Текст книги "Дорога к победе"

Автор книги: Иван Мозговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– Не знаю, я так не могу.

– Ну, да ладно, у каждого своя жизненная дорожка. Пошли, а то мы с тобой слишком засиделись. Вон на нас уж посматривает лейтенант.

– Как будто и поговорить с минуту нельзя, мы и так на совесть вкалываем, -вставая, сказал Васин.

Как бы в подтверждение его словам гимнастерка на спине была сивая от не раз выступавшей соли и стояла коробом. Хотя им и разрешалось работать в жаркое время дня полуголыми, но все равно под действием солнца и степного ветра солдатская материя и та не выдерживала, коробилась.

А вот люди стояли и выдерживали любую погоду, будь сорок градусов жары или сорок градусов мороза. Да не просто так сидели или лежали в покое, а изрядно трудились, выполняя план на двести пятьдесят, а то и триста процентов.

Работая на разгрузке гравия, Полина все время чувствовала всей своей кожей, нутром, присутствие лейтенанта. Иногда украдкой она бросала быстрый взгляд в его сторону, и если там, куда она посмотрела, его не оказывалось в этот момент, она начинала волноваться и лихорадочно искать глазами до тех пор, пока обнаруживала его, а обнаружив, быстро тут же успокаивалась и как ни в чем ни бывало продолжала орудовать лопатой.

Ей казалось, что он все время за ней наблюдает, хотя уверенности не было.

Она безо всякой причины часто и громко смеялась, разговаривала, чтобы привлечь его внимание.

Подошел обеденный перерыв и, к удивлению женщин, их стали, хотя и отдельно от солдат кормить из той же походной кухни. Борщ и каша женщинам показались очень вкусными потому, что были заправлены не только свиной тушенкой, но и лучком.

После вкусного и сытного обеда женщины совсем размякли, разжаловались и солдаты для них стали чуть не родными, а солдаты, закурив цигарки, стали рассказывать солдатские байки, стараясь хоть чем-нибудь понравиться собеседницам. Вспоминали о доме, родных и близких.

Но обеденный перерыв длился недолго, и люди снова принялись за работу.

Вначале лейтенант появлялся то в одном месте, то в другом, наблюдая, а порой и подсказывая солдатам, где и что делать, а затем, сняв гимнастерку, непосредственно включился сам в работу. Он бросал гравий, засыпал между шпалами ямки, тут же разравнивал, и ему было приятно ощущать силу в молодых руках и еще приятнее видеть, как быстро продвигается работа. Никто не жаловался ни на горячее солнце, стоявшее в зените, ни на духоту спрессованного жарой воздуха. Солдаты и женщины понимали важность поставленной перед ними задачи и потому работали почти без перерыва.

Лейтенант изредка, украдкой, посматривал в сторону, где лопатами работали женщины, и среди них видел Полину. Каждый раз, как видел ее, сердце начинало учащенно колотиться, а душа проникалась необъяснимой нежностью к ней. Несмотря на то, что она вся была покрыта желтой пылью, все казалось в ней милым: и косынка, надвинутая на лоб, и оголенные, загорелые на солнце руки, и простое платьице, туго обтягивающее ее тело. Сейчас она стояла на платформе, опираясь подбородком о черенок лопаты, отдыхала и смотрела в его сторону. На него ли она смотрела, или просто в степную даль, где за холмами выжженной земли находилось ее родное село, ее дом.

Сзади он услышал покашливание и, обернувшись, увидел сержанта Мохова. Он был тоже раздет по пояс, и кожа, темно-коричневая от загара, лоснилась на солнце.

– Ух, и жарища! – произнес он, вытирая внутренней стороной пилотки выступивший на лице пот.

– Да. Как бы не было так градусов под сорок, не меньше, – ответил ему лейтенант. – Как раз середина лета.

– Это в тени, а на солнце и того больше, а вы лопатой орудуете! – сказал сержант, как бы жалеючи лейтенанта. – Что мы, без вас не управимся?

– Зарабатываю на хлеб, – отшутился лейтенант, сгребая лопатой со шпалы гравий.

Сержант понял по интонации его голоса, что лейтенант не желает разговора о нем, и перевел разговор на другую тему.

– Смотрю я на женщин и удивляюсь, откуда только силы у них берутся? Считай, целый день под палящим солнцем работают и почти не отдыхают. Даже в туалет редко бегают.

– А ты, сержант, я вижу, за женщинами внимательно наблюдаешь? – с усмешкой произнес лейтенант. – Тебя бы в разведку.

– Ну, а как же? За ними интересно наблюдать. Ха-ха-ха!

– Ничего интересного в этом нет. А что касается их работы, так это еще до нас замечено, что русская женщина в работе очень вынослива, – пояснил лейтенант, почему-то внутренне раздражаясь на сержанта.

Но вскоре понял, что его раздраженность возникла от того, что он хотел подойти к женщинам и хоть словечком переброситься с Полиной, но бросить работу и подойти к ней у всех солдат и женщин на виду он не посмел.

"И когда только наступит конец рабочего дня?" – думал про себя лейтенант, но от этих дум на душе становилось еще муторнее. И он с удовольствием нажимал на лопату, стараясь с ее помощью исправить настроение. Но невеселые мысли не покидали его, путались в голове, убивая желание работать и он стал смотреть, как солдаты переносили шпалы, цепляя их большими щипцами, укладывали на ровную насыпь, сверху клали рельсы, перенося их целым отделением. То и дело слышалась команда: "А – ну, взяли!', "Раз – два, взяли!", "Осторожней, пальцы!"

Рельсы были тяжелыми, тут бы к месту кран, но сейчас его не найти...

В это время он и услышал глухой, отдаленный, еле уловимый гул самолетов. Гул нарастал и усиливался. Лейтенант поднял голову, всматриваясь в ту сторону неба, откуда доносился гул, но солнце слепило глаза, и он ничего не видел.

– Летят сволочи, бомбить, по-видимому, Старый Оскол, – сказал рядом стоящий сержант, также вглядываясь в небо.

– Похоже на то, – подтвердил лейтенант. – Там, видимо скопилось много эшелонов с живой силой и боевой техникой, а мы тут копаемся. На месяц раньше надо было начинать строительство дороги, наполовину бы разгрузили Старый Оскол.

– Не зря сегодня с утра "Рама" кружила, все разнюхивала, – говорил сержант, посматривая на небо.

За ближайшим холмом дружным залпом ударили зенитки, и облачка разрывов раз за разом появлялись в зоне летящих самолетов, но вреда, как видно по их полету, им не причиняли. Только теперь, ориентируясь по разрывам, лейтенант увидел летящие самолеты. Они летели, как казалось, ему спокойно, не нарушая строя и не обращая внимания на огонь зениток.

Он стал считать: "Один, два, три.., шесть". "Юнкерсы" летели двумя звеньями на небольшом расстоянии друг от друга. Лейтенант, задрав голову, наблюдал за самолетами. Смотрел на них и сержант, смотрели на них солдаты и женщины. Смотрели все как завороженные, и никто не испытывал чувство страха: фашистские самолеты часто бомбили железнодорожный вокзал в Старом Осколе и поэтому каждый думал, что они летят туда.

Вдруг первый самолет сделал крен на левое крыло и с воем пошел на снижение. За ним, повторяя его маневр, устремились два задних. Лейтенант застыл на месте, его парализовал ужасный вой снижающихся самолетов. А когда он увидел, как отделились от фюзеляжа бомбы и, кувыркаясь, понеслись к земле, он крикнул: "Воздух!" Падая, он краем глаза взглянул в сторону платформы, где работали женщины, но их там уже не было. Они успели укрыться по другую сторону насыпи. Он успел скатиться под откос дороги и, уткнувшись лицом в куст полыни, вдыхал едкий ее запах вместе с осевшей на нее дорожной пылью.

Среди редких разрывов бомб, от которых судорожно вздрагивала земля, он слышал частые удары зенитной батареи, которые доносились откуда-то из-за холма.

Когда самолеты улетели, над степью повисла непривычная для его ушей тишина.

Он, еще не веря в наступившее затишье, стал медленно подниматься, оглядываясь по сторонам. Дорога, настолько хватал глаз, была целой, повреждений на ней не было заметно. Он посмотрел в ту сторону, где были женщины, но там никого не было видно. Лейтенант не знал, куда они подевались, есть ли среди них раненые или убитые. Он заволновался, как будто нес за их жизнь персональную ответственность.

К нему подошел сержант, стали подниматься из своих укрытий солдаты.

– А где же женщины? – отряхиваясь от пыли, спросил лейтенант.

– Да там за откосом, – показал сержант рукой в сторону, где укрылись женщины. – Они там сбились все в одну кучу, как овцы. Попади одна бомба, и всем бы им каюк.

– Летели они уверенно, а вот бомбы сбросили, на наше счастье, не по целям, – оглядывая поле, произнес лейтенант. – По-видимому, зенитки им здорово помешали. Бомбы упали все на луг.

– Скорее всего, прилетали бомбить молодые, еще не обстрелянные летчики, опытных берегут для более важных заданий, – высказал свое предположение сержант.

На лугу виднелось несколько воронок с далеко разбросанной землей вокруг них. Она, черная, хорошо была видна на фоне зеленого травяного покрова. Из одной воронки, расположенной ближе к насыпи, все еще курился слабый желто-сизый дымок, и, казалось, чем – то жутко враждебным, до ужаса противным повеяло на них из этой свежевырытой, предназначавшейся для любого из них ямы – могилы.

От наступившей временной тишины первые опомнились вечные обитатели черноземной лесостепи – стрекочущие кузнечики; громко трубя, рядом с ними пролетел огромный, в полоску, лохматый шмель; где-то на холме, в выжженной июльским солнцем траве звонко пискнул суслик, тотчас в другой стороне, отозвался ему сородич; от набежавшего ветерка послышалось легкое шуршание листьев вербы, росшей на лугу, неподалеку от насыпи.

Затем до слуха лейтенанта донеслись разного тембра и силы голоса солдат, выходящих из своих, укрытий к полотну насыпи. Лейтенант понял, что степь снова ожила, как жила она тысячу, а может миллионы лет назад, и никакие, самые современные войны не смогут отнять жизнь у обитателей этой степи, в том числе и у людей.

"Возьми несколько солдат, пройдите вперед метров на триста вдоль дороги и выройте там щели, – приказал лейтенант сержанту. – Да ройте не параллельно дороге, а перпендикулярно к ней, – добавил он. – Теперь по всей видимости, наведываться будут часто, дорожку проторили". Лейтенант, отдав все необходимые распоряжения, пошел поднимать женщин.

«Видать не на шутку встревожило фашистов строительство дороги?» – думал лейтенант по дороге к женщинам. «Не случайно они прилетели сегодня. С вводом этой дороги у нашего командования появится возможность прямым путем подвозить к фронту боеприпасы, технику, людей и все необходимое.»

Когда лейтенант увидел с насыпи женщин, они все еще сидели в выемке под откосом и о чем-то беседовали. Лейтенант спустился к ним.

Увидев лейтенанта, они приумолкли и выжидающе смотрели на него, оценивая его внешний вид и достоинства.

Лейтенант по их лицам понял, что они давно оправились от бомбежки, но, стараясь быть вежливым, спросил: "Испугались бомбежки?"

– Да кто же смерти не боится? – ответила за всех одна из женщин. В ее глазах лейтенант не заметил испуга, а наоборот ее глаза горели веселым отблеском. Женщина полушутя произнесла: "Мне казалось, что бомбы с воем летят за мной".

– Что, теть Шур, поджилки тряслись, когда бомбы начали рваться? – улыбаясь и посматривая украдкой на лейтенанта, спрашивала Оля.

– А у кого они не тряслись? Это сейчас мы герои, а как начали бомбить, ты первая под вагон полезла, только пятками мелькнула.

– Ха-ха-ха! – засмеялись женщины, тем самым скрывая недавно перенесенный унижающий человека страх.

И в самом деле, когда они освободились от пережитого страха, им уже казалось, что его и не было. Побежала одна в панике, за ней и другие, но не от страха, а инстинктивно, куда одна, туда и все. В эту версию, выдуманную ими же, они верили. И попробуй их разубедить – не выйдет.

Смеясь над собой, тут же рассказывает одна из женщин: "Ох, девочки, убейте меня сейчас, чтобы я прыгнула с платформы в спокойной обстановке, никогда! Смотрите, как высоко! А тогда, во время налета, я и не подумала, что могу ногу сломать или руку вывихнуть. Прыгнула – и все тут..."

– Помню, когда дед был еще живой, рассказывал, что он кормил у богача бычков. И вот один раз бык набросился на него, что-то ему не понравилось в дедушкином поведении. Дедушка – через забор. А когда пришел второй раз к этому забору и в спокойном виде хотел перепрыгнуть, не смог. Вот что значит страх, – добавила Мотя.

– Вот вы военный, командир, учились, а скажите нам, бабам, откуда в таких случаях у человека берется сила? – спросила Шура и, прищурив глаза, заранее зная, что лейтенант на такой вопрос не ответит, предвкушала победу над ним.

– Какой-то у человека резерв есть, который срабатывает в исключительных, опасных для его жизни случаях, – ответил ей лейтенант.

– Но что это за резерв и где он находится, пока людям не известно.

Разговаривая с женщинами, лейтенант украдкой бросал взгляды на Полину, которая сидела неподалеку с подругами, иногда их взгляды встречались, но только на короткий миг, и снова расходились.

Женщины, разговаривая с лейтенантом, не очень заостряли внимание на вражеских налетах и чуть поговорив об этом, вскоре перешли на повседневные темы, а вернее, о конце строительства и отпуске домой.

– Товарищ лейтенант, а когда нас домой, отпустите? – задала вопрос Татьяна. – Ведь скоро лето пройдет, зима спросит, где вы хозяйки были? Сенокос поди закончился, а коровкам ничего не заготовили. Скоро начнут зерно убирать, и опять пройдет мимо нас.

– А что вам на ваш вопрос ответить, вы и сами не хуже меня знаете. Как закончим строительство, так и по домам.

– Вы, я вижу, тоже точно не знаете, – разочарованно произнесла Татьяна. Лейтенант пожал плечами.

Поведение женщин для него было понятным, так как у каждой из них был недалеко свой домик, семья: за ними необходим пригляд. Да и бытовые условия здесь для них были не налажены. Еду, главное в человеческой жизни, и то приготовить негде, а о других неудобствах и говорит нечего: ни постирать, ни погладить, ни помыться, а о таких, казалось, мелочах, как, скажем, сделать завивку, подкраситься, то и разговор не заводили…

Война войной, а бытовка тяготит людей, особенно женщин.

Чувствуя, что молоденький лейтенант готов разговаривать с женщинами хоть до вечера, Дуся поднялась и стала прохаживаться, давая понять, что собеседование пора кончать, и надо приступать к работе, иначе могут не записать норму выработки. Подождав несколько минут она женщинам подала команду: – "Женщины, подъем!" А то солдаты скажут, что мы им плохо помогаем.

– Нет, этого солдаты сказать не могут, – сказал лейтенант. – Они знают, что вы свою норму уже выполнили, а это задание сверх нормы, поэтому вам и посидеть можно чуть подольше, чем другим.

– От долгого сиденья без дела тоже плохо, – ответила Дуся на слова лейтенанта.

– Женщины, поднимайтесь, поднимайтесь!

Женщины от повседневной тяжелой работы и недоедания изрядно притомились, и вставать с нагретой солнцем земли им не хотелось, так бы и сидели до неопределенного времени.

Но сколько ни сиди, а подниматься надо, и одна за одной с шутками стали подниматься с насиженных мест и взбираться по крутому откосу железнодорожного полотна.

Когда Полина поравнялась с лейтенантом, он окликнул ее по имени. Она остановилась, почувствовав, как к лицу устремился жар, оно запылало. Она слышала приближение его шагов и, опустив голову, ждала. Ей было неудобно перед женщинами, которые не только слышали, как он окликнул ее, но и сейчас смотрят на них с насыпи. Но деваться было некуда, и она ждала, все более краснея.

– Полина! – произнес он сдавленным голосом.

– Что? – волнуясь, тихо произнесла она.

– Можно прийти к тебе?

– Когда? – не подымая головы, спросила она.

– Сегодня! – осмелев, выпалил он. – Или завтра.

– Приходите, – произнесла она и, быстро взглянув на него, повернулась, пошла к женщинам.

Пока они разговаривали, стоя внизу, женщины с высоты насыпи, наблюдая за ними, вели свой разговор.

– Ох, бабоньки, как я им завидую! – с волнением в голосе, говорила Шура, любуясь молодой парочкой.

– Кому? – не поняла ее рядом стоящая женщина.

– Да вон молодым, кому ж еще! – кивнула в сторону стоящих Полины и лейтенанта, произнесла она. – Где мой Вася, и жив ли он? Вот уж два года ни слуху, ни духу.

– Если бы был неживой, уже давно бы похоронку прислали, – успокаивающе сказала соседка. – Вон сколько пришло похоронок, а раз тебе нет, значит, жив еще. Может, тяжело ранен, в госпитале лежит, а может, еще где.

– Были мы молоденькие, несмышленые, – начала вспоминать Шура о своем прошлом. – Он подойдет ко мне, а я не знаю, куда глаза девать, краснею, долго стеснялась его, пока привыкла. Эх, Вася, Вася, где ты там?

– Сейчас бы не стеснялась? – усмехаясь, спросила соседка.

– Ой, бабоньки, сейчас бы я его так, родненького, приголубила! – с жаром произнесла она. – Не так бы, как Полина стоит, голову опустила.

– Да ты же сама только что говорила, как стеснялась своего Васи, – упрекнула ее соседка. – А теперь больно смелая стала.

– Да, дура была смолоду, а теперь ухватилась бы за локоть, да накось, возьми его, не достанешь.

– Ты, теть Шур, с нами не ровняйся, – вмешалась в разговор Оля. – Ты со своим Васей влюблялась в мирное время, а сейчас военное, ребят подходящих нет, а если и попадется такой вот лейтенантик, что толку с него. На два вечера, и жди потом с моря погоды. Так уж лучше одной прозябать.

– Нет, Оленька, тут ты не права, потому что еще не влюбилась и просто не знаешь, что это такое, – не согласилась с ней тетя Шура. – А вот у Полины это время, видать, наступило, и ей не помешает ни война, ни то, что лейтенант через неделю, а может, полторы уедет в неизвестном направлении, а она останется с одной лишь надеждой, что он вернется к ней цел и невредим, как и мы ждем своих суженых, а вернутся ли они, один бог знает.

– Пойдемте работать! – сказала она. – А то вылупили зенки, как в зверинце на диковинную животину. Пусть хоть поговорят наедине.

И она, повернувшись, пошла к платформам. Женщины молча последовали за ней.

Солнце катилось к закату, но времени до конца рабочего дня оставалось еще много, и женщины, изрядно передохнув, яростно набросились на гравий: только и видно было, как мелькали лопаты в серо-желтой пыли, поднимающейся столбом от платформы, да слышен был скрежет лопат о гравий.

Полина с лейтенантом не стали долго задерживаться, договорились о времени и месте встречи и разошлись.

Лейтенант пошел к своим солдатам, а Полина вернулась к женщинам и, взобравшись на платформу, стала, как и все, орудовать лопатой.

После беседы с лейтенантом она не могла успокоиться, все думала о разговоре с ним, о предстоящей встрече, о женщинах: ей казалось, что они осуждающе поглядывают на нее.

Но женщины только вначале поговорили о ней, а теперь спокойно думали каждая о своем, наболевшем.

И только тогда, когда остановились передохнуть, Шура не выдержала, лукаво посмотрела на Полину и сказала: "Так держать, Полина, не теряйся. Лейтенант молодой, красивый, и если бы я была помоложе так лет на пяток, то приударила бы за ним. Мальчик он, что надо".

– Любовь – это хорошая штука, но и она должна быть ограничена рамками закона, рамками человеческого общежития, – опершись на черенок лопаты, говорила она. Теперь лицо ее стало задумчивым, а взгляд устремлен через луг и поле куда-то вдаль.

– Ты, Полина, поступай так, как сама знаешь, – как бы продолжая рассуждать, говорила Шура. – У тебя своя голова на плечах и, я думаю, неплохая. Как старшая хочу посоветовать тебе. Лейтенант – парень красивый, что и губит нас, девчат... Может, как человек он хороший, но чтобы узнать его, надо, как говорится в народе, пуд соли вместе с ним съесть. А у тебя на это времени нет. Ему что, полюбовался с девкой, и уехал, а ты потом выглядывай, жди, проливай слезы. Мужика хорошего найти – дело серьезное. Раньше долго приглядывались друг к другу или по природе выбирали, и то случались ошибки, а за одну неделю, и к запаху его не привыкнешь, а не то, чтобы разобраться в нем.

– Так что, смотри, девка, не спеши, лучше присматривайся. Я тебе плохого не желаю.

– Спасибо, тетя Шура, за добрый совет, – все больше краснея, произнесла тихим голосом Полина и, чтобы скрыть от подруг смущение, принялась подгребать лопатой гравий.

Женщины как будто ждали этого сигнала – взялись за лопаты, и работа снова закипела.

За разговорами и работой время прошло быстро. Огромный солнечный диск, бросая косые лучи на землю, казалось, вот – вот коснется горбистой поверхности холма, и продвижение его на этом закончится.

Женщины обрадовались тому, что солнце коснулось земли и вот – вот скроется за горизонтом, а это значило: долгожданный отдых, хотя и на твердом, но все же матраце, с вытянутыми зудящими руками и ногами.

Побросав лопаты тут же на платформе, они, прихорашиваясь, стали отряхивать с одежды пыль и, помогая друг другу, слезать с платформы.

И так уж было заведено: отряхнувшись от пыли, поправив волосы, выбившихся из под косынок, послюнявив палец и проведя им по бровям (все чернее будет) и выстроившись кучно в несколько рядов, заводили песню, с которой так и шагали до своей "ночлежки".

Песня их бодрила, под песню легче было идти.

19

Девушки перед отходом ко сну занялись своими сугубо личными делами: кто перетряхивал сбившуюся в матраце солому, кто умывался, приятно обжигаясь колодезной водой, кто спешил простирнуть свои нехитрые вещички, надеясь, что они высохнут за теплую июльскую ночь, а если и останутся чуть-чуть сырыми, то не велика беда, можно одеть и сырые на теле высохнут.

Полина, захватив домашнее полотенце, вытканное из конопляной нити; кусочек хозяйственного мыла, сбереженного еще с довоенного времени, старое хозяйское ведро, помятое в нескольких местах, пошла умываться к колодцу. Мыться холодной водой – процедура из неприятных, но что поделаешь, у нее сегодня свидание с лейтенантом, а перед ним надо хотя бы чуть-чуть отмыть грязь и дневной пот с загоревшей кожи. За ней увязалась и Оля.

Они спустились с пригорка к колодцу, набрали полное ведро воды и отойдя чуть ниже колодца облюбовали скромное, скрытое место, нарвали у ручья чистой зеленой травы, подстелили ее под ноги и стали обмываться.

От холодной воды тело охватил озноб, но по мере растирания кожи тело согрелось, и стало даже приятно, хотя дрожь периодически ощущалась, но это уже были пустяки. А когда смыли мыло и натерли кожу полотенцем до красна, то совсем почувствовали несравненное блаженство. Вечер был теплым, и они быстро согрелись.

А между тем время спешило. Девчонки увлеклись купанием и не заметили, как над холмами повисла луна, посеребрив своим бледным светом все вокруг. Сразу стало видно далеко, почти до горизонта.

– Во как мы управились вовремя, – одевая платье, сказала Оля. – Еще бы несколько минут и нас голышом бы застала.

– Кто? – не поняла Полина.

– Луна.

– А-а! – и она рассмеялась.

– Ты чего?

– Да так. Я подумала, другой кто нас увидит, – расчесывая волосы и чему-то улыбаясь, сказала она.

– И пусть видят, что я калека какая! – с апломбом в голосе произнесла Оля, и стала собирать свои вещи.

– Пошли, – кончив расчесывать волосы, сказала Полина и, не дожидаясь согласия Оли, пошла впереди.

– Ты пойдешь? – тихо спросила Полину Оля, шагая вслед за ней.

Полина поняла, о чем ее спрашивает подруга и, подумав немного, ответила: – Пойду. Спокойной ночи тебе, Оля, – сказала она, остановившись у самого амбара и отдала ей мыло и полотенце. – Положи под подушку. Я потом уберу.

– Ты что, заходить не будешь?

– Нет, я пойду.

– Тогда, счастливого свидания.

– Спасибо.

– Ступай, ступай, – сказала Оля, подталкивая ее под бок.

Полина отошла, остановилась в нерешительности, а затем быстро зашагала по тропинке и скрылась за кустом желтой акации.

Оля стояла и долго еще глядела на куст, за которым скрылась Полина, ставшая для нее неожиданно близкой и дорогой.

Ласковый вечерний ветерок обдавал свежестью ее натруженное за день тело и от этой ласки легко было на душе. Если не умом, то сердцем Оля понимала, что у ее подруги совершилось что-то важное и значительное, ради чего, может быть, и надо жить, ради чего и рождаются люди на белый свет, то, чему она, Оля, не в силах отыскать точное определение и ощущение этого, пускай пока что смутного и неясного для нее. Она от всей души была рада за подругу, у которой появилось то большое чувство, ради которого люди идут на все. Оля постояла еще несколько минут под ярко светившей луной, помечтала и направилась в "ночлежку".

Многие девчата уже спали, намаявшись за день, но некоторые еще не успели уснуть и на стук двери повернули головы.

– А где же Полина? – спросила Олю Дуся, когда та подошла к своей постели и стала раздеваться. Хотя ярко светила луна, но в амбаре было темно, и Оля, не видя выражения лица Дуси, не могла понять, смеется та, или спрашивает серьезно.

Помолчав с минуту, она сказала: "Полина явится, у нее и спросишь!"

– Вы же вместе мылись у колодца, и она тебе ничего не сказала?

– А что она мне должна говорить?

– Как что? Куда пошла и когда вернется?

– Да кто я ей, что она передо мной станет отчитываться! – говорила Оля, все более втягиваясь в словесную игру с Дусей.

– Как кто, ты же подруга!

– Подруга, но не мать, перед которой она отчитывается, а в ее возрасте и матери отчета не дают.

– То дома, и как она себя поведет, ее проблема, а здесь в коллективе и в чужом селе мы обязаны отвечать за каждую и заботиться о каждой, – с ноткой назидания в голосе говорила Дуся Оле.

– Вот придет Полина, с ней и поговори, а я спать хочу, – сказала Оля и легла в постель.

– А тем временем лейтенант вел взволнованный разговор с командиром роты старшим лейтенантом Агафоновым, прося у него разрешения отлучиться из расположения роты "часика на два", как говорил он, почему-то краснея.

– К зазнобушке? – напрямую спросил его Агафонов.

– Так точно, товарищ старший лейтенант! – приложив руку к козырьку фуражки, громко отрапортовал лейтенант.

– Что ты мне отвечаешь казенщиной? – не понравился старшему лейтенанту слишком официальный ответ лейтенанта. – На такое дело идут с нежностью в сердце и окрыленные надеждой на взаимность, а казенщина уместна только при решении государственных вопросов, и то не всегда. Вот так-то, милый! Ну, да ладно, не буду тебе портить настроение перед свиданием. Только там веди себя по-человечески, чтобы от комбата неприятностей не схлопотать.

– Буду стараться! – с жаром ответил лейтенант.

– Опять ты за свое, – поморщился старший лейтенант. – Иди уж. Лейтенант вышел из палатки командира и остановился, пораженный лунным светом, разлившимся по всей окрестности, и от этого света было видно далеко вокруг. Лейтенант вздохнул глубоко и решительно зашагал к насыпи железной дороги. Вначале, метров триста, прошел он по насыпи, а затем свернул на тропинку, ведущую к селу.

Яркая луна как будто специально для него, висела в небе почти над головой. Впервые в жизни он чувствовал себя так хорошо, и впервые так всматривался в окружающую его природу и не думал, что где-то, совсем недалеко, умирают от пуль и снарядов его сверстники. Он думал о предстоящей, такой желанной, встрече с прекрасной Полиной, и это радовало его, он был счастлив.

Тропинка поднималась в гору, где раскинулось небольшое село, так хорошо видимое в серебряном лунном свете.

Поднявшись на бугор, он остановился и, обернувшись, увидел прямо перед собой залитое лунным светом огромное пространство: полотно будущей железной дороги – их детище, а за ним луг с разбросанным кустарником и вьющейся узкой лентой реки с серебристой от лунного света водой, кое-где закрытой росшими по берегу ветлами, а за лугом на большом пространстве раскинулось поле не то ржи, не то пшеницы – трудно определить на таком расстоянии.

Лейтенант постоял с минуту, любуясь вечерней панорамой, раскинувшейся перед его взглядом, и, повернувшись, не спеша пошел дальше.

Амбар он увидел сразу, как только вышел из-за куста, росшего у самой тропинки. Амбар как амбар. Таких амбаров в довоенной Руси по селам было раскидано много, в них крестьяне хранили запасы зерна. В военное время он стоял пустым, и его приспособили под временное жилье для девчат, работающих на строительстве железной дороги.

По тому, как хлопала дверь амбара, пропуская очередную хозяйку в свое примитивное жилье, лейтенант понял, что девушки еще не уснули и сердце его заколотилось не оттого, что он одолел крутой подъем, а от того, что питал надежду на скорое свидание с любимой.

Странное дело, почти с девчонкой не знаком, не считая несколько беглых встреч, да вечера танцев, а кажется, он давно знаком с этой простой милой девушкой, что он готов всем, что есть у него дорогого, пожертвовать ради нее. Раньше такого с ним не случалось.

В ожидании свидания он волновался и не знал, как себя вести с нею, когда в лунной ночи она окажется рядом. В эти короткие минуты, что только он не передумал о ней и ситуациях, связанных с нею.

То она чумазая, вся в серой пыли, стареньком и простеньком платьице, а то величавая, нарядная в дорогом платье на танцах. А глаза, какие глаза, так и хочется в них окунуться.

Он так размечтался, что не услышал, как к нему подошла сзади Полина и, остановившись в двух шагах, позвала: "Саша".

Он услышал свое имя и посмотрел на тропинку, ведущую к амбару, но там никого не было видно, и он подумал, что ослышался, но голос произнесший его имя, повторился. И он понял, откуда он исходит, резко повернулся и увидел в двух шагах от себя залитую лунным светом, как царевну из сказки, Полину.

Движимые внезапным порывом, они бросились друг к другу, но в последнюю секунду опомнившись, остановились, глядя друг другу в глаза. Саша нашел руки Полины и, тихонько пожимая их, произнес первые слова: "Полинка, какие у тебя теплые руки!" – "И какие грубые, все в мозолях" – добавила она застенчиво и тихонько стала высвобождать их. Саша наоборот, стал удерживать их. Так у них возникла дружеская возня с руками. Затем Полина предложила прогуляться, и Саша тут же согласился.

Они, не отрывая рук, пошли по освещенному луной выгону. Шли, болтая о пустяках, главное оставляя на потом. Долго они так ходили по выгону, переговорили о строительстве дороги, ее подругах, школьных годах и, конечно, о войне.

Осмелев, Полина спросила: "Саша, расскажи, кто у тебя дома остался, есть ли жена, дети?" Она понимала нелепость вопроса, но не удержалась, задала его, заглядывая ему в глаза.

– Да вы что? – искренне возмутился Саша. Он даже приостановился. – У меня, к вашему сведению, даже девушки не было. А вы о детях.

Она не знала, правду ли он говорит или врет, но от произнесенных слов ей как-то стало радостно на душе. Она непроизвольно пожала его руку и даже хотела поцеловать, но вовремя опомнилась.

– У меня в Пензе осталась одна мать, отец на фронте, – продолжал объяснять он свое семейное положение, стараясь убедить Полину в его искренности. Ему хотелось, чтобы она верила ему так же, как и он верит ей.