Текст книги "Дорога к победе"

Автор книги: Иван Мозговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Женщины встали на свекловичное поле и молча начали полоть.

Девушки прошли почти половину всей своей площади, когда к ним подъехал бригадир и поздоровавшись, стал проверять качество прополки. Кончив проверку, подошел к ним и сказал: Молодцы, девчата! Утерли нос бабам... Так держать и дальше...

– А премию дадите? – спросила Полина, улыбаясь.

– Обязательно, если такими темпами и дальше будете полоть, то премируем, – пообещал бригадир. – Вечером председателю доложу о вашей ударной работе. Он будет доволен.

– Мы же молодежь, – не удержалась Дуся, довольная похвалой бригадира. – Мы же слово дали, Иван Петрович.

– Кому?

– Себе...

– Хе, – усмехнулся бригадир. – Одним словом – молодцы...

Женщины, завидев бригадира, стали подходить, кто с тяпкой, кто бросил ее на месте.

– Ты в конторе часто бываешь, что там говорят, пишут в газетах про фронт под Харьковом, Белгородом?– спросила его Солоха, опершись на ручку тяпки. – Долго они там будут стоять? Или силы нету, чтоб его дальше погнать?

– Сила есть, сами видели, как шли через село, – отвечал Иван Петрович женщинам. – Но по– видимому еще недостаточно для решающего удара, подтягивают дополнительные войска, технику. Он же не дремлет, подтягивает свои части... Разведка работает... Пишут, что пришли

какие-то отборные части, танковые дивизии: СС "Райх", СС "Великая Германия", СС "Адольф Гитлер" и еще какие – то, всех и не упомнишь. Им что-то надо противопоставить, иначе сомнут.

– Говорят, под Харьковом наших окружили и многие там полегли? – спросила Мария Козлова.

– Правда это или люди брешут?

– Правда. Вклинился немец на пятнадцать километров в нашу оборону, многие погибли, но дальше не прошел, выдохся, – объяснил бригадир.

– Я, признаться, часто ночами не сплю, все прислушиваюсь, думаю, не стреляют ли где. Может, думаю, опять вернется.

– Нет, теперь уж не вернется, сила не та, – утвердительно подвел черту Иван Петрович.

Обрубили ему крылышки еще под Сталинградом, а здесь и голову открутят. Отлетался орел со свастикой в когтях.

Иван Петрович, что знал про фронтовые дела и сельские новости, все рассказал, потом, окинул всех строгим взглядом и сказал:" Ну, а теперь рассказывайте вы, бабоньки.

– А что нам, рассказывать, мы в поле тут с утра до вечера и кроме кукушки ничего не слышим, – жаловалась Солоха Ивану Петровичу.

– А я не о том... Расскажите, почему у вас прополка слабо подвигается? Уже десять часов, а вы и десяти шагов не прошли, а там жара начнется. Когда же вы полоть будете?

Все молчали, понурив головы.

– Что, сказать нечего? А еще, мы для фронта, мы для победы! – стыдил их Иван Павлович.

– Иван Петрович,– подняла глаза Мария Козлова.– Во-первых, она очень засорена, а во-вторых, мы со свеклой работаем первый раз, не привычны.

– Вы что, дома никогда свеклы не видели?

– Так то столовая, да кормовая, а сахарную мы никогда не сеяли и в глаза не видели.

– Вы, может, не сеяли, а другие сеяли. Правда, немного, но сеяли. Но дело не в этом.

– А в чем же? – прикинулась Солоха непонимающей.

В том что, поздно приходите, большой перерыв на обед отводите и рано с поля уходите. Вот ваши все причины плохой работы. Доказательством тому вон девушки. До десяти часов они прошли почти половину и не по два рядка, как у вас, а по шесть. Разница есть. . ?

– Конечно, есть, – согласилась Мария Козлова. – Но нельзя, скидывать со счетов и молодость.

– Я с вами согласен целиком и полностью, но с завтрашнего дня повышаю вам норму в два раза. Идет война, немцы под носом и разгильдяйничать нам с вами никто не позволит. Всем ясно? Или повторить!

– Все как будто понятно, – отозвалась Мария Козлова. – Но норма, по-моему, завышена.

Не отвечая на ее слова Иван Петрович сказал: "Ты, Мария, у них будешь за звеньевую, я тебя назначаю, и за все буду спрашивать с тебя. Это я говорю, при всех, чтобы знали и во всем подчинялись ей. За выполнение нормы, за качество прополки и так далее.

Женщины подняли шум, но бригадир, не слушал их, сел на линейку и укатил в село.

После отъезда бригадира долго еще кричали, препирались, но, наконец, поняв, что их никто не слушает, постепенно угомонились.

– Ну что, Мария, ты теперь у нас, как командир отделения? – шутила Солоха.

– Отстань! – злилась Мария. – Мне сейчас не до шуток. – Завтра отмеряю тебе норму, указанную бригадиром, вот тогда и посмотрим, будешь шутить или плакать.

– Солоха никогда не плакала, заруби себе на носу, хоть две, а хоть пять норм намеряй, – с вызовом ответила Марии, – я не из плаксивых, как некоторые, и не белоручка.

И Солоха, демонстративно забрав тяпку, пошла полоть свеклу. Девушки, прервавшись на обед, наблюдали за перебранкой женщин и от души смеялись.

7

Как-то ранним утром подъехал ко двору, где жила Дуся, бригадир Иван Петрович и, постучавшись в калитку, стал ждать.

– Кого там несет в такую рань? – выйдя на порог, спросила Матрена Ефремовна, мать Дуси.

– Это я, Матрена Ефремовна.

– А-а, Иван Петрович. Что так рано? – открывая калитку, спросила Матрена Ефремовна.

– Дело есть к Дусе.

– Она еще спит.

– Надо, Ефремовна, разбудить.

– Какое там еще дело?

– Вчера пришла телефонограмма из района. Приказано, создать бригаду молодежи из тридцати человек и направить в район не позднее завтрашнего дня, а Дусю председатель назначает бригадиром. Вот с нею председатель и хочет потолковать.

– Да какой там из нее бригадир, девчонка она еще.

– А бригада и создана, в основном, из молодежи.

– А куда их хотят направить? На рытье окопов?

– На этот раз нет. На строительство железной дороги.

– А где ее надумали строить?

– Да здесь недалеко. Километров двадцать – двадцать пять. Может, слышали: Осколец, Заломное, Ржава.

– Да что-то слыхала.

– Иди, Ефремовна, буди, а то мне еще бежать надо по другим дворам. Всех надо предупредить заранее.

– А ее подруги поедут?– не унималась Матрена Ефремовна.

– А как же! Поедут.

– А кормить их там будут или свои харчи брать?

– В телефонограмме сказано: "Продуктами питания обеспечить за счет колхоза." А в колхозе сейчас, сами знаете, ничего нет, кроме пшена, да нескольких десятков килограммов подсолнечного масла. Это мы перед войной были богаты: гречневая крупа была, мясо свое, яички, мед, и даже хлеб выпекали. Помните?

– Да чего ж не помню, помню. Надо готовить, я так поняла, свои харчи, а колхоз, может что добавит.

– Вы правильно поняли, Матрена Ефремовна, – сказал бригадир, улыбнувшись.

– Все выпытали или еще что забыли?

– Кажется все.

– Тогда иди буди.

Матрена Ефремовна не спеша направилась в избу, и через несколько минут на пороге появилась Дуся, в наспех накинутой на плечи большой материнской шали, с взъерошенными волосами и заспанным, помятым лицом.

Поеживаясь на свежем утреннем воздухе и прикрывая ладонью рот, непроизвольно открывшийся для зевоты, она вышла за калитку и спросила:" Что так срочно, Иван Петрович, в такой ранний час?"

– Председатель вызывает. Иди быстро собирайся, по дороге объясню.

– Зачем я ему потребовалась?

– Иди, иди собирайся, а то ему в район надо срочно ехать!

Пока Дуся умывалась, причесывалась, мать ей все объяснила зачем вызывает ее председатель в контору. Дуся заволновалась: как будто еще ничего не произошло, а сердце колотится. В голове рождаются нелепые мысли.

До конторы на дрожках доехали быстро. По дороге бригадир объяснял, зачем ее вызывает председатель, но она, зная от матери, слушала его в полуха и думала о другом.

Когда Дуся вошла в контору, председатель бросил самокрутку и, растерев ее на полу ногой, обратился к Дусе: "Как ты себя чувствуешь? Не болеешь?"

– Как будто ничего, – ответила она, пожав плечами, и вся напряглась в ожидании.

– Проходи, садись, – пригласил председатель, – рассказывай, как жизнь проходит молодая, как работаешь.

– Спасибо, Максим Федорович, – поблагодарила Дуся, прошла к скамейке, стоявшей у стенки и села у окна.– Про работу вы, я думаю, знаете, а что касается жизни – как у всех. Ни лучше, ни хуже.

– За работу спасибо, от всей души. Это говорю и не только от себя, а всего правления, – говорил он, перебирая на столе бумаги.

Дуся слушала и незаметно наблюдала за ним.

Это был мужчина около сорока лет. В его светлых волосах, на висках, пробивалась седина. Высокий, открытый лоб книзу переходил в кустистые брови. Когда он, оторвавшись от бумаг, взглянул на нее, она увидела большое, белое бельмо на правом глазе. «Вот собрались у нас в колхозе, что председатель, что бригадир – оба косые», – подумала она и чуть не рассмеялась. Но вовремя сдержала себя и отвела глаза в сторону.

– Знаешь зачем вызывал?– обратился он к ней, когда нашел нужную ему бумагу.

– Скажете.

– Мы получили указание райкома организовать бригаду молодежи на строительство железной дороги. Так вот, бригаду мы подобрали, а руководить ею доверили тебе.

Так что наше доверие на стройке военного заказа не урони.

– Ох, Максим Федорович, как-то боязно.

– А чего тебе бояться. Люди подобраны молодые, здоровые. Твое дело вывести их своевременно на работу и привести с работы. Конечно, требовать выполнения заданной нормы. Вот и все.

– Да это, Максим Федорович, кажется так, а на работе проблем возникнет много. То лопата сломалась, то обед не с чего варить, то жить негде, а бригадир за все в ответе.

– Ну, а как же? На то и бригадир. Вон, Иван Петрович, спроси у него, за что он отвечает? Считай, за все...

– Так он мужчина !

– А где же их взять, мужчин. Вот мы остались вдвоем с Иваном Петровичем на весь колхоз. Старика не пошлешь, только на вас и надежда.

– Да поймите, Максим Федорович, не смогу я ими руководить!

– Сможешь. Мы с Иваном Петровичем давно за тобой приглядываем, и пришли к выводу, что у тебя есть струнка, по-видимому, наследственная, руководить людьми. Тебя девчата слушаются, и твое мнение для них не простой звук.

– Так и слушаются!

– Да, да! Слушаются. Может, ты и не знаешь, а со стороны это заметно.

Вот один пример: ты решила увеличить норму в три раза, девчата с тобой согласились. Значит, поддержали твое решение. А это ценно, когда люди поддерживают, считаются с твоим мнением. Только потом, ты должна дорожить их доверием и не зазнаваться, быть честной с ними. Ты еще не пробовала, а говоришь! Это, во-первых, а во-вторых, заруби себе на носу: война еще не окончена, тем паче, мы живем в прифронтовой зоне, и тебе поручается боевое задание. Попробуй откажись.

– Я не военнообязанная.

– Ну знаешь! Мы думали, ты серьезная девушка, а ты...

– Что вы этим хотите сказать?

– А то, что я тебе уже сказал!

– Поймите, сколько раз уж говорила, что не смогу.

– Сможешь. Ты уж не ребенок. Такие, как ты в тылу фашистов поезда под откос спускают, с партизанами карателей уничтожают, разведочные данные собирают, а ты – не смогу.

– Ну хорошо! – согласилась она, вставая со скамьи, – раз вы назначили меня бригадиром, то давайте помогайте мне в обеспечении бригады всем необходимым.

– А что вам надо? – спросил он и с усмешкой взглянул на бригадира.

– Нам нужны продукты питания и несколько подвод.

– А зачем вам подводы?

– Для подвоза шанцевого инструмента, как выражаются военные, подвоза продуктов питания и, разумеется, людей.

– Инструментом вас обеспечат по месту работы – раз, – загнул председатель палец на руке. – Под продукты возьмете одну подводу, больше у меня нет. Это два, – и он загнул еще палец. – Люди пойдут пешком, тут недалеко, всего двадцать километров. Это три. Понятно! Сегодня день на сборы, а завтра пораньше с утра в путь. Общий сбор в районе у здания райкома партии. Может, там и дадут вам транспорт, но сомневаюсь – откуда они его возьмут.

– Ты думаешь, мне легко отрывать столько людей от колхозных работ, -сказал председатель, как бы жалуясь, и, в то же время, оправдываясь перед Дусей. Да, еще каких людей! В основном молодежь. Прополку свеклы, подсолнечника еще не закончили, а там не за горами сенокос. Не успеешь оглянуться, как подойдет уборочная. Рабочие руки во как нужны, а их у меня отбирают. Тяжело. А где сейчас легко... Думаешь, солдатам на фронте? Или женщинам в тылу? Придешь к той же Ивановне – дети голодные, сама высохла от недоедания, иди к Дуске Корнеевой. У ней ничего нет ни в избе, ни на себе, а ты ей про военный заем, про нормы на прополке.

Да этим женщинам после войны надо в ноги кланяться, как раньше царю или священнику, при жизни памятник поставить. Всю оставшуюся у нее жизнь на руках ее носить... И пусть он будет проклят Богом, кто в будущем позабудет этих женщин. Ведь подумайте, сколько мужиков у нас ушло на фронт, а поля засеяли, животноводство, с большим трудом, но подымаем, с заготовкой кормов и обмолотом зерновых, я в женщин верю, справимся.– А ты говоришь, не смогу... Сможешь! Русская женщина это не какая там фрау или панинка, она все преодолеет, как бы ей тяжело ни было.

Максим Федорович даже вспотел от такой убедительной речи, похваляя женщин и оправдывая себя, как мужчину, работающего в тылу, а не на фронте.

Он умолк, достал платочек и стал им вытирать лоб, шею, говоря:„А теперь мне пора. Списки на людей бригады возьмешь у секретарши."

– А как же с прополкой свеклы?– спросил его Иван Петрович.

– Подумай, – сказал Максим Федорович, – Придется стариков поднимать. Тут ничего не поделаешь, свекла ждать не будет.

... Дуся из конторы направилась домой. Вслед за нею вышел Иван Петрович и, окликнув ее, сказал: "Подожди, Дусь, я подвезу!"

– Нет, Иван Петрович, я напрямик, быстрее добегу,– отказалась она и решительно пошла по тропинке вдоль огородов. Ей хотелось побыть одной, разобраться в мыслях заполнивших голову после разговора с председателем.

"Я бригадир, – думала она, шагая по узкой тропинке.– Сумею ли не растеряться, не пасть духом и волей, совладеть со всем, что поставит жизнь предо мною, чтобы чиста была совесть, чтобы никто: ни сама себя, ни люди не могли упрекнуть.

Сумею ли я справиться с поставленной задачей? – задала она сама себе вопрос, – Да, председатель прав. Такие, как Дуся Корнеева, Мария Алехина да и многие другие, не имеют на дворе даже коров, немцы забрали, а как они трудятся, растят своих детей на одной картошке и замешанном на полове хлебе. Слишком ты легко живешь... Признай честно, сколько ты была голодна за последние месяцы? Ни разу. Отец заготовил зерна, с огорода снимаем картошку, огурцы, капусту и другие овощи; корова дает молоко, творог, сметану и, хоть не часто, масло. А вон Вера, подруга и этого не видит. А Рая, ее лучшая подруга, подорвалась на немецкой мине. Если бы не пришли фашисты, жила бы она с Мишей счастливой жизнью. – И сейчас ей с особой горечью припомнилось все то, что связано с гибелью Раисы..., – Как? Когда звери, немецкие фашисты, топчут ее землю, убивают неповинных, таких как Рая, людей, она хотела отказаться от бригадирства над людьми, которые едут на строительство железной дороги, предназначенной для скорейшего разгрома фашистской нечисти.

Нет, тысячу раз был прав председатель, упрекнувший ее в трусости. Да, надо принимать бригаду и доказать, что она не кисейная барышня и может работать не хуже других, а гораздо лучше. И это я докажу... Все равно докажу!"

Шла, задумавшись о внезапно свалившемся на ее девичьи плечи тяжелом грузе, и не чувствовала холодной, еще не просохшей под косыми лучами солнца росы, намочившей ей парусиновые тапочки.

От внезапного окрика она, вздрогнув, остановилась и, оглянувшись, увидела, спешившую к ней почтальонку Марию.

– Кричу, кричу!– говорила она, подходя к Дусе, – а ты, о чем-то задумалась и не слышишь.

– Прости, Маруся, действительно, задумалась, – ответила ей Дуся.

– Вам письмо, – сказала она и, раскрыв сумку, начала перебирать жуя письма. Нашла нужное и подала Дусе.

Дуся, взглянув на треугольный конверт, догадалась, что письмо солдатское, от отца. На конверте солдатский треугольный штампик и его почерк.

Она вдруг заволновалась, непрошенный ком подкатился к горлу, в груди стало тесно и запершило в горле. Она вскрыла конверт и тут же стала читать.

"Дорогая моя жена Матрена, дети: Дуся, Ваня, Нина! Сообщаю, что я жив и здоров, чего и вам желаю. У меня все хорошо. Военную службу прохожу при армейских мастерских, ремонтирую военную технику. Фронт хотя и недалеко, но снаряды не долетают. Так что за меня не беспокойтесь, пишите, как вы там управляетесь без меня, мои дорогие. Скучаю по вас, мои родные. Матрена береги ребят. А ты, Дуся, уже взрослая, помогай во всем матери. Передайте привет Марии. До свидания. Крепко обнимаю всех".

Дуся, дочитав до конца, вздохнула. Ей хотелось читать до бесконечности, но солдатское письмо было коротенькое. "Да и что он будет писать об этих мастерских",– подумала она, складывая, как и был треугольником, конверт. – Вот и помоги маме, – думала она, направляясь домой. – Завтра уезжаю, а на сколько, не знаю. Наверное, на месяц, а может – и два. Кто его знает? И главное, в самый разгар летних работ.

– Пойду обрадую мать, – думала она, глядя на конверт, и поспешила домой.

В переднюю вбежала как вихрь. Но матери в избе не оказалось. Она кинулась во двор и увидела мать на огороде. Она кинулась туда.

– Мама, мама! – звала она, помахивая конвертом над головой. – От отца письмо!

– Ой, боженько! – засуетилась мать, и кинулась навстречу дочери, охая, а когда подошла и увидела конверт, прошептала: "Читай, доченька, читай. – Слава тебе.., что жив."

Дуся раскрыла конверт и стала читать уже знакомые строки. Мать слушала внимательно, и только шептала:„Жив. ., aгa, жив.., живой..." А когда Дуся кончила читать, мать сказала: «Дай, дочь, мне письмо,» – И когда Дуся отдала, она повертела его в руке, посмотрела на штамп и аккуратно свернув, положила в карман фартука. Они повернулись, и, не говоря друг другу слова, молча направились во двор.

Когда зашли в избу, мать достала треугольничек из кармана, чтобы положить его на ходики, висевшие на стене, для надежной сохранности, но не выдержав, попросила дочь прочитать еще раз.

– Ты, доченька, прочитай еще, – просила она. – Живой отец-то наш! Я знала, сердцем чуяла, не погиб... Читай, доченька, читай.

Дуся, бледная, взволнованная не меньше чем мать, стала читать. Читала она медленно, глотая откуда-то взявшуюся слюну, а затем совсем расплакалась. Мать тоже плакала, вытирая фартуком глаза. Меньшие брат и сестра проснулись и непонимающе смотрели на мать и Дусю. Мать увидела, что они проснулись и сквозь слезы стала им говорить: – Деточки, еще глупенькие, папка живой, вот письмо прислал, вам поклон передает... Пишет. ., чтобы слушались маму..!

Переговорили, поплакали еще раз, и когда немного успокоились, мать спросила: «Ну, что тебе председатель сказал?»

– Завтра, рано утром, выезжать. Со своими продуктами.

– И надолго?

– Неизвестно... Пока никто не знает.

– Ох, тогда надо готовиться,– заспешила, заохала мать.– И что туда готовить? Это же не на один день.

Она взяла из рук Дуси письмо, положила его на часы и, охая, вышла из комнаты.

Дуся, оставшись одна, призадумалась: "Если, допустим, ехать на месяц, то надо брать, кроме рабочей одежды, выходную, сменное белье, а вдруг дождь. А вот от дождя у меня ничего нет. Взять брезентовый плащ отца. Тяжелый. Но что поделаешь? "

– Дусь, а Дусь!– позвала мать из кухни.

– Что там, мам, – отозвалась она.

– Что же собирать тебе?

– Да что, положишь.

– Как это, что положишь!– возмутилась мать. – Ты же едешь не в гости и ни на один день, самое малое, считай, на месяц, а то и два.

– Председатель обещал подводу для подвоза продуктов.

– Да что она каждый день продукты будет возить вам. Их в колхозе одна-две и обчелся. Председатель сам часто ездит на стареньком велосипеде.

– Я не говорю, что каждый день, а в неделю раз.

– Так и скажи, готовь на неделю, а там и две. Как, говорится, едешь в дорогу на день – бери продуктов на пять. Положу недели на две. – Ложи на две. Не на себе нести, довезут. Так за сборами в дорогу прошел незаметно день.

Рано утром, девушек и молодых женщин отправили в район в сопровождении двух подвод.

8

Проснувшись, Дуся повела еще мутными спросонья глазами по дощатому, не смазанному, а оттого и почерневшему от времени, потолку; в неровностях стен, сложенных из цельных ошкуренных бревен и по углам висела старая, пропитанная легкой трухой паутина. Между бревен кое-где от времени образовались щели, через которые пробивался еще неясный рассвет. Дуся перевела свой взгляд на девчат, лежавших в разнообразных позах на соломе, разбросанной прямо на полу. Они крепко спали.

Вчера им достался тяжелый каменистый грунт, и все изрядно устали. Бок, на котором она лежала, занемел, хотела повернуться на другой, но только шевельнулась, как боль ударила в поясницу. Она чуть не вскрикнула, но сдержалась. Тело все ныло от земляной работы, особенно руки и ноги. Приходя в себя, она подумала: «Откуда такая боль? Ведь я нигде не падала, не ушибалась.» Она, не веря себе, решила снова повернуться и тем самым испытать себя. Повернулась и, замерев в ожидании боли, прислушалась, но боль не повторилась. Она обрадовалась, но все еще чего-то боялась. Она еще раз повернулась, теперь уже на тот бок, на котором лежала, но острой боли, как была в первый раз, не появилось, но она полностью не освободилась от страха, который сковывал все ее существо, но уверенность в своих силах нарастала.

Она еще раз окинула взглядом старый, видать построенный еще до коллективизации из добротных дубовых плах амбар, который каждую секунду наполнялся ярким светом, исходящим снаружи.

Дуся поняла, что скоро взойдет солнце, значит, надо вставать и будить девчат. Она знала, рано вставать, они привычные – все из деревни. Там позорно нежиться по утрам. Чуть забрызжет свет на восточной стороне, а по селу полетел людской гомон, стук открываемых дверей.

«Пусть поспят еще минут тридцать, – подумала она.– Работа в селе как ни тяжела, но устаешь не так, как здесь. Земляные работы под стать мужикам, а не молодым девчонкам, как она и ее подруги.

Им бы в такие июньские ночи не спать, а проводить время с любимыми парнями. В жизни, к сожалению, не так получается, как хочется: парни на войне убивают друг друга, а девчонки роют землю. На коровах боронили – и то легче было» – И она вспомнила про Раю, которая все еще, как живая, стоит перед глазами. «И надо ж такому случиться. Сколько там людей прошло и проехало, и ничего, а тут тебе надо ж, рвануло. . , и нет Раи.»

Она поискала глазами Мотю, а затем Полину и, убедившись, что они спят крепко, порадовалась за них.

"Пора вставать!" – приказала она себе и тут же начала подниматься. Сперва села, упершись руками в пол и, посидев так несколько минут, встала на карачки, а затем во весь рост."Хорошо, что все спят, а то увидели бы как я вставала, засмеяли,"– подумала она. Поясницу ломило, а в мышцах рук и ног стояла тупая боль. «Это же первый день, а что же будет дальше?» – спросила она у себя. Затем вспомнила мать, и ей захотелось плакать, но она, проглотив ком, сдержалась. Мать как живая стояла перед глазами с опущенными руками и все крепче сжимала губы, сдерживалась, чтобы не заплакать. Но когда стали прощаться, не выдержала и заревела во всю мочь, по-бабьи приговаривая: «Видел бы отец, куда ты едешь!» – охрипшим голосом говорила она, и Дуся не выдержала – заревела тоже, навзрыд.

Но через две-три минуты, переборов себя, она разжала руки, обвившиеся вокруг материнской шеи, и сказала: ,, Ну, мамочка, сколько не плачь, а ехать надо, пора..." Вспомнила, как прощалась с братом, сестрой.

Все это вспомнилось, прокрутилось в мыслях за какие-то секунды, растеребило душу. Она направилась к двери амбара и, проходя по дорожке у ног девчат, все еще боялась, что ее настигнет страшная, только что прошедшая боль в пояснице. Но та ее щадила, не возвращалась.

Она сняла крючок с петли и тихонько приоткрыла дверь. Утренний рассвет окутал прохладой и как бы вдохнул в ее тело бодрость. Она смелее распахнула дверь, шагнула за порог и, прикрыв за собою дверь, пошла по росной траве выгона, всё более убыстряя шаг, а затем перешла на шаг рысцой и так, не замедляя и не ускоряя шага, пробежала несколько кругов. И как только почувствовала, что тело ее нагрелось, она перешла на медленный шаг и стала делать зарядку.

С пригорка, где стоял амбар, хорошо было видно, как просыпалось село, звуки которого доносились до выгона. Дуся слышала, как хлопали двери, скрипели колодезные журавли, бряцали дужки ведер, голоса людей и животных. Их хозяйка тоже ходила по двору.

И ей вспомнилось родное село с такими же утренними звуками и голосами людей, проснувшихся от короткого летнего сна.

Дуся спустилась к колодцу, набрала ведро воды и, отойдя немного в сторону, стала умываться. Вместе с холодной колодезной водой из тела уходила вчерашняя усталость. Протерев тело полотенцем и, набрав в ведро свежей воды, она направилась к амбару. В это время открылась дверь, и на пороге появилась вначале Полина, а за нею Мотя. Передергивая ногами и ежась от холодной зари, они вышли из амбара и, увидев Дусю, идущую с ведром воды, стали укорять ее за то, что она встала, не разбудив их.

– Да вы спали, как сурки,– подходя к ним и, улыбаясь, говорила она.

– А ты пробовала нас будить?– не унимались девчата, наседая на подругу.

– Если честно, то нет,– созналась она. – Я посмотрела, как вы, согнувшись калачиком и прикорнув друг к другу, крепко спали, и мне, признаться, жаль стало вас будить. Думаю, пусть немного еще поспят.

– Как, устали вчера?– спросила участливо она и, не дожидаясь ответа, начала сама жаловаться на боли в мышцах всего тела.

– Я не очень, а ты как?– обернувшись к Моте, спросила Полина. – Тело, правда, зудит, как обычно при длительной физической нагрузке, но так, чтобы до упаду – такого нет. Поясница и бедра до сих пор зудят, но терпимо.

– Ладно, девчонки, умывайтесь,– сказала Дуся и поставила перед ними ведро воды. – А то сейчас все проснутся, и начнется у ведра невообразимый гвалт.

– Эх, сейчас бы мыльца, хотя бы хозяйственного кусочек,– пожаловалась Полина, начавшая первой умываться.

– Ишь чего захотела,– расхохоталась Мотя. – Может тебе выписать персонально из Москвы „Красную Москву?"

– А что, я бы не отказалась,– заметила Полина, не обратив ни малейшего внимания на издевательский смех подруги.

– Ты давай быстрей умывайся, а то сейчас наскочет саранча и не успеешь глаза обмыть, – уж просыпаться начали.

– Вот вернешься до мамочки и помоешься зольным раствором. Так вымоешься, что и мыло не потребуется.

– Зола золой, а мыло не заменит, – ответила ей Полина, вытираясь полотенцем, домашней выделки. – Зольный раствор хорош для изделий вытканных из конопли или льна, а для ситца, шелка он не подходит, тем более для мытья кожи.

– Да-а, девчонки, как хорошо было до войны. сколько марок было мыла, духов, пудры,– закрыв глаза, мечтательно произнесла Полина.

– Ох, и задавака ты, Полин,– упрекнула ее Мотя. – По твоим словам можно подумать, что до войны у тебя столько духов и туалетного мыла было, что ты порою не знала, какими из них лучше пользоваться.

– Что ты хочешь этим сказать?

– А то. Во-первых, до войны тебе было всего тринадцать лет и ты понятия о хороших духах не имела, а во-вторых, не за что было их купить. Если мать даст двадцать копеек на конфеты, то радости нет предела и то по большим праздникам. Это уж в сорок первом мы стали пользоваться духами, и то купишь "Гвоздику" или "Ландыш" и радешенька без памяти. "А тебе Полина из-за большой семьи и таких не доставалось", – подумала она. А вслух сказала: "Вот война кончится, восстановим разрушенное, а затем уж заживем."

– Когда это будет, – с сомнением в голосе произнесла Полина. – Дождусь ли я. А если дождусь, то мне уж и духи не нужны будут.

– Духи всегда будут нужны: в двадцать и семьдесят лет, – не согласилась Дуся с Полиной.

– Старому человеку еще больше требуется ароматических приятно пахнущих веществ.

– Вообще хватит разводить антимонию! – сурово прозвучали ее слова. Поживем – увидим, что дальше будет, а сейчас кончайте прилизываться. Не на гулянку пойдем, а вкалывать. Там пот все равно духи смоет.

– И поговорить нельзя, все работай да работай, – недовольной осталась Полина.

– А может, я хочу молодого солдатика завлечь.

– Откуда на стройке могут взяться солдаты? – с сомнением произнесла Дуся.

– Говорят, саперы сегодня приедут.

– Не болтай лишнего, – снова отозвалась Дуся. – Саперам здесь делать нечего, мины обезвреживать – так тут их нет.

– Как приедут, так и уедут, что они в гости к тебе завернут, – говорила Мотя, вытирая намокшие волосы. – У них свой транспорт, долго не задержатся.

– О каких саперах вы говорите? – спросила все еще недоумевающая Дуся.

– О каких, о каких! О простых, что ты саперов не видела? – возмутилась недогадливостью подруги Полина. – Вчера проезжали на машине.

– Тьфу ты! Да то железнодорожники, – пояснила Дуся, разобравшись, наконец.

– А я голову ломаю, думаю: "Зачем к нам на стройку прибыли саперы? Может, мины, где обнаружены?

– А мне какая разница? – не смущаясь, говорит Полина. – Саперы они или железнодорожники, лишь бы молодые.

– Правильно, Полин, – поддержала ее Мотя.

– Нам, какая разница, сапер он или артиллерист.

– Девчонки, поторапливайтесь, – сказала Дуся. – А то раньше всех встали, а позавтракать не успеем.

– Смотрите, смотрите! – закричала Полина, указывая рукой на солнце. – Какое солнце!

Все повернулись в сторону солнца. А оно медленно, как бы с осторожностью, выползало из-за бугра, огромное, заключенное в тонкую, светлую оболочку, похожую на расплавленное стекло. Казалось, оно так близко, что достаточно протянуть руку до верхушки бугра и можно дотронуться до него. Оно выглядело внушительным, не то что оно стоит в зените, ярким до рези в глазах, с переливающимся внутри раскаленным потоком каких-то частиц.

– Смотрите! Какое огромное! – повторила она.

– Смотрите, смотрите, что-то переливается внутри!

– Это, похоже, к ветру, – определила Дуся, любуясь восходом солнца, забыв о работе.

– К ветру тогда, когда солнце играет вот так при заходе, да еще вдобавок садится в тучу, – пояснила Мотя, делясь своими познаниями в народных приметах.

– А это на восходе и без туч.

– А ты что, не хочешь чтобы был ветер, – спросила Полина, обернувшись к Моте и в ее голосе прозвучали нотки недоверия к ее словам. Ведь при ветре нам легче будет работать, а ты, что, против.

– Кто против? Во ненормальная! – обиделась Мотя. – Я объясняю почему такое солнце, вернее, пытаюсь объяснить, а ты мне приписываешь, что я против ветра. Разве нормальная?

– А ты нормальная! – с задиринкой в голосе произнесла Полина.

– Хватит вам пререкаться, пошли завтракать, а то можем опоздать, -предложила Дуся. – Так и цепляетесь за каждое слово, а еще называетесь подругами. Из-за пустяка друг другу уступить не можете.