Текст книги "Дорога к победе"

Автор книги: Иван Мозговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Иван Мозговой

Посвящается

женщинам-строителям

железнодорожной ветки

Старый Оскол – Сараевка

Дорога к победе

Роман

Губкин

2002г.

От автора.

Прошло много времени с тех пор, когда на Курско-Белгородском направлении наши войска наголову разгромили отборные, хорошо вооруженные фашистские полчища, тем самым еще раз доказали всему миру свое превосходство над зарвавшимися захватчиками.

Чем дальше уходят от нас те исторически грозные годы, тем все явственнее и величественнее вырисовывается бессмертный подвиг нашего народа, совершенный в период Великой Отечественной Войны.

К числу подвигов нашего народа в Великой Отечественной Войне можно с уверенностью отнести и героический поступок женщин Белгородской и Курской областей, и, в частности, нашего района, построивших железнодорожную ветку Старый Оскол – Сараевка протяженностью 95 километров в предельно короткий срок – всего за 32 дня. Строительство проводилось без наличия механизации, с помощью лопат, кирок и носилок.

Руководил строительством начальник управления военно-восстановительных работ Воронежского фронта генерал П. А. Кабанов. В своей книге «Стальные магистрали войны», писал: «Главные участки новостройки напоминали потревоженный муравейник. Люди копали землю, таскали ее на себе – на носилках, в тачках, в фартуках. Лошадей и автомашин не хватало, о тракторах и механизмах не было и речи. Самыми сложными и, пожалуй, единственными машинами на стройке были копры. Они работали на мостах, забивали сваи».

В своем очерке «Дорога мужества», А. Москалев писал: «Работали от зари до зари, по-фронтовому: железная дисциплина, высокий морально-политический подъем, патриотизм, дух сознательности и соревнования – не того бумажного, показушного соревнования, идею которого в последующие десятилетия исказили и довели до отвратительных гримас чиновничье-бюрократический и партийно-профсоюзный аппарат, а живого, если хотите, азартного трудового творчества и энтузиазма, суть которого еще предстоит постичь, понять, оценить, возможно, лишь грядущему поколению. От четырех до шести кубометров на человека, вместо трех с половиной, стали нормой для многих передовиков стройки. В первые же дни работ участники строительства обязались сократить сроки почти на половину, то есть на месяц раньше. И темпы не снижались даже в моменты вражеских бомбежек.

368 строителей награждены орденами и медалями за мужество и трудовой героизм, а районы, достигшие лучших результатов, получили Красные знамена Курского обкома партии и облисполкома, а также и обкома ВЛКСМ.

Особо были отмечены и наши земляки. Так, Боброводворская колонна первой закончила работы на своем участке и перешла на соседний. Заработанные деньги, по тем временам немалые – 50 тысяч рублей, – строители передали в фонд Красной Армии. Генерал армии Н. Ф. Ватутин от имени Военного Совета Воронежского фронта горячо поздравил строителей.

Использование новой железнодорожной магистрали дало возможность разгрузить направление Касторная-Курск, а Воронежскому фронту – иметь самостоятельную коммуникацию с выходом на шоссе Курск-Белгород, сыгравшую огромную роль в подготовке наших войск к наступлению на Белгородско-Харьковском направлении».

В строительстве участвовали в основном девушки семнадцати – двадцати лет, которые мечтали о лучшей жизни, о своих возлюбленных.

… Но война раскроила венчальные платья

На халаты врачей, на полоски бинтов.

И земля приняла в ледяные объятья

Женихов и невест не дождавшись сватов.

Так писал поэт о тех молодых людях, у которых так и не сбылись их мечты.

Девушки, работавшие в разрушенных войной колхозах и на строительстве железной дороги Старый Оскол – Сараевка, персонажи не вымышленные.

Некоторые живут до сих пор среди нас, других судьба разбросала по огромной России и вновь образовавшихся странах в результате распавшегося СССР.

Правда, имена и фамилии их изменены, но суть не в этом. Таких девушек, как показаны в повести, в то время было множество. Самоотверженные своим трудом они, как могли, приближали День Победы…

Это спустя много лет их, обыкновенных русских женщин, обездоленных, постаревших и одолеваемых хворями, вместо того, чтобы создать им счастливую старость стали приглашать на дни чествования, выделять место в президиуме, вручать грамотку или значок… И этого дня для них вполне достаточно. Ведь они с малых лет не требовательны, не приучены к роскоши и довольствуются тем, что у них есть, что нажили своим честным трудом.

А как, если бы вы только видели, у них разгораются счастьем глаза и лица озаряются улыбкой при пожатии морщинистой руки главой администрации или чиновником рангом пониже. Даже простая поздравительная открытка приводит в восторг.

В книге я сознательно не показал руководящей роли командного состава фронта, по инициативе которых строилась дорога, работников обкома и райкома партии, работавших по организации населения на строительство дороги и восстановление разрушенного хозяйства области, и, в частности, нашего района. Я стремился (насколько мне это удалось будете вы судить, дорогой читатель) показать тяжелейший труд и жизнь простого народа, такими, какими они были в то время, я сам этому был свидетелем.

Они героически трудились на колхозных полях, а потребовалось – полуголодные, при тридцатиградусной жаре стойко выдержали экзамен на выносливость при строительстве железной дороги и досрочно закончили фронт работ, на отведенном им участке.

Было стремление быстрее покончить с ненавистным врагом, был молодой задор…

А теперь:

…Все вы в зиму вошли, тепла не

дождаться

Тонкой нитью шьется последний

узор,

А ведь было семнадцать и можно

влюбляться,

Ждать сватов, пить вино и нести

всякий вздор…

Книг о войне много. Но роман И. Мозгового подкупает в первую очередь темой строительства железной дороги «Старый Оскол – Сараевка», судьбой молодых девушек, которые познают нелегкий труд прифронтовой полосы, помогая фронту из последних сил.

В романе много ярких страниц, которые говорят, что автор очень хорошо знает то, о чем пишет.

Так же проглядывается незаурядный талант прозаика, который на базе реальных событий может делать то, о чем говорил А. С. Пушкин: «Над вымыслом слезами обольюсь».

Не буду приводить в рецензии строк автора только по той причине, что роман содержит 400 страниц убористого текста, написанного достаточно ровно и грамотно.

С уверенностью предлагаю роман Ивана Мозгового «Дорога к Победе» к изданию.

Член союза писателей России

А.В. Машкара

1

Подходил к концу теплый весенний день. Солнце скрылось за горизонтом, и лучи его веером подсвечивали западный небосклон, бросая блеклый свет на поля, которые только что проснулись от зимних холодов и стали покрываться молодой зеленой травкой.

Дорога петляла по краю пойменного луга то спускаясь в неглубокий овраг, то поднимаясь на пригорок. По дороге шла Дуся Кущеева. Она спешила. Ее русые волосы выбились из-под светлой косынки, липли к вспотевшему лбу. На ней было простое ситцевое платье. На ногах парусиновые тапочки на резиновой подошве, покрытые дорожной пылью.

Словно в ожидании наступающей ночи все притихло вокруг. Даже из села, что раскинулось в километре от дороге, за поймой, не было слышно обычного деревенского шума.

Вдруг над головой Дуси с шумом просвистела крыльями стая диких уток, направляясь на ночлег к речке, и снова сомкнулась тишина.

Дуся от неожиданности вздрогнула и ускорила шаг.

– Ух, проклятые! – незлобливо выругалась она вслед улетевшим птицам. Как напугали.

Из-за очередного пригорка показались белые избы, аккуратно крытые соломой и несмотря на то, что быстро сгущались сумерки избы были видны издалека.

Завидев село, Дуся так обрадовалась, как будто она не была здесь целый год. Даже прослезилась.

«Что со мной?» – думала она, вытирая повлажневшие глаза.

Дуся вошла в село. В редких избах горел свет – керосина не было.

«В первый год войны с керосином тоже были перебои, но люди, как могли, запасались, а при немцах торговля прекратилась, а старые запасы видать, иссякли», – думала Дуся.

Она подошла к своему дому и присела на скамеечку у забора. Скамеечка была ее любимым местом. Когда ее отец смастерил она не помнит, но что отец – она знала хорошо. Он у нее был мастеровым мужиком, а последние годы, до самого последнего дня, как уйти на фронт, работал в МТС трактористом. Любил он ее и она отвечала ему тем же. Где он сейчас? Жив ли? Вот эта неизвестность и мучила ее.

Еще будучи девчонкой, а затем подростком она вечерами, после домашних работ, часто с подружками, такими же как она, сидели на скамеечке и говорили, говорили разную чепуху.

С годами становились все взрослее и разговоры повели более серьезные. А скамеечка, как стояла так и стоит. Видать из крепкого дерева сделана. И Дуся, как бы убедиться, провела по скамейке рукой. Она оказалась гладкой, отполированной людскими телами за много лет.

Как хорошо было… И вдруг проклятая война… Все разрушила: мечты, людские судьбы, а сколько горя принесла в дома, семьи и сколько еще принесет. «Если бы нее война многие мои подружки замуж повыходили бы, а может и я себе суженого нашла».

«Эх, Леша, Леша, где ты теперь..? Знаешь ли ты, что я сижу на скамеечке, на той самой и думаю о тебе. Молю Бога (хотя и комсомолка, за что дрожала ежедневно при оккупантах), чтобы ты вернулся живым и невредимым до своей Дуси».

Хочется много-много высказать, а лучше бы в письме написать, чем переполнено ее сердце: и о том, как истосковалась по нем, и как часто видит его во сне, и о том, как она его будет ждать до бесконечности.

Но ничего она этого ему не напишет, потому что у нее нет его адреса.

Так и останутся ее сердечные признания при ней.

Она подняла голову и посмотрела на небо. Весь небесный купол был усеян мерцающими звездами. Вот одна оборвалась, пролетела некоторое расстояние-погасла. В избу идти не хотелось. В окне, выходящем во двор, тускло мерцал свет. «Мама ждет,» – подумала она. Поднялась, хотела идти во двор, но услышала возле Солокиных разговор и прислушалась.

Разговаривали двое, и она по голосам узнала своих подруг Раису и Полину.

– Рая, чего тебе не спится? – слышит она.

– Разве уснешь, Поль, в такой благодатный вечер, – ответила ей Рая.

Дуся в голосе Раи услышала задушевную грусть.

– Ты послушай, – снова начала Рая, – какая стоит тишина, а запахи, запахи-то какие… Поверь мне, подружка, воткнула бы я лицо в куст с молодой листвой или припала к траве и нюхала, нюхала до бесконечности, до одурения. Я не знаю, что со мной творится в эти дни и особенно по ночам, я чувствую, с ума сойду.

– Да, ночи небывалые, – соглашается с ней Полина. – Не раздражай себя попусту, от этого легче не станет. Он твоих переживаний все равно не видит.

– Причем тут он! Как ты не поймешь – от природы все это.

– А выспаться сегодня надо, – как бы не слыша слов подруги, – сказала Полина.

– Завтра предстоит тяжелый день.

Дальше Дуся слушать подруг не стала и, открыв тихонько калитку, зашла во двор.

Со стороны хлева дохнуло ветерком и она уловила запах коровьего стойла. И сразу вспомнила о завтрашнем бороновании. «И придумают же на коровах бороновать. Когда так было?» – думала она, открывая наружную дверь избы.

Мать еще не спала, сидела на стульчике и чистила картошку.

На скрип отворившейся двери она подняла голову, сказала: «Наконец-то. Я уж думала ты ночевать осталась… На дворе темно, а тебя все нет.»

– Мам, да как же я могла остаться, – снимая с плеч вещевую сумку, сказала Дуся. – Ведь завтра утром ехать боронить. Просто задержалась.

– Как же Маша там живет?

– Да так и живет. Как все…

– Письма от Ершова (зятя она называла только по фамилии) не получала?

– Кажись нет. Разговора не было…

– И где он сейчас. Ни слуха – ни духа. Люди, кто живой, весточки о себе послали, а он за всю войну ничего… Если бы убили, похоронку прислали.

– Пришлет… Только что нас от немцев освободили. Еще и почта как следует не работает, а тебе уже письма подавай.

– Другие ж прислали…

– Кто прислал?

– Иван Бондарев.

– От одного Ивана и получили. А сколько мужиков и ребят на фронте, а писем нет.

– Так оно, так… – соглашается мать.

– Ну, я пошла, – окончив ужинать, сказала Дуся.

– Ты куда? На дворе ночь…

– Какая тебе ночь. На дворе только вечер начался. Там, у Солокиного двора девчата собрались. Пойду поболтаю. А заодно и о бороновании договоримся.

– Ложилась бы ты спать. Завтра рано подниматься надо, Не выспишься.

– Высплюсь, – открывая дверь, ответила Дуся.

А в это самое время, пока Дуся разговаривала с матерью, к девушкам подошла еще подруга – Мотя Поддубная.

– А я слышу, кто-то разговаривает, прислушалась – голос Полины – подходя к подругам, говорила Мотя. – Пойду, посмотрю с кем она там балагурит.

– Вот и еще на одну бессонница напала, – произнесла Раиса, хохотнув.

– Какой тебе сон в такой вечер! – ответила на реплику подруги Мотя. – Слышишь, балалайка под «низком» играет, – говорила она прислушиваясь.

С другого конца села доносился звук играющей балалайки и припевки девчат.

– Молодежь гуляет, – с грустью заметила Раиса.

– А ты что, старая? – набросилась на нее Мотя.

– Старая, не старая, а к ним уж не подойдешь, неудобно. Там, считай, пятнадцатилетние невесты, куда уж нам!

– Подумаешь, на три года разница! – вспылила Полина, не соглашаясь с подругой. А ты прикинь, сколько у нас в селе жен старее своих мужей. У меня мать старше отца на три года.

– Сравнила… То раньше было. Тогда родители решали судьбу своих детей, – отозвалась Раиса. Им для сына не жена нужна была, а работница в доме. А сейчас сам жених невесту выбирает и старается помоложе.

– Я с тобой, Рая, не согласна, – вмешалась в разговор Мотя. – У людей судьба складывается по-разному. Посмотришь на иную пару и думаешь, как он, мог ее взять или как она за него могла выйти, а они живут себе и не нарадуются друг на друга.

– Бывает и так, – соглашается Раиса.

Так кому же из вас жениха не хватает? – спросила Дуся, появившаяся внезапно возле подруг, – Я вам посоветую: сходите к председателю, выберет согласно нормативу колхозного Устава.

– Нам приморыша не надо, – ответила на шутку подруги Рая. – Нам племенных подавай, а в колхозе сейчас за что не возьмись, все дохленькое. Ха-ха-ха!

– Племенные все на фронте, а тут остались одни старики да калеки, – сказала Полина.

– Не говори так, подруга… Есть и бугоястые, – возразила Дуся. Посмотри на бригадира… Во какую ряжку наел. Кому война, а ему мать родна. Видите ли, у него глаза нет… А что, он в обозе лошадью управлять не сможет? Конечно сможет… А вот поди, сидит дома.

– Я слышала, медом откупился, – шепнула Полина и посмотрела в сторону бригадирового двора.

– Все может быть, – поддержала ее Мотя.

– Шутки шутками, девчат, а мальчика подцепить не мешало бы, – сказала с бесшабашностью в голосе Дуся. – Так, хотя бы, для понту…

– Ты смотри, что надумала, девушка, – с удивление произнесла Мотя.

– Да что я, не такая, как все? – и она запела:

… Ох ты, мама моя, ой ты, мама моя,

Отпусти ты меня погулять. Ночью звезды горят, ночью ласки дарят,

Ночью все о любви говорят…

– Да. Если Дуся запела о любви, то весна и впрямь на любовь влияет, – усмехаясь, говорит Мотя.

– Матрена Кирилловна, ты что на меня сегодня бочку катишь? – Чем я тебе не угодила? От природы никуда не уйдешь. Не нами начиналось – не нами кончится.

– Ничего, Дусь, просто настроения нет, – ответила ей Мотя.

Разговор как-то не клеился. Все помолчали, каждая думала о своем, наболевшем.

– Что вы нюни распустили, что вам, по сорок лет? – укорила их Дуся, когда затянулась пауза. – Вот кончится война, придут ваши женихи, сыграете свадьбы и ребятишек кучу нарожаете.

– Да когда это будет и будет ли? – с сомнением в голосе произнесла Мотя. – До конца войны ого-го сколько, ребят положат…

– Что мы с вами панихиду заупокойную затянем? – крикнула Дуся, – Давайте лучше песню споем, слышите, как молодежь гуляет.

– А какую споем? – спросила Полина.

– Да любую, какая на ум придет, – ответила ей Дуся.

… Иголки осыпаются.

Где елочки стоят. Который год девченочки

Гуляют без ребят…

Тихо запела Полина. Девчата слушали и молчали.

– Ну, что молчите? – спросила их Полина.

– Ты начала такую, что мы не знаем, – заметила ей Раиса. – Что за песня? Где ты ее откапала?

– Солдат один пел, а я подслушала. А какую же вам?

– Давай нашу, любимую «Катюшу», – попросила Рая.

И снова Полина запела голосом любимую в народе песню, которую не раз пели и они вечерами до приема немецких захватчиков. А при оккупации не только «Катюшу», но и другие песни молодежь не пела. Не до того было. И в самом деле, невероятно соскучились по хорошим песням.

… Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой.

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег на крутой…

Полина начинала, а девушки подхватывали и задушевные их голоса летели высоко над селом, полями и где-то терялись в лозах пойменного луга.

Затем они пели про разбитое горем девичье сердце, про вербу рясну, про рябину-сироту. Много они пропели песен в тот благодатный вечер. От песен настроение поднялось, и стали они шутить.

В доме напротив открылось окно и Мотя услышала голос матери:

– Дочка, не пора идти спать. Завтра рано вставать.

– Вот так всегда! – недовольно проворчала Мотя на мать. – Чего ей не спится?

И повернувшись к матери, сказала: «Сейчас, мама, приду!»

Мать некоторое время смотрела в темноту, захлопнув окно, скрылась за ним.

– А не пора, и в самом деле, расходиться по домам, – предложила Дуся. Женихов уж нам не дождаться, а что рано вставать, это точно.

– Вечер хорош, ничего не скажешь, и ко сну не располагает, ты права, – произнесла Дуся, но завтра тяжелый день, надеюсь ты не забыла, и отдохнуть надо. Кто за тебя работать будет завтра? Дядя..?

– Работает каждый за себя, подруга, – вызывающе ответила Мотя.

– И здесь ты права, но корову твою таскать я не буду, – приблизившись к Моте выпалила Дуся.

– Подумаешь! – вспылила Мотя на слова подруги, – она мою корову таскает? Еще не известно кто чью корову будет таскать. Наша корова, как бык, сама пойдет в бороне, только и успевай за ней.

– Девчат, а ну прекратите! Поссориться захотели! – прикрикнула на них Рая. – Еще в поле не выезжали, а уже ссориться надумали.

– А что она нашу корову трогает, – с обидой произнесла Мотя.

– Вам же завтра боронить целый день вместе, – вмешалась Полина, – Как же вы будете работать, дуясь друг на друга.

– Да я ничего, – оправдывалась Дуся. – Это она первая поддела меня.

– Пусть не говорит, что она за всех работает, – не сдавалась Мотя.

– Да перестаньте, девчата! – прикрикнула на них Полина. – Что вы сюда вышли, ругаться?

– Да разве мы ругаемся? – говорила Дуся. – Мы просто, на повышенных тонах говорим о работе.

– Вот как: поговорили, попели и поругаться успели, – сказала Раиса, усмехаясь.

– А еще что, придумаем? Разденемся наголо и по селу побегаем. Вот была бы потеха!

– Никакой не было бы потехи, – возразила ей Дуся.

– Ты так думаешь? – с недоверием спросила ее Рая.

– А что тут думать? Во-первых, темно, а во-вторых, все село давно спит, сны первые досматривает.

Затея с раздеванием Рае понравилась, и она снова вернулась к ней, сказав: «А что, в самом деле, – раздеться наголо, распустить волосы и, по-за дворами, только надо тапочки одеть, чтобы ноги не наколоть. Вот бы завтра разговору на селе было».

– Неверующие и те заговорили бы о ведьмах, – сказала Полина, и в ее воображении предстали девчата, бегающие по улице голыми, с распущенными волосами, а в окнах торчат, искаженные ужасом лица стариков и старух. Как у Гоголя в знаменитых «Вечерах на хуторе близь Диканьки.»

– Ну что, подружки, проветрились? – переходя на деловой тон, сказала Раиса. – Завтра, как не крути, вставать рано. Может, по домам?

– Пожалуй, пора, – согласилась с нею Дуся, поглядывая на восточный небосвод.

– Пошли, Поль, – позвала подругу Раиса.

– Пошли, – согласилась Полина. И они, обнявшись, направились к своим домам, о чем-то беседуя тихо.

– Спокойной ночи, принцессы! – крикнула им в след Дуся.

– Спокойной, – обернувшись, ответила Раиса. Мотя с Дусей, постояв с минуту молча, тихо разошлись в разные стороны, пожелав друг другу приятных снов.

Село, казалось, еще больше погрузилось в предрассветную тишину. Лишь изредка нарушит ее лай собаки да шум пролетающей ночной птицы.

2

На второй день, проснувшись пораньше и ополоснув наспех сонное лицо холодной водой, Дуся вышла во двор и направилась в хлев, где стояла ее любимая Лыска.

У двери она заметила выходившую из хлева мать с подойником в руке и, пропуская ее, прижалась спиной к холодной, отполированной коровьими боками притолоке.

– Ты чего так рано? – вскинув на дочь свои серые глаза, обтянутые паутинной сеточкой морщин, спросила мать.

– Да сена свеженького думаю Лыске положить: боронить сегодня поедем.

– Это хорошо, дочка, ты придумала, но кроме сена ей надо в пойло подсыпать отрубей.

– А сколько?

– Да примерно с корчик, но это потом, когда поить будем, – и мать, обдав Дусю запахом парного молока, прошла мимо. Дуся зашла в хлев и сразу почувствовала теплоту, исходящую от коровы. Та, в свою очередь, учуяв ее, обернулась и, вытянув шею, потянулась ртом к ней, высунув большой красный язык стараясь достать и облизать ее руки.

Дуся, поглаживая корову по загривку, шее приговаривала: «Хорошая ты моя Лысонька, будь умницей при бороновании. Я понимаю, что тебе будет тяжело, захочется пить, а воды-то нету там... Затем придем домой пей сколько хочешь. А кому легко? Думаешь мне..? Твоим подругам тоже будет тяжело… Не только тебе одной, но ведь надо.» Корова, будто понимая слова, произносимые ласково Дусей, перестала жевать, прислушиваясь к ее голосу: Дуся убрала ночные объедки, принесла пучок свежего сена, разложила его по яслям. Корова сразу же набросилась на него, захватывая сено своими толстыми губами и подворачивая языком, отправляла в рот, пережевывала.

Дуся еще раз погладила корову по шее и пошла в избу.

Мать процедив молоко, растапливала печку.

– Мама, тебе в чем помочь? – подойдя к матери, спросила Дуся и стала наблюдать, как мать, сунув горящую спичку под пучок соломы, напряглась в ожидании. И только тогда, когда вспыхнула солома, мать ответила: "Дочисти картошки на суп, а то я вчера мало почистила." Дуся взяла ведро с картошкой, и, присев на скамейку, – начала чистить, бросая срезанную кожуру прямо себе под ноги, на пол.

– Как она там будет себя вести? – не разгибаясь от печи, сказала мать.

– Кто? – не поняв суть вопроса матери, спросила Дуся.

– Да корова, кто ж еще, – ответила мать, все еще копаясь у печки. – И кто это придумал боронить на коровах?? От такой коровы молока не жди.

– Кто придумал, говоришь? Из района распоряжение. Если бы только боронить, а то поговаривают и пахать. Боронить – это как бы тренировка для женщин и коров, а как приучим коров к ярму, так и пахать начнем.

– Это еще лучше! Коров совсем затаскают.

– А куда же деваться? Тракторов нет, лошадей тоже, вот и заставляют пахать на коровах. Вывод из создавшегося положения надо искать. Лопатами такую махину не вскопаешь, хотя и от коров толку мало, но все же.

– Я и говорю ни пахоты, ни молока…

– Все, – вставая со скамейки, произнесла Дуся. – я начистила.

– Хорошо, теперь сбегай нарви крапивы – борьща наварим.

– Ох, как не хочется! – скорчив на лице недовольную гримасу, произнесла Дуся. – Руки все в волдырях будут, – добавила она.

– А ты не спеши, потихоньку.

– Да! Как не остерегайся, а все равно зацепит.

Пока Дуся ходила за крапивой, мать сварила пшенный суп и, заправив его салом, поставила на загнетку допревать. А сама вышла за дровами.

В это время Дуся вернулась с огорода с мискою, доверху наполненной крапивными листьями; резиновые ботики, надетые на босу ногу, были мокрыми от росы и сверкали под лучами утреннего солнца, как новенькие, но стоптаны каблуки говорили о том, что не далек тот день, когда хозяйка их выбросит.

Поравнявшись с матерью она спросила: "Хватит, мам?"

–Хватит, – взглянув на листья крапивы, ответила мать. – Я сейчас принесу дров и будем завтракать, а то вон солнце поднялось.

Дуся, поставив миску с крапивой на лавку и найдя сумку, сшитую из домашнего полотна, положила в нее кусок ржаного хлеба, завернутый в чистую тряпицу, яйцо и бутылку молока.

Пока она готовила еду в поле, мать поставила миску с дымящимся супом на стол и, отрезав хлеба, обратилась к Дусе: "Садись, дочь, позавтракай, а то люди небось уж собрались и вот-вот доведут коров, а ты до сих пор не позавтракала.

–Ничего, мам, успею, – садясь за стол, молвила она. И только успела зачерпнуть несколько ложек супа, как раскрылась дверь и на пороге появилась Мотя в стареньком ситцевом платье и белом платочке на голове, оттенявший ее смуглую кожу лица и темные волосы. Она не прошла в комнату, а остановилась на пороге и, ухватившись одной рукой за стояк двери, а другой поправляя платье, спросила: "Дуся, ты еще не позавтракала?"

– Нет, – ответила ей Дуся, продолжая есть суп.

– Здравствуйте, Матрена Ефремовна! – поздоровалась Мотя, увидевши мать Дуси.

– Здравствуй, Мотя Ты что, уже готова?

– Уже, – поблескивая глазами и улыбаясь, ответила она.

– А что же мать приготовила тебе на завтрак? – спросила Ефремовна у Моти.

– Картошки жареной с огурцами да молоко.

– А я вот супу своей наготовила. От картошки с огурцами в поле пить захочется, а где там вода.

– Ничего, Матрена Ефремовна, выдержим, не впервой.

– А может, сядешь супу поешь с Дусей? Дуся, улыбаясь и кивая головой, приглашала подругу к столу, но Мотя отказалась. А Дусиной, маме сказала: «Нет, Матрена Ефремовна, спасибо, не хочу. Я дома плотно поела.»

– Ну смотри, а то бы садилась!

– Нет, нет! Пойду корову выводить,– ответила она, а Дусе: «Ты быстрее, а то люди уже выводят.»

Дуся вдруг закашлялась и, превозмогая кашель, проговорила: "Куда ты меня гонишь? Через тебя чуть не подавилась"

– Ну ладно, я побежала, – сказала Мотя и скрылась за дверью.

– Соседи раньше сегодня встали и управились уже, а мы с тобой проспали, – ворчала мать, подавая молоко в кружке.

– Ничего, успеем, – успокаивала ее дочь. – Вот молоко допью и я готова. А чтобы корову вывести, надо всего пять минут.

– Ох, дочка, дочка! Смотри там лучше за коровой, не очень на них там нажимайте. Это же не волы. Если угробишь корову, другой, такой уж не купим, а без коровы, ты сама знаешь, как будем жить...

– Да я что, не понимаю! – резко ответила Дуся. – Мне, думаешь, не жаль? Зашла сегодня к ней, а она смотрит на мои руки, и в ее глазах стоит ожидание и просьба. И так смотрит, смотрит на руки и облизывается своим шершавым языком. Все понимает, только сказать не может. А когда дашь ей что-то вкусненькое, она захватит языком – и в рот, и стоит спокойно так, жует и с благодарностью смотрит на тебя. Ну, я пойду, а то расплачусь еще, – И Дуся выбежала из хаты.

Прежде чем идти до коровы, она выглянула на улицу и, удостоверившись, что соседи уже вывели своих коров, избежала в хлев, выгнала свою Лысуху и стала ее поить.

Корова не спеша выпила пойло и, роняя с мясистых губ воду, стала облизываться.

– Ну, пошла! Дернув за веревку, прикрикнула на корову Дуся, но та, даже не шевельнув ногой, спокойно продолжала стоять, во всем своем величии и облизываться.

Тогда мать взяла хворостинку и стала подгонять корову, та тронулась от лохани. Так они вдвоем вывели кормилицу за калитку. Увидев на улице коров, Лысуха подняла кверху голову и протяжно заревела. Ей откликнулась другая, а затем третья и так несколько подряд – получилась как будто перекличка в строю солдат.

Через несколько минут на улице появился бригадир Иван Петрович, мужчина лет тридцати пяти, с раздавшимся во все стороны лицом и отвисшим уже брюшком. Лицо его лоснилось от жира, а правый глаз косил белым, в красных прожилках, бельмом. За это бельмо военкомат забраковал Ивана Петровича и не призвал в армию. А когда освободили село от немецких оккупантов его поставили бригадиром в одной из трех бригад.

– Ну что, все выставили на смотр свою тягловую силу? – громко закричал он, подходя к женщинам и девчатам, стоявшим посреди улицы полукругом и обсуждавшим свои повседневные дела.

– Давно выставили свою кавалерию! – в тон бригадиру за всех ответила Солоха, тонкая, высокая, как жердь, женщина и, засмеявшись, показала ряд наполовину выпавших редких зубов, потом, как бы спохватившись, убрала с губ улыбку и закричала таким звонким голосом на бригадира, как-будто звала кого с той стороны села.

– Иван Петрович! Кто же придумал такую басню: на коровах пахать? Скажи!

А?...

– Не пахать, а боронить. А это две вещи разные,– ответил на вопрос Солохи бригадир.

– Один черт, что пахать, что боронить, – не сдавалась Солоха. – Одним словом, для коров гробиловка. Молочка тю-тю, не будет...

– Вон в других колхозах боронуют и ничего, а у нас вечно что-нибудь придумают. Молока не буде-е-, – передразнил он Солоху. – Вон с хутора уже коров повели, когда я сюда бежал, а вы тут собрались и митингуете! Вороны хорошие разберут, а вам что останется? Тогда будет опять кто-то виноват.

– Ты, Иван Петрович, лучше скажи нам, кто придумал пахать или, как ты говоришь, боронить на коровах? – напирала на него Солоха, поддерживаемая женщинами. – Это не иначе как местное начальство! – продолжала она. – Из Москвы такого указания не могло быть!

– Ишь, ты, куда хватила! Москва даёт указания о поставке хлеба, и то области, а как его вырастить, это не ее дело. – Вы скажите, пойдете боронить или нет? -вспылил Иван Петрович.

– А зачем ехать, если ты говоришь, там борон не хватает нам, – ухватившись за сказанные бригадиром слова промолвила другая женщина, стоявшая рядом с Солохой. – Вот скажи кузнецу, пусть он сперва отремонтирует все бороны, тогда и поедем.

– Что ты баламутишь народ, Нюрка? Смотри, где уже солнце, а мы тут демагогию разводим.

Солоха так и взвилась, как ужаленная осой.

– Мы, баламутим!? – выкатив немигающие глаза и выпятив свою худосочную грудь она приблизилась к бригадиру.

– Это вы баламутите народ. Когда было видано, чтобы на коровах пахали? Наши деды, прадеды и мы сами, слава Богу, пожили на этом свете, но такого не слыхали, а вы и ваше начальство придумали такое, что и на голову не лезет. И набираешься нахальства обзывать нас баламутами.

– Письмо, бабоньки, надо писать товарищу Сталину о наших горе-начальниках, – предложила Солоха, обводя всех женщин взглядом, как бы ища у них поддержки. – Он им покажет, как издеваться над простым народом. То фашисты издевались, а теперь пришли свои и тоже издеваться стали.

– О, смотрите на деревенскую писаку! – тыча пальцем в Солоху, прокричал бригадир, воспользовавшись бабьим затишьем. – Пиши, пиши! Ты хоть расписываться умеешь?