Текст книги "Дорога к победе"

Автор книги: Иван Мозговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

– И напишем! Вон у нас молодые девчата: они грамотные, напишут. Только тебе потом не поздоровится. Быстро свое брюхо уберешь.

– Пишите, я не против, – уже тише произнес бригадир. Он наконец понял, что криком тут не возьмешь, как-то с женщинами надо по-другому договариваться, а то можно и боронование сорвать. Уж за это председатель по головке не погладит.

И он решил попробовать подойти к ним с другой стороны.

– Женщины,– начал он,– успокойтесь! Пишите, я не против, но поймите, скоро обед, а мы до сих пор в поле не выехали, да что там поле, борон для себя не выбрали, – слезно стал умолять он их.

– Люди, поди, давно уж приступили к боронованию, мы все еще митингуем. А когда придет время урожай снимать опять на кого-то кивать будем. Что мы скажем своим сыновьям, мужьям и братьям? После таких убедительных слов женщины поутихли, не перестали кричать. Их раздражение сменялось угнетенностью, так как у каждой были на фронте ни отец, так муж, а то и сын, и они, как бы устыдившись своего поступка, быстро, опустив головы, разошлись, поймали своих коров, и повели на общий двор, где хранились сложенные еще до оккупации бороны. Там же лежали поделанные плотниками новенькие ярма.

Чтобы не отстать от остальных, Дуся с Мотей поспешили к своим коровам. Вначале коровы упирались, неохотно плелись за своими хозяйками, но постепенно обнюхались между собою и, по-видимому, вспомнив осенний маршрут, по которому их гоняли каждое лето пошли веселее.

Некоторые женщины все еще вели своих коров за поводки, другие предоставили животным полную свободу и шли позади них, беседуя между собой о чем-то житейском и лишь изредка покрикивали на них.

Девушки не отставали от женщин, но и не вмешивались в их разговор, соблюдая негласную субординацию. Так не спеша, мирно беседуя дошли до конюшни, стоявшей под горой, и пустив коров по выгону, стали выбирать бороны.

Дуся с Мотей и Рая с Полиной выбрали себе две бороны, отнесли их на ровное место, прицепили к ним выданные завхозом барки и пошли за ярмами.

Когда было все готово, бригадир разрешил запрягать коров, при этом внимательно наблюдал за их действиями. Как только кончили запрягать, попросил внимания. Все смолкли, повернувшись к нему.

– А теперь будем учиться боронить, – сказал он громко, и стал осматривать упряжки, правильно ли они запряжены и у кого находил ошибки, поправлял.

– Да что, мы не видели, как боронят? – сказала с усмешкой одна из женщин.

– А мы не вас будем учить, а коров, – ответил ей бригадир. – Понятно?

– Понятно! – раздались несколько голосов.

– Вот и хорошо.. А теперь слушайте внимательно! – попросил он, становясь против них.

Все приготовились слушать.

Но и тут Солоха нарушила момент серьезности.

– Иван Петрович! – раздался по выгону на высокой ноте ее голос. Все головы повернули в ее сторону.

– Что там еще? – спросил бригадир.

– Ты у нас сейчас наподобие бабского командира? Так я понимаю?

Она выдержала паузу, ожидая, что он ответит. Некоторые женщины смотрели в ее сторону с недоумением, другие улыбались, чувствуя подвох в ее вопросе.

– Ну, допустим, – растягивая слова, ответил он, и сам чувствуя каверзность вопроса.

– А раз так, то ты должен по закону военного времени поставить нас на казенное довольствие, а вместо ста граммов наркомовских, так как мы не пьющие, вечерами ублажать нас согласно составленного графика. Иначе мы не выдержим такой нагрузки и, не дай Бог, сорвем план боронования. Баба, что корова, как сбесится, не удержишь...

– Ох и дура ты, старая, как я посмотрю...

По выгону прокатился дружный хохот женщин.

– Не из ребра, Солоха, тебя Бог сотворил, а из чертового хвоста.

Женщины вновь расхохотались.

– Хватит баланду травить! – строго прикрикнул на женщин Иван Петрович. Дело надо делать.

– А мы и собрались на дело, – не выдержала Солоха.

Бригадир посмотрел одним глазом строго на нее, но ничего не сказал, отвернулся.

– Так вот, – начал он, зычным голосом. – Хитрости особой в этом деле нет, главное сейчас – удержать коров, приучить их к ярму. Дело не из легких, но выполнимо. А теперь свяжите веревки от обеих коров и за них одна из вас будет управлять коровами, а другой надо следить за бороной и легонечко, если они становятся и не хотят идти, подгонять их хворостинкой или, если есть у кого, кнутом.

– Понятно? – повторил он.

– Понятно, – за всех ответила Солоха. – Чего ж тут не понять, не велика премудрость.

– Да, забыл, – встрепенулся Иван Петрович, -бороны сейчас повернуть надо зубцами кверху, а то постромки могут порвать. – Теперь, кажется, все, тронулись.

Женщины потянули коров за привязанные к рогам веревки, и тут же расстроился весь порядок. Одна корова потянула вправо, другая – влево, а некоторые упали на колени. Женщины подняли невообразимый шум, проклиная кто коров, кто начальство, придумавшее такое издевательстве над животными.

Кое-кто старался взять корову лаской. Дуся, прихватившая с собой кусок хлеба, решила отдать его своей Лысухе. Мотя по примеру Дуси достала тоже свой хлеб.

Став впереди коров и протянув руку с куском хлеба, девушки стали отступать назад. Коровы, вытягивая шеи за хлебом, потихоньку шли за девчатами. Соседи, видя их уловку, тоже стали давать своим коровам хлеба, постепенно приучая их к ярму.

– Молодцы, девчата! – похвалил их бригадир, увидев, как свободно ведут они своих коров по кругу. – Завтра в поле выезжать можно, – сказал он.

– Завтра еще рано, – возразила Мотя, смущаясь не то от своей смелости, не то от похвалы бригадира. – Еще денек надо потренироваться. Это они за хлебом идут, а как хлеб кончится, так и станут.

– Ничего, ничего! – на пахоте им буде легче.

Вдруг одна из коров упада на передние ноги, согнув их в суставах, затем завалилась набок стала дрыгать ногами.

Женщины, работавшие рядом, испугались и не знали, что с нею делать. На помощь прибежал бригадир и кнутом поднял упавшую корову.

– Ты что, осатанел? – закричала на него женщина. – Если бы свою, так бы не тронул, а мою и бить можно!

– Ты что, Дашка, если бы ее не поднял, она бы могла и задушиться, – Ты скажи мне спасибо, а то бы и конец ей, – оправдывался Иван Петрович.

Солнце уж давно перевалило за полдень, а женщины все еще продолжали тренировать коров, приучая их к ярму. Видит бригадир, что женщины изрядно притомились да и коровы тоже, решил на сегодняшний день закончить тренировку. Когда женщины, обходили очередной круг и приблизились к нему, стоящему на пригорке он громко прокричал им: "Шабаш, бабы!"

– На сегодня хватит! – произнес он, довольный не зря проведенным днем.

Женщины остановились, переводя дух.

– Завтра, не дожидаясь моих распоряжений, спозаранку запрягайте каждая пара своих коров и в поле, – распорядился бригадир. – За вами закреплен клин земли от могилок до "Дробного" сада. Он наделен на всех коров нашей бригады, так что хватит на всех.

– Делянки разбиты, начиная от могилок до сада, поперек поля, бороновать будете также поперек, объяснил он подробно женщинам.

– А кому первому начинать? – не выдержав до конца объяснения бригадира, задала вопрос одна из женщин.

– А я сейчас скажу, – повернув голову в сторону спросившей, сказал он.

– От каждой пары подойдите ко мне по одному человеку. И как только все делегатки подошли к нему, он снял фуражку и, высыпав в нее свернутые в трубочку бумажки, приказал: «Чтобы не было обиды друг на друга, тяните сами себе жребий». И протянул руку с фуражкой в сторону женщин. Растерявшись от неожиданного предложения они стояли молча и смотрели то на бригадира, то на его фуражку.

– Ну, что стоите, непонятно я объяснил? – произнес он, усмехаясь их растерянности.

– Ох, придумал же, Иван Петрович! – нарушив молчание, проговорила Солоха. – Правильно, правильно придумал бригадир! – отозвались другие женщины. – Обиды не будет! Какой надел вытащила, тот и борони.

– Да никто и вопроса не поднимает, что неправильно, наоборот, умница наш бригадир, – похвалила Солоха Ивана Петровича. – Это же надо додуматься до жребия! Все довольны, а если кто и найдется обиженным, то только на себя. Мы, бабы, если бы не жребий, завтра с утра переругались бы. Врагами друг другу стали. Только не понятно нам, как мы там в поле найдем свои номера? – обратилась она к бригадиру.

– Очень просто, – начал объяснять он. – Начиная от могилок, на меже каждого надела имеются колышки, на которых закреплены бумажки с номерами. Вот подойдете к колышку и увидите, чей участок. Понятно?

– Как будто понятно, – за всех ответила Солоха. – Вот и хорошо, – одобрил он. – А теперь по домам!

Женщины, хотя и уставшие, с неохотой стали расходиться, Группируясь по две, по три человека, продолжали беседовать между собой о поведении своих коров, впряженных в ярмо. Каждая хотела преподнести свою буренку с самой наихудшей стороны, как будто соседка после ее жалобы возьмет и освободит ее корову от боронования.

Девчата, пока их коровы пощипывали молодую травку, собрались особняком от женщин и тоже разговаривали, но их беседа отличалась от разговора пожилых. Полина начала свой рассказ о том, как она прошлую ночь плохо спала. – До того было душно! – говорила она, выкатывая и так большие свои глаза, хватаясь за шею рукой, как бы показывая, что ей до сих пор душно. – Просто дышать было нечем. Я окно открыла, не помогло! Долго ворочалась, незаметно уснула уже к утру.

– Ты говоришь, что долго не спала, – обратилась Мотя к Полине.

– А ты что, не веришь?!

– Верю, еще как верю... Сама всю ночь промаялась и только к утру уснула. Это неспроста, что-то в природе творилось. Вы вспомните какой вечер был тихий и опьяняющий.

– Хэ, – произнесла Дуся. – С природой все нормально, это с вами, что-то творилось...

– Это еще не все, – молвила Мотя, окидывая загадочным взглядом подруг.

– А что ж еще ночью могло с тобой случиться? – спросила Дуся.

– А мне, девочки, под утро, приснился страшный сон, – сказала Мотя загадочно-грустным голосом.

Мотю они знали, как задиристую, бойкую подружку, хотя бывает, впадает и она в меланхолию. На этот раз загадочный ее голос насторожил подруг. Они в нем не услышали фальши и призадумались.

– Расскажи, что ты видела во сне, – первой стала просить Рая, заинтригованная голосом Моти. Затем присоединились к ней подруги.

– Хорошо, хорошо, – успокаивала она их, – теперь расскажу. Это с утра, говорят, нельзя рассказывать, сон сбудется.

– А сейчас уже вечер, рассказывай, – просила ее Полина.

– Нет, уж поздно, лучше завтра расскажу, – вдруг изменила свое решение Мотя, и хотела идти за коровой, но Дуся, преградив ей дорогу, сказала: "Ты долго еще собираешься нам мозги компосировать, подруга? Что ты водишь нас за нос? То расскажу, то не расскажу. Тебя не поймешь! Зачем вокруг сна какую-то таинственность создавать! Что молчишь?"

– А что я должна говорит? – ответила ей Мотя. Не хочется рассказывать. Понимаешь, Дусь, настроения нет.

Но Мотя врала, она не хотела расстраивать Раю. Сон-то был про нее и ее жениха Мишку, который сейчас находился на фронте. Как воспримет Рая ее сообщение про сон, думала она и боялась рассказывать при ней. Она сожалеет, что ляпнула не кстати про сон, но пословица не зря гласит: "Слово не воробей – выскочило не поймаешь." … Теперь уж ничего не поделаешь, подруги могут меня не так понять" – подумала она и решила поведать про сон.

– У тебя такое поведение сейчас, как у почтальонши Шуры, когда она в чей-то дом доставляет похоронку и, теряясь, думает, как вручить ее несчастной женщине, – говорила Дуся, держа Мотю за руку выше локтя. – Если рассказывать, так рассказывай, а нет, то пошли, девчонки, за коровами. Вон уж и солнце садится...

– Так слушайте,– сказала Мотя.– Долго я не могла уснуть, как уже говорила вам. То вертелась, то вертелась... Душно мне, кажется, в комнате. Встала, открыла окно. Из открытого окна потянуло прохладой, и мне стало легче дышать; я успокоилась и легла в постель, а сон не идет, хоть лопни.

– Вот так и я, мучилась всю ночь, желая привлечь к себе внимание подруг, сказала Поля.

– Ты подожди! – отмахнулась от нее Дуся. – Тебя пока не просят. Стой и слушай.

– Так я промучилась до первых петухов и не помню, как уснула, – снова начала Мотя.

– Это мы уже слышали, – тихо произнесла Рая. – Ты рассказывай суть. . .

– А я что? Я суть и рассказываю... – Так вот, – начала она. – Как будто это происходит летом, тепло, солнце греет вовсю, а я иду по двору босиком и в одном светлом платьице.

Иду за сеном в сарай, а сама думаю: "А зачем мне сено, когда корова в поле." Хотя и думаю так, а сама продолжаю идти, не поворачиваю назад, спешу дойти до дверей сарая, как будто меня туда тянет нечистая сила.

– А может это было наяву и ты спешила на свидание, признайся , Моть? – сказала Дуся усмехаясь и подмигивая правым глазом подругам.

– С кем? С кобелем? – возмутилась Мотя. – И вот, подхожу я к сараю, -снова начала она, – слышу чьи-то голоса. Думаю, кто может быть в такое время в сарае: мать в поле, сестренка ушла на луг. Открываю решительно дверь и заглядываю в глубь сарая. О, мать моя, родная, что я вижу! Мотя замолчала. . .

– Говори, что ж дальше? – спросила Полина. – Не тяни. . .

– Я не знаю, стоит ли? – произнесла Мотя, пожав плечами.

– Действительно, ты какая-то сегодня чокнутая, – с раздражением сказала Рая.

– Тебя в сарае, голую, увидела! – не сказала, а выдохнула Мотя.

Все, какое-то время, стояли молча, обдумывая сказанное Мотей. Вера в сны крепко держится в сознании людей, и девушки просто были ошеломлены услышанным.

– Брешешь ты, как сучка, – беззлобно произнесла Рая, но огонек любопытства в ее глазах угас, и она заметно погрустнела.

– А что тут такого? – произнесла спокойным голосом Дуся, – мало, ли что приснится во сне. Старые люди говорят, если себя видишь во сне голым, то это к неприятностям, а если другого кого-нибудь, то ничего.

– Рая, напрасно ты меня обижаешь, я ведь не виновата, что сон мне такой приснился, – сказала Мотя с обидой в голосе.

– Я тебя не виню, но лучше бы ты сохранила его для меня втайне,– ответила ей Рая. Слишком стало томко на душе от твоего сна.

Если на сознание Раи сон Моти подействовал угнетающе, то девушек он заинтриговал, и они перебивая друг друга стали просить Мотю продолжить рассказ.

Мотя взглянула на Раю и, пожав плечами, сказала: „Не знаю, как она."

– Да что уж там, ври дальше,– произнесла небрежным тоном Рая. А у самой где-то в глубине души закралось предательское желание узнать, как ее во сне видела Мотя.

Уловив разгоревшееся любопытство у девчат и разрешение на рассказ Раи, Мотя как бы сняла с себя неловкость перед подругой и стала рассказывать сон так, как она его видела.

– Значит, заглянула я в сарай, а там стоит, в чем мать родила, Рая, а возле нее Миша вертится. То кругом обойдет, то на корточки присядет, а то возьмет и по спине погладит, а сам все смеется да так закатывается.

– И тоже голый?– с улыбкой спросила Дуся.

– Да-а, голышом,– ответила Мотя, кивая головой.

– Ну, а дальше что?– полюбопытствовала Поля.

– Хватит тебе врать!– оборвала ее Раиса, вспыхнув до корней волос, – А то вот потяну через плечо по спине вот этим кнутом, враз про сон забудешь.

– Ничего я не вру, это же сон, пойми Рая,– сказала, как можно ласковее, Мотя.

– Хотя и вранье, но интересно, валяй дальше,– сказала с усмешкой Дуся.

– И правда, Рая, ну что тут такого, просто сон,– подала голос Полина. – Если бы видела она меня во сне, я бы не капельки не обиделась на нее, наоборот попросила бы подробнее рассказать. Ведь сон интересный и не каждому такое приснится.

– Мне бы уйти, от греха подальше,– продолжила Метя, а мои ноги, как вкопанные, приросли к земле и ни с места. И стыда я никакого не чувствую, стою себе и гляжу на них.

– А мы давно знаем, что у тебя стыда-то и вовсе нет, – снова бросила реплику Рая.

– Да что я, по селу пошла рассказывать, – обиделась Мотя. – Я ведь рассказываю вам, подругам своим. Ну что тут такого, что ты приснилась, а не другая, так я причем? Приснилась бы Полина или Дуся, я бы и о них, рассказала.

– Я понимаю тебя, – примиряюще отозвалась у Раиса, – но знаешь, неприятно слушать про себя.

– А что они там делали? – спросила Дуся, рассмеявшись громко, – ты нам об этом и не рассказываешь. Или, как часто бывает во сне на самом интересном месте проснулась?

– Нет, – ответила ей Мотя, рассмеявшись.

– Завидую тебе, – не бросая хохотать, говорит Дуся,

– Чему? – не чувствуя подвоха от подруги с наивностью спросила Мотя. Тебе удалось, хотя и во сне увидеть голого мужчину, а нам ни наяву, ни во сне, – и она снова расхохоталась. Остальные девчата, поддерживая ее, тоже смеялись. Одна только Мотя стояла молча, с еле уловимой улыбкой на губах, ожидала, когда они кончат смеяться над собственной, искалеченной войной, судьбой и боялась, как бы после такого веселья не пришлось горько плакать.

Она хорошо знала своих подруг, вместе с ними росла, вместе мечтала о будущем счастье. Но как в сказке жар-птица ускользнула от Ивашки-дурачка, так и у них нет даже надежды. Поэтому залихватский смех вполне может перейти в истерический. Вот почему она, прерывая их смех, пока они не разнюнились, продолжила свой рассказ о похождениях во сне.

– Хватит вам гоготать! – прикрикнула она на подружек. – Сейчас только интересное и начинается…

И когда девчата, перестав смеяться, притихли, она подмигивая и улыбаясь, продолжала:

– Итак, я вам уже говорила, что мои ноженьки онемели, и я не могла сдвинуться с места.

– А может сама не хотела, признайся, – снова вмешалась Дуся.

– Да ну вас!– отмахнулась Мотя.– Я так и до темна не расскажу,

– А много у тебя там?– спросила Рая. – Да нет, но самое интересное...

– Тогда рассказывай.

– Стою и смотрю, как он ходит вокруг нее, а потом стали целоваться и прижиматься друг к другу.

– Да-а, такое наяву не увидишь, – снова прервала ее Полина.

– Стою и смотрю, а они продолжают целоваться, – повторила Мотя, – А как увидела меня Рая, она стояла ко мне лицом, оторвалась от Миши и, прокричав: „Ой," – стала подниматься кверху, как будто на крыльях, расставив руки в стороны, а сама все кивает, кивает в мою сторону. Поднимается молча, и так плавно, легко, и все кивает в мою сторону головой. А сама становится меньше и, наконец, исчезает, как бы растворилась в воздухе. Как это, живой человек, а мог испариться, – подумала я. Крыша сарая как стояла, так и стоит нетронутая, а она, Раиса, исчезла...

Тут как раз Миша повернулся и бросился ко мне.

– Голый?– почему-то спросила Рая.

– Да, голый, – ответила Мотя.– И так быстро бросился до мне, что я не успела шагу шагнуть, сбитая им, упала на сено. Он навалился на меня и давай душить, а сам такой тяжелый. Мне дышать стало нечем, я задыхаюсь, хочу крикнуть и не могу, горло перехватило.

А он говорит, голос сиплый: "Ничего, Рая улетела к ангелам, так я тебя поймал. Сейчас тебе станет легко и хорошо."

И действительно, мне стало так хорошо, так хорошо, что проснувшись, я все ощущала истому во всем теле и подумала: "К чему такой сон?"

– Вчера разговаривали про Мишку, вот и приснился он тебе, – успокаивающе заметила Дуся, взглянув украдкой на Раю, которая заметно волновалась.

– Это тебя домовой душил, – говорит Полина.

– Знаешь, как он навалится, такой тяжелый, дышать нечем. Точь-в-точь, как ты рассказывала.

– И откуда тебе все это известно? – сказала Мотя. – Он что, тебя тоже душил?

– Нет, меня не душил, но я слышала от добрых людей, – ответила она.

– Нет, девоньки, это не домовой! – произнесла Дуся, таким уверенным голосом, что все замолчали и, уставившись на нее, ожидали, что она скажет. Но она молчала, как будто, выговорившись, решила передохнуть.

– А что же, по-твоему? – спросила Полина, не выдержав затянувшееся молчание.

– Замуж девке пора,– сказала Дуся, переводя взгляд с одной подруги на

другую, лукаво улыбаясь. – Вот что ей надо.

– А тебе не пора? – вспыхнула Мотя.

– И мне пора, – спокойно ответила ей Дуся. – Но женихов нет. Вот загвоздка, девочки. Вот по ночам и пристает домовой под видом Миши, Васи и какого-нибудь Юры. Это раньше, наши прабабушки не знали, вот и придумали домовых. А сейчас медицина точно определила, что это такое, но кто не знает, продолжают сваливать на домового.

– Откуда ты знаешь? – все еще не доверяя ей, спросила Полина.

– У меня ж зять фельдшером работает, – сказала она, и в ее голосе послышались нотки гордости не то за себя, не то за зятя.

– А-а, теперь понятно, – произнесла Полина.

– Нет, девочки, этот сон так не пройдет, – тревожным голосом произнесла Раиса. – Домовой ли там душил, замуж Мотя захотела, такие сны не забываются и так просто не проходят.

– Вот попомните мое слово, что-то с нами случится, – добавила она, ковыряя носком тапочка землю.

– Рай, а Рай, ну что ты так задумалась? – участливо спросила у нее Мотя. – Если бы знала, что на тебя так сон подействует, то в жизнь никогда не рассказала бы.

– Рая, и в самом деле, что ты нос повесила, – прикрикнула на нее Дуся, но и у самой чувствовалась тяжесть на сердце.

– Это Мишу ранили, а может и убили, – тихо сказала она, с трудом сдерживая рвущиеся наружу рыдания. – Этот сон так просто не пройдет.

– Да брось ты, Рая, мало ли снов мы видим, так что, по-твоему они все сбываются? – пробовала Полина отвлечь Раю от тяжелых мыслей, так внезапно появившихся у нее.

– Девочки, да что вы меня уговариваете! – немного успокоившись, произнесла Рая. – Я вам говорю, что сон этот так просто не пройдет и кого-то из нас троих заденет: Мишу, меня или Мотю, а может, уже задел

И у нее снова задергались губы...

– Да успокойся, Рая, – подошла к ней Дуся и обняла подругу. Но Рая, как бы ждала этой минуты, обхватив Дусю за шею и повиснув на ней, разрыдалась.

Девочки растерялись от такого поведения подруги, а придя в себя, стали ее уговаривать.

Она от их слов не только успокоилась, а наборот так разревелась, что не могла уж стоять на ногах.

– Ой, Дуся! – вдруг сквозь рыдания прорвался ее голос. – Пусти меня, я присяду, что-то ноги меня не держат.

Подбежала Полина, затем Мотя и втроем посадили ее прямо на землю.

– Да ты что, и в самом деле, возьми-ка себя в руки! – прикрикнула на нее Дуся. – Что ты так себя ведешь! Чай, уж не маленькая! Из-за какого-то сна так убиваться!

– Я понимаю, Дусь, что не стоит расстраиваться, но поверь, не могу себя сдержать, слишком накопилось много на душе за эти годы, – всхлипывая и размазывая по щекам слезы, говорила Рая.

– А у нас, по-твоему, на душе за эти годы все идет гладенько, все благополучно? – не сдержавшись, сама чуть не плача, говорила Дуся.

– Ох, и зачем только я навязалась к вам со своим сном, – с сожалением говорила Мотя. – И дернул же меня черт за язык.

– Не казни себя, подруга, – успокаивающе сказала Полина. – Не во сне тут дело, моя ты дорогая подружка...

– А чего же она так расстроилась? – спросила Мотя, жалостным взглядом поглядывая на Раю.

– А ты разве не расстроилась? – вмешалась в их беседу Дуся.

– Да так себе, – пожав плечами и подумав, ответила Мотя. – Как-то неприятно на душе и ...

– Вот именно, неприятно, – перебила ее Дуся.

– Значит, у тебя нервы более устойчивы к таким вот неприятностям, чем у нее, а может и другая причина повлекла к такому расстройству.

– Что ты имеешь в виду?

– Нельзя со счетов сбрасывать и любовь.

– Ты намекаешь на Мишу с Раей?

– А на кого, же еще? Мы с тобой на фронт никого не проводили, кроме отцов, а она еще и любимого ей сердцу человека. И вдруг такой сон, и именно про него. Вот она послушала твой рассказ и сердце не выдержало.

– Ничего, Дусь, я уже оклемалась, – поднимаясь с улыбкой на губах, сказала Рая.

– Ничего, Рай? – спросила Полина, на лице, которой все еще были видны следы душевных переживаний.

– До свадьбы все пройдет, – ответила шутя Раиса, стряхивая с юбки приставшие былинки сухой травы.

– Будет ли она? – с грустью сказала Полина, и голос ее дрогнул. Но никто этого не заметил или постарались не заметить, чтобы не прорвалось все наружу, как у Раисы.

– Девочки, смотрите, уже начинает темнеть! – опомнилась, как ни странно, первая Раиса. – Заболтались мы и коров растеряли, – говорила она всматриваясь в горизонт, где по ее мнению должны быть коровы.

– Вон они, у могилок! – сказала Мотя, указывая рукой в сторону могилок. Все повернулись в ту сторону, куда она показывала рукой, и в сгущавшихся сумерках увидели расплывчатые тени животных.

– Ох, как не хочется подниматься к ним, – произнесла Дуся, потягиваясь.

– И мне не хочется, подхватила Полина. – Может с Мотей пригоните их сюда, – спросила, она у Раи.

– И не подумаю, – ответила ей Рая, направляясь в сторону коров. – Не потому, что не желаю услужить тебе, а просто гурьбой идти туда будет веселее.

– А может, пусть они там пасутся до утра, – предложила Дуся, и в голосе ее слышалась ирония. – Все равно завтра их туда гнать.

– А доить кто их там будет? – спросила Полина, не уловив иронии в словах Дуси. – Да и ночью забредут куда-нибудь, что не найдешь.

И они, перекликаясь шутками, побежали догонять Раю, которая ушла далековато, поднимаясь в гору.

Рая медленно поднималась на пригорок, и с обидой думала про то, зачем это судьба так жестоко поступает с нею, восемнадцатилетней, никому не сделавшей зла, желавшей себе и всем людям на свете одного лишь счастья? Отчего? Чем прогневила она, девчонка, судьбу? После ухода Миши на фронт, у Раи жила, глубоко припрятанная в сердце, хотя и хрупкая, но все-таки надежда. А теперь... Она, так верила в сон, что решила про себя: Миша погиб, и не когда-либо, а сегодняшней ночью. Она, так уверила себя, что другой мысли и не держала в голове. Поднимаясь на пригорок, вдали от подруг, она дала волю слезам, которые так и полились по щекам горячим ручьем. Землю под ногами не видела и шла ощупью, но услышав разговор подруг сзади за спиной, она поспешно вытерла слезы, хотя в сумерках слез и так не было заметно.

– Далеко ты, девушка, ушла тебя и не догонишь, – прерывающимся голосом от быстрой ходьбы в гору, произнесла Полина за спиной Раи.

– Надо спешить, видишь как быстро смеркается, – обернувшись, ответила ей Рая. – А то совсем стемнеет, коров не найдем.

Полина поровнялась с Раей и они пошли неспеша к могилкам. Дуся с Мотей не стали подниматься напрямик, а пошли по дороге, огибая взгорок.

Пока они поднимались к могилкам, совсем наступили сумерки и они долго искали коров, пока не собрали их в одно место.

– Чуть не проболтали коров, – произнесла Дуся, когда они гнали коров домой. Во дворе Дусю встретила мать и стала ругать ее за то, что поздно пригнала корову, что корова совсем голодная, а завтра чуть свет выезжать боронить, и вдруг заплакала навзрыд.

– Мам, ты что? – кинулась Дуся к матери. – Что с тобой! Случилось что! Мать продолжала рыдать, не отвечая Дуси. И Дусю потрясла догадка. – "Наверное, с отцом что-то случилось," – подумала она. Ноги подкосились. Она присела на порожек, а в голове роились мысли: отец.. , отец.., отец...

Мать притихла, какое-то время молчала, вытирая слезы фартуком. Затем заговорила, всхлипывая: "Считай, скоро год, как ушел отец с тракторами, а писем до сих пор нет. Сгинул где-то на чужбине." Она затряслась снова.

Дуся не раз слышала разговор матери о письмах и тяжесть в сердце стала проходить, она успокоилась.

– Ну, мама , . . Нас только освободили от немецких захватчиков, а ты уже хочешь письма получать, – говорила Дуся, успокаивая мать, и как бы собственными словами успокаивала себя.

– Я уже тебе говорила, что почта работает еще с перебоями. Вот начнет нормально работать и мы письмо получим.

Мать от слов дочери, как-будто успокоилась и, всхлипывая, пошла за подойником.

А Дуся , как села на порожек, так и продолжала сидеть, думая об отце. Но ничего утешительного не придумала, встала и тяжелой походкой пошла в избу.

3

Дуся в семье родилась вторым ребенком. Первая дочь Мария была старше ее на пять лет, вышла замуж, когда Дусе было только двенадцать лет.

Все работы, связанные с домашним хозяйством, легли на ее хрупкие плечи: мать, застудившая легкие, часто недомогала, и Дусе приходилось многое делать за нее. Отец работал трактористом: летом пропадал в поле, а зимой – на ремонте в МТС.

Для троих младших братье и сестры она стала няней и на правах старшей кормила, ухаживала за ними.

Кроме присмотра за малышами, у Дуси было еще много дел. Она носила от колодца воду почти за километр от дому, помогала матери по уходу за коровой, убирала в комнатах и не един раз в неделю, как в других домах, где нет маленьких детей; а по несколько раз в день.

Собралась мать замазать глиной дыры, образовавшиеся за долгую зиму в стенах сараев, избы, без Дуси и здесь не обойтись.

Она помогает глину привезти, воды принести, глину замесить и, повязавшись, как взрослые, старой косынкой. Спешит замазать дыры, а затем и побелить.

А сколько работы на огороде: посадка овощей, их прополка, полив. И тут мать без Дуси не обойдется. Не то, чтобы пожалеть девчушку, а покрикивает на нее, если что не так.

А что поделаешь, такая была жизнь детей в селах в довоенное время и в период Отечественной войны.

Все делалось вручную, и одной матери в доме без помощи детей не управиться. Угля не было, леса поблизости нет, вот и приходилось топить соломой, тальником, а при выпечке хлеба – кизяком, который делали из навоза в летнее время года.

И тут не обходилось без детей.

А сколько стирки с большой экономией хозяйственного мыла? Больше делали упор на щелок, приготовленный из золы подсолнечных будыльев.

Лето – самая благодать для заготовки корма скоту на зиму, особенно разворачивается сезон в июне, когда каждый погожий день на вес золота. Не зря в народе бытует пословица: "Весенний день – год кормит, а летний приумножает."

В такие дни крестьянину не до отдыха, не до сна. Хватает работы и детям. Утро, солнце только что подсветит восточный небосвод, а мать уже будит Дусю и наказывает ей проводить к стаду Лысуху. Вставать не хочется. Какой сладкий сон у ребенка утром, но настойчивый голос матери заставляет подняться. И вот она, полусонная идет за коровой, оставляя на холодной и сырой от утренней росы, след детских ног.

Затем надо принести от колодца воды, несколько вязанок сырой травы с поля, а завтра тоже найдутся дела только успевай поворачиваться.

От всей этой недетской работы осенью спасала школа. Только в ней можно было забыть окрики матери, стирку белья, заготовку корма, уборку овощей и слушать учителя о далеких странах, о других народах и, мечтая, улететь вместе с голосом учителя далеко-далеко в другие страны, в другой мир, где люди живут хорошо и привольно.

А как только кончались уроки, сознание возвращалось из голубых далей в реальный мир, к которому ох как не хотелось возвращаться. Но деваться было некуда, приходилось идти домой и таскать воду от колодца, подбирать картошку и носить ее в погреб и так до бесконечности.