Текст книги "Дорога к победе"

Автор книги: Иван Мозговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Свежий утренний воздух с ног до головы окутал ее прохладой, и она, вздрогнув, поежилась. Солнце только показалось из-за бугра, и золотистые его лучи, рассеиваясь, скользили по низкорослой траве выгона.

"Сегодня выходной, можно было бы подольше поспать, – подумала Дуся, окидывая взглядом серебристую от росы траву. Но привычка с детства вставать рано сработала и на этот раз.

Освеженная утренним воздухом и обласканная первыми лучами солнца, она вернулась в амбар.

Мотя уже не спала, уперев глаза в потолок, о чем-то думала.

– Ты уже прогулялась? – взглянув на Дусю, спросила она, потягиваясь.

– Сегодня такое замечательное утро! – не ответив на вопрос подруги, с восхищением произнесла Дуся. – Кажется, будет хороший день.

– Можно было бы и домой сходить, если бы не митинг, – подумала вслух Мотя.

– Посмотреть, как там управляется с хозяйством мать.

– А в чем же дело?

– Далековато, да и страшновато одной.

– А раз боишься, то и разговор об этом заводить не следует! – сказала Дуся с нарочитой грубостью. Ей и самой хотелось домой: проведать маму, братика, сестру. Соскучилась она по ним, но сейчас нельзя, не время. И показывать слабость даже перед подругой ей не хотелось.

– Домой хочется всем! Кому не хочется? – начала она снова. – Хотенье можно и при себе придержать, на люди выставлять его не обязательно. Вот кончим строить дорогу, тогда поедем домой.

– Ох, Дуся, что ты! До конца еще далеко! – молвила прерывающимся голосом Мотя, и губы ее дрожали.

– Не раскисай! – прикрикнула на нее Дуся, а у самой от волнения даже высохло горло. – И тише! – добавила она, – а то девчонок разбудим.

Но многие девчата проснулись и, позевывая, кто садился, а кто продолжал лежать в постели, нежась.

– Ой, девчонки, какой я сон видела! – зевнув и потянувшись до хруста в суставах, пропела Полина.

– Хороший? – поворачиваясь к ней, спросила ее Оля. – Расскажи!

– И, право, не знаю, стоит ли?

– Если хороший, чего ж не рассказать? – Домашние приснились? – допытывалась у подруги Оля.

– Нет, не угадала, – интригующе улыбаясь и чему – то радуясь, произнесла она.

– По твоему лицу можно подумать, что ты тысячу рублей нашла, – усмехнулась Оля.

– Ничего я такого не нашла, а просто целовалась с парнем, – не утерпев похвалилась она подруге.

– С каким парнем? Знакомым или нет? – спросила Оля, все больше заражаясь любопытством.

– Да с тем военным, помнишь, как-то подходили они к нам.

– Значит, встретитесь наяву, – отгадывая сон, сказала Оля. – Может даже сегодня на танцах, если не обманули нас.

Немного помолчали. Полина думала о чем-то своем, а Оля наблюдала молча за ее лицом.

– А ты, я вижу, влюбилась в него, девонька, – сказала Оля, все еще наблюдая за подругой.

– Я и сама не знаю, но думаю часто о нем, – призналась она Оле, и ее лицо покрылось розовой краской.

– Да так оно и есть, – сделала заключение Оля. – А как он?

– Откуда же я знаю? Если бы я с ним наедине хотя бы один раз встретилась, то, может, и поняла что-нибудь, а так – откуда я знаю, что у него на уме.

– Девочки, подъем! – во все горло закричала Вера. – Я вам свежайшую новость объявляю! Полина с парнем во сне целовалась!

– Ха-ха-ха, охо-хо! – хохотала она, хватаясь за живот.

– Где, когда? – протирая глаза спросонья, спрашивала Шура. Девчонки молча уставились на Полину, ожидая от нее разъяснений.

– Это правда? – прервав молчание, спросила ее Дуся и выжидающе смотрела на нее.

– Правда, – призналась Полина и почувствовала, как лицо заливает краска.

– Бедняжка, – произнесла со вздохом Дуся. – Вот этого еще не хватало!

– Почему бедняжка? – не согласилась с нею Шура. – А по мне самая счастливая. Любовь – это счастье.

– Счастье тогда, когда любовь обоюдная, а если только с одной стороны, то какое же тут счастье, – серьезно говорила Дуся. – Это не любовь, а одни страдания. Да, можно ли вообще верить в любовь в современное время? Кругом военные, а они, как известно, сегодня здесь, а завтра там. Сорвал свое и поминай как звали! А ты потом вспоминай летние лунные ночи.

– Ты не права, Дусь! Любовь не подвластна ни времени, ни обстоятельствам, возникающим вокруг людей, – не согласилась с нею Шура. – По-твоему, если идет война, то и любить нельзя. Любовь – это жизнь, и в военное время она должна проявляться, как всегда, если не сильнее.

– Я как-то читала про Чингис-хана, который издал приказ, чтобы его воины уничтожали все русское мужское население, даже не жалея младенцев. Он свою жестокость объяснял тем, что со временем, когда подрастет новое поколение, оно начнет мстить за своих отцов и дедов. Снова наступит неспокойное время, снова начнутся войны. И кто знает, кто победит. Видите, как монгольский предводитель смотрел далеко вперед.

– К чему ты это нам рассказала? – спросила Мотя, перебив ее.

– К тому, что мы остаемся в ответе за возрождение русских людей, которых, ох, как мало останется после окончания этой жестокой войны.

– Ты хочешь сказать, что после войны нам надо держать одного мужика на десять баб, как того петуха? – спросила с сарказмом Дуся. – Да наши женщины такому петуху все хозяйство с внутренностями вырвут. Ты что, женщин наших не знаешь. Это тебе не мусульманки, а чистые, настоящие христианки, хотя в бога и неверующие.

Шура видит, что ее не понимают, отвернулась с обидой и замолчала. В амбаре наступила тишина, но она оказалась непродолжительной, так как затронут был самый злободневный жизненный вопрос – любовь.

– А все же вы не правы! – снова раздался голос Шуры. – Кто из нашего поколения не заимеет ребенка, тот в старости жить и умирать будет в одиночестве, а это, ох как трудно.

– Так ты что, Шур, предлагаешь нам перекинуться к солдатам, пока они здесь, – с насмешкой в голосе спросила ее Мотя. – Какая же это любовь, это смахивает на... Не буду говорить. Сами догадаетесь.

– Любовь наша давно на фронте, пот да кровь в окопах проливает, и сколько еще будут проливать одному богу известно, – говорила Шура, меняясь в лице. – Еще годик два и останетесь пустоцветами, как цветущий сад после заморозков.

– Да, пока есть возможность встретить своего симпатягу, – продолжала говорить Шура. – Через два три года такой возможности уже не будет, и даже надежды не останется, а это для женщины, стать одинокой, страшно. Через несколько лет вы сами поймете.

– Ладно. Хватит тебе нашей судьбой гадать! – не выдержала Дуся. – Жизнь наша только началась, и еще неизвестно, как она сложится, а ты нам заранее предрекаешь страшную старость. Люди же живут... Вон тетя Люба, всю жизнь живет одна и катается как сыр в масле. А Мария Клявина только и слышит, мат – перемат да и кулаки достаются, вся уж высохла, как былинка стала. Как еще на ногах держится. Вот вам и любовь, вот вам и судьба.

17

После митинга, где единогласно было принято письмо Баброводворского райкома ВКП(б) и райисполкома Курскому обкому ВКП(б), облисполкому и редакции газеты «Курская правда» девчонки, еще не остывшие от митингового возбуждения, громко разговаривали, поджидая военных, пообещавших прийти к ним с баяном.

Волновались все. Даже пожилые женщины, стоявшие особнячком, и о чем-то возбужденно разговаривали между собой, то смеясь во весь голос, то замолкая.

А что касается девчонок, гак они, как сороки, без умолку стрекотали одна перед другой. Ведь в их молодой жизни такое случалось не часто. Под балалайку они уже танцевали, а чтобы под баян – впервые.

В селе был баян, и даже струнный оркестр часто играл в клубе, но они тогда были подростками и естественно, на танцы не ходили.

А тут баян и настоящие кавалеры.

А на митинге... Не кто иной, а сам представитель обкома и военный, видать, большой начальник перед всем собравшимся народом хвалили их за добросовестную работу, за досрочное окончание работ на отведенном участке и даже обещали награды.

Военный при выступлении так и сказал: "За активное участие в строительстве так необходимой для фронта дороги и хорошую организацию работ командованием фронта предоставлены многие из вас к правительственным наградам".

А теперь еще решили порадовать девчат танцами.

Девчонки их ожидали с нетерпением, а еще с большим нетерпением ждали солдат, они так за эти годы соскучились по настоящим молодым парням.

Готовиться они начали еще с раннего утра: гладили свои уже видавшие виды ситцевые платья, кофточки, юбки, накручивали, кто как мог, и так пока прекрасные волосы, подводили угольком брови, и, что главное, без причины смеялись, мотаясь по выгону у своей "ночлежки".

– Шура, ты последняя гладила? – спрашивала Оля.

– Я, а что?

– Утюг совсем затух!

– Не знаю, когда я гладила, был горяч.

– Конечно, был горяч, когда ты гладила, а теперь остыл. Сама погладила и ладно, а надо думать и о других. Тебе долго было углей подложить!

– А я подумала, что больше никому не понадобиться, – ответила Шура, и, повернувшись, пошла по своим делам.

– Девочки, ну как, платье к лицу? – крутясь перед подругами, спрашивала Полина.

– О, настоящая королева! – восхищалась Мотя.

– Платье хорошее, – подтвердила Дуся. – Оно тебе идет как к лицу, так и по фигуре. А где ты его взяла? Я что-то его на тебе не видела до настоящего времени.

– Да это ты забыла. – Я его надевала несколько раз. Мама выменяла за пшено у одной из беженок. И я его одевала только по большим праздникам.

– А сегодня что, большой праздник? – спросила ее Вера.

– А как же! Митинг, по-твоему, ничего не значит? – повернувшись к Вере, сказала Полина. – Ты знаешь, людей там сколько будет? И что же, они придут туда в рабочей одежде?

– В рабочей не придут, я с тобой согласна, но и такое дорогое платье не наденут, – говорила ей Вера, а в душе ее брали завидки, что у нее нет такого платья и она будет выглядеть хуже подруг. От этого она злилась и говорила им всякие колкости. – Знаем, зачем оделась в такое платье, – с пренебрежением говорила она, оглядывая Полину.

– Зачем? – спросила Полина, хотя заранее знала, что ответит ей Вера.

– Перед лейтенантом выхвалиться хочешь! Вот для чего ты его одела! – Завлечь хочешь!

– Ну, а если и так, тебе что от этого? Ты что, ревновать надумала?

– Вот нужен мне!

– Девчонки! – прикрикнула на них Дуся. – Поругаться надумали? Вдали от дома друг за дружку держаться надо, а они ругань затеяли. Не стыдно вам!

– А что далось ей мое платье? Настроение испортила, – буркнула Полина и пошла во двор.

В "ночлежке" наступила тягостная тишина: вроде ничего серьезного не произошло, а неловкость чувствовалась у каждого, кто слышал разговор Полины с Верой, особенно было неудобно перед Полиной, которую Вера обидела зря, а они ее подруги молчали, когда та говорила несуразицу, и во время не вмешались в эту ничем не оправданную перебранку – ни жестом, ни словом.

Настроения, доходящего до бурной веселости, как было с утра, им теперь не поднять до самого митинга, а может случиться и так, что и митинг не поможет, – Дуся поняла это по поведению девчонок и решила выправить создавшееся настроение в коллективе.

Она подошла к Вере и во всеуслышание сказала ей: "Вера, я хорошо тебя понимаю, и не только я, а и все девчонки. Это, пойми, не наша вина, что у нас сейчас нет приличных платьев, и не Полины, которой мать случайно выменяла платье у бедняжки, эвакуированной и голодной женщины. Это виновата война, которая пожирает все наши заработанные деньги, продукты, технику, и в том числе нашу одежду, и даже нашу жизнь. В этом виноваты фашисты, пришедшие поработить нас, разрушить то, что нами создано. К чему я все это тебе рассказываю, да к тому, свою ненависть надо направлять не на подруг, с которыми ты живешь и последний кусок хлеба делишь, а на тех, кто своей наглостью, изворотливостью лишает тебя возможности воспользоваться своим честным трудом. И если мы будем ссориться между собой, то нас легко одолеют пришельцы из ада. И нам хочется, чтобы ты пошла к Полине и помирилась с ней, чтобы у вас поднялось настроение, а заодно и у всех нас. Чтобы на митинг мы пришли с веселыми лицами.

Нам, как бы ни трудно жить сейчас, надо доказать, что мы ни перед кем не приклоним головы и преодолеем все невзгоды.

На работе мы уже доказали, теперь надо доказать и в отдыхе, а без настроения ничего не выйдет. У нас настроение должно быть таким, каким было с утра. А вот вы с Полиной его испортили, а раз так, то мы от вас требуем взаимного примирения, а настроение потом само собой поднимется. Ты поняла, Верунь?"

Вера кивнула головой и, поднявшись, вышла во двор. На митинге они держались превосходно.

Полина издали увидела лейтенанта, шагавшего рядом с целым взводом солдат, и ее сердце, само, не зная от чего, радостно забилось. Она готова была броситься ему навстречу, но боялась насмешек не только со стороны подруг, но и солдат. Да и неизвестно, как бы отнесся к такому порыву он сам.

"А может, он меня и не помнит?" – подумала Полина, и по ее лицу пробежала гримаса отчаяния.

Но это длилось одно мгновение. Она взяла себя в руки и стала спокойной настолько, насколько позволяло ее умение.

Девчонки стоявшие рядом, перешептывались, наблюдая за приближением солдат. Они, видать, тоже готовились к встрече – гимнастерки на них, хотя и старенькие, постираны и выглажены.

Не доходя трех шагов до девчат, стоявших отдельными группами, солдаты остановились. Лейтенант сказал что-то им тихо и вдруг громкое: "Здравствуйте, девочки! Привет ударницам стройки! Ура – а! Ура – а! Ура – а!" – кричали солдаты, улыбаясь.

"Разойдись!" – последовала команда, и солдаты разбежались во все стороны. Затем, одни смущаясь, другие смелее, стали подходить к девчонкам, знакомясь с ними.

"Как видите, я сдержал слово, – сказал лейтенант, подходя к Полине и протягивая ей руку. – И не только сам пришел, но и солдат, смотрите, сколько привел".

Затем поздоровался за руку и с ее подругами: Дусей и Мотей.

– А нам и руки не желаете подать, – произнесла Оля и покраснела.

– Почему же? – поворачиваясь к ней, сказал лейтенант и протянул ей руку, затем Вере и всем остальным, стоявшим вместе. – Я очень рад, что удалось нам с вами встретиться в такой вот обстановке. В военное время не так часто приходится военным встречаться с гражданским населением, да еще с молодыми, красивыми девчатами.

– А все же бывает? – уточнила Мотя.

– Мне лично, в первый раз – ответил лейтенант. – Да я совсем недавно в железнодорожных войсках. Как говорят, салага.

– Так мы и поверили! – сказала Дуся. – Военные все так говорят, а потом выясняется, дома остались жена и дети.

– Может, и так. Ведь люди разные, – соглашается лейтенант. – Я отвечаю за себя. А что касается других – не знаю.

Полина молчала, опустив голову, ковыряла носком парусиновой туфли землю. У нее шумело в голове.

Она слышала разговор, который, казалось, происходит где-то за стеной и до ее ушей доходит как бы приглушенным. А сердце растревожено стучало, отдаваясь в висках.

– А вы что, Полина, молчите? – спрашивает ее лейтенант.

– Не всем же говорить сразу, кому-то и слушать надо, – ответила она и почему-то покраснела.

– Довод верный, ничего не скажешь, – пожимая плечами, произнес он. Вокруг них стоял гомон, смех: солдаты знакомились с женщинами,

приглашали их на танцы, дружески вели беседу. Из-за ближайшего бугра выплыл перламутровый, серебристого цвета, диск луны, и все вокруг посветлело.

– Девочки! Вы посмотрите, какая интересная сегодня луна! – послышался чей-то девичий голос.

– Это мы для вас ее на буксире притащили, – раздался в ответ мужской голос, и в нем чувствовалась скрытая радость.

– Ты смотри, какой задаваха! – с легкой иронией упрекнула его девушка.

– А может быть, это мы для вас сюрприз приготовили...

– Какая разница, кто кому подарил луну, – вмешался в разговор третий женский голос. – Главное, как по заказу, получился отличный вечер.

– Гармонист! А почему баян молчит?

– Как прикажут, – слышен голос мужчины.

– А вы что, и шагу без приказа не сделаете? – спросил его насмешливый, голос. – Такой жених мне не нужен. Ха-Ха-Ха! Играй, раз пришел. Теперь я твой командир! Ха-ха-ха.

Солдат с баяном примостился на поваленном дереве и, растянув меха баяна, пробежал по клавишам. Круг притих в ожидании чего-то необычного.

И вдруг баян, казалось, взревел всеми басами, затем так же резко умолк и как бы издалека заговорил с переборами, не спеша, с разворотцем, с раскачкой, одновременно набирая силу и скорость. Полилась песня в вечерней тишине по сельской улице, по буграм и оврагам, распласталась по лугу и поднялась далеко ввысь, может быть, до самой луны. Когда скорость голоса дошла до виртуозности, в круг влетела, а не вошла Вера и, раскинув на всю длину руки и притопывая ногами, понеслась по кругу.

– Матюшин, выручай хлопцев! – крикнул кто-то из военных. – Не дай осрамить нас.

"Эх, была, не была!" – произнес один из солдат и протиснулся в круг.

Вера приостановилась напротив него и проделала такую дробь, что кто-то из солдат не выдержал, крикнул: "Вот это да! Не подкачай, Матюшин!"

И Матюшин не подкачал. Выбросив правую ногу вперед с вытянутым носком, притопнул ею, затем, нагнувшись, похлопал в такт по голенищу сапога, бедрам, животу, груди, заложил два пальца в рот, а затем их резко вырвал изо рта – получился громкий хлопок, одновременно правой ладонью ударил по затылку и закрутился волчком вокруг Веры.

Возбуждаясь пляской Веры и Матюшина, девчата и солдаты кричали, подбадривая каждый свою сторону: "Вера, давай! Не подведи девчат!' "Покажи, Матюшин, на что солдаты способны! Так ее, так!" Матюшин хватил перед Верой вприсядку, то уходя от нее, то снова наскакивая, а она то пройдет круг, то так ударит дробью перед ним, что трава вместе с землей летит из-под ног.

Так они плясали долго, соревнуясь друг с другом, а толпа все кричала и подстегивала их. Наконец, Матюшин сдался и под общий крик и хохот выбежал из круга.

Затем гармонист заиграл вальс, и лейтенант сразу же пригласил Полину. Она вначале смущенно отнекивалась, ссылаясь на то, что плохо танцует, но он проявил настойчивость и они вошли в круг.

Когда Полина споткнулась о кочку и сбилась с такта, она сказала: "Видите, я вам говорила, что еще не научилась танцевать".

"Это не вы, я думаю, виноваты, а неровность площадки," – отметил он, стараясь снять с нее возникшее напряжение.

И, действительно, станцевав один танец, она стала чувствовать себя увереннее и разговор с лейтенантом повела так, как будто они знакомы давно. Ей хотелось с ним танцевать весь вечер, но увольнение у солдат подходило к концу. Им необходимо было возвращаться в свой палаточный городок, а с ними уходили и гармонист, и лейтенант.

Как ни упрашивали девчата лейтенанта, но он был неумолим, отвечал всем одно и то же: "Не имею права задерживать солдат, хотя они и не против того, чтобы провести еще лишний часок среди веселых и молодых девчонок. Веселье весельем, а служба есть служба, особенно в военное время, и с командиром много не поговоришь".

Пообещав Полине встретиться в ближайший день, он построил солдат и увел в свой палаточный городок.

Девчата с неохотой стали расходиться по своим квартирам. Вечер танцев, так весело проходивший, внезапно кончился.

Они шли к "ночлежке" под впечатлением только что прошедших ганцев, и их кратковременные кавалеры стояли еще перед глазами.

– Ой, Полина! Какого ты парня отхватила! – с завистью говорила Вера, когда они подходили к своему жилищу.

– Тебя что, зависть гложет? – напрямую отрезала Дуся, шедшая рядом. – Наша Полинка разве хуже его?

– Я, по-моему, не сказала, что Полина хуже, – возразила Вера, как бы оправдываясь.

– Но лейтенант – картинка, – помолчав, добавила Вера,

– Ты что, влюбилась? – глядя на нее сбоку, спросила с любопытством Мотя.

– Да, Моть, кажется, влюбилась, – ответила Вера, и в ее голосе слышалась грусть. – А что толку с этого? Он не отходит от Полины, только ее видит.

– Ты, Полин, теперь поняла, кто у тебя соперница? – глядя на Полину, произнесла не то в шутку, не то всерьез Оля. – Смотри, отобьет рыжая.

Полина шла молча, опустив голову, и, казалось, не слышала болтовню своих подруг. Она думала о лейтенанте, о том, как они танцевали, о чем разговаривали, что он говорил ей.

Девчонки, как только добрались до своего жилья, кинулись тормошить посуду, ища остатки еды, хватали хлеб и, работая челюстями, делились своим мнением о прошедших танцах.

Полина и в этом случае продемонстрировала свое безразличие. На душе у нее было как-то торжественно – тихо. Она как бы озарилась каким-то приятным целительным средством, наполнилась той радостью, которую человек испытывает, когда достигает заветной мечты или высокой духовной удовлетворенности. Она ни к чему не притронулась и, раздевшись, легла спать, думая о завтрашнем дне, о своем, так внезапно привалившем счастье.

После разговора с лейтенантом самые противоположные чувства охватили Полину. Это был первый человек, пожалуй, кроме матери, которому она могла открыть свои чувства свои помыслы, как настоящие, так и будущие. Ей было радостно, что такой парень, как лейтенант разговаривал с нею так просто, так приветливо, и в то же время страх подкатывал: только теперь она поняла, всем сердцем почувствовала, какой опрометчивый шаг она сделала, ни капельки не сопротивляясь с головой бросилась в омут любви.

– Что ты чувствуешь сейчас? – спросила ее Оля.

– В каком смысле?

– Да как бы тебе объяснить? – замялась Оля. – Ну вот, когда влюбляется человек, ну, девушка, что она чувствует?

– Ты это у меня спрашиваешь?

– Конечно. А то у кого ж?

– Ты что решила, что я влюблена?

– Я не решила, а решил твой вид, твое поведение. И об этом все уже знают, а ты хочешь скрыть чувство от меня и своих подруг. Ты лучше расскажи, что это такое?

– Знаешь, Оленька, – начала задушевным голосом Полина. – Это состояние трудно объяснить словами. Это надо почувствовать самой, своим сердцем.

Она замолчала, думая, как рассказать подруге, чтобы ей было понятно, но нужные слова не находила.

Оля терпеливо ждала, наблюдая за лицом подруги, которое прямо на глазах преображалось: то озарялось, каким-то внутренним сиянием, то блекло. Оля, глядя на подругу, поняла, что сейчас, где-то там, в глубине ее, что-то творилось, создавалось новое, еще в полной мере неизведанное ею.

– Трудно объяснить, – повторила Полина, уставившись немигающим взглядом в потолок.

– А ты своими словами, что чувствуешь, то и говори, – просила Оля.

– Чувствую я себя в приподнятом настроении, – снова начала Полина, – это настроение сопровождает меня всюду, где бы я не была, чтобы не делала. – Оно не проходит даже при смертельной усталости, оно не покидает меня и во сне. Все отрицательные жизненные моменты не интересуют меня, главное у меня то, что есть человек, которого я всем сердцем люблю всей душой, стремлюсь к нему и живу надеждой на хорошее будущее с ним. Я сейчас не думаю ни о доме, ни о родных, ни о трудностях, связанных с войной, а только о нем, о нашей встрече, о своих отношениях к нему сейчас и будущем.

Одним словом, я живу сейчас мечтою и чувствую себя очень счастливой. Он всецело завладел моей душой, не оставив для других там места. У меня к нему пробудилось такое желание, которого я раньше не испытывала: мне хочется что-то ему приятное сделать, чтобы он ни в чем не нуждался, я готова в любую минуту броситься ему на помощь; одним словом, у меня появилось желание заботиться о нем. Такого явления у меня не наблюдалось. Конечно, была потребность заботиться о матери, отце, младших сестрах и брате, близких людях, как, например, о тебе, Дусе, Моте, но не так, не с таким чувством. Какая-то необъяснимая сила постоянно тянет к нему, так бы и сидела все время возле него, делилась с ним всем, что у меня есть, и еще многое другое. Вот, дорогая Оленька, что я чувствую, а что в сердце – словами не расскажешь.

– С одной стороны, я думаю, ты счастлива, что чувствуешь в себе такую жизненную силу, – сказала Оля, выслушав Полину,– а с другой, – все отдать кому-то и ничего не взять для себя по крайней мере нелепо.

– Вот это и есть любовь без взаимности, – пояснила Полина подруге. – Я думаю так, если такие чувства есть и у него, то это и есть взаимная любовь. И эта любовь настоящая и она счастлива для обоих.

– А у него как же, Поль? – тихо спросила Оля, нагибаясь ближе к подруге.

– Откуда ж я знаю, Оль? Да мне и неважно знать, – несколько секунд помолчав, добавила Полина.

Они в темноте долго еще шептались, доверяя свои тайные мысли друг другу.

– Не пора вам, полуночницы, спать, завтра не подниметесь! – вдруг отозвалась Дуся. – Сами не спите и другим не даете.

– Да мы совсем тихонько, – оправдываясь, произнесла шепотом Оля.

– Как ни тихо, а спать не даете.

– Ну хорошо, будем спать, – согласилась Оля и, вздохнув, повернулась на другой бок.

Но взбудораженные такой серьезной темой разговора, как любовь, они долго еще не могли уснуть, ворочаясь с бока на бок и вздыхая.

У каждой мысли бежали быстро, не останавливаясь, не выделяя чего-то главного и в то же время второстепенного, потому что еще не испытали сами и не знали, что их тянула в жизненный водоворот сама природа, которая без всякого сожаления бросает молодежь в жестокую борьбу за жизнь, за сохранение человеческого рода. На их долю выпало тяжелое военное и послевоенное время. И они, втихомолку кляня свою судьбу, старались на людях быть гордыми и несгибающимися и все ждали, ждали лучшего, на что-то надеялись, но одного они не знали, да и другие поколения не узнают, что их ожидает впереди и как себя вести в данную минуту, в данный день. Им было по восемнадцать лет, время настоящей молодости. Кто из нас в такие годы не мечтал держать в объятьях своего любимого или любимую! Разница лишь в том, что у многих из них мечта так и осталась мечтой на всю оставшуюся жизнь.

Полина хотела уснуть, но сон, уже который раз не морил ее, как в прошлые годы; бессонница, вцепившись в ее мозг, с вечера терзала свою жертву почти до утра, то чуть отпуская, то вновь захватывала в свои сети.

Она как следует не познакомилась с Сашей, а уже перед нею встала уйма неразрешимых вопросов. Она думала, как встретиться с ним, когда, как держаться с ним наедине. Как будет расставаться, и много, прямо скажем, ненужных вопросов, которые возбуждали мозг и не давали спать. "Интересно, спит ли он сейчас или думает обо мне так же, как и я. О, мамочка родная, когда же, наконец, наступит рассвет!" – думала она, ворочаясь на своем тоненьком, с перетертой соломой матраце.

На этот раз время для нее двигалось очень медленно, черепашьим шагом, но к утру она все же, выбившись из сил, незаметно уснула.

18

На второй день, не давши как следует отдохнуть, их отряд перебросили на помощь роте старшего лейтенанта Агафонова: эта рота уже проводила верхний настил дороги и упиралась в их участок. Женщины как-то уже привыкли к местности своего участка и остались довольны таким поворотом дела, а Полина довольна вдвойне, так как работать придется вместе с Сашей.

Половину отряда поставили на разгрузку и укладку шпал, остальные разгружали гравий и засыпали его между шпалами.

Освободившихся от этой работы солдат поставили под разгрузку, подноску и укладку рельсов. Старший лейтенант, усмехаясь, провел инструктаж женщинам и сам их расставил по объектам работ.

Работа заметно стала продвигаться вперед. Туг же недалеко вертелся лейтенант, Полина несколько раз встречалась с ним взглядом, но поговорить наедине так и не пришлось.

Многие солдаты, особенно те, которые были на вечере танцев, встретив девчат, вели себя как старые знакомые, стараясь показать себя перед ними с самой что ни на есть хорошей стороны: один советовал, как надо сбрасывать гравий, чтобы не так устать, другой – как лучше и сноровистее браться за шпалу, третий – как надо рассыпать гравий между шпал, хотя только что об этом уже рассказывал старший лейтенант. И работа пошла быстрее, не только из-за того, что количество людей увеличилось, а потому, что солдаты не хотели опозориться перед женщинами, а женщины перед солдатами, то есть началось среди них тайное, никем не объявленное, но набиравшее силу с каждым часом соревнование.

– Эй, девчонки, на шпалах! – кричал какой-нибудь остряк. – Не надорвитесь! А то после войны потребуется много детей, а рожать будет некому, все из строя заранее выйдете.

– За нас, солдатик, не волнуйся, мы не парниковые! – кричали ему в ответ. – Ты присматривай, за собой, чтобы невзначай грыжи не нажил преждевременно. Девчонки враз забракуют, когда вернешься домой. Ха-ха-ха!

– Во, Степа, дают тебе по мозгам! – поддел его рядом работающий пожилой солдат. – Это тебе не байки рассказывать салагам. Враз на место поставят.

– Ничего, дядя Петро, выдержим! – И он опять занял девчат, – После такой работы, вряд ли у вас что получится!

– Получится. Вот только подкормить маленько б надо, отощали мы, – кричала уже в ответ другая. – И тогда приходи.

Остальные солдаты, придерживаясь серьезности, работали молча и, слушая диалог Степана с женщинами, только усмехались.

Они понимали, что пользы от этой переклички с женщинами никакой нет, только горло надорвешь, а к голосу Степана и женщин все же прислушивались, эти голоса вносили разнообразие в их монотонную жизнь, и это их забавляло.

– Товарищ сержант, а где же твоя краля? – спрашивает сержанта ефрейтор Васин.

– А тебе какое дело до нее? – недовольным голосом отвечает сержант вопросом на вопрос.

– Да так, просто спросил от скуки, – ответил Васин, уловив оттенок неудовольствия в голосе товарища.

– А-а. Вон в серой кофте на второй платформе гравий разгружает, – смягчаясь и глядя в сторону платформы, сказал сержант Мохов.

– А я вчера и не выбрал себе напарницу, – произнес Васин, как бы жалуясь сержанту.

– Что так? Ни одна не приглянулась?

Да нет, не в том дело. Просто я как-то об этом не думал. Танцевал то с одной, то с другой. Я люблю постоянство, а так, сегодня здесь, а завтра – там, не хочу.

– Понятно, каждому свое, – не то одобряюще, не то осуждающе сказал Мохов.

– Мне кажется, натура у меня не та, как у других, – вглядываясь куда-то вдаль, снова начал разговор Васин. – Я если познакомлюсь с девушкой и она мне понравится, то это навсегда. А так, просто на один вечер, я не могу, буду потом терзать себя, винить даже в том, в чем вообще, может, не виноват. Вот и сейчас работать на этой стройке осталось недельки две не больше, а затем перебросят неизвестно куда, а они останутся здесь. И что из этого? Одни переживания.

– Ты и вправду какой-то ненормальный, причем тут недели. Вечер потереться возле женщины – и то, что стоит для солдата. А ты – уедем, они останутся. Смотри, сколько вокруг нас солдат, и почти у каждого осталась дома жена, невеста. И что же, по-твоему, за всю войну они не должны смотреть на женщин? Держать себя в рамках до особого приказа? Ты тут не прав. А по-моему, отвести солдату душу с хорошенькой женщиной не такой уж и страшный грех.