Текст книги "Дорога к победе"

Автор книги: Иван Мозговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Тетя Шура, ну не сердитесь на нас. Решение созрело внезапно, на митинге, и советоваться было не с кем, кроме троих вот этих девчонок. Мы, думали так, чем больше выработки будем делать, тем быстрее кончим, а значит, и домой нас быстрее отпустят. Разве это плохо? Кому охота торчать тут, да еще в таких условиях.

– Все я понимаю, девочки, что вас толкнуло на это доброе побуждение, – соглашается тетя Шура, – но поймут ли вас другие? Ведь среди нас есть женщины очень слабые, а есть, чего греха таить, и ленивые. Вот этим слабым, как Дашка Супрунова, Пашка Силкина, такая норма будет не под силу. Вот о чем надо было подумать...

– А мы, молодые, поможем таким, – предложила Оля. – Правда, девчонки?

– Конечно, поможем! – подхватила Олино предложение Полина.

– Это вы сейчас помогаете языком, а когда дойдет дело до помощи то сама норму еще не выработала, а время поджимает, то слишком устала, а то просто погулять хочется молодые...

– Тетя Шура, да как вы могли о нас так подумать? – с легким укором произнесла Мотя. – приведите хоть один пример, когда и кого мы подвели.

– Да вроде такого за вами не замечала.

– Так что, не беспокойтесь, не подведем, – пообещала Дуся. Постепенно вокруг девчат образовался круг из любопытных женщин и тетя Шура сказала: "Вот теперь и советуйтесь с женщинами."

– А что тут, собственно, происходит? – спросила только что подошедшая, острая на язычок, небольшого роста женщина. Звали ее Фрося. Женщины почему-то ее недолюбливали и как-то сторонились, особенно при решении серьезных вопросов.

– Да вот девчата принесли бумагу от командования на разрешение выписывать себе по желанию мужиков на ночь, а у кого потребность особая, то и двоих можно, серьезно, с убедительной строгостью на лице, сказала Катя, женщина лет тридцати.

– Поняла Фрося?

– Да ну тебя, Кать, все шутишь, – ответила беззлобно Фрося. – А вообще не мешало бы мужичка, хотя бы на одну ночку.

– Ха-ха-ха! – дружно захохотали женщины.

– Так говоришь на одну ночку? – посматривая с ухмылкой на Фросю, говорит Катя. – Так вон Дусе заявку давай, она в список тебя занесет на завтрашнюю ночь.

– А тебе, долговязой, не надо? – разгадав шутку Кати, пошла в наступление на нее Фрося. – Запиши в заявку, Дуся, чтобы долговязого ей прислали, а то вдруг маленького пригонят, что он с ней будет делать. Чтобы поцеловать, надо скамеечку подставлять.

– А ты не волнуйся за меня, с тобой поменяемся! – ответила ей Катя.

Женщины хохочут, бросая реплики, то одной, то другой.

– Вот так, наскочила коса на камень! – сквозь смех говорила Татьяна. – Не поддавайся, Фрося! – шумела Даша. – Так ее крой!

– А то я не вижу, как ты с жадностью смотришь на мужика, когда он проходит мимо, – обращаясь к Кате, говорит Фрося. Женщины не переставая, хохочут.

– Значит, еще не выдохлись, что о мужиках лясы точат, – сурово сказала тетя Шура. – Вот теперь и время созрело, – обратилась она к Дусе. – Читай соцобязательства...

Дуся поняла тетю Шуру и, кашлянув, громко сказала: "Товарищи женщины! Минуточку внимания! Я зачитаю вам "Обращение" по взятым соцобязательствам!"

– Читай, читай! – повторила тетя Шура.

Дуся прочитала "Обращение к женщинам отряда" и, окончив читать, посмотрела на них.

Они стояли вокруг нее молча, лица вдруг изменились, из добродушно-ласковых и веселых превратились в суровые. Складки на лицах стали глубже, постарели вмиг.

– Вот тебе, Фрося, и мужик нашелся! – нарушая тишину, сказала тетя Шура. – Как врубишь шесть кубов, так вечером и с ног долой. И мужик не приснится.

Женщины после слов тёти Шуры уже не смеялись, как прежде, а сдвинув брови и насупившись, стояли молча, каждая услышанное обдумывала по-своему. Да и есть о чём подумать... Ведь норма увеличивается в два раза. "Так было накопаешься до вечера, что спина не разгибается, а теперь что будет?" – думали многие женщины.

– Ну, чего примолкли? – спросила женщин тетя Шура. – Вон на торф мы ездили, в Каширу, до войны. Вот там была работа, так работа. Летом работать нельзя, болота топкие, комарье кругом. Так на работу ездили зимой, по вербовке. Вот начинаем рыть канаву в три яруса.

– Как это в три яруса? – спросила Фрося.

– А очень просто. Называется уступами или террасами. Ох какие мы работники были, девчушки, такие, как вон Оля. А землю надо выбрасывать на полтора два метра высотой, а местами доходило до пяти. Разве с нашими силенками выбросишь на такую высоту. Вот и приходилось рыть выступами. Набросаешь на первый ярус, а с него на второй, а там на третий, а дальше в тележку.

– А как же зимой вы копали? Ведь зимой земля мерзлая? Спрашивает Оля.

– Землю специально разогревали, чтобы она оттаяла, а затем уж мы принимались копать. Вымажемся в грязи, замерзнем, а в барак придем и там холодина. Вот как работали! А это разве работа? На свежем воздухе, тепло. Устал можно сесть, полежать... Одно удовольствие...

Она умолкла, давая подумать женщинам о рассказанном, о тех трудностях, которые им и не снились. Все молчали.

– В мирное время и то как работали! – прервав молчание, сказала Дуся.

– О, да если бы мы так не работали, смогла бы страна так подняться? Смотрите за какой короткий срок, сколько понастроили фабрик, заводов, электростанций, а сельское хозяйство подняли на какую высоту. Да если бы не этот фашист уже жили б припеваючи. Откуда он взялся на нашу голову?

– Да, люди работали с огоньком, не жалели ни сил, ни здоровья, – произнесла задумчиво Мотя.

– А сейчас тем более, война, фронт в ста километрах отсюда, и нам надо понимать, что ждут от нас солдаты. Сейчас, как никогда им нужна наша помощь. И чем быстрее построим дорогу, тем быстрее приблизим победу. Как сказал на митинге секретарь. А мы испугались вырыть пять кубов земли.

– Не пять, а бери все шесть, – произнесла за ее спиной Фрося.

– Ну и что ж такого? – заметила Дуся, повернувшись к ней.– Пять, шесть, -какая разница. Было бы желание и гражданская совесть.

– Хватит вам торговаться, женщины, – заговорила Полина. – Давайте лучше обсудим, как с завтрашнего дня будем работать. Ведь теперь как работали, работать нельзя: нормы не выполним.

– А что тут обсуждать? – сказала тетя Шура. – Утром выходить раньше на час и вечером уходить на час позже, да и в перерывах меньше сидеть, тогда и новую норму осилим.

– Пожилым женщинам помогать, – высказала давно задуманное Оля.

– Правильно! – поддержала ее Мотя.

– Ну как, женщины, решили? – обратилась она ко всем.

– Да, – произнесла Катя, – поднажмем раз надо!

– Вот и договорились. А теперь пора спать! – сказала Дуся и в ее голосе чувствовалось радость от того, что ее поддержали женщины. Радовалась она и от того, что она одержала победу, первую победу на посту начальника отряда. Она так боялась, что не справится с той задачей, которую ей доверил сам секретарь. Она гордилась в душе этому доверию и в то же время боялась, что не оправдает. Сейчас она немного успокоилась, согласие женщин, как бы придало ей уверенности в своих силах, в своих способностях.

«Завтра трудный день, надо постараться уснуть,» – приказала она себе. Но перевозбужденный мозг многими событиями прошедшего дня не поддавался разумному приказу и продолжал будоражить мысли в голове.

12

Из деревни пришла подвода. Дед Минай привез продукты. На пороге амбара с неподдельной радостью встретила его Полина, дежурившая в этот день.

Она радовалась человеку из ее села, привезшему не только продукты, но и долгожданную весточку от родителей.

Дед Минай, заметив радостный блеск в глазах Полины, преобразился, расправил усы: ему льстило, что девчонка, хотя и чужая деду, но рада и встретила его со всею душою.

Он прокашлял в кулак и сказал: "Поди-ка измаялись, милые вы мои, тут без родителей?"

– Ох, дедушка, как хочется уехать домой! – призналась погрустневшая Полина.

– Что поделаешь, милая, придется потерпеть, – жалеючи произнес он, присаживаясь на скамейку. – Я проезжал мимо насыпи, видел, много сделали. Осталось, как я понимаю, подравнять, усыпать песочком, гравием, и укладывай рельсы.

– Это со стороны кажется, что много сделали, – возразила Полина. – А так еще много придется этим рученькам покидаться землицы.

– Не без этого, но большую часть работы уже сделали, – пояснил дед, стараясь поднять настроение у Полины.

– Что мы, дедушка, о работе, да о работе, расскажите лучше, как в деревне, как родители, – попросила она деда.

– А что деревне сделается, – начал дед Минай. – Стоит на месте, все пока живы, помаленьку работаем. Родители всем передают привет. Мать твоя просила, чтобы ты поберегла себя, не лезла куда не следует без надобности. Харчей передала тебе и велела кланяться. Ну что еще? Сейчас у нас сенокос в разгаре, только вот беда косить некому. Мы с Федором, какие из нас косцы. Григорий, отец покойной Раи, тоже после ее гибели сдал. Уж не тот, что раньше был. А так, в основном женщины, и смех и грех. А сено готовить надо. Зима длинная, спросит: «Где ты был?» Не успеешь с сеном управиться, как уборочная начнется. Хлеба нынче хорошие, так что и в государство сдадим и, может, себе останется. Лишь бы не возвратился опять этот супостат. Видать, крепко готовится к наступлению. Неужели снова осилит наших.

– Нет, дедушка, не осилит!

– Я тоже так думаю. Силы нашей много ушло под Белгород, и сейчас все идут. Так это только через наше село, идут так же и по другим дорогам. Так что не осилить ему такую махину.

– А что тут говорит начальство? – немного помолчав, спросил дед.

А мы его видим? Вот сколько работаем, и ни разу к нам не приезжали. Один раз митинг проводили по взятию повышенных обязательств, и то наше районное начальство. Агитаторы бегают. Может, где и бывает, трасса длинная. Говорят девяносто километров.

– А я думал, такую важную магистраль строят, так начальства, как нерезаных собак.

– Да какая она там важная.

– Ну, так не говори! От этой дороги, знаешь сколько пользы будет нашей армии? Ого-го!

– А мы думали, надумалось большому начальству провести тут дорогу и давай собирать в округе людей, отрывать их от полевых работ.

– Нет, дочка, ты не права, – терпеливо объяснял дед Минай. – Смотри, сколько техники идет самоходом по сто и более километров, а это преждевременный износ деталей, особенно по нашим грунтовым дорогам. Это раз, а второе, сколько надо бензина, чтобы перевести боеприпасы, всевозможную амуницию, продукты питания для такой массы людей, а по железной дороге можно несколькими составами управиться. Так что железная дорога, ох, как выгодна. Да она и в мирное время будет нужна.

– Ну, да ладно, заболтались мы с тобой, начальству виднее, вставая со скамьи, – сказал дед. – Давайка продукты сгрузим, пора и до бабки возвращаться.

– Что вы там привезли?

– Не знаю. Я же в сумки не заглядывал. – Мать последнее положит, что есть в доме, лишь бы ее ребенок не голодал, – немного помолчав, сказал дед Минай.

Лошадь, запряженная в повозку, нагруженную доверху сумками из домотканного полотна, стояла с опущенной головой под развесистой белой акацией и жевала свежескошенную зелёную траву.

Она усиленно мотала хвостом и била копытами о землю, стараясь отогнать назойливо вьющихся над нею оводов.

– Надо ехать, а то оводы заедят бедную скотину, – как бы оправдываясь перед Полиной, говорил дед Минай, посматривая на лошадь.

Полина в ответ ему ничего не сказала и, взвалив несколько сумок на плечи, понесла их в амбар. Когда она вернулась, дед спросил: "А как остальные девчата чувствуют себя? Приеду домой, родители будут спрашивать, как моя дочь там? Мне же старику надо всем матерям рассказать и правду, и чтобы не расстроить родителей".

– Передайте всем, что мы все здоровы, скучаем по ним и скоро вернемся домой. Пусть за нас особенно не переживают, – ответила успокаивающе Полина. – Работа земляная, а значит, трудная, вы дедушка прожили век, знаете, что это такое, а в остальном все пока терпимо. Так и передайте! Может, вам дедушка, свеженького супчика сварить? Я сейчас мигом, – спросила она деда.

– Нет, Полиночка, спасибо! Мне тут бабка обед приготовила, – отказался дед Минай. – Я по дороге перехвачу.

– А то, может, подождал бы?

– Нет, нет, дочка, еще раз спасибо! Я поеду. Видишь как лошадь грызут.

– Ну смотрите, не обижайтесь! А то скажете дома: был в гостях, и не угостили.

– Нет, нет, что ты! – говорил он, отвязывая лошадь.

Пока дед подбирал травяные объедки, пока подтягивал супонь, Полина перенесла все сумки с повозки, и деду ничего не оставалось, как подобрать вожжи и ехать восвояси.

– Ну, что же, Полиночка, поехал я, – садясь на повозку, сказал дед Минай и, дергая вожжой, тронулся с места. – До свидания!

– До свидания! – произнесла Полина ему вслед и помахала рукой.

Дед Минай отъехал немного и, обернувшись, еще раз взглянул на Полину, стоявшую, у амбара.

Вскоре она скрылась за поворотом.

Вечером уставшие, голодные, еле волоча ноги, пришли девчонки с трассы. Лица, загоревшие до черноты, кожа на кончике носа поднялась шелухой, губы в трещинах. Некоторые тут же повалились на свои матрацы.

Полина, отдохнувшая и посвежевшая, с лукавинкой в глазах и легкой улыбкой на губах, суетилась между ними.

– Ужин готов? – нарочито грубо спросила ее вошедшая Мотя. – Жрать хочу, собаку бы съела.

– Потерпи немного, я сейчас вас накормлю до отвала, мадам.

– А что у нас сегодня на ужин? – приподняв крышку с чугунка и вдыхая заклубившиеся над чугунком пар, спрашивает Мотя. – Ух ты! А какой запах! Воистину королевский ужин! Молодец, Полина! От имени коллектива ставлю тебе отлично!

– А что здесь за сумки? – указывая на угол, где были сложены привезенные от родителей сумки, спрашивает только что вошедшая Дуся.

– Да это передача от родителей, – улыбаясь ответила Полина.

– А кто же их привез?

– Дед Минай.

– Уже уехал?

– Давно. Еще до обеда.

– О, я вижу, ты тут время зря не теряла! подтрунивая над Полиной, говорила Дуся, направляясь к сумкам.

– Слушай, Дусь, – остановила ее Мотя, – давайте вначале поужинаем, а затем будем разбирать сумки. А то есть очень хочется.

– Правда, Дусь, давайте ужинать, – зашумели девчонки. Там что – то вкусное Полина приготовила.

– А хлеб у нас есть? – обернувшись, спросила Дуся.

– На ужин хватит, – ответила ей Полина.

– Я согласна, давайте ужинать.

Все засуетились, усаживаясь за стол, Полина, расставив на столе разнообразную посуду, начиная от алюминиевых тарелок до глиняных мисок и даже поставила солдатский котелок, и разложив деревянные ложки, стала разливать густой кулеш из пшенной крупы, стараясь разливать всем поровну.

– А запах! – понюхав содержимое мисочки, произнесла, закрыв глаза, Оля. – Давно я такого запаха не ощущала. Так и кажется, сижу дома за столом.

– А чего это ты сегодня расщедрилась? – посмотрев на Полину, спросила ее Дуся.

– Так продукты родители подбросили, – ответила за Полину Мотя.

– Да, правда, я и забыла про сумки от такого вкусного кулеша, – смеясь и уплетая за обе щеки, пахнущий поджаренным луком кулеш.

– Эх, сейчас бы сальца с молодым чесночком, – мечтательно произнесла Оля.

– Помню, как до войны, мать нарежет ломтиками сала и с молодым чесноком, не надо и сладостей. Мы всегда держали свинку, резали к пасхе.

– А я любила сладости, – говорит Вера. – Денег не было, так мать выкроит яичко, побегу в магазин и обменяю на конфеты или пряники. Ох, какие были вкусные! Сейчас бы хоть один покушать.

– Ты лучше расскажи, как с Володей целовалась, – сказала Мотя, перебив восхищения сладостями Веру. – И вправду ты говоришь, что рыжие притягивают ребят. А я вот черная и никто даже не смотрит. Да, Полин, сегодня твоего видела, – повернувшись к Полине, говорила Мотя, улыбаясь. – Говорил, на огонек зайду.

– Не трепи языком, какой он мой, – запротестовала Полина. – Я его и видела один раз и мимоходом.

– Значит, втюрился с первого взгляда, раз интересовался тобою и привет передавал.

– Что-то о других не спрашивал.

– Да потому что вы были там, а меня не было. Вот он и спрашивал, чтобы с вами язык почесать.

– Да не скажи! Я вот раз за вами наблюдала и видела, как вы друг другу глазки строили, я не сегодняшняя и меня не проведешь!

У Полины от слов подруги что-то заныло в груди. Ей как будто и не хотелось выслушивать насмешек подруги и в то же время от ее слов становилось приятно. Она бы еще слушала ее насмешки, но Мотя прервала разговор и замолчала.

– Неужели я влюбилась с первой встречи? – подумала она. – Нет, это пустяки. А думать о нем все думала. И хотелось ей, чтобы он пришел и поговорил с нею, просто так, по-человечески...

– Я сегодня слышала, что со стороны Старого Оскола уже рельсы стали укладывать, – произнесла Дуся. – Если это правда, то скоро и до нашего участка дойдут.

– И что тогда? – спросила Оля.

– Домой нас отпустят.

– Э, подружка, чего захотела! – вставая из-за стола, возразила Вера. – Месяц наверняка мы здесь еще прокукуем.

– А зачем же тогда обязательства? – повернувшись к ней, заявила Дуся.

– Обязательства, обязательствами, а здесь кончим, перебросят на другой участок. Вот попомните мое слово.

– Да брось ты хныкать, – перебила ее Мотя.

– Вот попомните, – повторила Вера и направилась в угол к сумкам, – Посмотреть, что тут мама передала, – нагибаясь и ища свою сумку, – сказала Вера. – А что она передаст, кроме как пшена и хлеба, – добавила она, подымая с пола свою сумку.

– О, да тут свежие огурчики! – с радостью вскрикнула она и закружилась с сумкой в руках. Все бросились к сумкам, отталкивая друг друга. Куда и усталость делась. Забрав каждая сумку, девчата начали рыться в них, доставая, кто буханку домашнего хлеба, кто огурцы, кто кусочек домашнего коровьего масла завернутый в холщевую тряпочку, а Дусе мать передала даже кусочек свинного сала.

– Оля! – окрикнула она подругу, – сало есть, дело за чесноком.

– Ох, Дуся! – воскликнула она, почувствовав, что Дуся может с ней поделиться салом.

– Да где же чеснока найти, вот задача?

– Это уже твоя проблема.

– Разве что у бабки на огороде сорвать?

– Это будет считаться воровством, что не допустимо в нашей бригаде, – с серьезным видом произнесла Дуся.

– Ты что, Дусь, всерьез приняла мои слова в отношении бабки? – спросила Оля, чувствуя неловкость за сказанные, ею слова.

– Нет, Оль, просто я пошутила. Что я тебя не знаю?

– А я уж подумала, что ты всерьез.

– Нет, Оленька! – сказала Дуся. И подумав, продолжила: 'Ты из такой породы женщин, как я понимаю, у которых все в меру – в меру застенчива, честна, в меру доброжелательна к окружающим. Такие женщины становятся хорошими женами и нежными, ласковыми матерями. На таких женщинах в основном и держится русская мораль. Если в жизни у них что-то не получается, то не они виноваты, их просто душат скороспелки, нахалюги и другие всевозможные пройдохи, которые думают только о себе. И ради своей выгоды готовы предать, убить, надругаться над тем человеком, который становится на их нечестном пути к достижению своей, грабительской цели".

– Да, Дуся, ты права. Есть такие люди, даже сейчас в войну, когда, казалось бы, всем дружной семьей надо сплотиться и работать, не покладая рук для фронта, для тех молодых мужчин, которые гибнут за нас. Так нет, набираются наглости и под любым предлогом стараются увильнуть, обмануть рядом с ними живущих, чтобы как то за их счет лучший кусок урвать, получить привилегии. В общем, ведут паразитический образ жизни.

– Оля! – позвала ее Вера, – а вот и чеснок нашелся. На ее ладони лежали две крупные дольчатые, бело-синеватого цвета, головки чеснока.

Воздух тут же пропитался резким специфическим запахом, раздражая ноздри у девушек.

– Ох, какой красавец! Вы посмотрите! – Восхищалась Мотя, поглядывая на головки чеснока. – У тебя, Вера, мамаша молодец, умеет выращивать чеснок, а у нас всегда вот такие головочки.

– Это оттого, что у вас чеснок не любят, – сказала Вера. – А у нас за стол без чеснока не сядут, обязательно надо натереть горбушку хлеба и в борщ или суп бросают.

– Вера! А что взамен я тебе дам? – спросила Оля. Меда у меня нет, конфет тоже.

– Домой вернемся, тогда и расплатишься.

– На, держи! – крикнула Вера и бросила Оле головку чеснока, а та, подставив разжатую ладонь, поймала ее.

– Спасибо,Вера!

– Кушай на здоровье!

– Так что, сала тебе отрезать? – спросила ее Дуся.

– Нет, спасибо! Сегодня же мы покушали, прибережем до завтра.

– Ну смотри, а то отрежу сейчас.

– Нет, нет, не надо! Пусть завтра.

– Ну как хочешь.

– Не хочу на ночь плотно есть, – укладываясь спать, добавила она. – На дворе уже темно, пора и на боковую.

Летний вечер, действительно, подкрадывается незаметно. Только что за горизонтом садилось крупное красное солнце, и вдруг через некоторое время дальние предметы, особенно деревья, как бы начинали удаляться, обволакиваясь и размазываясь в туманной дымке, а затем и совсем исчезали.

Воздух становится все менее прозрачным, а небо из голубого – темно голубым, а затем и совсем темным, и лишь появление мириад звезд, своим подсветом вновь делают его немного просветленным.

В такой период наступающей ночи трудно уложить в кровать молодежь, но утомленные земляной работой девичьи тела постепенно под действием наступающей ночи все больше расслаблялись, переходя в сон. Девчонки спали.

Но Полине не спалось. То ли за день отдохнула, то ли Мотя своим напоминанием о том военном взбудоражили ей сердечко. И хорошо понимала, что это очередная Мотина шутка, а вот поди – не спится.

– Пойду на свежий воздух, поброжу, может, быстрее усну. – подумала она и тихонько, чтобы не разбудить девчат, встала.

Накинув джемпер на плечи, она вышла на двор. Темень, как говорят, была "египетская", и лишь звезды мерцали непрестанно в вышине.

Полина постояла немного, привыкая глазами к темноте, а затем уж прошла к бревнам, лежащим недалеко от амбара.

"По-видимому, хозяин еще до войны заготовил на строительство дома", – подумала она, усаживаясь на краешек одного из них.

В стороне, где проходила трасса будущей дороги, что-то ухало.

"Неужели и ночью работают солдаты?" – подумала она. " По-видимому, они работают в две смены, – догадалась Полина. – А как же со светомаскировкой? Наверное, что-то придумали".

После нетрудового дня мышцы и кости не ныли, тело легкое-легкое. Приятно, ох, как приятно сидеть на вечерней прохладе. И как хорошо, что душный летний день позади: и эта вечерняя прохлада веселила, приятно отражалась в душе.

По губам Полины вдруг пробежала легкая улыбка. Она вспомнила, как несколько дней тому назад встретились им военные, и старший все говорил, а в сторонке стоял Саша и своими бархатистыми глазами исподлобья наблюдал за нею.

И как только она припомнила это радостное чувство захватило ее сердце. Что-то заныло в груди. "Саша... Неужели, это и есть любовь", – подумала она, поеживаясь от вечерней прохлады. А завтра-то, завтра жаркий день и снова рубить киркой ненавистную глину.

Она уселась поудобнее, натянула джемпер на плечи. Вокруг было темно – темно, как в длинном туннеле, и лишь звезды поблескивали в вышине.

Она еще раз поправила джемпер, сползавший с плеч, натянула юбку на голые ноги, задумалась. Но интересное дело, мысли у нее никак не ложились в одну последовательную цепочку. Она пыталась еще думать о доме, матери, о том, как завтра пойдет на работу, как выдержать жару на трассе, а глаза ее – против воли – смотрели в темноту на трассу, на то, угадываемое место, где она впервые встретила военных. Свежо... Из низины легкими волнами плывет запах незнакомых трав.

А неподалеку в лесочке, соловьи, как бы соревнуясь между собой, выводили соловьиные трели.

В эту минуту ей хотелось, чтобы он пришел к ней и присел бы рядом. Она обняла бы его за плечи и, прижавшись к плечу, слушала, что он говорит ей. А он должен говорить хорошие, ласковые слова, по крайней мере, ей так хотелось. Она, сидя в ночи, мечтала.

С низины потянуло прохладой, она, вздрогнув, поежилась и снова натянула на плечи джемпер.

"Да что это со мной делается" – подумала в растерянности она.

Ей казалось, будто все люди, окружающие ее, заняты своим делом, и только она одна чем-то отделена от них и чувствует себя одиноко.

Посидев еще несколько минут, она поднялась, и пошла спать.

Разделась тихонько, чтобы не разбудить подруг, пробралась на цыпочках между ними и легла на свой матрац.

Пролежав несколько минут, она поняла, что спать ей не хочется, повернулась на один бок, затем на второй, потом легла навзничь уставившись открытыми глазами в темноту, нисколько не тяготясь бессонницей, как будто она ожидала чего-то необыкновенного от нынешней темной ночи.

Она в эту минуту и не думала, что влюбилась в того парня, она не знала его, а только хранила в своем воображении; парня, которого видела всего один раз и, которого, даже не запомнила как следует, особенно его лица.

"А почему же я думаю о каком – то парне, совсем не знакомом мне? -спрашивала она сама себя. – Надо выбросить все эти бредовые мечты из головы и жить безмятежной, свободной жизнью. Вот скоро закончим строительство дороги, и поеду домой под родительский кров к сестренкам и братику, – думала она. – Как я по ним соскучилась!"

И она стала представлять в своем воображении, как она приедет домой, как ее встретит мама и младшие сорванцы.

"Ну, а дальше что?" – задавала она себе вопрос, а как ответить на него, она и сама не знала. Да и кто может знать свое будущее, да еще в такое грозное время, такое непредсказуемое.

Ей вспомнились первые месяцы войны. В то время она считала себя уже взрослой и понимала все, о чем говорили намного старше ее люди. Но всё понимая, она не могла представить той реальности, которая происходила где-то там далеко, на границе государства. То страшное, о котором говорили старшие, ей представлялось обыкновенным, как в кино: видишь дым, огонь, бегущих в атаку красноармейцев, падающих под пулями, но большой жалости к падающим и глубокой ненависти к врагу она не чувствовала, и все, что мелькало на экране, казалось обыкновенной игрой.

И даже когда вечером пришел отец с работы и сказал матери, что он получил повестку и через два дня уезжает на фронт, ей и тогда все еще казалось, что война не реальна. И только по лицу матери угадывала: случилось, что-то страшное.

Утром рано ее разбудили и, протирая заспанные глаза, еще в одной рубашке, она увидела перед собой маму с красным лицом и заплаканными глазами. "Доченька, вставай, пойдем, проводим отца", – говорила ей мать, вытирая уголком косынки, выступившие на ее глазах слезы.

Она встала, наскоро ополоснув лицо холодной водой прямо из ведра и, одев платьице, вышла во двор, поеживаясь от утренней прохлады. Там уже стояли младшие сестра и братик, и она присоединилась к ним.

Мать металась по двору: то спустится в погреб, то забежит в избу, и постоянно то косынкой, то фартуком протирала глаза.

Отец с хмурым лицом нервно прохаживался у калитки, а недалеко у крыльца прислоненный к бревну стоял небольшой полотняный мешок с пришитыми к нему лямками. Он на половину был наполнен, по-видимому, продуктами и всем необходимым, что потребуется на войне, почему-то подумала Полина, взглянув на мешок.

– Ну Марфуша, хватит бегать, пора прощаться, – поглядывая через забор на улицу, сказал отец.

– Вон уже подвода едет.

Мать тут же заголосила и, бросившись к отцу, обхватила его за шею.

– Ох, Гришенька, и на кого нас шестерых ты покидаешь? – причитала она. – И как же мы без тебя жить будем?

И тут Полина почувствовала, как к горлу подкатился комок, а в груди где-то глубоко заныло, а по щекам покатились горячие слезы. Она плакала тихо, сдерживая рыдания. Сестренки, сбившись в кучу, стояли насупившись.

– Ну, хватит, хватит.., детей не расстраивай! – говорил приглушенным голосом отец, освобождаясь от рук матери.

– И так, дочка, ты остаешься за старшую, – подойдя к ней, сказал отец. -Слушайся маму и во всем ей помогай. Не обижай сестренок.

И, нагнувшись, поцеловал ее в лоб, а затем в щеки, прижал ее голову себе к груди, потрепал легонько по затылку. Затем стал прощаться с остальными, беря их по очереди на руки.

Попрощавшись со всеми, он поднял мешок и, продев руки под лямку, надел на плечо. Оглядев еще раз двор, он сказал: "Ну, дорогие мои, родные, жив буду – вернусь". Закинув мешок поудобнее на плечо, он пошел за ворота на улицу. Мать, схватив его за руку, пошла с ним.

Когда Полина с сестренками и братиком на руках вышла за ворота, то увидела, как отец, сняв мешок с плеча, положил его на подъехавшую телегу. Затем быстро вернулся к ним и, поцеловав каждого отдельно, сказал: "Я вернусь, ждите". И снова пошел к телеге.

Полина заметила, а может, ей показалось, на глазах отца слезы, и ей стало, не то от этого, не то от того, что он покидает их, очень грустно, в груди снова защемило, и она, не сдержалась, крикнула не помня себя: "Папка не уезжай!" Он обернулся и помахал рукой, подошел к матери и, положив ей на плечи руки, стал что-то говорить. Затем, оторвавшись от нее сел на телегу и, обернувшись еще раз, помахал всем рукою. Телега быстро покатилась по дороге и вскоре скрылась за поворотом.

Полина поняла, что отец уехал, может быть, навсегда, но ей казалось, а скорее не верилось, что он уехал надолго, надеясь, что он вернется к вечеру домой, как часто это было в прошлом. Но он не вернулся к вечеру и не вернулся в последующие дни. Только тогда Полина поняла, что вернется нескоро, а может быть, и никогда. Она поняла, когда мать до восхода солнца разбудила ее и сказала: "Поднимайся, Поля, гони на выгон корову, отца теперь нет и, согнувшись, вышла из комнаты, где спала Полина.

Когда был отец дома, он с матерью жалели ее и по утрам будили поздно, давали возможность выспаться, а теперь одна мать не успевает все сделать по хозяйству, и приходилось рано будить дочь.

Полина и сама понимала все трудности, возникшие с отъездом отца, и старалась помогать матери по хозяйству: выгнать в стадо корову, почистить коровник, наносить на целый день воды из колодца, ходить в луга за травой, чтобы наготовить корма корове в зиму; все это было делом отца, а теперь приходиться ей подменять его, даже дров нарубить и то надо. Вспомнила она, как один раз рубили дрова, полено отскочило и ударило ее по плечу, как было тогда больно и она, не так от боли, как от обиды, долго плакала.

Шло время. Она в пятнадцать лет почувствовала себя взрослой, помогала во всем и научилась всему: рубить дрова, кормить скотину, стирать белье не в мыльной пене, а в зольном отваре, запрягать лошадь и возить солому для колхозной скотины, а по праздникам плясать под гармонь, радуясь отдыху, выпавшему на несколько часов среди постоянного, изнуряющего труда. И она больше не плакала, осознала необходимость ее труда, как дома, так и на колхозной работе. Она поняла, что работая в тылу, тем самым помогает отцу и его товарищам в тяжелой борьбе с фашизмом, решившим покорить ее любимую Родину.