Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Иван Вазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

Прекрасная женщина! Она никогда не отвечала ему грубым словом. Если он возвращался пьяный, что, впрочем, – к чести Хаджи Ахилла должно признать, – бывало только по понедельникам и средам, а также по воскресным дням, она предусмотрительно занимала удобную для обороны и даже вовсе недоступную позицию, следя за тем, чтобы между ними обоими находилась толстая стена, отделяющая кофейню от соседнего двора. Там она укрывалась до тех пор, пока у него не пройдет желание предъявлять ей свои привилегии мужа. Но если она не успевала это сделать, то покорно переносила грубую ругань и еще более грубые кулаки Хаджи Ахилла. Как и у него, у нее тоже была своя философия отношений между мужем и женой в общественной жизни и домашнем быту. У нее имелся достаточный опыт в супружеской области (я забыл сказать, что бабушка Ева была за Хаджи Ахиллом уже вторым браком). Покойный Митрофан, царство ему небесное, уже приучил ее безропотно переносить господство и кулаки мужа… У нее не было причин особенно горевать о своем Митрофане: он не был с нею ни особенно разговорчив – за исключением тех случаев, когда ее ругал, ни слишком щедр – кроме как на кулаки. Ей не было никаких оснований предпочитать его. Оба были хороши. Теперешний хоть бил ее не просто так, здорово живешь, и не из подлости, а ради принципа, в подкрепление евангельской истины.

– Эх, будь они неладны… Все одинаковые, – философски рассуждала почтенная бабушка Ева.

Но она любила мужа. Была ему предана. Помогала ему в кофейне, подавала огонь для трубок, варила кофе, пока он был занят бритьем, иногда вмешивалась в разговор гостей, – например, высказывая свое мнение по поводу какой-нибудь политической злобы дня.

– Пулион да Пулион… {127}127
  Пулион – искаженное «Наполеон».


[Закрыть]а глядишь, тоже царства лишился… Царем ли, кем хочешь будь, – у всех один конец… Произволение господне, – замечала глубокомысленно драгоценная половина Хаджи Ахилла.

Это было во время франко-прусской войны.

Или вдруг спрашивала:

– А дедушка Милхэм {128}128
  Милхэм… – искаженное «Вильгельм».


[Закрыть]этот – папист или болгарин?

Тут Хаджи Ахилл поворачивался, нахмурившись, к своей любознательной супруге и ворчал вполголоса:

– Упаси боже от плохой бритвы и неученой жены.

После этого внушительного замечания бабушка Ева сконфуженно отходила в сторону, мирясь с тем, что вопрос о национальности прусского короля остался невыясненным.

Единственно, чем Хаджи Ахилл мог обидеть, глубоко оскорбить свою чувствительную супругу, это – назвав ее не библейским именем, а второмужаткой (я забыл сказать, что сам он был женат на бабушке Еве вторым браком). Тут она вспыхивала от негодования, неожиданно раненое самолюбие вызывало яркую краску на ее лице, и она сердито кричала:

– Ишь спохватился: второмужатка… сам-то холостым пареньком под венец шел, что ли?.. Выдумал слово дурацкое – откуда взял только? Ошалелый,

Но Хаджи Ахилл взирал на поднявшуюся бурю со стоическим спокойствием, совершенно не собираясь выбрасывать это слово из своего словаря. Наоборот, он объяснял ей филологическое его значение, доказывая, что изобресть такое слово мог только тот, кто читал Писание.

– Ты, бабушка Ева, глупая женщина, Писания не читала… А я в Море и в Бухаресте был, девяносто девять народов видел… Видел храм Соломонов… Соломон был тоже ученый человек. Он семьсот второбрачниц имел… А у меня только одна, да я бы и ту ему отдал.

– Ты готов последние штаны этому проклятому Соломону отдать… чтоб ему пусто было. Когда ни придет, никогда за кофе не платит, – сердится бабушка Ева.

– Неученая женщина – что дерево неотесанное, – богословским тоном обличает Хаджи Ахилл свою гневную супругу, предоставляя ей и дальше погрязать в глубоком невежестве относительно Писания.

Хаджи Ахилл был очень дурного мнения о женщинах. Оттого ли, что он не слишком блаженствовал с первой своей супругой, или же оттого, что, как сын своего века, разделял общие предрассудки против женщин, он никогда не говорил доброго слова о прекрасном поле и самые едкие укоризны его всегда относились к последнему.

Нередко восклицал он, намекая на жену:

– Враги человеку домашние его!

Как-то раз один юноша спросил его:

– Дедушка Хаджи, ты умный, бывалый человек. Скажи, как надо выбирать жену.

Хаджи Ахилл кинул насмешливый взгляд на бабушку Еву, которая была при этом, и, посильней затянувшись своим чубуком, пустил в нее целый столб дыма, после чего ответил желающему жениться:

– Возьми ведерко воды, напусти туда змей, скорпионов и всяких гадов, у которых язык ядовит… Потом зажмурь глаза, сунь туда руку и хватай что попадется… Непременно на змею нарвешься, но моли бога, чтоб не гадюка была.

Услыхав это, бабушка Ева перекрестилась и промолвила:

– Совсем ошалел.

Но Хаджи Ахилл не рассердился на это замечание… Напротив, оно доставило ему большое удовольствие. Он понял, что сильно задел бабушку Еву, и самодовольно прошептал, не выпуская чубука изо рта:

– Ума палата, язык – бритва, хитрый змей!

Но Хаджи Ахилл искренно любил жену.

Несмотря на все насмешки, подшучивания и кулачные расправы, он знал, какую благотворную роль играет в жизни человека жена, какое огромное значение имеет она для его счастья, и, в противовес вышеприведенному оскорбительному сравнению, говорил иногда:

– Дом без жены да муж без монет – хуже нет!

Тут бабушка Ева приятно улыбалась и ласково заглядывала в глаза супругу, словно кошка, которую гладят по шелковой спинке.

Хаджи Ахилл обожал свою подругу и в критическую минуту доказал это.

Когда в 1877 году полчища башибузуков, ободренные близостью сулеймановых войск, напали на Сопот, Хаджи Ахиллу, как всем, пришлось бежать за Балканский хребет. Он бросил все: дом, бритвы, кофейники, картинную галерею, бесценный музей свой, даже булгарию, даже иерусалимский чубук! Только два предмета сохранил и унес он с собой за Балканские горы: свое копье и бабушку Еву!

Последние великие события – война, опустошения, освобождение – не застали Хаджи Ахилла врасплох. Они были им предвидены и не исторгли из уст его удивленных восклицаний, кроме философского «Божья воля!», которым он встречал безразлично все замечательные явления в своей жизни, как, например: спуск с лестницы в славном храме Святой Софии, получение пресловутой оплеухи в Море, приобретение в Сопоте сотни золотых грошей вместо сотни ударов кизиловыми прутьями и, наконец, освобождение Болгарии.

Впрочем, нет: появление и пребывание русских в Болгарии оказали на него бесспорное влияние.

Сближение с русскими побудило его сделать большой шаг вперед в области языковедения: он изучил русский язык. Да!

Проезжая недавно через Карлово, я почел непременным долгом посетить бывшего своего соседа и знакомца Хаджи Ахилла, который переехал в этот город. Я нашел его в новой кофейне.

Единственным, украшением последней были окна, оклеенные (удивительное совпадение) номерами покойных газет «Витоша» и «Басарет». Но посредине бумагу заменяли куски стекла – треугольные, круглые, полукруглые, многоугольные – словом, той формы, какую придал им каприз случая, и поддерживаемые искусно вырезанными краями бумаги, к которым они были приклеены. В углу стояло, вытянувшись, уцелевшее от кораблекрушения копье. Хаджи Ахилл опять был бедняк. Бабушка Ева разделяла с ним судьбу его. Достойная женщина! Когда я вошел, он, находясь в веселом настроении, удивлял кучку любопытных своими познаниями в русском языке.

– Ума палата, язык – бритва, хитрый змей!.. Я – человек ученый, дети… Читаю Писание, знаю русский язык… Русские называют женщину – марушкой, ракию – водкой, вместо «садитесь» говорят «наседайте», вместо «дай» – «давай», вместо «поедим» – «покушаем».

– Дедушка Хаджи, – прервал кто-то. – А как по-ихнему отрава?

– Зехир! [27]27
  Зехир – яд (турец.)


[Закрыть]– с невозмутимой серьезностью ответил Хаджи Ахилл.

Пловдив, 1881

Перевод Д. Горбова

КАНДИДАТ В «ХАМАМ»

I

– Ты меня ждешь?

– Я готов.

– Выпьем хоть по кружке пива…

– Ладно!

И приятели вошли в пивную Венети…

Старший из двух, господин Хрисантов, по рассеянности, нападавшей на него всякий раз, как он был чем-нибудь сильно озабочен, увидев перед собою благодушную, пухлую физиономию хозяина пивной, громко воскликнул:

– Гарсон!

Тот с удивлением посмотрел на посетителя, так нелюбезно к нему обратившегося, лениво перевел взгляд на слугу и промолвил:

– Спроси, чего нужно господам…

Скоро два друга, люди еще молодые, подняли пенящиеся кружки и чокнулись:

– В добрый час!

– За успех предприятия!

У крыльца их ждал извозчик.

Хрисантов с Ивановым вскочили в пролетку.

– На станцию!

Извозчик тронул, пролетка задребезжала по мостовой. Приятели спокойно, рассеянно глядели на лавчонки и магазины привокзальной улицы, вежливо кланяясь знакомым.

Когда они выехали в поле, в бледные лица их пахнуло прохладным ветерком. Природа раскрылась перед ними во всей своей красе и свежести. Широкая равнина, расстилающаяся до разветвленных предгорий Родоп, зеленела, радуя глаз своим нарядным убором. Миром, тихой радостью веяло от ясного простора, и друзья, упоенные ласковым дыханием весны, кажется, должны были забыть шумный и пыльный Пловдив с его интересами, треволнениями к политическими интригами, его полные гама площади и торговые ряды, лабиринт его улиц, более грязных и смрадных, чем пасквили господина К.

Увы! Эта дивная природа, это животворное и лучезарное апрельское солнце, эта чарующая панорама бескрайного пловдивского горизонта могли взволновать и растрогать кого угодно, только не наших двух путников. Все живое могло порадоваться, хоть мимолетно, красоте божьего мира; только кандидат в депутаты не был способен на это.

А Хрисантов как раз и был им. Спутник его, уже депутат, провожал его в Дермендере – село, где он пользовался влиянием. Там он должен был рекомендовать Хрисантова в кандидаты. Из Пловдива они выехали с таким видом, будто им просто вздумалось прокатиться до станции: в горячую пору предвыборной борьбы нельзя было выдавать истинную цель поездки. Теперь оба предавались важным размышлениям.

Пролетка спокойно и ровно катилась с холма на холм по сухой дороге, ведущей к Дермендере.

Внимание Хрисантова было устремлено к той возвышенности Родоп, где притаилось село. С сердечным трепетом смотрел он на белесый дымок, плывущий над селом, скрывавшим часть его будущей судьбы. Никогда еще не испытывал он такого рода волнений, и эти скромные, мирные деревушки, так приветливо маячащие на склонах Родоп, вызывали в нем тысячи мыслей и страхов. В его воображении мелькал то какой-нибудь кмет {130}130
  Кмет – городской голова; председатель сельского общинного совета.


[Закрыть]с хитрой, угрюмой физиономией и щетинистыми усами; то какой-нибудь одичалый поп в потертой камилавке, с нечесаной грязной бородой; то какой-нибудь сельский учителишка в грубошерстной пиджачной паре, вся библиотека которого состоит из нескольких засаленных конторских книг, нескольких пыльных номеров царьградского «Века» да прошлогоднего номера пловдивской газеты… Мысль об этих важных сейчас для него персонах приводила его в смущение, и он ломал себе голову, как ему с ними держаться, чтобы снискать их симпатию и – увы – благоволение! Прошлую ночь ему приснилось, что он борется со священником из села М., куда они тоже должны заглянуть; священника этого он ни разу в жизни не видал; он проснулся весь в поту: ему привиделось, будто этот поп – свирепый американец в камилавке, обитой спереди желтой жестью, на которой вырезаны слова: «Изыди от меня, сатана!» И Хрисантов прямо с содроганием представил себе, как ему в силу горькой необходимости придется ласково пожать руку этого американца и говорить ему любезности.

Он невольно поморщился.

Вдруг на порядочном расстоянии от них показался всадник.

Иванов привстал, вгляделся и промолвил:

– Это, должно быть, кмет из Дермендере. Надо расспросить, как там дела.

Хрисантов в волнении тоже посмотрел на встречного. В невыразимой душевной тревоге он поправил свой галстук, положил правую ногу на левую и стал ждать.

Всадник приближался.

Хрисантов не сводил с него глаз.

Когда крестьянин подъехал ближе, Иванов сказал:

– Это не кмет!

Хрисантов вздохнул с облегчением.

Всадник оказался молодым парнем – почти совсем мальчишкой – с белесыми волосами и бровями и еле пробивающимися усиками; выражение лица у него было кроткое, веселое, и это расположило к нему Хрисантова.

– Порядочный малый, по-видимому, – промолвил он, готовясь приветливо поздороваться.

– Побеседуем, – сказал Иванов и, остановив извозчика, обратился к симпатичному избирателю:

– Добрый день, приятель!

– Пошли боже, господин, – ответил крестьянин, осаживая коня.

– Что у вас новенького? – продолжал Иванов, окинув его взглядом.

– Все как надо. Вот в город еду. А ваша милость?

– А мы к вам в село.

– Славно, славно.

– Что там у вас новенького? – повторил свой вопрос Иванов.

– Все по-хорошему; чему же быть?

Иванов глубокомысленно потрогал свою бороду. Он соображал, как бы свернуть разговор на выборы, выведать настроения крестьян. Дело довольно тонкое. Чтобы внушить крестьянину доверие, нужно прикинуться незаинтересованным, доброжелательно-безразличным. Вечно обманываемый крестьянин привык во всем сомневаться; беспощадно околпачиваемый всякими политическими аферистами, которых так много напоследок развелось в нашем обществе, он предпочитает скрывать свои мысли. А в случае нужды и соврать. Вот почему Иванов только после долгих подходов и расспросов о посевах, о дороговизне, о погоде, о том о сем, сказал ему:

– А кого надумали в депутаты?

Лицо крестьянина, до тех пор веселое и благодушное, сразу стало серьезным. Он поглядел на Иванова, на Хрисантова, у которого сильно забилось сердце, потом сплюнул и погладил лошадь по гриве. Он как будто хорошенько не понял, что сказал Иванов. Именно так и подумали оба путника; Иванов уже собирался пояснить свой вопрос, как молодой крестьянин заговорил:

– Депутатом… не столковались еще, кого выбирать будем.

– А все-таки – как думаете? Есть ведь небось кто-нибудь на примете… А?

– Думать-то думаем… известное дело… да как тебе сказать? Сами не знаем… Один приедет: выбирайте, говорит, того, другой – другого, третий – третьего… Думаем, конечно, как не думать… Да все никак в толк не возьмем!

Было ясно: крестьянин говорить опасается.

– Кмет ваш на селе сейчас?

– На селе; я помощник его.

– А, тем лучше! Я хотел с вами поговорить… Ты ведь скоро вернешься? Так вот, как вернешься, потолкуйте с кметом, с батюшкой и с учителем, – решите, кого вам выбирать. Я вам как друг советую – ведь ты меня знаешь?.. – смотрите в оба, выбирайте своим депутатом человека, который блюдет ваши интересы и знает ваши нужды, а не такого, что норовит на депутатстве нажиться, увеличить свои доходы. Вам нужен человек почтенный: и я нарочно приехал, чтобы рекомендовать вам такого…

Тут Иванов невольно запнулся, так как Хрисантов сильно ущипнул его за локоть, поняв, что он его сейчас назовет. Вняв предупреждению, он продолжал:

– …нарочно, чтоб рекомендовать вам в кандидаты… человека почтенного, такого, чье имя сделает вам честь…

– Это как есть: нам нужен человек почтенный… – ответил крестьянин, вскидывая свои серые глазки на Хрисантова. Видно, догадался, черт…

Хрисантов покраснел и с величайшим смирением потупил взор…

– Ну, пока. В час добрый! Помни, что я тебе сказал…

– С богом, – ответил крестьянин и резко тронул коня, не заметив грациозного приветствия Хрисантова, махавшего ему шляпой.

II

Экипаж опять покатил меж зеленых всходов ячменя.

– Эти деревенские – прекрасный народ, – заговорил Хрисантов. – Особенно нравится мне их простодушие… Да, за исключением некоторых деревенских попов, – прибавил он, вспомнив приснившегося американца.

– Прекрасные люди, но с ними нужно обращаться умело и решительно. Прежде всего нужно завоевать их симпатии, объяснить им, чего они могут от тебя ждать и как ты будешь действовать…

– Разумеется, все это надо им рассказать, Я изложу им свои политические взгляды и линию поведения в палате; скажу, что буду считать своей священной обязанностью во всех случаях защищать интересы страны и стремиться к осуществлению народного идеала…

Иванов с улыбкой перебил его:

– Вкратце… Но продолжай!.. Чем еще рассчитываешь ты зарекомендовать себя населению?

– Больше ничем. В том, что я сказал, содержатся все остальные задачи порядочного депутата. По-моему, этого довольно…

Иванов громко расхохотался.

– Этим способом, братец, ты не соберешь пяти голосов: никто не поймет твоей песни!

Хрисантов вытаращил глаза.

– Поступай, как все практичные люди: обещай, обещай населению, но не осуществление политических идеалов, не защиту интересов страны и ее либеральных учреждений – это вещи, которыми сыт не будешь, – а устройство дорог, уменьшение налогов, устранение какого-нибудь ненавистного чиновника; обещай поддержку школам и охрану интересов крестьянина, если у него есть дело в суде. Это самые чувствительные струнки, и на них-то тебе и надо играть, если ты хочешь попасть в «Хамам» наверняка. Может быть, ты не выполнишь ни одного своего обещания, но довольно того, что ты их дал! Этим ты показал крестьянину, что входишь в его положение, интересуешься им. А там уж от случая будет зависеть, как слегка варьировать тему. Понимаешь? Например, если ты хочешь воздействовать на какого-нибудь мелкого чиновника, скажи ему только, что выхлопочешь ему повышение; если говоришь со священником – обещай, что устроишь ему ссуду или по крайней мере поручишься за него при ее выдаче, чтобы он мог выплатить свой долг за землю, купленную в прошлом году; ежели с кметом – разбрани хорошенько его предшественника, скажи, что ты приносишь себя в жертву народу, вообще говори все что вздумается; зайдет у тебя разговор с учителем, который не дрожит перед инспектором и не сочувствует враждебной нам партии, покажи ему газету «Объединение» {131}131
  «Объединение» – газета, издававшаяся в Пловдиве в 1882–1886 гг. сторонниками воссоединения Восточной Румелии с Болгарским княжеством.


[Закрыть]и скажи ему конфиденциально, что если тебя выберут депутатом, через двадцать четыре часа объединение Восточной Румелии с Болгарией станет фактом. А если при этом случится быть крестьянам, прибавь, что тогда и налог придется платить совсем маленький: четверть нынешнего; тут ты можешь дать волю своему языку и насолить противнику. В селах со смешанным населением заявляй туркам, что, если они подадут свои голоса за тебя, ты будешь ходатайствовать перед правительством о назначении их префектами и капитанами, а твой противник задумал построить в турецком квартале большую церковь, для которой уже заказал в России три больших колокола, чтоб они гудели у турок над головой с утра до вечера и этим заставили их выселиться…

Хрисантов засмеялся.

– Этого я не могу.

– Как же другие делают?

– Пускай их! Я – честный человек и не могу ни лгать, ни клеветать. У меня есть принципы.

– Тогда поедем обратно.

– Почему?

– Потому что честность – монета, имеющая хождение не на всяком рынке, а принципы годятся только на то, чтобы заполнять столбцы газет, которых в деревне никто не читает. Не поймут! Вот, например, видишь ту корчму? Мы в ней остановимся. Попробуй, поговори с корчмарем Кости о принципах… Небось, твои друзья, приезжавшие сюда по твоему делу, когда рекомендовали тебя, не заикались о принципах. Постарайся не впасть с ними в противоречие.

Пока шел этот довольно прозаический разговор, пролетка подъехала к корчме, стоящей у шоссе, на краю села К.

Приятели слезли, вошли.

Их встретил мужчина в турецкой одежде, в барашковой шапке и с засученными рукавами. Это был корчмарь Кости.

Сама корчма не представляла ничего особенного по сравнению с другими деревенскими корчмами. Те же лавки и полки, на которых стояли немытые стаканы и бутылки; те же стены, на одной из которых висели безмен, несколько высохших заячьих шкурок, две-три провонявшие и заплесневелые колбасы и еще какая-то дрянь; тот же прилавок, на котором в иерархическом порядке были расставлены графинчики для вина и водки, предводимые огромным грязным кувшином с крышкой, в котором по нескольку суток отдыхало вино в ожидании тех, кто пожелал бы почтить его своим вниманием. У прилавка на полуразвалившемся очаге стоял в горячей золе кофейник, чтоб всегда была горячая вода для кофе проезжающим. Над прилавком, на стене, красовались чем-то забрызганные картины с изображением боев при Плевне {132}132
  …картины сражений при Плевне… – Плевна (болг. Плевен) – сильно укрепленный город в Северной Болгарии, взятый русскими и румынскими войсками в ходе освободительной войны 1877–1878 гг. после почти полугодовой осады.


[Закрыть]и на Шипке, портреты русского императора, императрицы и болгарского князя Александра {133}133
  …болгарского князя Александра… – Александр Баттенберг (Баттенбергский) – немецкий принц, офицер прусской службы, родственник Александра II и английской королевы Виктории; был избран в 1879 г. на болгарский престол; в 1886 г. вынужден отречься от престола в результате своей реакционной и антирусской, противоречащей национальным интересам Болгарии, политике.


[Закрыть], рядом в виде украшения висел кусок сухих дрожжей.

Пока Хрисантов знакомился с достопримечательностями корчмы, Иванов успел завязать разговор с Кости.

– Ну, бай Кости, – начал он, задумчиво покручивая свои тонкие усики и усаживаясь поудобней на лавке. – Как живешь? Все благополучно? Как торгуешь?..

– Слава богу, чорбаджи.

Хрисантов сразу заметил, что его товарищ пользуется авторитетом у корчмаря. Он отвел свой рассеянный взор от стен и стал внимательно слушать их беседу.

– А что, крестьяне, которые сюда заходят, говорят, за кого голосовать будут?

– Как?

– Ну, поговаривают, кого депутатом выбрать?

Корчмарь быстро вынул щипцы из огня и пристально посмотрел на Иванова.

– В депутаты? Да, поговаривают.

– Кого же собираются?

– Да кого вы, чорбаджи, укажете… Может, назовете кого… Известно, мы люди темные…

– Это другой вопрос. Я спрашиваю: о ком крестьяне поговаривают?

Кости подозрительно поглядел на Хрисантова. Тот весь обратился в слух.

– Выберут, говорят… Приезжал тут позавчера Недю Клисурец; так он сказал им, чтоб выбирали… как бишь его… – Иванов назвал одного из кандидатов.

– Нет, нет! Этого я знаю… Три года у отца его вино покупал.

Иванов назвал другую фамилию.

– Э, нет.

– Так кого же?

– Больно имя чудное…

– Может, Хрисантов?

– Эге, эге! Христианов. О нем толковали.

– Хрисантов, – поправил Иванов. – Ну, и как? Порешили на нем?

– За него бюллетени будут подавать.

Хрисантов густо покраснел. Товарищ его самодовольно кивнул ему, словно хотел сказать: «дело в шляпе»; потом, обращаясь к Кости, добавил:

– Его, Хрисантова, выбирайте. Я тоже его одобряю… Слышишь, Кости?

Потом с решительным видом указал на товарища и объявил:

– Вот господин Хрисантов!

Корчмарь, в это время подносивший им кофе, так растерялся от неожиданности, что уронил чашки на пол.

– Господин Хрисантов! Милости просим, милости просим, – сказал он с улыбкой, подбирая их, уже пустые.

– Свари новый кофе. И слышишь? Говори всем, чтоб выбирали господина Хрисантова.

– Да я уж и так говорил доброй сотне о господине.

Корчмарь соврал; у него при этом зарделись уши, Это не ускользнуло от внимания Хрисантова. Иванов бросил на лавку серебряный рубль.

– Возьми вот, Кости… на сдачу крестьян угости… понимаешь?

– Я знаю, знаю свое дело, чорбаджи, – лукаво подмигнув, ответил корчмарь.

– А в случае чего… моя забота, понял? Вот и все…

– Будь покоен. Насчет господина положись на меня! Наш батюшка где-то читал про него… Хороший человек, по фамилии видать!

Когда пролетка опять тронулась в путь, Иванов приветливо обратился к товарищу:

– Как видишь, начало хорошее… Этот Кости сделает свое дело. Он мне предан!

Хрисантов ничего не ответил. Он только уныло покачал головой, вспомнив, как у корчмаря зарделись уши.

Пролетка продолжала свой путь к Дермендере, которое было уже недалеко. Хрисантов почувствовал, как у него колотится сердце. Смешанное чувство страха, ожидания, неизвестности заставило его на минуту пожалеть, что он решился выставить свою кандидатуру. Он снова представил себе кметов с хмурыми лицами, в которых надо будет ловить признаки благосклонного отношения и приветливо улыбаться в ответ; представил, как ему придется жертвовать своим самолюбием, пожалуй, даже своим человеческим достоинством; нарисовал в воображении фигуру свирепого американца, с которым рано или поздно надо будет встретиться.

– Ты знаешь С-ского священника? – вдруг спросил он,

– Отца Андона? Знаю… А что?

– Представь себе, он мне приснился сегодня ночью! – с усмешкой произнес Хрисантов. – Что он за птица, этот поп?

– Виляет, дьявол… и сброд за собой тащит… Ну да посмотрим! – ответил Иванов.

Хрисантов нахмурился.

Вдруг Иванов тронул возницу за плечо: он заметил на тянувшейся поперек поля тропинке человека в серых домотканых штанах с широким красным кушаком и в шапке с красным верхом.

– Стой. Это Иван Катра. Очень кстати, – сказал Иванов, останавливая пролетку. – Добрый день, Катра!

Бай Иван, улыбнувшись, отдал честь по-военному.

– Ты куда? Агитировать? – спросил он.

– Вроде того, – пробормотал Иванов. Потом, нагнувшись и схватив Катру за руку, шепнул ему на ухо – так, чтоб не слышал извозчик:

– Иван, ты мне нужен…

– Знаю, знаю, – ответил тот, бросив многозначительный взгляд сперва на Иванова, потом на Хрисантова, который внимательно его рассматривал.

– Обойдешь все три села, понял? – чуть слышно шепнул Иванов.

Потом, обратившись к товарищу, пробормотал ему что-то по-французски. Хрисантов сердечко пожал Катре руку.

– Знаю, знаю, – произнес Катра, снова бросая многозначительный взгляд на обоих.

Иванов подумал и опять зашептал Катре на ухо:

– Господин Хрисантов. Понял? Я отблагодарю тебя как следует. Только действуй смелей.

– Знаю, знаю, – ответил Иван, на этот раз окидывая многозначительным взглядом одного только Хрисантова.

– На, возьми на расходы, – конфузливо сказал Ивану Хрисантов, порывшись у себя в кармане.

– О, не надо, не надо! – возразил Иван, опуская в карман полученное. – Я для вашей милости и так потружусь… Не надо, не надо…

Такая скромность пленила Хрисантова. Когда Катра остался на значительном расстоянии позади, Иванов, оглянувшись на неторопливо шагающего за ними крестьянина, сказал Хрисантову:

– Славный малый этот Катра! Агитатор по призванию… Прямо для того и родился… В прошлом году, когда меня выбирали, он был просто великолепен… Большое счастье, что мы его встретили. Жаль, не сообразили – посадить бы его на козлы к извозчику, подвезти до села,

– В самом деле, жаль. Прекрасный человек, – подтвердил Хрисантов, тоже взглянув назад.

А в это время Катра говорил себе:

– Теперь ощиплю обоих. Выгодное дельце, черт возьми!

Он уже был агентом противника Хрисантова. Увы!

Наконец, путники подъехали к селу.

– Теперь первым долгом к деду Стоилу. Он мой знакомый и очень влиятелен на селе. У него сын – кмет, – сказал Иванов, когда пролетка въехала в Дермендере.

III

Хрисантов с любопытством разглядывал все вокруг: огороды, дворы, деревья, копны сена во дворах – обычную картину любого села. Несколько попавшихся навстречу крестьян ответили на его приветствия: Хрисантов с самого отъезда из Пловдива не упускал приятного случая поздороваться с каждым встречным крестьянином. Это вежливо и полезно! Кто знает, не решит ли один из этих крестьян своим голосом его участь! Здоровался он и со старухами, любопытно озиравшими приезжих с порогов своих домов. И даже грациозно раскланялся с группой девушек, толпившихся у колодца. Те в ответ громко захохотали. Посреди села путники остановили извозчика и зашли в бакалейную лавку.

– Добрый день, дед Стоил!

– Добро пожаловать, милости просим, – отвечал старик, подавая приезжим свою черную, потрескавшуюся и грязную руку.

Потом достал с полки старую, потертую меховую шапку, в которой было немножко нарезанного табаку пополам с мелким листом и стеблями, и протянул Иванову.

Приведя в движение свои усы, мускулы правой щеки и обе губы, Иванов скорчил в сторону Хрисантова довольно выразительную кислую гримасу.

– Спасибо, дед Стоил, – сказал он. – А где твой сын? Мне бы надо повидать его.

– Вчера на мельнице был, только вернулся.

– Позволь познакомить тебя с господином Хрисантовым.

– О-о, добро пожаловать, сударь! – воскликнул дед Стоил, крепко пожимая руку покрасневшему до ушей Хрисантову. – Просим покорно… Мне и сын о вашей милости рассказывал – господин Хрисантов, так ведь? Да и разговор был у нас: хоть приехал бы, дескать, чтоб нам на него поглядеть, познакомиться… Фамилию его сколько раз слышали, а самого не видали…

Дед Стоил смотрел на Хрисантова с ласковой улыбкой.

– Он ваш депутат, он будет вам по нраву, а о других и не слушайте. Я нарочно приехал вам его рекомендовать… Как вы ко мне относитесь, так и к нему относиться должны… – не терпящим возражения тоном объявил Иванов, которому, помимо дружбы, дед Стоил вверил семьдесят лир под проценты.

Потом, приникнув к уху старика, стал что-то шептать ему, косясь одним глазом на Хрисантова.

Хрисантов потихоньку выбрался из лавки, чтобы товарищу было удобней рекомендовать его; ему было неловко при этом присутствовать. Хрисантов походил на застенчивого парня, который собирается посвататься к понравившейся ему девушке, но предпочитает, чтобы его достоинства расписывали не при нем и даже, если возможно, чтобы кто-то другой поухаживал за нею в его интересах. Но застенчивость – совсем не тот посредник, который способен открыть человеку доступ к сердцу женщины, а еще того меньше – двери в болгарскую палату депутатов.

Вдруг к нему поспешно подошел какой-то незнакомец. Громко воскликнув: «Добро пожаловать, господин!», он крепко сжал руку Хрисантова и впился в него взглядом.

Хрисантов самым учтивым образом ответил на приветствие незнакомца, полугородская одежда которого говорила о том, что это один из местных тузов, и со своей стороны горячо пожал ему руку.

– Как поживаете? – спросил Хрисантов.

– Слава богу.

– Все ли в порядке? Как здоровье?

– Благодарение богу. Милости просим в дом.

– Спасибо, но со мной товарищ, – ответил Хрисантов, оглядываясь и ища глазами Иванова.

Однако, подумав, что будет полезно выказать себя более общительным, он продолжал разговор.

– Какое красивое ваше село, – промолвил он, не зная, что сказать незнакомцу.

Тот, не выпуская руки Хрисантова и неотрывно глядя ему в глаза, ничего не ответил. Он только как-то чудно улыбался.

Хрисантов потянул свою руку, давая понять, что хочет кончить бессловесный диалог.

Незнакомец не выпустил ее, продолжая все так же глядеть и улыбаться.

Хрисантов, удивленный, растерянно посмотрел на него. Он не знал, как отделаться от странной любезности почтенного избирателя. Он боялся обидеть избирателя, кто бы тот ни был.

Подумав, что избиратель держит его руку, чтоб обязательно заполучить его к себе домой, он сказал, бессознательно стараясь вырваться:

– Спасибо, спасибо, я зайду…

Избиратель ничего не ответил, а продолжал улыбаться и тискать руку Хрисантова.

Вокруг собралась кучка зрителей, с удовольствием любующихся Хрисантовым и его избирателем. Лица у всех были веселые, слышались даже смешки. Положение становилось неловким. Хрисантов начал терять терпение.

При мысли о том, как бы все избиратели не вздумали выражать свои чувства таким способом, его охватил страх.

– Господин Хрисантов! – позвал Иванов.

Воспользовавшись удобным случаем, Хрисантов освободился от не в меру любезного избирателя.

– О господин, о господин! – воскликнул тот, кидаясь жать руку Иванову.