Текст книги "Дорога к победе"

Автор книги: Иван Мозговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Ты сосед, вот и выручай, – говорил обозлясь Костя, – а мне она ни к чему.

– Братва! Не пора нам отчаливать? – предложил Егор, осматривая горизонт. – Уже рассветает.

И в самом деле, на востоке, по краю горизонта, обозначилось просветление, звезды поблекли; кусты, – разбросанные по степи, не только ближние, но и дальние заметно приблизились, и лишь в низинах было еще темно. Волы, наевшись степной травы, мирно лежали невдалеке, спокойно пережевывая жвачку, и издали казались каменными глыбами.

– Да, пора, – вставая, распорядился Вася.

Быстро пригнали волов, Егор лошадь, запрягли в готовые к отправке арбы, и тронулись в путь.

Впереди ехали Вася с Борисом и за ними Костя с Иваном, замыкал небольшой караван Егор.

До сада добрались, когда уж совсем рассвело. Сторожа в саду не оказалось, и ребята, нарвав яблок, выехали на дорогу, ведущую в Голофеевку. Волы шли медленно, виляя хвостами из стороны в сторону, арба жалобно поскрипывала под тяжестью сена, и под унылую ее музыку, мерный шаг волов, думалось легко и свободно, развалясь на сене. Свежий утренний ветерок приятно обдувал тело: благодать и только.

– А жаль, – обозвался Борис, о чем-то думая.

– Чего тебе жаль? – оборачиваясь к нему, спрашивает Вася.

– Да яблок. Сколько там их гниет, а взять нельзя. Сразу же тебе пришьют статью за хищение колхозного добра.

– Вернешься из поездки и наберешь столько, сколько донесешь, – сказал Вася, поглядывая на поле, далеко просматриваемое с высоты. – Никто за эту зелень тебя судить не будет. Да к тому же ты несовершеннолетний.

– Судить, может, и не будут, но шум поднимут на весь колхоз, и яблок не захочешь. Ты что, Виктора не знаешь?

– Да знаю. Но его можно припугнуть.

– Каким путем?

– Встретить ночью с яблоками и пригрозить. Куда он потом денется, не откажет.

– Это ты правильно говоришь, можно и попугать, – соглашается Борис.

– А что кричит, на то его и поставили, чтобы колхозное добро беречь. Если не будет отнимать у других, то его быстро выгонят из сада.

– Да, ты прав, – говорит Борис.

– Вот ты, Боря, лучше скажи, – начал Вася. – Почему люди работают от зари до зари, а взять, то же яблоко, не могут? Это же они вырастили и посадили сад, ухаживают за ним, а как созреет яблоко, сорвать и съесть не могут. Не трожь. это не твое. А чье же?

– А ты вроде не знаешь, чье оно. Государственное, – с иронией произнес Борис, бросив перекусывать зубами сухую травинку.

– Государственное, я понимаю, как общественное, а я член этого общества, взять не могу. Надо идти, просить дядю, чтобы он мне выписал, да выпишет ли, а я должен заплатить, и тогда только я могу взять... Свое... Для меня эта система непонятна, хотя объясняют с самого детства.

– Тогда ты тупой, как валенок, – смеется Борис.

– Эй, вы, на пароме! – кричит Костя с другой арбы. – О чем речь ведете? О девочках?

– Нет! – кричит Вася, – о государственной справедливости!

– Это не по вашим мозгам, голова от натуги лопнет! А справедливости нет и не будет. Так что, берите что-нибудь попроще.

– Да, он прав, – соглашается Борис, – разговора много, а результата нет. Этот вопрос нам с тобой не по плечу. Грабили простой люд и будут грабить во все века, а справедливость только на словах у власть держащих.

Вася не ответил Борису, обозревал местность.

"Костя, стервец, правильно подметил, назвав арбу с сеном "паромом", – думал Вася.

По обе стороны дороги раскинулось ячменное поле, под дуновением легкого ветерка ячмень колыхался, как морские волны, и издали арба с сеном в ячмене, как бы плыла, по этим волнам; а дальше у горизонта колосилась светло-желтая пшеница: вот-вот подойдет, созреет. Хорошо летом в поле, когда у тебя еще в голове свежо и тебе пятнадцать лет.

Солнце поднялось уже высоко и начало припекать. Оводы закружились над спинами волов.

Вдруг слышим крик Егора. Оглянулись и увидели: воз лежит на боку, он барахтается в сене, лошадь с перекосившимися оглоблями стоит понуро.

Пришлось останавливаться.

Поругав Егора, не от большой злобы, а так для порядка, не спал ведь человек ночь и задремал, не увидел перед возом ямки, перевернулся.

Они зашли с противоположной стороны и стали поднимать воз, но силенок у них оказалось мало. Пришлось развязывать веревки, раскидывать сено и снова укладывать. "Работа пыльная, но не денежная", – по выражению Кости. А тут еще оводы. Лошадь машет хвостом, бьет копытами, не стоит на месте и не дает нам укладывать сено. Пришлось распрячь, а чтобы не убежала, привязали вожжами к колесу повозки. Почувствовав свободу, она отошла на длину вожжи, легла в ячмень и стала кататься по нему.

– Ах, так, перетак! Ах, вашу мать! – слышат ребята чей-то голос. Обернулись. Перед ними, как в сказке, на вороном коне и с плетью в руке, гарцует объездчик.

Они не испугались, а наоборот, развеселились и стали подтрунивать над ним.

– Ну что, дядя, крутишься, губы лошади рвешь удилами? – спросил Вася, улыбаясь.

– Что вы тут делаете! Мать, перемать вашу! – кричит он, все больше ярясь.

– А матом ругаться перед детьми не советуем, – говорит спокойно ему Егор. – Мы работаем честно, усердно, а вы нас матом. Стыдно папаша.

– Вы еще вздумали надо мною издеваться? – кричит он издали, подъехать ближе не решается. – Вот я вам покажу! Вы у меня наплачетесь!

– Ах, дядя, дядя, мы в таком возрасте, что слезы зря уже не льются, – снова отозвался Вася. А сам подумал: "И надо же в такую тяжелую минуту появиться этому обормоту. Еще надумает нас в контору тащить. Что-то надо придумывать, чтобы оторваться от него."

Смотрит Вася на объездчика и под ним вороного коня и припомнился ему еще довоенный случай, когда вот так, на вороном коне, мужик с черной бородой и с плетью в руке гнался за ними – пацанами семи-восьми лет. К их счастью, недалеко был глубокий овраг и они, как горох, скатились на его дно, затихли с ужасом слушая крик девочки Оли, которой в то время было всего семь лет.

Он ее догнал за несколько шагов до оврага и преградил путь вороной лошадью. Она присела и обмочилась от страха, а он, гарцуя на вороном вокруг нее, стегал землю плетью.

С тех пор девочка стала заикаться и непроизвольно мочиться по ночам. Да и часто во сне бородач с плетью или саблей в руках на вороном коне.

С того времени колоски собирали недалеко от оврагов или леса, наших спасителей, от объездчиков. И еще Вася подумал: "Попадись такому дяде один на один в поле – затопчет лошадью".

Но в данный момент их было пять человек и все, что называется, в силе, с вилами в руках. И в случае чего, могли постоять за себя и колхозных быков.

Они его не боялись, но чувство вины за вытоптанный ячмень залегло в глубине души и нет-нет тревожило разум, хотя внешне и старались доказать объездчику обратное. И было досадно за то, что допущенную ошибку уже не исправишь – ячмень не поднимешь.

– Проваливай-ка, дядя, отсюда по-хорошему и не мешай нам сено укладывать. Нам и без тебя тошно. Мы не специально стали ячмень топтать, а по нужде, сам видишь. А не то твоей лошади брюхо пропорю, – сказал ему Борис с угрозою.

– Так вы еще угрожать мне будете, мать вашу так! – закричал он.

– Не велика птица, можно и между ребер пощекотать, – пригрозил Борис, поднимая вилы и направляя в его сторону.

Мужик продолжал ругаться, но отъехал подальше от греха и чего-то ждал, не уезжал.

Ребята нагрузили воз, увязали.

– А он что-то замышляет, – предупредил Егор.

– Сопровождать нас собрался, – сказал Костя, а там в контору сдаст. Мы же через село будем ехать, а там он найдет себе подмогу.

– Тогда до села едем тихо, а как поравняемся с конторой, дружно вдарим по быкам, – внес предложение Егор. Чем они нас остановят? Да ничем.

– Ну что ж, так и сделаем, – сказал Борис. – Поехали! – скомандовал он. Ребята забрались на сено и тронулись. Впереди, в метрах двадцати, ехал объездчик.

Костя оказался прав. Мужик решил задержать нас.

Подъехали к селу, где дорога раздваивалась: одна, чуть повернув направо, вела в село, где на широком выгоне виднелось здание конторы другая сворачивала чуть влево, по которой им и предстояло продолжить путь.

Мужик приостановился и преградил им дорогу. Слева объехать его нельзя, мешает канава, справа ровный выгон.

– Едем по дороге, ведущей в село, – решают Борис с Васей. – А как проедем объездчика, резко сворачиваем влево и мимо него на свою дорогу.

– Передай ребятам сигнал: "Делай, как я", – сказал Вася Борису. Он переполз на задний край арбы и, привлекая внимание ребят, сказал им: "Делайте, как мы'.

С соседней арбы, Костя кивнул головой – понял вас.

Когда первая арба поравнялась с объездчиком, он, указывая рукой, закричал: "Сворачивай вправо, так вашу мать!" Вася молча свернул.

– Что радуешься, дядя? Поймал с поличными, – стал подтрунивать над ним Борис.

– Поговорим там, в конторе, – пригрозил он.

– А что тебе орден за нас дадут? – снова подковырнул его Борис. Он промолчал.

Они минули его, и Вася стал наблюдать за задней арбой.

"Как только она минует объездчика, так сразу надо сворачивать влево и гнать быков, чтобы он не успел заехать вперед и перехватить нас", – думал Вася.

Настала самая напряженная минута. Ребята отвлекали мужика, что-то ему кричали. Как только последняя подвода проехала мимо объездчика, Вася стал нахлестывать быков, заворачивая их влево. Быки перешли в галоп и вскоре они оторвались от объездчика. Когда он понял, что ребят ему теперь не завернуть, он погрозил им плетью и поехал к конторе.

Ребята гнали быков, оглядываясь назад, и когда поняли, что их не догнать, остановились, давая передышку животным.

Посмеявшись над прошедшим приключением, ребята двинулись дальше.

Вскоре дорога пошла под уклон, и быки, почувствовав облегчение, ускорили шаг. Погода стояла безветренная и шлейф пыли, поднятый маленьким обозом, долго стоял в воздухе.

В Голофеевку приехали еще рано. Привокзальный базар шумел множеством людских голосов, казавшихся издали сплошным гулом.

Бойкие торговки покрикивали зычным голосом: "Све-жи-й лук! Лук све-жи-й! Только из гря-дки. . . Яб-ло-ки! Ско-ро-спе-лы-е яб-ло-ки!

– Сме-та-на как ре-ме-нь! – надрывая глотку, кричала пожилая женщина". Рядом с полками облюбовала место толкучка, где люди не стояли на одном месте, а все время ходили, присматриваясь к товарам, развешанным у кого на руке, у кого на плече, а у некоторых на руке висело одно, что не запрещалось свободно продавать, а из-под полы выглядывал кусочек другого, как бы своего, непродажного, но его можно заметить покупателю, а в случае, появившейся милиции, незаметно спрятать.

Продажу яблок ребята поручили Васе. Он стал отказываться, но Борис сказал: "Ты жил в городе и должен уметь продавать. Городской народ – сплошные торгаши. Тебе такое дело как раз и подходит".

– Тоже мне, торгаша нашел! – не соглашался Вася.

– А что, Борис прав, поддержал его Егор.

– Да и я поддерживаю, – произнес Костя, молчавший до этого.

– Вы что, сговорились! – возмутился Вася.

– Нет, не сговаривались, а просто мнения наши совпали. – А раз так, то меньшинство должно подчиниться большинству, – произнес Борис, улыбаясь. Ну как, решено, братва?

– Решено! – сказали все разом. – И обжалованию не подлежит, – заключил Егор.

– Ну, черт с вами! – согласился Вася. – Но выручку забираю себе.

– За пол мешка яблок много не выручишь, – сказал Егор. – Главное, купи табаку. Отсыпав в мешок яблок и пожелав удачной выручки, ребята поехали в контору загогскота, а Вася присоединился к шумевшей толпе рынка.

Прежде чем стать и торговать яблоками, Вася прошел по рядам, чтобы узнать цены на яблоки. Под навесом на прилавках лежали аппетитными горками овощи, как: светло-зеленые продолговатые все в пупырышках небольшой величины огурцы, со стрелками и без стрелок зеленый, с только что наметившимися светло-салатного цвета головками, лук, темно-зеленый в небольших пучках укроп, белая, розовая, разной величины и формы картошка, тут же в мелких пучках лежал щавель.

Несколько старух торговали малосольными огурцами.

С яблоками стояли пять человек, в основном с белым наливом.

Под другим навесом на полках стояли глиняные кувшины с сырым, кипяченым и топленым молоком, тут же лежал творог, стояла в кувшинах, банках сметана, а чуть дальше – топленое масло, брынза. Вася быстро прошел по небольшому базарчику и заметил, что таких яблок, как у него, кисло-сладких на вкус с медовой начинкой внутри, здесь нет.

– Бабушка, почем ваши яблоки? – спросил Вася у одной старушки, торговавшей яблоками.

– Тридцать копеек десяток, сыночек.

– А что так дорого?

– Да разве это дорого, сынок? Их надо подобрать, промыть, высушить и принести сюда. А сколько я могу донести, с ведро, не больше.

Вася прикинул: "У меня около трех ведер, рублей десять-пятнадцать выручу и хватит", – подумал он.

Облюбовал себе место, поставил мешок прямо на землю и открыл яблоки. Стал ждать покупателей.

Проходит минута, две, а покупатель не подходит. Вася уже стал волноваться и ругать себя за то, что согласился на эту авантюру.

Но вот подошла на вид интеллигентная женщина и спросила Васю: "Молодой человек, в какую цену ваши яблоки?"

– По двадцать копеек за десяток, – вырвалось непроизвольно у Васи. Он спохватился, пожалел, что так дешево пустил, но было уже поздно.

– Значит, по две копейки за штуку, – с улыбкой, открывшей невероятно ровные белые зубы, пошутила она, рассматривая яблоки.

– Выходит так, – ответил с серьезным видом Вася, украдкой наблюдая за женщиной.

– Наберите, пожалуйста, мне три десятка, – попросила она, взяла яблоко в руку и посмотрела его на свет.

– Выбирайте сами, – разрешил Вася. – Вы первый покупатель и имеете на то право.

– Вот как! – удивилась она, взглянув на Васю. Я не слышала о таком правиле.

– Это правило существует давно, – похвалился Вася своими знаниями старины. – Оно было установлено первыми русскими купцами, сейчас о нем забыли, да и купцы перевелись.

– А вы откуда знаете?

– Вычитал в старинной книге.

Она взглянула с любопытством на Васю, но ничего не сказала. Подошел мужчина и по их разговору Вася понял, ее муж. Они поговорили между собой и решили забрать все яблоки оптом. Васе повезло.

Мужчина взял яблоко и, надкусив, пожевавши, сказал: "Вкусные яблоки. Откуда, молодой человек, привез такие яблоки?" Вася сказал.

– Да, таких я здесь не встречал, – признался он, продолжая есть яблоко. – Очень вкусное.

Ссыпал Вася им яблоки, свернул мешок и пошел искать табак. В то время табак запрещали продавать на рынках и торговали им торговки из-под полы, опасаясь милиции.

Долго Вася ходил, толкаясь между людьми, но торговки табаком на глаза не попадались. И вдруг у забора, за углом, Вася увидел пожилую женщину отсыпающую мужчине прямо в карман стакан табаку.

Вася к ней. Пробираясь между людьми, а сам глаз с нее не сводит. В толпе и потерять можно.

– Почем табак? – тихо спрашивает он.

– Рупь, – говорит она, оглядываясь по сторонам с опаской.

– Насыпь два.

– Куда тебе?

– Вот сюда, – показывает Вася и подставляет карман брюк.

Она распахнула полу старого затертого халата, надетого прямо на такую же рубашку, Вася увидел под левой массивной отвислой и тоже грязной сиськой специально сшитый, приспособленный небольшой мешочек. Она, по-видимому, делала так не первый раз. Потому без всякого стеснения сказала: "Ты на сиську мою не смотри, а смотри по сторонам. Как бы нам милиционера не прозевать. А то схлопочу пять лет за милую душу".

И когда насыпала Васе в карман, застегнула халат, он спросил: "И за это пять лет?"

– А ты что, с луны свалился? Указа не знаешь? – и, получив деньги, скрылась в толпе.

Вася доволен скорой продажей яблок и покупкой табака, спешит к ребятам. А они разгрузили сено и оформляют документы. Подходит Егор, спрашивает: "Ну как, купил?"

– Купил, – отвечает Вася и показывает на оттопыренный табаком карман.

– Молодец! – подхваливает он Васю и от предвкушаемого удовольствия смеется. – Дай закурить, – просит он.

– Подожди минуточку, все соберутся и покурим, – говорит ему Вася, подразнивая. Он начинает клянчить, и Вася уступает, подставляя карман. Он берет на закрутку, тут же сворачивает цигарку, прикурил и, затянувшись, закашлялся, ругаясь и отплевываясь.

– Где ты такую дрянь взял? – откашлявшись, спрашивает он Васю со слезами на глазах. – Это же настоящие веники, а не табак!

– Из-под полы, – вполне серьезно отвечает Вася. В это время из конторы вышли ребята. Они, заметно были довольны результатами оформления документации на сданное сено, жестикулировали и смеялись.

– Теперь можно и домой ехать, – потрясая квитанцией над головой, говорит Борис, подходя к Васе.

– Вы попробуйте, – подает цигарку Борису Егор, – какой он гадости купил.

– Да подожди со своей цигаркой! – отмахнулся Борис. – После будем пробовать. Тут надо быстрее со двора уезжать. А то вдруг что не понравится.

– Дай, затянутся, – просит Костя.

Егор с готовностью протягивает ему цигарку, ждет, когда тот затянется.

Костя потянул раз, другой и начал усиленно кашлять. – Да, табак неважный, – откашлявшись, говорит он.

– Ну, что говорил я! Это не табак, а веники, – тут же подхватил Егор.

– Что ты шумишь? – вмешался Борис. – От твоей говорильни табак лучше не станет. Какой купили, такой и будем курить.

Выехали в полдень. Солнце жгло немилосердно. Быки, привыкшие к жаре, шли мерным, неторопливым шагом, понуря головы и лишь тягучая слюна, повисшая тонкой струйкой с нижней губы, говорила о том, что им тоже нелегко.

Дорога летняя, пыльная... Привычный сельский пейзаж. Справа, на взгорье зеленеет разросшийся дубняк, среди которого изредка попадаются белокорые березы с тонкими ветвями, да мелкие меловые овраги, промытые за сотни лет полыми водами.

Село такое же, как и родное, свое, растянулось у подножья некрутого взгорья. Крыши домов покрыты соломой, дворы огорожены плетеными заборами, ворота во дворах сбиты из тонких жердей.

Борис пересел на переднюю арбу побалагурить с ребятами. Егор на лошади уехал далеко вперед. Вася ехал один, рассматривая дома сельчан.

Вдруг волы повернули резко вправо и, повалив решетку ворот и часть плетеного забора, ворвались вместе с арбой во двор и, прильнув к лоханке с водой, стали жадно пить.

Вася соскочил с арбы и, намереваясь выгнать волов со двора задним ходом, стал стегать их по мордам.

За спиной услышал крик женщины и обернулся.

Она схватила стоявшее у крыльца коромысло и с криком бросилась к Васе.

– Ах, ты, окоянный? – кричала она, размахивая коромыслом. – Как тебя сюда занесло? Что же ты, нехристь, мне наделал? Ворота сломал, забор завалил! – кричала она, стараясь Васю достать коромыслом. Вася бросил быков и, увертываясь от ударов, бегал вокруг арбы, она с коромыслом за ним. Женщина несколько раз ударила коромыслом по грядкам арбы, но к счастью Васи его не задела. Поняв, что в пылу гнева может разбить коромысло, бросила его и, не прекращая ругаться, начала искать более подходящую для этой цели палку. Палки под рукой не оказалось и пока она искала ее, Вася стал выгонять волов со двора, благо, что они к этому времени выпили всю воду и послушно пятились назад. До прихода женщины Васи надо было выгнать волов со двора и он спешил. А как говорится в пословице: "Поспешишь, людей насмешишь". Так получилось и у Васи. Сдавая быков назад и оглядываясь, чтобы женщина не огрела палкой по спине, он неправильно вывернул арбу и задел забор с другой стороны.

– И откуда ты взялся на мою голову! – слышал Вася сзади раздраженный голос женщины. В нем сочетались одновременно: злоба, горечь и бессилие. Она, наконец, нашла подходящую палку, но Вася с волами был уже за двором в недосягаемом для нее месте.

Она не то от злобы, не то от постигшего ее горя села на крылечко и расплакалась.

Васе стало ее жаль, и он вернулся. "Женщина, наверное, живет одна и забор, заваленный мною, отремонтировать некому", – подумал Вася, подходя к ней.

– Теть, а теть, – тихо позвал он ее.

А сам весь в напряжении. Вдруг встанет и огреет палкой. И стоит за что, ведь виноват.

Но она не встала, а только сказала: "Что тебе от меня еще надо?" В ее словах Вася не услышал ни раздражения, ни злости, а скорее обреченность, смирение.

– Дайте топор, я поставлю забор на место, – попросил он ее, сожалея о случившемся.

По-видимому, в словах Васи было что-то такое, что она поняла его и, молча поднявшись, принесла топор. Вася попробовал пальцем лезвие топора и тут же начал править его.

Вернулись ребята. Думали, что он обломался.

Вчетвером они быстро отремонтировали забор, поставили ворота. С хозяйкой расстались мирно.

– Ребята молодые, но вижу сноровистые, – произнес старик, подошедший к ним, когда ребята заканчивали ставить ворота. Ребята на его похвалу промолчали.

– А что у вас тут произошло? – спросил он.

Да вот, забор повалили быки, – ответила ему хозяйка двора.

– Это скотина такая. – Смотри да смотри за ними, как надумают что, то не остановишь, – говорил он, поглядывая на волов, стоящих тут на улице. – Какие-то низкорослые, видать, не нашенские?

– С Алтая прислали, по разнорядке, – ответил старику Борис.

– То-то я вижу, не местные, а во двор забежали – забыли напоить, – сделал заключение старик. – Иначе, чего бы им в чужом дворе делать.

– Вы правы, – ответил Вася.

– Но ничего, бывает, – поддержал Васю старик. – Забор починили Степановне, как новый стал, молодцы, что не уехали. Вину свою исправили и хозяйку успокоили. – А откуда вы, такие молодцы, будете?

– Из Дубенки, – ответил старику Костя.

– Это из какой же Дубенки, из Ивановки?

– Нет, из дальней, – ответил Костя

– Это вы далеко забрались.

– Сено привозили в Голофеевку, в заготконтору, – пояснил Костя.

– Понятно. Ну счастливой вам дороги, – пожелал ребятам старик на прощание.

– Спасибо, папаша, – ответил ему Борис.

Поехали ребята по другой дороге, чтобы ненароком не повстречаться с объездчиком, наверняка, поджидавшем их у развилки дорог.

Дорога здесь шла все время лугом, была кочковата и длиннее, но для них безопаснее.

Домой приехали уже поздно вечером, уставшие прожаренные летним солнцем, припудренные дорожной пылью, но довольные впечатлениями.

Уже подъезжая к селу, вспомнили, что через день-два их снова пошлют в Голофеевку с сеном, и тогда... Что тогда? Или категорически отказываться, что мало вероятно, или лезть, как говорится, к черту на рога. Так и не договорились, что предпринять, въехали в село.

Решили: время покажет.

И действительно, время решило за них.

Того сена, что они отвезли, как раз хватило выполнить план колхозу по заготовке сена. Пришло постановление в район: "Ввиду того, что в армии произошло резкое сокращение лошадей, план по заготовке сена государству колхозами резко уменьшить".

26

– Сейчас идет война, да и после войны для нас с тобой мужчин не останется, – снова зашептала Полина, подвигаясь ближе к Дусе. – Помнишь, мы как – то разговор вели на эту тему. Мне тот разговор так запал в душу, что частенько не давал покоя. Но за эти месяцы мне так и не подвернулся случай. А вот теперь, в самый раз. Повстречала любимого человека, и решилась...

Дуся молчала, размышляя, куда клонит подруга. «Оправдывается передо мной или изливает душу о наболевшем?» – думала она. – У нее у самой, такая же сложилась ситуация, но нет рядом любимого.

А Полина продолжала: – Вот я и решилась, пока есть возможность от любимого человека заиметь ребеночка. Но одно мне мешало в этом щекотливом вопросе – совесть. А что бабы скажут, я в резон не брала. Поболтают, поболтают, на том и сядут, а мне, в моей девичьей судьбе никто не поможет, кроме самой. Ни о чем я не жалею, что так случилось, а только сомневаюсь: забеременела я или нет. Надо было раньше, да все смелости не хватало. Саша тоже, видать, стеснялся. Он очень скромничает, я бы сказала, слишком скромен, – Полина умолкла.

– А ты рисковая девка, Полин! – не то похвалила, не то с осуждением произнесла Дуся. – Я бы на такое не пошла, особенно знаешь, что парня, может, больше и не встретишь.

– Хочешь, не хочешь, а рисковать надо, – в ее голосе чувствовалась решимость.

– Если со мною будет все в порядке и я рожу ребенка, буду счастлива до бескрайности. Ведь пойми, Дусь, он будет от любимого человека, а не от случайного дяди, и будет опорой в дальнейшей моей жизни. А это что-то да значит. И никуда я не пойду просить и унижаться.

– Да, Полин, я тебя понимаю. Может, ты по-своему и права, но я, мне кажется, так не смогу. Это надо...

– О чем вы там шепчетесь спозаранку? – оторвав голову от подушки и уставившись полусонными глазами на подруг, спросила Оля. – Поспать в свое удовольствие не даете. В ее голосе звучали нотки раздражения.

– Какой тебе спозаранок? – отозвалась Дуся. – Посмотри, где уже солнце!

– А причем тут солнце? Сегодня сколько хочу, столько и спать буду. Сегодня у меня свободный день, что хочу, тем и заниматься буду.

– Да нет, дорогая, не так, как бы тебе хотелось! – напомнила ей Дуся. – А митинг?

– Не обязательно всем туда идти. Давайте делегатов изберем, и пусть они идут за всех, а мы хоть раз понежимся, – предложила Оля.

– Вот тебя и изберем, такую умную, – не выдержала Полина.

– А ведь не зря люди придумали пословицу: "Где три бабы, там базар". -произнесла Вера, поднимаясь на постели. – Хотя бы немножко уважали людей, которые каждый день с вами общаются, – садясь в постели и расчесывая пятерней свои свалявшиеся за ночь волосы. – Весь, считай, месяц ни разу не выспалась, дали один день и им не дают распорядиться по своему усмотрению. Я мечтала о таком дне, может, целый месяц, а на поверку: все коту под хвост.

– Во, вторая проявляет недовольство, – произнесла Дуся, окинув взглядом Веру.– В это время малых детей поднимают с койки, а ты такая дылда, до сих пор не выспалась. Попадешь в невестки к соседу, он тебя быстро вышколит. В четыре часа подниматься будешь.

– Во-первых, я у него невесткой никогда не буду, там мне не светит, там богатую подавай, с большим приданым, а я бедная. А во-вторых, я и так встаю в четыре. Дома спать некогда. . .

– А что, девчонки, не пора и в самом деле подниматься, – предложила Дуся. – Вон, как солнце пригревает, а мы еще на свет божий не выходили.

Девчонки молчали, не хотели подниматься со своих, с перетертой соломой в труху, матрацев.

«Умаялись девочки за месяц, – подумала Дуся. – Пусть отдыхают, успеем.»

И вспомнила она первые дни пребывания на строительстве. Два дня было терпимо, а как пошла глина, хоть плачь. Кирка и та не берет, не говоря уж о лопате. Девчонки бьют, бьют, а все на одном месте. За день так руки надергают, что к вечеру косынку поправить не поднимаются. А глина попалась какая-то коричневая, такой Дуся еще не встречала. Кирка и та отскакивает, как от резины.

Десять дней девчонки, проклиная все на свете, маялись на небольшом бугорке, встретившимся им на пути. Дни стояли жаркие, безветренные. С сине-голубого неба нещадно палило солнце. На перегретую землю нельзя было стать босой ногой, так и жгло, как на раскаленной печке. Женщины, часто ходили к деревянной бочке с водой, стоявшей неподалеку, но вода была теплая и не утоляла жажды, так как тут же уходила с потом.

Работали молча, без шуток.

Вера долбила глину киркой – вся мокрая, даже платье прилипло к телу. Снять его стеснялась – трусы латаные, перелатаные: призналась потом. Кирка при каждом ударе отдавалась болью во всем теле. К концу пересмены (они сменяли друг друга через каждые два часа. Кто работал с киркой, переходил на носилки, и наоборот) руки начинало ломить, как будто кто их бил палкой.

Упитанная, прожившая на хорошем питании, Оля в шутку покрикивала на нее: "Смелее вгрызайся в неподдающуюся глину, народ не забудет тебя!"

Но, видя как Вере тяжело, подходила к ней и, бросив носилки, просила: "Вера, дай-ка я тебя подменю, а ты становись под носилки". Вера, вначале не соглашалась, но Оля просила вежливо и настойчиво, и та сдавалась. Шла к носилкам, где работать было легче и чаще отдыхать.

Девчонки видели, как она выбивается из последних сил, и жалели ее. То раньше времени сменят с работы с киркой, то попросят сходить к речке за холодной водой, то еще какое-нибудь поручение ей найдут. Она понимала, что девчонки ее поджеливают, и от этого ей было стыдно и горько за свою беспомощность.

– Что-то я расслабилась? – подумала Дуся, прервав размышление о Вере. – Пора вставать! – приказала она себе. Поднялась и, забрав полотенце, пошла умываться. Некоторые девушки, последовав ее примеру, тоже стали подниматься.

Но несколько человек упорно продолжали лежать на своих постелях и ворчали, что им и сегодня не дали выспаться. Вернулась Дуся и не выдержав, сказала с упреком: "Да сколько же можно спать? Вот сони! Смотрите, куда уж солнце поднялось!" Поднялись и остальные, хотя с большой неохотой.

А солнце, в самом деле, огромным шаром висело над землей. Утро было таким же, как и вчера, и позавчера, и несколько дней тому назад; таким был амбар, где они отдыхали после изнурительных земляных работ; тот же выгон с окончательно выгоревшей травой; та же печка, наскоро сложенная из битого кирпича, служившая им как добротная кухня в повседневном приготовлении скудной пищи.

Все было таким, и лишь настроение у девчонок, если внимательно присмотреться, стало в это утро другим. Что значит молодежь... С утра не хотелось вставать, плохим было настроение, в голову лезли тяжелые воспоминания о прожитом времени, но не прошло и тридцати минут, как они изменились.

Лица их одушевлены, улыбки почти не покидают их, глаза, как драгоценные камни, переливаясь, излучают постоянный свет, сами же были подвижны и легки, казалось, они не ходили по земле, а порхали, как бабочки, не касаясь босыми ступнями ими же вытоптанной травы. По поводу и без повода часто смеялись, подтрунивая друг над другом.

Кто бы из них мог подумать месяц тому назад, когда пришли сюда на строительство железной дороги, что они так героически справятся с поставленным перед ними задания командованием фронта, обкома партии и облисполкома.

Но они справились, да еще в два раза быстрее, чем было запланировано вначале, доказав неиссякаемое трудолюбие, выросшее на желании к победе над врагом.

Впервые за весь долгий месяц девушки не спешили на работу, не брали в руки лопаты и кирки, а занимались своим сугубо личным делом. Девушки, привыкшие с раннего детства к физическому труду, не сидели сложа руки, а трудились над своей скромной одеждой и своим внешним видом.

Ведь сегодня должны провести пробное испытание на проходимость железной дороги, испытание их месячного труда.

И если испытание пройдет успешно, то состоится митинг по такому случаю, а на митинг в рваной и вымазанной землей одежде идти молодым женщинам неудобно. По-видимому, начальство пошло им навстречу и выделило выходной.