Перед рассветом двое беглецов были уже далеко: на склонах Стара-планины, где-то возле Влашко-села. Славчо не оставил жену в Бели-Меле, хорошо зная, что она пострадала бы вместо него от мстительности турок. Ей ни в коем случае не удалось бы уверить их, что она не виновата в убийстве Ахмед-аги – ребенку было бы ясно, что не кто иной, как она, убила его, чтоб освободить мужа от веревок. Турки даже и раздумывать не стали бы над этим… Славчо с женой бежали без оглядки, движимые одним и тем же чувством, не размышляя о последствиях, какие могло повлечь за собой бегство Вылканы. Только на рассвете, присев отдохнуть на высокой горной луговине, защищенной с востока буковой рощей, вспомнили они о том, о чем забыли подумать: Вылкана встревожилась о ребенке и о доме. Она все бросила на произвол судьбы! У нее не было родных в Бели-Меле, на кого можно было бы рассчитывать в том смысле, что они возьмут к себе Владко и сохранят дом. После того как опасность миновала, эта новая угнетающая забота целиком овладела ее сознанием.

– А как же Владко? Как дом? – невольно вскрикнула она с болью в сердце.

– Черт с ним, с домом! – проворчал Славчо, поправляя на ноге обмотку.

– Ты не ходил за скотиной, Славчо, так тебе все нипочем… – возразила Вылкана. – Когда гайдук о доме заботился?

– У меня только по Владко душа болит. А дом – пропади он пропадом!

Славчо, нахмурившись, стал зорко всматриваться в буковую рощу, словно стараясь что-то там разглядеть.

– Да и я о Владко говорю… – сказала Вылкана. – Кто теперь за ним присмотрит, за бедненьким?.. Убьют они его… Что же нам делать, Славчо?

– Что делать? Идти дальше!

– Дальше, дальше, господи боже!.. А Владко-то как же? – простонала она, но строгий взгляд Славчо остановил ее.

Видимо, Славчо имел причину быть строгим, или его тревожило какое-нибудь дурное предчувствие.

Близилось утро. На востоке занималась заря. Утренний ветерок пробежал по веткам буков. Отдаленные шумы пробуждающейся природы донеслись и сюда; жизнь дала почувствовать свое первое трепетание… Со стороны Влашко-села послышалось пенье петухов, – их хриплое кукареканье разогнало дремоту сонного воздуха. Над головой беглецов зашелестели ветки; сквозь листву пропорхнула какая-то птичка и пристроилась где-то тут же, чтобы дождаться первых лучей восхода.

Некоторое время Славчо и Вылкана молчали. В голове у них роились печальные мысли… Беглецов окружала полная неизвестность. День застал их в горах, раздетых, голодных, беззащитных, преследуемых… Вылкана горько вздыхала: душа ее была полна думой о Владко, глаза – слезами. Мучительной, немыслимой была для нее разлука с милым маленьким сыном; но мужу она не могла пожаловаться; его лицо тоже было мрачно: наверно, те же, а то и еще более тяжелые мысли не давали покоя. Почему он такой настороженный? Или его еще не покинул страх перед турками?

– Что это ты все прислушиваешься да всматриваешься, Славчо? – спросила она.

Славчо на самом деле все время прислушивался; с лица у него не сходило выражение озабоченности; напротив, по мере приближения дня эта озабоченность росла. Гайдуцкая жизнь выработала в нем привычку держать ухо востро; он мог весь обращаться в слух, и до него достигал малейший шум в окрестности; его чувствительная барабанная перепонка воспринимала самый ничтожный шорох или другой неопределенный, невнятный звук и тотчас распознавала, чем он вызван и откуда исходит. Видимо, и на этот раз Славчо уловил такой звук, сильно его беспокоивший.

Он сделал жене знак молчать, а сам встал и начал опять вслушиваться.

– Листья шелестят от ветра, – заметила Вылкана, чтоб успокоить мужа и самое себя, так как в самом деле слышала только шелест ветвей или думала, что слышит только его.

– Нет, шаги, – прошептал Славчо.

– Шаги? Какие шаги?

Она тоже встала и начала прислушиваться… Новое дуновение ветра сделало разные шумы в воздухе и в долинах более ясными.

– Кажется, правда: кто-то идет.

– И не один… – добавил Славчо.

– Кто б это мог быть, Славчо? – тревожно спросила Вылкана.

– Запти… Нас ищут… – ответил он, понизив голос.

* * *

Как известно, летнее утро приходит быстро, чуть не бегом. Через несколько минут беглецы увидели, что уже совсем рассвело и деревья вокруг пропускают сквозь свои черные сучья яркие проблески дневного света… Все предметы обрисовались отчетливо… Этот внезапный рассвет сделал положение беглецов чрезвычайно опасным, почти безвыходным.

Шум шагов становился все более заметным и устрашающим. Но голосов не было слышно: видимо, приближающиеся шли осторожно и старались не шуметь, чтоб самим лучше слышать.

По тем временам появление турецких запти в этом глухом горном краю Болгарии было для них не всегда безопасным; здешние поселяне, вместе с дикостью нравов, хранили еще дух свободы и независимости. Появление турецкой власти, подымая тревогу в селах, грозило ей самой неприятностями и даже бедой. Были такие лесные трущобы, где никогда не ступала нога запти – места, подчиненные его величеству султану лишь формально, тамошние жители не платили податей, так как никто не решался идти их взыскивать. Эти дикие темные углы были вроде страны албанских мирдитов. Запти – ибо Славчо не ошибся в своих догадках: это они двигались по его следу – поступили крайне опрометчиво, бросаясь в этот гайдуцкий край преследовать разбойника: здесь все было против них, они не знали местности и не могли рассчитывать на получение верных сведений и вообще на какое-либо содействие со стороны крестьян. Но столь дерзкое и неожиданное ночное убийство двух их товарищей привело их в бешенство, и они, откинув всякий страх и другие соображения, пустились вдогонку за убийцей или убийцами. Быть может, это пренебрежение опасностью имело и другую причину: страх ответственности перед начальством за бездействие после зверского убийства двух мусульман.

Как бы то ни было, в эту минуту Славчо с женой были в большой опасности, – им грозила почти неминуемая гибель. Как мы уже сказали, буковый лес там кончался, и оттуда вверх, вплоть до горных вершин, тянулось открытое пространство, которое надо было на крыльях перелететь, прежде чем из лесу выйдут турки. Так что Славчо и думать не мог о том, чтоб бежать вперед; нырнуть с женой в покрывающую крутой склон буковую рощу было тоже безрассудно: это значило бы самому лезть в ловушку, из которой выбраться целым и невредимым не было никакой надежды.

У Славчо оставалось всего несколько минут на размышление. Перед глазами его, словно голова медузы, возник кровавый, отвратительно-страшный призрак нового плена, с побоями, оковами, пыткой, виселицей. При этой ужасной мысли его охватила неистовая ярость – ее уже нельзя было назвать решимостью, – от которой у него волосы встали дыбом, а в глазах появилось выражение взбесившегося быка, готового лбом рушить стены. Исполин-разбойник стал как будто еще выше, и жилистые руки его судорожно вцепились в рукоять заткнутого за пояс ятагана… Он, видимо, решил встретить своих преследователей с обнаженным кинжалом, изрубить их на куски… Но это отчаянное решение мгновенно сменилось другим: вместо того чтоб выхватить ятаган, он подбежал к одному буку, с необычайной легкостью вскарабкался вверх по его гладкому толстому стволу и через мгновенье исчез в пышной зелени листвы. Вылкана бросилась за ним и остановилась у дерева.

Между тем запти продолжали молча, крадучись, продвигаться к опушке, откуда начиналось пастбище. В тот момент, когда Славчо взобрался на один из нижних сучьев, они очутились как раз под ним. Их было шестеро. С ними – крестьянин. Славчо узнал старосту. Припав к большому суку, служившему для него защитой, Славчо разрядил в запти оба пистолета.

Горные дебри потряс оглушительный грохот с раскатистыми отзвуками.

Когда дым рассеялся, Славчо посмотрел вниз. Один запти лежал на земле, хрипя в агонии. Вокруг никого. Сквозь листву было видно, как убегают его товарищи, прячась за деревьями от пуль невидимых врагов.

* * *

Прошло несколько месяцев. Три убийства, совершенные Белимельцем, наделав много шума, послужили для турецкой власти основанием связать и отправить в Софию почти половину мужского населения Бели-Мела – всех, на кого чорбаджи Недю указал, как на соучастников и чуть ли не прямых виновников зла. Но мало-помалу это событие стало забываться и впечатление от него сглаживаться. Село успокоилось. Про Славчо не было ни слуху ни духу. Полагали, что он ушел с женой в Сербию. Но потом стали носиться смутные слухи, будто он опять рыщет по тамошним лесам с какой-то новой четой, в которой состоит и Вылкана. Слух этот был довольно правдоподобен, так как из Бели-Мела вдруг исчезли два крестьянина, которых турки хотели отправить в Софию; они не возвращались и не давали о себе знать… Владко взяли к себе дальние родственники Вылканы, но за домом ее некому было смотреть; оттуда понемногу все растащили, и он стоял брошенный, пустой, заколоченный.

Весной слухи насчет Славчо стали еще более упорными. Некоторые даже видели, как он спускался по оврагам в село Помеждин, где у него было тайное пристанище; за неделю перед тем было сделано три выстрела в начальника сельской стражи, когда тот проходил по опушке Лесковского заповедника, и все были уверены, что стреляла Славчова дружина. Имя Славчо опять стало проникать в село, в дома, в разговоры; образ его снова ожил в душах белимельцев. К тайной радости, что их юнак жив и мстит врагам народа, примешивался невольный страх при мысли о том, что какой-нибудь новый Славчов подвиг может ввергнуть Бели-Мел в новые страдания.

– В горы портки свои унес, – сказал чорбаджи Недю. – Да скоро и с него шкуру спустим! Может, найдется охотник передать этому головорезу, чтоб он убирался подальше отсюда и оставил нас в покое?

Через несколько дней спустился вечером с гор овчар Найден; он принес чорбаджи Недю пулю с вырезанным на ней крестом и сказал:

– Поклон тебе от Славчо, дядя Недю. А чтоб ты поверил, что я от него, велел он передать тебе вот этот гостинец.

Недю растерянно посмотрел на Найдена, но пули не взял.

– Чего же ему нужно? На что мне эта пуля? – спросил он.

– А вот на что: он велит, чтоб ты к утру для его дружины двадцать пар опинцев {142}142
  Опинци – крестьянская обувь из сыромятной кожи.


[Закрыть]прислал, пол-оки пороху да оку табака. А на Ильин день готовь угощенье; он придет к тебе в гости, чтоб ты его попотчевал…

Чорбаджи Недю ощетинился.

– Это ты с таким поручением от разбойника пришел?

– Я не виноват, чорбаджи. Сам знаешь: в поле живем, скотину пасем. Не послушаться? Все наше добро в его руках. Что он велел, то и передаю. А там как знаешь…

– А пуля эта к чему?

– Не знаю, чорбаджи…

– Убить меня задумал?

– Не знаю, чорбаджи.

– И крест еще на ней поставил! – воскликнул Недю, взяв в руки пулю.

– Верно, и крест стоит, – подтвердил Найден.

– К чему это?

– Он целует крест божий; вроде клянется: ежели не исполнишь, что он тебе велит…

Недю сверкнул глазами.

– Ладно, передай ему мой ответ.

Он кинул пулю в Огосту, сунул небрежно руки в карманы и сказал овчару:

– Передай гайдуку Славчо поклон, Найден.

– Спасибо, чорбаджи.

– Передай ему поклон, – продолжал Недю, – и скажи, что опинцев и пороху у меня нету. Пойду в Берковицу, куплю. И табаку кипу.