Текст книги "Дорога к победе"

Автор книги: Иван Мозговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

– А как отец? Письмо не присылал?

– Получили на той неделе, рады. Пишет, служит в каких-то походных мастерских.

– Не походных, а передвижных, – поправила ее Дуся.

– Какая разница: походная или передвижная, главное в тылу, – сказала она. – Бывает и в тылу гибнут люди, но все же не то, что на передовой, – добавила она. – Ремонтируют подбитую технику. Да ты сама прочитаешь.

– А знаешь, мам, я встретила на стройке военного кладовщика – выдавал нам кирки, лопаты и другие инструменты, так похож на отца: такой пожилой, такой коренастый, так и усы носит, как отец. Я как первый раз увидела, так чуть сознание не потеряла, сколько передумала. Только зовут его по-другому. И надо же такому совпадению быть. Но потом, когда получали инструмент, я втихомолку наблюдала за ним, схожесть постепенно проходила. А первый раз: ну прямо вылитый отец. Девчонки так перепугались, когда со мною стало плохо.

Мать после рассказа Дуси как-то поникла головой, резче обозначились морщинки на лице, глаза потускнели.

Дуся, глядя на мать, поняла, что вспоминания об отце испортили ту радость, которая так заметна была при их встрече.

– Мам, не надо, – стала говорить Дуся. – Все будет хорошо, – успокаивала она ее.

– Ой! А чего ж я, старая дура, не приглашаю дорогую гостью в хату, -встрепенулась мать. – Пошли.., пошли...

– Какая там гостья, – сказала Дуся, нагибаясь и беря чемодан в руку. Мать взяла сумку, и они направились в переднюю.

– А где же Нина, Ваня? – спросила Дуся у матери, проходя в комнату и окидывая ее взглядом.

– Послала их за хворостом, а то дров осталось всего на два дня, вдруг пойдет дождь, растопить будет нечем.

– Как же они тут?

– А что им. Мать приготовь, мать постирай, мать корову подои, а они выспались, поели и готовы целый день в бабки играть.

– Ну, пусть Нина, а тот уж верзила большой. Что толку, что большой... Заставишь – сделает, а сам чтобы догадаться! Нет... Что ты! Все надеются на мать. А у матери и сил уж нет.

– А как же с сеном в этом году? – уже о другом с беспокойством спрашивает Дуся. – В колхозе ничего не обещают?

– На колхоз теперь надеяться не приходится, – говорила мать, разжигая огонь на загнетке. – Ребят, Ваню с Ниной, каждый день гоняю за травой в Дурневскую лозу. Туда скот не гоняют, трава под кустами вымахала по грудь человеку. Да и косой там не размахнешься, несподручно. Так они берут серпы, рукавицы, и, спасибо отцу, что перед самой войной сделал тачку, рвут там траву и тачкой возят. Два раза в день: до обеда одну и после обеда одну. Хорошие четыре вязанки сухого сена получается. Уже пол сарая сена заготовили, а там соломки дадут, подсолнечных корзинок – как-нибудь зиму протянем, – рассказывала мать. В ее голосе Дуся слышала нотки радости за детей, за себя, что в такое трудное время она, пожилая женщина, не опустила рук, как другие, а повседневным, кропотливым трудом и своими хлопотами создает уют и мало-мальски сносную жизнь семьи, что дети порой и пошаливают, но трудятся каждый в меру своих силенок.

Слушая мать, Дуся переступила порог горницы и, окидывая медленным взглядом, увидела: койку, стоящую в углу и застланную поверх стучным одеялом; подушки, взбитые, наложенные одна на другую, горкой, фотографии, развешанные по стенам в старых, еще в довоенное время поделанных дедушкой рамках, фикус, занимающий весь передний угол разросшимися во все стороны ветвями с зелеными широкими листьями на них, деревянную перегородку, окрашенную в голубой цвет с простыми ходиками, висящими на ней, циферблат которых разукрашен золотистым пшеничным полем с повислыми тяжелыми колосьями и гирькой, опустившейся чуть не до пола, а на косяке двери, ведущей в другую комнату, на большом гвозде, вытертом до блеска, висит рушничок, вышитый красными петухами, – та же картина, что до отъезда Дуси. До боли в груди знакомая с детства горница сейчас смотрелась по-иному. Все здесь было ближе, роднее после месячного отсутствия. Она тихо под впечатлением увиденного и пережитого подняла на цепочке гирьку часов кверху, молча посмотрела на циферблат и, еще раз окинув взглядом горницу, вздохнула и вышла.

Мать на скору руку сварила молодой картошки, зажарила яичницу, нарезала домашней выпечки хлеба и положила малосольных огурчиков; поставила на стол мисочку сметаны с творогом и кувшин топленого свежего молока.

– Садись, поешь с дороги, – пригласила она Дусю за стол. – Небось там наголодались, – окидывая взглядом стол, произнесла она. – Вон какая худющая да почерневшая.

Пока мать готовила ужин, Дуся успела обмыться теплой, нагретой еще днем солнцем водой и, сменив пропитанное потом и дорожной пылью белье, уселась за стол.

– Да, ты права, поголодать пришлось, – со вздохом, вырвавшимся из ее груди, сказала Дуся. – Да и не только голодать, недосыпать, спать на соломенной трухе, а сколько земли перебросали. Считай, что каждый день погреб, как у нас, выкапывала.

– Ох, доченька, где же ты сил столько брала? – глядя с изумлением на дочь, говорила мать. – Отец, тогда был еще молодой, погреб копал четыре дня. Да он все же мужчина. А ты..? Такая девчушка. . ! Угробила ты совсем себя.

И мать с сожалением посмотрела на Дусю, которая с аппетитом проголодавшегося человека уплетала за обе щеки все, что попадалось на глаза, не соблюдая последовательности, как это принято у сытых, разбалованных едой людей.

Мать смотрела на жадно жевавшую дочь и тихонько качала головою, приговаривая: "Ешь, ешь, доченька, если мало, я еще подложу".

– Нет, мам, спасибо, много сразу есть нельзя, живот заболит, – прожевав очередную порцию пищи и проглотив, произнесла Дуся. – Я завтра лучше доем.

Мозг, как наиболее рациональная часть человеческого тела, командовала: "Хватит", а рука непроизвольно тянулась с ложкой к миске творога в сметане, другая – за хлебом, и обе выполняли приказ не мозга, а желудка, который, соскучившись по переработке нормальной пиши, все требовал и требовал новых порций.

– Ох, мам! Хватит, а то я и в самом деле объемся, – сказала Дуся и, пересиливая себя, положила ложку на стол. Но молока, налив в кружку, все же выпила. Вылезая из-за стола, она спросила: "А где же ребята? Ведь на дворе уже темно, а их все нет?"

– Да заигрались, небось, с друзьями, – спокойным голосом произнесла мать, привыкшая за эти годы к возвращению во двор детей в позднее время. – Топить у людей нечем, вот и бросились подбирать все, что может гореть. Они там хворост собирают и заодно играют. Там собирается детвора со всего крайка, и так заиграются иногда, что домой возвращаются за полночь, а утром не добудишься.

После сытного ужина Дуся решила прогуляться по свежему воздуху и, объяснив матери свое желание, вышла. Вечер был тихим и спокойным. Дневная жара спала и вечерняя прохлада бодрила душу и тело. Высоко над головой мерцали мириады звезд. Млечный путь протянулся с севера на юг широким трактом. Присмотревшись в вечерней тьме, Дуся прошла по двору и, не веря своим глазам, подумала: "Неужели я дома? Неужели, что было там, осталось позади, и я буду каждый день вот так ходить по двору?"

Она шла медленно, тихо ступая босыми ногами по еще не остывшей земле, и чувствовала, как родная, с детства знакомая до мелочей стежка, поросшая спорышом, успокаивающе влияла на весь организм, снимала напряженность, от чего на душе становилось легко и свободно. В такие минуты казалось, что никакой войны-то и нет, во всем мире стоит такая же тишина, так же ярко горят звезды у всех над головой и хочется мечтать о чем-то хорошем.

И почему-то в памяти всплыло раннее детство, когда отец, она хорошо помнит, был без рубашки и по этой стежке вел ее за руку. Так как стежка для двоих была узка, то он шел чуть впереди, а она сзади. В это время, она помнит, дружно цвел картофель, и ее привлекали белые картофельные цветочки. Она пальчиками тянулась к ним, но отец не замечал ее движений, тянул за руку дальше, и ей не удавалось сорвать цветочек.

Она заплакала. Отец остановился, нагнулся к ней и спросил: "Что случилось, моя маленькая?" Она перестала хныкать и ручонкой показала на цветки.

– А-а, понятно, – произнес отец, – Цветочек сорвать хочешь? – Он взял ее обеими руками под мышки и поставил в самую густую часть цветов, она, довольная, стала срывать их.

– Где он сейчас, жив ли? – подумала она, и ей захотелось увидеть отца. Понимая, что это невозможно, она от своей беспомощности тихо заплакала, как когда-то в детстве.

Но плакать долго не пришлось, она услышала голос, назвавший ее имя, и обернулась.

На меже стояла Мотя. На ней было светлое платье, и ее фигура заметно выделялась на темном фоне кустарника.

– А я смотрю, кто, думаю, у вас по огороду ходит? – услышала ее голос Дуся в темноте. – На мать не похоже, может, кто чужой? Так, что он на вашем огороде делает. Дай-ка присмотрюсь, может картошку копает. Тоже не похоже... Подошла ближе. Вижу, ты бродишь, о чем-то мечтаешь...

– С голодухи, Моть, мать так накормила, что дышать стало тяжело, – смеясь, говорила Дуся. – Вышла немного погулять перед сном. А тут вспомнила отца, как в детстве гуляла по этой стежке с ним, сгрустнула, и, признаться, немножко всплакнула.

– А я, помнишь, как мечтала, приехать домой, плотно поесть и на трое суток завалиться спать. А приехала, поела и потянуло побродить по земле раннего детства. Вот и вышла вначале во двор, а затем и на огород.

– У нас с тобой, оказывается, одинаковые чувства к раннему детству. Меня тоже потянуло на огород. Прошла по стежке, всколыхнулось в душе все прошлое, а вспомнив про отца и расплакалась, как когда-то в детстве.

– У меня до слез не дошло, но душу терзает. По-видимому у каждого человека есть такая слабость: в определенные минуты вспоминать детские годы, особенно яркие эпизоды с раннего детства. Вот эти воспоминания совсем прогнали во мне охоту ложиться в постель. Сейчас мне кажется, бродила бы я всю ночь и мечтала о разной чепухе. Как там Полина себя чувствует? – вспомнила она о подруге. – Небось, тоже не спит?

– Если мы не спим, то она и подавно. У нее теперь проблем на многие ночи.

– Пойдем узнаем, как она себя чувствует, – предложила Мотя. – До полночи еще далеко, а выспаться завтра еще успеем.

– А может, они уже спят? – ответила ей Дуся. – Нехорошо будить людей из-за того, что нам не спится.

– А мы посмотрим, если спят, вернемся.

– Ну что ж, пошли сходим. Я только зайду, скажу матери.

Переступив порог, она увидела при тусклом свете керосиновой лампы за столом брата и сестру, доедавших остатки ее ужина.

Младшая сестра выскочила из-за стола и, бросившись к ней на шею, закричала: "О! Дуся приехала!" Повисла на шее и, прижимаясь к ней, заболтала ногами.

– Да ты что, сдурела! – прикрикнула на нее мать. – Шею свернешь, не маленькая.

Нина, расцепив руки и став на ноги, прижалась к сестре всем телом.

– Соскучилась? – спросила ее Дуся, прижимая ее к себе и поглаживая по спине.

– Угу.

– А я думала, что вы туг без меня рады, – говорила Дуся, продолжая прижимать к себе сестру.

– Почему ты так думала? – спросила Нина, отстраняясь от сестры и заглядывая ей в глаза.

– Да я вас ругала, иногда трепки давала.

– Да то ж за дело. Когда мы зарабатывали. . .

Подошел брат, стесняясь, прижался к Дусе. "Уже большой вымахал", -подумала про себя Дуся, а вслух спросила: "Ну что, братик, помогал здесь матери, слушался?"

– Помогали.., обои помогали, – ответила мать за брата, довольная тем, что дети собрались все вместе. – Посмотрел бы сейчас отец на вас, какие вы стали уже большие, – сказала мать и кончиком платочка вытерла в углу глаза невольно набежавшую слезу. – Где он там мыкает свое горе?

Дверь открылась бесшумно, слегка звякнув щеколдой, и на пороге появилась Мотя.

– Здравствуйте! – произнесла она, остановившись на пороге.

– А-а, Мотя! Здравствуй! – отозвалась на ее приветствие мать. – Тоже приехала?

– Приехала, Матрена Ефремовна... А ты чего так долго собираешься? -обратилась она к Дусе. – Ждала, ждала... Думала, что ты передумала.

– Да вот, сестра задержала, – кивнула Дуся головой в сторону сестры.

– Пошли! – позвала Мотя, и в ее голосе слышались нотки нетерпения.

– Куда это вы? – спросила мать. Не успели в хату зайти, как снова куда-то спешите.

– Да недалеко... До Полины сбегаем, – ответила Дуся.

– Давно расстались! – буркнула мать. – Завтра времени вам не будет, что вы ночью людей тревожить надумали.

– Надо. По одному делу, – пояснила Дуся.

– Вот так всегда, матери ждут, ждут вас, а вы не успели словечком обмолвиться и снова убегаете из дома. Рассказали бы, как там жили, что делали. Вон, какие обе худющие вернулись.

– Расскажем, – пообещала Дуся, выходя вслед за Мотей из комнаты. Вышли за калитку. Темно и тихо на сельской улице. Завтра людям рано

вставать: надо выспаться. Так в темноте и подошли к дому Полины. Света в окнах нет. Кругом тишина.

– Спят, – почему-то шепотом сказала Мотя, посматривая на окна дома.

– Ну что ж, приятных им сновидений, – пожелала Дуся. – Пойдем и мы спать.

30

На другой день, чуть свет, выгоняя коров на пастбище, несколько женщин собралось в кружок и, как водится, делились сельскими новостями, ночными снами и даже фронтовыми делами, вычитанными из местной газеты.

Но в это утро многим не пришлось рассказывать, а только слушать. На этот раз о сельских новостях решила рассказать сама Солоха, первая сплетница и постоянный информатор первой бригады.

Эту новость Солоха узнала еще вчера вечером, когда ходила к соседке за закваской для теста: надумала спечь хлеба.

Соседская дочь Вера вечером приехала со строительства железной дороги Старый Оскол – Ржава и привезла уйму новостей. Солоха под впечатлением услышанного, а больше от того, что не могла поделиться рассказанным с соседками и подругами, и от этого долго не могла уснуть, долго ворочалась на своем, видавшем виды, стареньком матраце. Все думала, как лучше и доходчивее донести новости полученные от Веры до женщин и притом немного приврать так, чтобы все это было правдоподобным.

Рано утром, выйдя за ворота, она увидела стоявших полукругом женщин и сразу же направилась к ним.

– С добрым утром, бабоньки! – приветствовала Солоха пожилых женщин, стоявших в сторонке от проезжей дороги и тихо о чем-то беседовавших между собой.

– Здравия тебе, – не очень дружно, вразнобой, ответили ей женщины.

– А как ночь провели – ночевали? – спросила она, окидывая их пристальным взглядом.

– Да ничего, как обычно, – ответила тихая характером, рассудительная Алена, жена кузнеца. – Наше дело такое, ночь прошла спокойно и то, слава богу, значит, увижу еще солнышко.

– Да, бабка Алена, – согласились женщины. – Наше время ушло.

– А что ночь? – отозвалась Маруся Алехина, самая младшая из стоящих в кругу женщин. – Нам лафа. Тепло, мужиков под боком нет... Потревожить некому. Так что заляжем с вечера и даем храповицкого до утра. Верно я говорю, бабоньки?

– Верно, Мария! – подтвердили женщины.

– А я всю ноченьку не спала, только к утру прикорнула, – произнесла притворным голосом Солоха и всех обвела взглядом удрученного человека.

– Что же случилось, кума? – с ехидством спросила у нее Катярыха, крупная, дородная женщина с рыжинкой в волосах и с конопатым носом. Характер у нее был прямым, и от этого казалась грубой в суждениях. – Ай домовой тешил твою грешную душу?

– Ты, кума, все со своею насмешкой, – говорила Солоха, недовольная подковыркой кумы.

– Тогда рассказывай, чего ты не спала, поясницу ломило или мозги о чем-нибудь думали?

– Слыхали? Девчата вчера со стройки приехали, где-то там под Оскольцом работали, – начала свой рассказ Солоха, – железную дорогу к фронту тянули. Приехали худющие, приморенные. Говорят, их там не кормили, что из дома передадут, тем и питались. А норму вырабатывали до шести кубов.

– Ну и что? – перебила ее Катярыха. – Сейчас молодежь повсюду работает: кто на окопах, кто строит аэродромы, многие ушли по госпиталям работать. Тоже чем удивила!

– Да я не о том! – сказала Солоха и, умолкнув, выжидающе посмотрела на женщин.

– А о чем же? – спросила ее Катярыха.

– А о том, что Дуську Кущееву орденом наградили, – выпалила Солоха.

– А еще кого? – спросила Мария Алехина.

– Больше никого, – ответила ей Солоха. – Другие не заслужили!

– Она что, лучше всех работала? – как бы между прочим сказала Катярыха.

– Говорят, – понизив до шепота голос, произнесла Солоха, – она с большим начальником путалась, вот и орден получила.

– Да не похоже на Дусю, – с недоверием отнеслась к сообщению Мария Алехина. – Что-то не верится, чтобы Дуся пошла на такое.

– А от кого ты такое услышала, Вера рассказала? – спросила в упор Солоху Катярыха.

– Да нет.., не.., – замялась Солоха. От Веры я не слышала. Врать не хочу.

– От кого-то ты слышала? – не отставала от нее Катярыха. Она уже поняла, что историю с орденом сочинила сама Солоха, а преподносит женщинам так, как будто от кого-то слышала, а не выдумала.

– Пустобреха ты, кума! – не выдержала Катярыха. – Все ты любишь позорить ни в чем не повинных людей. Хотя бы на старости лет одумалась.

– Горбатого только могила исправит, – отозвалась бабка Алена.

– И ты туда же – сказала Солоха, опалив бабку недобрым взглядом.

– А ты бы поменьше мутила воду, – ответила ей бабка Алена. – И не зыркай на меня так, я перед тобой еще ни в чем не провинилась. А что правду сказала, так извиняй. Значит, заработала своим болтливым языком.

Сказав так, бабка Алена повернулась и, опираясь на палку, тихонько поплелась до своей коровы.

– Ты смотри, бабка Алена обиделась, что ли? – глядя ей вслед, сказала удивленно Солоха.

– Нет, ты ошибаешься, – ответила за бабку Катярыха. – Она просто разговаривать с тобой не желает. И правильно делает. Смотрю я на тебя и думаю, что ты за человек? Живешь, как все, помогаешь соседям, в случае нужды защищаешь от колхозного начальства. Все бы хорошо, да вот портит тебя одна слабость: любишь ты, кума, пустить слушок по селу о том или другом человеке, так сказать, с нехорошей стороны, и ходишь потом слушаешь, как судачат бабы, и улыбаешься, про себя, довольная, что твой слушок летает по селу из хаты в хату, перемывая косточки твоей жертвы. Вот и сейчас захотелось тебе пустить слух по селу про Дуську, и ты от этого всю ночь не спала, а думала, как бы его лучше преподнести и нам. И с таким намерением ты и вышла к нам, но я тебя с детства знаю. Сразу тебя раскусила. Смотри, предупреждаю тебя при всем честном народе, доиграешься ты. На старости лет завяжут юбку на голове да всыплют по первое число, тогда узнаешь, чего стоит пуд соли.

– Да я что.., я сказала, что слышала, – стала оправдываться Солоха, почувствовав, куда может повернуть ее оплошность.

– Ничего ты и нигде не слышала, а придумала! Вот мой тебе сказ, – повторила Катярыха, повышая голос. – Сама сказала, что ночь не спала, а все думала.

Женщины, чувствуя, что они могут непроизвольно втянуться в деревенский скандал, постепенно одна за другой стали расходиться, гак и не побеседовав мирно, как в прошлые дни: одни к коровам, другие по своим дворам. Подальше, как говорится, от греха.

Солоха, оставшись на месте одна, постояла еще с минуту, ковыряясь от нечего делать, в дорожной пыли носком брезентового тапочка, а затем, как и все, направилась к своему дому.

Но несмотря на то, что Солоху с ее придуманной сплетней никто из женщин не поддержал, она с быстротой телеграфа распространилась по селу, и люди, в основном женщины, судачили о ней на все лады, не вникая глубоко в суть и не щадя невинно пострадавшую.

Собравшись где-нибудь, две-три женщины, не успев даже поприветствовать друг друга, начинали со слов – Слышала?

– А ты о чем? – спрашивала ее односельчанка, а то и просто соседка.

– Да все же о том, о Дуське, – начинала одна.

– Да, слышала как-то краем уха, – говорила другая.

– И надо же! Никто и не подумал бы, – притворно сокрушалась третья.

На дорожках, протоптанных к колодцам, сходились и подолгу задерживались бабьи табунки.

Женщины, как уж повелось исстари на селе, перекидывали коромысла с полными на них ведрами колодезной воды, с одного плеча на другое, у иной молодки плечо от тяжести ведер до того занемеет, что пальцы на руке начинает сводить судорогой, но она не пугается, перекинет коромысло на другое плечо, поднимет руку кверху на несколько секунд, потрет палец о палец и тут же чувствует, что судорога или онемение прошли. И все она проделывает машинально, по привычке: главное сейчас у нее не пропустить слово собеседницы и где надо "поддакнуть", а может быть "удивиться", а может и нужное слово "вставить".

И что интересно, в обсуждении Дуськиного "проступка" больше участвовали те женщины, которые в своей жизни, как говорится, "сами проштрафились" за период военных лет: то с мадьяром ее видели, то с нашим военным, то с бригадиром, а то еще хуже, замужняя – мужа не дождалась, изменила; а теперь подвернулся случай и можно доказать, что не одна она такая, а есть и другие; вот вам налицо и свежий пример, так что не одна я порочная, а все вы такие, только изображаете из себя до поры до времени недотрог.

Подслушала как-то раз бабий разговор о Дусе Мотя и, промолчав, подумала: "Надо что-то делать! Иначе опозорят девченку".

Собрала она подруг: Олю, Веру, Полину – и решила обсудить с ними услышанное от женщин и принять срочные меры к тушению разгорающегося пожара вокруг Дуси.

– Девчата, вы знаете, что говорят на селе женщины о нашем бывшем командире отряда, Дусе? Переглянувшись между собой и пожав плечами, за всех ответила Оля: "Да вроде ничего не слышали".

– Так я вам расскажу, – произнесла Мотя и рассказала все подробно, что услышала от женщин.

– Вот сучки! – вырвалось у Оли. – Такие вещи не прощаются. Надо заткнуть им рот...

– А как? – спросила Мотя.

– Если бы выявить зачинщика, – подумав немного, предложила Вера. – Откуда-то взялся такой слушок. Сам по себе он не родился.

– Может пустил в эфир кто-нибудь из наших? – вслух подумала Мотя. – Может, по злобе, может, кто позавидовал? Ведь всякие люди бывают.

– Да нет, мне что-то не верится, чтобы кто из наших женщин, – засомневалась в таком предположении Полина. – Если бы пускать слух по деревне кто из наших надумал, то, я думаю, пустили бы слух скорее обо мне, – добавила она, потупя голову, – но только не о Дусе.

– Вот именно, – сказала Мотя. – Твое предположение как раз и наводит на мысль, что эта сплетня пущена по злобе или из зависти. А тебе-то, что завидовать? Что за офицера замуж вышла, не пожив с ним и недельку. Говорят и о тебе. Слышала.

– Да слышала... Пусть болтают... Я к этому была готова еще там.

– Ну знаешь, Полин, это правда! – произнесла Оля. – А правду переносить легче, какая бы она не была жестокой, а вот напраслину, совсем другое дело.

– Ты права, Оль, – согласилась Полина. – Я, наоборот, горжусь своим положением. А что говорят, так на то они и бабы.

– А Дуся знает, что о ней говорят? – спросила Полина.

– Да я.., я, по правде сказать, и не знаю, – сконфузившись, ответила Мотя. – С нею об этой сплетне я говорить не стала, думаю, зачем расстраивать. Конечно, рано или поздно, до нее дойдет, она узнает, а пока воздержимся. Да, как не хватает в таком вот случае покойницы Раи, – вдруг в задумчивости произнесла Мотя. – Она бы посоветовала, что делать. Царство ей небесное! – промолвила она.

Все, не сговариваясь, молчали с минуту.

– Да, погибла в расцвете лет, – тихо произнесла Полина. – Надо сходить как-то на могилку, цветы положить, оправить.

– Сходим обязательно, – сказала Мотя. – Да прямо в эту субботу, если не пошлют куда-нибудь на работу.

– Слушайте, девчонки, – начала задумчиво Вера, – в тот вечер, когда мы приехали, к нам приходила Солоха за тестом. Вы ее ж знаете? Какая она...

– Да кто ее не знает, сплетницу, – отозвалась Мотя. – Что не дыхнет, то и брехнет.

– Вот она все у меня выпытывала, – продолжала Вера, – как мы там работали, как нас кормили, у кого на квартире стояли. Я ей все рассказала и сказала про Дусину награду.

Она еще спросила меня: "А ты что, хуже ее работала?" Наверное, хуже, ответила я ей. Она у нас была бригадиром, а затем начальство ее поставило начальником отряда. Наш отряд занял второе место по району в соревновании. Вот и наградили ее. Всех же не могут наградить.

– Это она пустила сплетни, – сказала Оля, выслушав Веру. – Я больше чем уверена, она. Больше некому. Еще в селе никто не знает, что Дусе дали медаль. Она первая узнала и придумала небылицу.

– Я тоже такого мнения, – поддержала ее Полина. Она, костлявая ведьма!

– А что, ведьмы бывают и не костлявые? – рассмеялась Мотя.

– Странная мразь.., – не обратив внимания на смех Моти, произнесла Полина. – Была б моя воля, вот этими руками задушила гадину. Как ей не стыдно перед Дусей, перед нами, наконец, перед женщинами всей бригады. Завтра же им всем смотреть в глаза придется!

– Да, похоже на то, – произнесла Мотя, о чем-то думая. – Надо, девочки, как-то аккуратно выведать об этом у женщин, – добавила она. – Кому-то она говорила?

– Конечно говорила, – согласилась с нею Полина. Но не будешь же каждую женщину останавливать и расспрашивать, что ей говорила Солоха.

– Конечно нет, я с тобой согласна, – сказала Мотя. – Здесь надо пораскинуть мозгами и проявить смекалку. Так что думайте, на то у вас и головы на плечах.

– Да, задача не из легких, но выход должны мы найти, – поднимаясь с места, проговорила Оля. – Мне кажется, подкатиться надо в первую очередь к соседям, да так, чтобы комар носа не подточил. Это задание, я думаю, можно поручить Вере, как соседке бабы Алены.

– Ты что, Оль, из меня разведчицу хочешь сделать? Я такую задачу, заранее предупреждаю, не смогу выполнить. Это поручение не по моему уму.

– А тут большого ума не требуется, – сказала Мотя. – Она бабка прямая, справедливая и сама тебе расскажет. Твое дело найти время для разговора с ней. В этом разговоре особо обрати внимание на то, как мы работали, как мы жили, чем занимались в свободное время, хотя у нас его и не было. Все рассказывай, как на самом деле было и, она не выдержит, расскажет, кто пустил сплетню.

– А я возьму на себя Катярыху, – предложила Оля. – Она ей кума, и часто я их вижу вместе. Не проходит ни одного дня, чтобы они не обмолвились словечком. Да и с Марией Алехиной она часто встречается. Вот у этих женщин и надо искать ключ к нашей загадке.

– Да, ты, наверное, права, Оль, – поддержала ее Мотя. – Во всяком случае, попытаться стоит. В первую очередь она свою бредовую фантазию изложила близким подругам или соседкам, а те проговорились в другом месте, и пошла писать губерния. С них и надо начинать. А вот как? Вот тут и заковыка. Как к ним подойти, чтобы они раскололись?

– Я уж предлагала Вере, как втереться в доверие к бабке Алене, а в отношении Катярыхи надо подумать.

– Вот именно, надо хорошо подумать, – согласилась Мотя. – Нам надо во что бы то ни стало выявить эту сплетницу и вывернуть ее наизнанку перед людьми, защитить от наговора подругу. Мы и так потеряли одну на фашистской мине, другую обесславить могут, а там и за третью возьмутся. Так поодиночке нас всех опорочат, а поэтому надо держаться нам вместе и защищать любыми путями друг друга. У нас впереди еще встретятся трудности, идет война не на жизнь, а на смерть, и если мы будем дружны, будем защищать каждого из нас от всякой нечисти, то, я вам даю гарантию, что мы выживем в это трудное военное время... Иного пути нам война не дала.

– Не зря, оказывается, тебя избирали там, на стройке, замполитом, – сказала, улыбаясь, Оля.

– А что, неправду я сказала?

– Правду... правду! – зашумели девчонки.

– С нахальными и потерявшими совесть надо их же оружием бороться, -произнесла с возмущением Вера, – На их нахальство отвечать своим двойным нахальством, а может, чем и большим.

– Браво.., браво, Верунчик! – говорили девчонки, хлопая в ладоши.

– А что мы сделаем с этой сплетницей, когда обнаружим кто она? – задала вопрос Оля, когда утихли аплодисменты. – Язык отрежем или еще что-нибудь придумаем? Вот бы лопотала обрубком, никто бы ее не понял.

– Рот ей надо зашить суровой ниткой, – добавила Вера. – Другим не повадно было бы.

– Послушаешь вас, можно подумать, что вы и впрямь такие уж жестокие, прямо инквизиторы средневековья, – говорила Мотя, оглядывая девчонок с лукавинкой в глазах. – А где же ваша нежность, душевная отзывчивость, жалость и, наконец, добросердечность. Я понимаю, вы не ангелочки с такими воздушными крылышками, но на такой шаг пойти, на какой предлагаете, вы меня простите, могут только гестаповцы.

– Да ты что, Моть, серьезно подумала, что мы на такое способны? – промолвила Оля. – Это так, болтовня.

– А я уж подумала: «Неужели война ожесточила сердца моих подруг, что они высказывают такие мысли. Неужели они способны провести в жизнь такие зверские пытки над простой женщиной, которая страдает таким пороком, как получить высочайшее наслаждение от распространения по селу, ею же выдуманных, сплетен.» Ее надо разоблачить и при всем честном народе хорошенько посрамить, а может в темном месте пригрозить, если вовремя не одумается.

– Как она может одуматься, если у нее это в крови, с самого детства, – сказала Вера, – А вы хотите ее исправить за несколько дней. Не получится. Просто разоблачить ее перед всей бригадой, чтобы все знали какая она сплетница и не поддерживали всех ее начинаний. Одним словом, изолировать ее от женского общества, особенно от тех женщин, которые любят распространять ее выдумки.

– А может, хватит, девчонки, разговор вести о сплетнице, которую мы еще не разоблачали? – сказала Полина. – Время у нас еще будет об этом потолковать, когда выявим виновницу. Тогда и решение нам легче будет выносить о ее наказании.

– Правильно, Полин, на том и решим. – согласилась Мотя. – Мы, хотя и догадываемся, кто пустил сплетни, но еще наши догадки подтвердить доказательством, а для этого нам нужны факты и надежные свидетели. Постарайтесь, девочки, быстрее раскрутить это дело и тогда будем решать, что дальше делать. Какие принимать меры.

После такого решения девчонки, поговорив о сельских пустяках, о мужчинах, вернувшихся по ранению с фронта, о предполагаемой работе в колхозе, повздыхали по уходящей молодости и вскоре разошлись.

Тем временем Солоха сидела на скамейке в хате Марии Алехиной и рассказывала о свежих новостях. О том, что вчера утром от нее отвернулись женщины, она уже забыла. За день у нее накопилась уйма новостей и одна интереснее другой. Кому-то их надо рассказать. И она выбрала для этой цели Марию Алехину, жившую от нее через один двор.

Мария, только что покормила своих детей, и убирала посуду со стола, когда в избе открылась дверь и на пороге появилась Солоха.