Текст книги "Дорога к победе"

Автор книги: Иван Мозговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– Друзья мои! – он многозначительно обвел всех взглядом, затем повернулся к Саше и Полине и повторил: "Друзья! Сегодня у нас двойной праздник.., – голос его окреп. – Сегодня – особый день: Прошу вас всех запомнить. Сюрприз, так сказать. Сегодня, мы этому свидетели, соединяют свои сердца, судьбы два наших товарища, если хотите, два друга, – он умолк, собираясь с мыслями, – уважаемые нами Саша и Полина".

Все молчали, украдкой посматривая на, так внезапно появившихся у них за столом, молодых.

Вера не выдержала, прокричала: "Брав-о!" Но ее никто не поддержал, и за столом повисла тягостное молчание.

Капитан обвел всех недоумевающим взглядом и снова заговорил, – Вы, я вижу, не рады такому событию. Или у вас другая причина?

– Причины особой нет, – сказала Дуся, – но эта внезапность, как вы выразились, сюрприз, действительно, нас поразили. Полина, как самая близкая наша подруга, ничего нам не говорила по этому вопросу, и мы, оказались перед фактом уже совершившимся. Попросту, нас одурачили.

Поймите, мы хотим, чтобы наша подруга была счастлива, но это счастье должно прийти к ней открыто, но не подпольным путем. У нее есть родители. Что скажет мать, когда узнает, что мы ей скажем в свое оправдание, если окажется, что она не согласна? Ведь замужество дело серьезное. Сейчас идет война. Саша завтра уедет в другое место и, кто знает, вернется ли... У нас такой обычай, что без родительского благословения девушка не может выйти замуж. Вот так, дорогой сваток, – сказала в конце Дуся.

– А если они сами согласны? – говорит он.

– Пусть едут к матери, кстати говоря, у них сейчас свободное время есть, там и решат. Рядом сельский Совет. По такому случаю их зарегистрируют вне очереди. Вот тогда и выпьем за молодых. А сейчас, раз уж вы пришли, то выпьем за наш совместный труд, за досрочное окончание строительства железной дороги, за вас, и будущих молодых. Я в этом уверена...

Мужчинам, по-видимому, надоело слушать длинное рассуждение Дуси -картошка остывала, хотелось выпить. . . А молодые? Молодые сами разберутся. Капитан согласился выпить за тост, провозглашенный Дусей.

Капитан с Андреем выпили сразу свои порции и принялись за картошку, заедая ее огурцами.

Девчонки, охая и ахая, посматривали друг на друга, выжидая, кто же первая из подруг проявит храбрость: выпьет соблазнительное зелье.

Хотя тост и был произнесен, но Мотя сказала: "Выпьем за здоровье всех присутствующих, за победу наших солдат!" Пригубила, но пить не стала и поставила кружку на стол. – Какое вкусное! – похвалила она. Вслед за ней пригубили и девушки. Саша с Полиной тоже глотнули, и, улыбнувшись друг другу, стали шептаться.

Капитан молча взял бутылку с водкой, налил себе и Андрею и, взяв кружку в руку, сказал: – Девушки, что же вы не выпили? Ни за совместный труд, ни за оконченную стройку... У нас так не заведено! Я все же вернусь к прошлому разговору, – сказал он и посмотрел на Дусю. – Я вас понял, и пока закусывал, думал, как вам объяснить сложившуюся ситуацию. Завтра вечером мы снимаемся... Вот почему решили справить небольшой вечер, наподобие сватовства, а свадьбу сыграем после войны. Да какую еще свадьбу! Завтра отметить мы уже не успеем... Если вы настаиваете, чтобы они получили благословение матери и расписались, мы тоже не против, то им с утра выделим машину, но с таким условием, чтобы они вернулись к обеду. Так я говорю? – обратился он к Саше с Полиной. Те молча кивнули головами.

– А вы, как думаете? – повернул он голову к Дусе.

– Это уже по-джентельменски! – с пониманием произнесла Дуся. – За такое предложение, я думаю, стоит выпить. Как, девочки..?

– Стоит, стоит! – послышались голоса девушек.

Она подняла свою кружку и посмотрела на Полину с Сашей, которые с благодарностью в глазах, улыбаясь, смотрели на нее.

Девушки дружно подняли свои кружки и, громко разговаривая, перебивая друг друга, стали чокаться с молодыми. Каждая старалась произнести напутствующие слова, и от этого за столом возобновился невероятный шум: стук кружек, голоса и смех девушек.

– Наконец, сдвинулся локомотив с места, теперь только поспевай, – сказал он, пригнувшись к Андрею.

На этот раз выпили все, и громче обычного заговорили, задвигались на скамейке.

Капитан после второй порции был навеселе.

– Мои друзья! Дорогие девушки! – снова начал он, поклонившись в сторону Саши с Полиной, затем девушкам. – Мы с вами, вот этими руками, он показал свои руки, построили за небывалый в строительстве железных дорог срок такой протяженности дорогу, дорогу к победе. Пусть по ней теперь возят все, что необходимо фронту для скорейшего разгрома фашистов на этом направлении. Мы свое дело сделали, теперь слово за солдатами и офицерами фонта. А мы сейчас выпьем за молодых и пожелаем им счастья, любви и кучу детей.

Выпили, закусили и снова зашумели…

– Сыграй что-нибудь, – попросил капитан Андрея.

Андрей подстроил гитару, прошелся по струнам, проверил звучность инструмента, наклонил голову и аккомпанируя себе, запел:

"Я встретил вас, и все былое..."

За столом стало тихо и лишь комариный писк за ушами, да паровоз, натужено пыхтевший, нарушали вечернюю тишину.

Андрей под звуки струн гитары легким певучим голосом, щемящим душу, выводил слова романса. Казалось, что все живое вокруг притихло и вместе с девушками слушают его.

В конце песни он взял заключительный аккорд и, не делая передышки, перешел на другой романс. Выговаривал проникновенно с еще более щемящей грустью;

«...Только раз бывают в жизни встречи,

Только раз судьбою рвется нить.

Только раз в холодный хмурый вечер

Мне так хочется лю-у-у-бить!...»

Мотя даже слезу тайком смахнула с ресниц пальцем, сказала: "Как волнует... Душу выворачивает наизнанку!"

Когда Андрей кончил петь романс, она сказала: "Давайте споем что-нибудь".

– Начинай, – поддержала ее Дуся и посмотрела на капитана, стараясь понять, согласен ли он. Капитан сидел, наклонив голову над столом, и о чем-то думал. Тут же поднял голову, посмотрел в вечернюю даль и, как бы соглашаясь с Дусей, произнес тихим голосом: "Спойте, девочки... Вы задушевно поете, я уже вас слушал". Мотя прокашлялась и тут же запела тихим голосом.

На позицию девушка провожала бойца,

Темной ночкой простилась у родного крыльца,

Девушки подхватили. К ним присоединился и баритон Андрея, сглаживая высокие девичьи голоса, которые вначале были вкрадчивыми, нащупывающими щель куда бы им вырваться, но вскоре они приладились друг к другу, крепли, сливаясь в единый громкий и слаженный поток. И песня вырвалась на широкий простор, разлилась в пространстве, нарушая тишину и покой села.

...И пока за туманами видеть мог паренек,

На окошке у девушки все горел огонек.

Мотя запевала, а глаза так излучали теплоту и нежность тому пареньку, который находится где-то далеко отсюда, воюет за их любовь, свободу родного края, что эта теплота и нежность передавалась, рядом сидящим мужчинам. Затем спели "Синий платочек", про "Бойца пограничника".

– Андрюша! – крикнула Вера. – Сыграй! Плясать хочу!

Андрей ударил по струнам... Вера, раскинув руки, прошлась по кругу и, остановившись, запела:

Пойду плясать,

Доски гнутся.

Сарафан короток,

Ребята смеются.

– Давай, Вера, докажи..! – крикнула ей Дуся. – Не только Курские соловьи хорошо поют, но и девушки не хуже пляшут...

Вера обошла еще круг, стала напротив капитана и, притопывая ногами, запела:

Мой миленок на войне,

Командует ротою.

А я девушка простая,

На волах работаю.

Вера, лихо отплясывая, схватила за руку капитана, потащила его из-за стола. Он стал упираться, отнекиваться, ссылаясь на возраст, на неумение...

– Дядя Миша! – кричала Дуся, – возраст для мужчины в тридцать пять лет, самый подходящий.

Начали подшучивать другие девчонки. Деваться некуда. Вылез из-за стола, загнал обеими руками складки гимнастерки ближе к спине и топнул ногой, сначала правой, затем левой и пошел, как бы строевым шагом по кругу, размахивая руками.

– Давай! Давай! Дядя Миша! – кричали девушки, хлопая в ладошки.

Вера приостановилась, выбила ногами дробь и, крутанувшись на одном месте, закружилась волчком вокруг капитана.

А капитан прошел несколько кругов, пошел сел на свое место и стал вытирать платочком вспотевшее лицо и шею, виновато улыбаясь.

Вера подскочила к Саше и стала вызывать его на танец, но как не старалась Саша плясать так и не вышел. Не плясала и Полина, хотя и заядлая была плясунья.

Затем танцевали вальсы, польку, краковяк. Разошлись лишь за полночь.

С восходом солнца ко двору хозяйки подъехала полуторка, шофер посигналил протяжным гудком, а с кабины выскочил лейтенант и быстрым шагом направился к амбару. Полина в новом платье встретила его на пороге. В глубине амбара, молча, стояли девушки.

Лейтенант по-военному, чересчур громко поздоровался и Полина, улыбнувшись, ответила ему, а девушки кивнули головами.

В свидетели лейтенант взял ефрейтора Васина, а Полина пригласила Мотю.

– Смотрите, не задерживайтесь, – напутствовала их Дуся, довольная тем, что подруга делает так как советовала она ей. – К обеду возвращайтесь. Слышали, что говорил вчера капитан?

Девушки проводили молодых до машины и, пожелав им всего доброго, вернулись к себе.

– Вот для матери преподнесла Полина сюрприз, – произнесла Дуся, когда они подошли к амбару.

– А я рада за Полину, – сказала Оля. – Даже завидую немножко.

– Чему тут завидовать... Сегодня распишутся, сегодня и расстанутся. А там жди письма или похоронку.

– А что, не разрешили ей остаться при части? – спросила Вера.

– А кто же им разрешит! – ответила Дуся. Смотрите, сколько жен по стране, тоже не против служить вместе с мужьями. Но не разрешают.

– Она же не одна в таком положении, а многие, – говорила Оля. – Зато у нее есть надежда на будущее. А тут живешь самим собой, что ни на есть пустоцветом. Представляю, какой переполох по селу пройдет... Какого молодого офицерика отхватила Полина, судачить будут бабы.

– Значит, судьба у Полины такая, – сказала Дуся. – А нам еще ждать и ждать своего суженого.

Лейтенант с Полиной вернулись к обеду – Полина с красным, зареванным лицом, Саша приунывший.

– Что случилось? – спросила Дуся, встретившись с ними у амбара. – Мать против?

– Нет, Дуся, мать не против, – ответила Полина. – Она немного всплакнула, как и водится в таких случаях. Посетовала немного, что не предупредили. Что вышло как-то не так как у людей, но поняла, что у нас с Сашей любовь зашла слишком далеко, смирилась.

– А что же? В сельском Совете отказали?

– И там все прошло, к нашему удивлению, быстро, без задержки... Саша им все объяснил, они не стали нас задерживать.

– А в чем же дело?

– Тяжело рас-ста-ва-ться, – разревелась Полина и, припав к плечу Дуси, мочила слезами ей платье. – Я не представляла себе, как тяжело, – говорила она сквозь рыдания. – Дуся, Дуся.., моя ты подружка, если бы ты знала, как сейчас мне тяжело, как больно терять Са-ш-у...

Дуся гладила свою подругу по голове, шее и говорила, чуть сама не плача: "Успокойся, моя дорогая подруженька! Не убивайся преждевременно... Саша твой, он стоит, цел и невредим. У вас сейчас медовый месяц, вернее день, а вы такие пасмурные... Веселится надо, а поплачете потом, при расставании".

– Я бы хотела веселиться, но слезы без моего разрешения льются и льются. Я все понимаю, а сдержать их не могу.

– Смотри, ты какая зареванная. Такую Саша может разлюбить – шутила Дуся, а в самой ныло сердце, глядя на подругу.

– Я больше не буду, – сказала она, вытирая мокрым платочком слезы. Пришли девушки и она, завидя Олю, бросилась к ней и снова разрыдалась. Дуся выждала минуту и подошла к ним, стоявшим в обнимку, обе плакали.

– А говорила не буду, – укорила она подругу.

– Не буду, не буду.., – повернула Полина заплаканное лицо к Дусе.

Когда Полина успокоилась, Дуся спросила: "Вы куда сейчас? У нас побудете или до Саши в часть пойдете?"

– Наверное, здесь побудем, – она вопросительно взглянула на Сашу, но он погруженный в себя не обратил никакого внимания. – А к вечеру пойдем к ним, проводим. Сейчас мы там лишние, только мешать им будем.

– Тогда оставайтесь у нас.

– А куда же деваться... Ты говоришь, медовый месяц, – сказала она Дусе. – Даже пару часов с милым наедине провести негде. Тут лишние, там лишние... Все желают счастья, добра, а мы этими пожеланиями воспользоваться не можем.

– Что ты говоришь ерунду! Занимай вон логово, хоть до самого вечера и

любитесь там в свое удовольствие...

– А вы?

– А что мы? Сейчас не зима, под любым кус гиком прикорнуть можно.

– А матрацы не собираетесь убирать?

– А спать на чем? Завтра с утра уберем, а лучше, как приедут за нами. Что их долго убрать?

На том и порешили... Молодым оставили амбар, напрокат, как выразилась Дуся. Сами во дворе занялись, кто бытовой мелочевкой, кто просто отдыхал.

Любовь эгоистична, как маленький ребенок. Полина не думала о том, что своим присутствием в их логове с Сашей принесёт неудобства девушкам. Она искала выход: где бы с Сашей побыть наедине. И нашла... А девушки, как-нибудь перебьются. Она взяла за руку Сашу и повела его в амбар.

В последнее время, как встретилась с Сашей, она незаметно для самой себя, отстранилась от подруг. Саша, как бы, своим присутствием вытеснил из ее сердца подруг и крепко обосновался в нем, заняв все пространство, не оставил места для них. В свое время, до встречи с Сашей, она все, что требовалось в отношениях между подругами соблюдала без какой-либо принужденности – самопроизвольно.

А сейчас, на передний план у нее вышел Саша. С подругами она связи еще не порвала, но и тесной, как раньше, не было.

Все получилось очень здорово: Полина, мечтавшая о замужестве, не думала, что встретит своего суженого на строительстве железной дороги, в нереальном для начала любви месте.

Сразу же, как только закрыла за собой дверь, она бросилась к Саше и неистово стала целовать его в губы, щеки, глаза.

– Ты теперь, по-настоящему мой! – шептала с жаром она в перерывах между поцелуями. И она чувствовала, как в нем от ее поцелуев поднималось желание к ней, и она с жаром откликалась на него. И тогда исчезали мысли о прошлом и будущем. Оставалось лишь настоящее – и оно было богаче и сладостнее, чем все, что до этого испытывал Саша, и о чем могла мечтать Полина.

28

На второй день, рассчитавшись с хозяйкой, где они жили на постое, возвратив ей ведро, тазик, а главное – ведерный чугунок, которым так дорожила хозяйка, потому что он ей достался от матери как приданное, когда она выходила замуж; вытрусили из матрацев перетертую, превратившуюся в настоящую полову солому в недалеко находившийся от амбара овражек и аккуратно сожгли; замесили глину и оштукатурили, видать, давно просивший приложения молодых рук амбар и еще что-нибудь бы сделали, но к огорчению хозяйки, а к их радости приехали за ними дед Минай и Вася.

Увидев подводы, девчата всей гурьбой высыпали им навстречу и, перегоняя друг дружку, поспешили им навстречу.

– Т-пр-у-у, тпру-у, стой! – закричал дед Минай, натягивая вожжи. – Чи вы с ума посходили? Так можно и под лошадь попасть! – остановив лошадь, начал он ругаться на девчонок. Васина лошадь, упершись мордой в передний возок, остановилась сама.

Девушки, как вспугнутые вечерней зарей с дерева галки, окружив повозку деда, а затем и Васи, подняли такой галдеш, что на первых порах трудно было понять, чего они хотели, радовались или чем-то были недовольны.

Они молча смотрели то на открывавшиеся, то закрывавшиеся рты девчат, на взмахи рук – дед Минай с серьезным видом, пытаясь понять смысл говорящих, Вася с лукавой усмешкой на полураскрытых губах. Такое состояние у девчонок длилось недолго – они поняли, особенно по поведению Васи, что их всеобщий разговор никто не слушает, и вначале несколько человек из задних рядов, у молкнув, отошли, а затем замолчали и ближние, стоявшие у самой повозки, и лишь голос Дуси продолжал звенеть в наступившей тишине.

Она говорила с дедом и посматривала на Васю, восседавшего молча на доске – скамеечке впереди возка.

– Спасибо, дедушка Минай, что приехали за нами, – говорила с радостью на лице Дуся. – Мы уже здесь истосковались, глядя на дорогу, и думали: "А вдруг не приедете сегодня, а мы и солому из амбара выбросили, и посуду хозяйке вернули, и съели все продукты за завтраком, надеясь, что ужинать будем дома".

– Как это не приедем? – говорил с обидой в голосе дед Минай, наконец, дождавшись своей очереди говорить. – Да ты в своем уме, дочка? Еще вчера из района пришла телеграмма, не мы, так другие приехали бы за вами. Говорят, сам Митасов звонил председателю – к нам в контору телефон провели, – понизив голос, по секрету сказал дед Минай. – А что, так и надо! Ты теперь у нас орденоноска.

– Вы и впрямь что-нибудь придумаете, дедушка, – сказала Дуся, и на ее щеках от смущения появился румянец. – Какая я там орденоноска, всего захудалая медалишка.

– Но нет, девка, так не говори, – сказал дед Минай, принимая серьезный вид. – В твоем положении эта медаль, что для другого орден Ленина и то, может, не стоит, – назидательно говорил он. – А ты, медалишка... Иной солдат столько для фронта не сделает, а только языком треплет, сколько вы, девчушки, сделали, и этого люди не забудут никогда, и ваши дети, внуки и правнуки будут гордиться вами.

– Вы, дедушка Минай, говорите так, как говорили позавчера на митинге, – стараясь подольстить деду, сказала Оля.

– А что, выступали там не такие люди, как мы, – сразу загордился дед. -Правда, там ученые, но мы, старики, тоже в грязь лицом не ударим. Не зря разменяли седьмой десяток.

– Ну, а вас чем премировали? – слезая с повозки, спросил он девчат, стоявших рядом.

– Кому грамоту дали, кому благодарность от Верховного, – ответила за всех Мотя, стоявшая ближе всех к нему.

– Да ну? – поднял изумленно брови дед. – Такого на селе у нас еще на было, чтобы сам Верховный выносил благодарность простой колхозной девчушке. Значит, поработали вы на славу, а то я думал, начальство языками чешет, чтобы дух поднять на селе во время уборки урожая и в пример вас выставляет. – Ну, думаю, поеду, специально спрошу девчат, так оно, как говорят, или по-другому, – стоя у повозки, говорил он.

– Нет, дедушка Минай, все правда, – дружно ответили девушки, хотя толком и не знали, что там о них говорило начальство.

– Девчатки, а где можно туг у вас привязать лошадь в холодочке, да покормить? – спросил дед, поводя своими белесыми глазами вокруг.

– Да вон под тем кленом, – сказала Мотя, указывая пальцем в сторону клена, развесившего свои могучие ветви, под которыми можно укрыть не только лошадь, но и несколько машин.

При упоминании клена Дуся с Васей, не сговариваясь, переглянулись и рассмеялись, вспомнив, как он свалился с клена.

Дед Минай, а за ним и Вася повели лошадей к раскидистому клену.

– Покормим лошадей, отдохнем немного, да и в обратный путь, – распрягая лошадь, говорил дед Минай Васе. – Ехали мы сюда порожняком, лошади не устали, так что задерживаться нам туг нечего, не у тещи на блинах.

Вася, слушая деда, молча распряг лошадь, привязал ее к грядке повозки, где лежала свеженакошенная трава, и направился к группе девчонок, чтобы поболтать с ними.

– А перекусить не желаешь, или нечего? – обратился к нему дед, когда Вася отошел от повозки.

– Да нет, мать что-то положила в сумку, но есть еще не хочется, – обернувшись к деду, ответил Вася. – Пойду с девчонками поболтаю.

– Да оно дело молодое, к девчатам тянет, – со стариковским прищуром и ухмылкой на поблекших губах сказал дед Минай. – А то, может, перекусишь? – доставая сумку из повозки, наполненную чем-то съестным, предложил дед.

– Нет, спасибо, – отказался Вася.

– Ну, смотри, хозяин-барин, и начал ее развязывать.

Вася направился к девчонкам, которые кучкой стояли у потухшей печки и, заразительно смеясь, о чем-то разговаривали.

С приближением Васи они, как по команде, умолкли, а затем перешли на деловой разговор. Вася понял их умысел и, чтобы не мешать им, хотел повернуть назад и заняться чем-то другим, но Мотя, повернувшись к нему, крикнула: "Вася, присоединяйся к нам!" Девчата тоже повернули к нему свои лица, делая вид, что они как будто только что его заметили. Васе было неудобно, что его присутствие мешает девчатам быть поразвязнее, но, прикинувшись "непоняхой", подошел к ним.

– Гражданин извозчик, когда же вы повезете нас домой?! – выступив вперед и преградив Васе дорогу, сказала Вера, изобразив на лице насмешливо-высокомерный вид. Глаза от озорства так и сверкали огнем.

Вася, посчитав выходку Веры за шутку, принял ее игру и, ступая на пятки и играя кнутом, стал говорить: 'Гони монету и получай в свое распоряжение мою карету, вельможна пани Вероника!" Затем сделал перед нею реверанс и, шагнув в сторону, дал ей дорогу.

– Вот это Вася.., вот так дал тебе, Верка! – стала подтрунивать, смеясь, Мотя. Это тебе не надо мною хаханьки корчить... Так-то!

Среди девчонок поднялся гвалт: каждая старалась сказать свое. Громко смеялись...

– У пани вельможной гроша за пазухой нет, ха-ха-ха.., а ты с нее монету требуешь! – кто-то крикнул из девчонок. – А зачем ей гроши, если цицки хороши, – кто-то добавил.

– Но, но... Девчонки, не забывайтесь! – прикрикнула, предупреждая, Мотя. – Так и свихнуться недолго.

Выкрики подруг Веру не обижали, а наоборот, подзадорили, и она незаметно от кривляний перешла к пляске.

Вася не плясал, а так, ходил по кругу, приседая попеременно на обе ноги, и махал руками, как крыльями раненая птица. Да и какой из него танцор, если он впервые вышел на круг. Девчонки это видели и понимали, понимали они и то, что перед ними не конкурс на лучший танец, а просто временная разрядка.

А Вася и сам испугался своей выходки и готов был улизнуть из девичьего круга, но понял: теперь поздно.

Так и продолжал ходить по кругу под девичьи выкрики, хохот и хлопанье в ладоши.

В круг выскочила Мотя и, пытаясь выбить чечетку, усердно колотила ногами по земле, но из-под ног ее поднималась только пыль, а дроби не было слышно. За Мотей в круг вошли еще несколько девчонок и, аккомпанируя себе губами и подпевая частушки, стали плясать от нахлынувшего на них возбуждения, в связи, с отъездом домой.

Мой миленок на войне,

Командует ротою.

А я то же не гуляю,

Здесь киркой работаю.

– Вот это да-а! Давно такого не видел, едят его мухи с комарами! – воскликнул дед Минай, незаметно подошедший к кругу. – Что значит, молодость! И жара не берет.

Ох, дед Минай!

Седая бородка.

Приголубит как-нибудь,

Вдовушка – молодка.

– Ай да молодец! Ай да, Вера! Говоришь, приголубит, – поблескивая помолодевшими глазами и поглаживая белые усы, говорил дед Минай. – Приеду домой, бабке расскажу – не поверит.

А в кругу уже раздается очередной мелодично-задиристый девичий голос:

Если б была я сорока,

И умела бы летать.

Полетела бы на фронт,

Своего Колю повидать.

Первую часть пути только и слышен был разговор о пляске, так внезапно вспыхнувшей и вовлекшей почти всех девчонок и чуть не разбудившей молодость, как он выражался, у деда Миная.

– Это на пропасть! – вдруг произнесла Вера.

– На какую еще пропасть! – обернувшись к ней, спросила Мотя.

– Обыкновенную. Что, не знаешь?

– У нас сейчас сплошные пропасти. Похоронка в семью пришла – пропасть, деньги в одну душу давай на заем – пропасть, хлеб сейчас уберем, сдадим государству, а самим останется по сто граммов на трудодень тоже, считай, пропасть. И таких пропастей при современной жизни сплошь и рядом можно встретить. Так что же, по-твоему, и петь нельзя, и танцевать нельзя и любить нельзя? А может, скажешь, от такой жизни в омут головой вниз броситься? Ну, уж, нет! Не дождутся! Мы жить будем и бороться будем. Мы очень нужны Родине, народу! Ты видела, какую мы махину отгрохали? – продолжала говорить Мотя. – Теперь фрицу не поздоровится, прямо под самый дых вдарит ему нами построенная дорога. Видал и, уже сегодня несколько эшелонов с вооружением прошли в сторону фронта? Ох, фрицу от наших гостинцев не поздоровится.

– Я такое не говорила! – вспылила Вера. – Это ты сама придумала, а на меня валишь...

– Ну, допустим, так не говорила, – согласилась Мотя. – А приблизительно сказала, – не сдавалась она. – А слово-то какое нашла... Перед пропастью!

– Да хватит вам, надоели! – вмешалась в разговор Дуся. – Лучше давайте споем.

– А какую, девочки? – спросила Мотя, сменив голос агитирующе – внушающий на ласково – просящий.

– Да любую.., какая на ум придет, – сказала Дуся, поправляя, съехавшую косынку на голове.

Мотя немного подумала и звонко грудным голосом запела:

Из-за острова на стрежень,

На простор крутой волны.

Вы-плы-вают рас-пис-ны-е...

подхватили девчонки на обоих повозках слова песни высокими молодыми голосами, и полетели ее слова по просторам полей, оврагам, луговинам, заглушая крик перепелов, стрекотание кузнечиков, стук лошадиных копыт и катящихся колес по твердой степной дороге.

Слова песни летели, как Стенькины струги, опережая ветер, и затихали где-то далеко-далеко в степных перелесках, гасимые дальностью расстояния. И как только кончалась строка песни и утихали девичьи голоса, тут же подхватывались слова новой строки:

...Стень-ки Ра-зи-на чел-ны...

И снова летят по степным просторам звуки девичьих голосов. И так повторяется несколько раз, пока не закончится песня.

В самом передке возка сидел дед Минай, понурив старческую голову, слушал спевшиеся девичьи голоса, и от того, как слаженно девчата пели и какие произносили слова песни, менялось и настроение у деда Миная, а в том месте песни, где Разин бросает царевну в волны, дед даже вскрикнул: "Чем же она им помешала?!"

Жалко стало царевну деду Минаю. Хотя он понимал, что царевна была из песни, но слова о ней, пропетые девчонками, растеребили душу старика, проникли в самую глубину ее.

Вася сидел на возке и подпевал девчатам своим еще не окрепшим мальчишеским голосом, смотрел невидящими глазами под ноги лошади и изредка, больше по привычке, чем осознанно, подергивал легонько вожжами, лошади, прядая ушами в такт песни, лениво перебирая ногами, пофыркивая, шли умеренным шагом.

Все пели, веселились, и только Полина сидела в задке повозки и за всю дорогу не проронила ни одного слова. Девушки знали ее горе и не приставали к ней.

Вначале они пытались ее расшевелить, но, поняв, что их старания напрасны, прекратили свои настойчивые домогательства.

Полина ни с кем не делилась своим горем, сидела отрешенной. Ни песни подруг, ни радостный смех, ничто ее не тревожило. Голоса подруг проникали в ее отупевшее сознание, но они не возбуждали и не угнетали ее чувства. Ее душа не могла в данный момент воспринять радость подруг. Она молча плакала.

Нет Саши... Его и на стройке часто не было рядом. Но она знала, надеялась, что он придет. А теперь, она поняла, что он к ней не придет. Может быть, никогда... И от этого свет стал не мил, душа разрывалась на части.

Полина буквально металась от горя, она не могла себя заставить смотреть на степь, расстилавшуюся по обе стороны дороги, заросшей разнотравьем, и разбросанными по ней кустами шиповника, терна и мелкими деревьями боярышника, на дорогу, бегущую из-под повозки с вмятинами от множества конских копыт, не могла заставить себя слушать веселые голоса подруг. "Нет! – протестовал ее внутренний голос. – Вы не можете, вы не имеете права увозить меня от Саши, от того места, где мы с ним встретились впервые, где мы вместе провели несколько дней и ночей. Я не могу его покинуть, я не вынесу этого, я не поверю, что он уехал. Он любит, он мой муж, единственный мой верный друг. Он не может покинуть меня сейчас, когда я так нуждаюсь в нем".

Полина подняла голову и посмотрела на подруг, на Васю, и горячая волна раздражения поднялась в ней.

«Никого из них это так не волнует, как меня, никто из них не потерял дорогого человека для себя, кроме меня. Никто из них не знает, как я его люблю... Саша знает, а кроме него никто... Чтобы знать, надо испытать на себе, на своих чувствах.

Ни Дуся, ни Мотя, ни другие девчонки еще не испытали на себе чувство любви к мужчине. И им этого не понять... Они сейчас поют, радуются от того, что едут домой, до матерей, братьев и сестер, родственников. Никому не придет в голову, что я тоже хочу радоваться, но Саша уехал и вместе с собой увез мою радость, мою беспечность.»

Тяжелые глыбы разбитой вдребезги, как ей казалось, молодой жизни были повсюду вокруг нее здесь, в этой степи, на этой дороге, по которой она ходила еще в юности босиком, вначале за ягодами дикой земляники, полевыми цветами; затем, когда подросла, сгребала с подругами пахучее сено, а вечером, вскинув грабли на плечи, пели любимые песни, возвращаясь по этой дороге домой; по этой дороге она шла навстречу первой своей любви, по этой дороге она в сердце несет горечь разлуки с любимым и близким человеком.

При переезде через глубокую выбоину, вымытую весной вешними водами, она ударилась спиной о край ящика повозки, и острая боль отдалась в шею. Эту боль она перенесет. Но у нее была другая боль, боль сердечная, которую она вряд ли сможет перенести. С этой болью она возвращалась в родное село.

Солнце скрылось за горизонтом, ветер утих, и казалось, сама природа, родная земля приготовилась встретить молодых тружеников тыла у околицы села.

При подъезде к селу девушки прекратили петь песни, сидели молча, задумавшись о чем-то: может, о словах песни, может, каждый о своей жизни, о скорой встрече с родными и близкими.

Так и въехали они, молча в родное, до мельчайших подробностей знакомое село.

29

– Ой, никак Дуся приехала! – воскликнула мать, стоявшая у раскрытой двери на пороге, когда дочь вошла во двор. Дуся быстро прошла через двор и, сбросив тут же у порога сумку с плеч и поставив чемодан, бросилась обнимать похудевшую мать.

У матери увлажнились глаза, от волнения в первые минуты она ничего не могла вымолвить и, припав к плечу дочери, затряслась в рыдании. У Дуси тоже появилась слеза в глазах и непрошенный ком в горле, но она, с трудом сдерживая себя и часто глотая, старалась прогнать этот ком, мешающий ей говорить, молча гладила мать по голове, спине.

Но вот комок немного ослабел, она, успокаиваясь, заговорила: "Мама, ну, что ты... Мам! Ну, перестань... Я же вернулась, целая и невредимая".

Мать успокаиваясь, отстранилась от плеча дочери и, вытирая кончиком миткалевого платочка слезы, говорила: "Не каждый же раз плакать от горя, и от счастья плачут. Я очень рада, доченька, что твоей работе вдали от дома пришел конец. И ты вернулась цела, невредима. Вон рассказывают: привезли двух женщин в Сопино мертвыми. Были на окопах, как вы, а он налетел и из пулемета по ним. Двоих наповал. У одной, говорят, сынишка сиротой остался. Отец на фронте, а мать здесь убило, а ребенок остался с бабушкой. Вот так и живешь в сердце с тревогой. Ночь лежишь и все думаешь, как там отец, как ты? Хотя ты, считай, под боком, а все равно сердце материнское болит".