Текст книги "Дорога к победе"

Автор книги: Иван Мозговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– А вы из самой Пензы? – спросила его Полина. Она хотела о нем знать все.

– Нет. Я с Телегенского района, что на Хопре. Может, слышали?

– Нет. Не слышала.

– О, у нас богатые места. Не то, что здесь... Кругом леса, луга, а в Хопре рыбы.

– А мне здесь нравится.

– Это потому, что вы еще нигде не были, и красивых мест еще не видели. Это одна причина. А вторая – Родина. Родные места у каждого человека вызывают в душе умиление. Вот война окончится, я обязательно покажу вам наши места. Поедешь?

Полина с нежностью смотрела на Сашу, слушая его слова влюбленности в свой родной край. И ей хотелось поехать, прямо сейчас, посмотреть на его родные места, на его маму.

И она кивнула головой, сказав: "Угу".

Саша явственно видел лицо Полины, освещенное лунным светом, блеск ее глаз, и ему хотелось привлечь ее к себе и поцеловать прямо в полные, так соблазняющие губы, но опасение обидеть девушку мешало ему. И он все откладывал.

– Какая волшебная ночь! – с восхищением говорила Полина, обводя взглядом все вокруг. – Так и хочется бродить до утра. И усталость куда делась, и сон пропал. – Она запрокинула голову и стала смотреть на луну, приговаривая: "Какую прелесть нам подарила природа. Какой-то таинственный свет излучает она и, кажется, сама окружена каким-то непонятным для нас таинством. А бедный Авель, поднятый на вилы родным братом Каином, придает еще больше волшебности ночному светилу".

Саша, слушая, наблюдал за ее запрокинутым лицом, которое в свете луны тоже казалось таинственным, будто накрытым тонкой пленкой бледноватого цвета. Ее глаза горели живым огоньком, и в них отражалась бледным шаром далекая луна. Лицо было задумчивым, мечтательным: у виска, над ухом, закурчавился пучок волос, через который просвечивала бледная, нежная кожа ушной раковины, полные чувственные губы говорили о затаенной страсти.

Саша, любуясь ее нежным, таинственным лицом, не смог удержать своей страсти и, наклонившись, прилип своими губами к ее губам.

Она, мыча, забарабанила пальцами по его спине, но вырываться, видать, не собиралась, а, обвив его шею руками, стала отвечать на поцелуй. И только тогда, когда кончили целоваться, она отдышавшись, сказала: "А говорил, у тебя девушки не было, а где же ты так научился целоваться?"

– А разве этому где-то учатся – приходя в себя от смущения, спросил он. – По-моему, это естественно и человеку дано от природы.

– Может, ты и прав, – сказала она и заторопилась, чтобы ненароком не испортить хорошее настроение.

– Не уходи, побудь еще немного! – с жаром стал просить ее Саша. Но она была неумолима, ссылаясь на тяжелый завтрашний день.

Они расстались.

20

Не успел Василий Сидорович, председатель сельского Совета, пообедать, как его позвали в Совет к телефону. Знакомый грубый голос секретаря райкома спрашивал требовательно.

– Вы думаете кормить своих женщин?

– Каких женщин, Иван Тимофеевич? – не понял Василий Сидорович.

– Которые работают на строительстве железной дороги. Они теперь ударники фронта, а вы их голодом морите.

– Мы же недавно им продукты отвезли, Иван Тимофеевич.

– Когда это было? Вспомните.

– Да у нас по колхозным кладовкам хоть шаром покати. Трактористов кормить и то нечем.

– Трактористы трактористами, а это стройка военного значения, – уже с раздражением в голосе произнес Иван Тимофеевич. – Вы организуйте подводу да скажите об этом заранее людям, а продукты они и без вас найдут. И чтобы через два дня отправили. А как с уборочной, готовы? – помолчав, ещё спросил он.

– Готовы, – ответил председатель. – Дело за молотилкой.

– А вы на молотилку не очень надейтесь, а начинайте вручную, а если появится возможность, оставшийся домолотите на молотилке. Сами понимаете, первый год живем после освобождения от оккупантов, сейчас техника на вес золота, собираем из заброшенного старья. Планируем собрать две молотилки на весь район. Из этого и делай вывод, когда она попадет к вам. Может, сразу, а может, в ноябре.

– Понял вас, Иван Тимофеевич, – ответил в трубку председатель.

– Вот и хорошо, а продукты женщинам отвези, – напомнил он.

В трубке щелкнуло. Василий Сидорович отнял трубку от уха, посмотрел на микрофон, будто ожидая, не скажет ли еще что секретарь, и, убедившись, что нет, повесил трубку на рычаг.

Василий Сидорович некоторое время посидел в задумчивости, затем надел картуз и быстро вышел на улицу. Постоял на крыльце, решая, кому поручить организацию отправки продуктов. "Ну, конечно, Дмитрию Павловичу, секретарю исполкома, тем более он как раз и идет сюда. Дмитрий Павлович, бывший учитель, давно пенсионного возраста, хотя и стар, но порученное дело всегда исполняет прилежно".

– Что случилось, Василий Сидорович? – подходя ближе, спросил секретарь и выжидательно уставился на председателя своими подслеповатыми добрыми глазами.

– А что, заметно?

– Да как тебе сказать. Смотрю, стоишь, о чем-то задумался. А раз человек думает и притом сосредоточенно, значит, у него проблема.

– Иван Тимофеевич сейчас звонил, говорит, что мы на строительстве железной дороги женщин голодом морим.

– А причем тут мы? Они строят для фронта, вот и пусть государство их кормит, как солдат.

– Так то оно так, но они не солдаты.

– А у нас где продукты? Новый урожай еще не собрали, а старый, сам знаешь, немцы все выгребли подчистую.

– Говорит, организуете подвоз, а продукты колхозники и без вас найдут.

– Не все и колхозники могут найти. Возьмите, к примеру, солдатку с малыми детьми или вдову. Какие у них там продукты. Молодую картошку подкапывают да щавелики пекут, на том и держатся. Сейчас для людей самый тяжелый период: старые запасы кончились, а новых еще не собрали.

– Все я понимаю, Дмитрий Павлович, а поделать ничего нельзя. Каждый день едут уполномоченные и каждый говорит давай, а ни один не сказал – на. Да каждый грозит трибуналом. Как будто здесь закрома ломятся от хлеба, а мы не даем. Ты вот что, Дмитрий Павлович, – немного помолчав, начал снова говорить председатель, – напиши уведомление в колхозы и укажи срок выполнения, а я потом проверю.

– Хорошо, Василий Сидорович, это я быстро сварганю, – и он направился в кабинет председателя.

Василий Сидорович постоял на крыльце минут пять и пошел вслед за секретарем, чтобы подписать уведомления. Подписывая, предупредил секретаря, чтобы он сегодня же нарочным разослал по всем колхозам.

Председатель колхоза "Верный путь" уведомление получил под вечер и, немного подумав, решил действовать. Он знал, что продуктов в колхозных закромах, кроме муки на галушки трактористам, нет, и надеялся, что колхозники, у которых кто-то работает на строительстве железной дороги, что-нибудь для них найдут. У соседей займут, но в беде своих не оставят. А что касается лошади и сопровождающего, то правление колхоза выделит. Это легче всего.

С этими мыслями он и поднялся на крыльцо конторы, которая расположилась в бывшей до войны пекарне. "Эх, какой хлеб до войны выпекали – булки, а не хлеб", – подумал он, заходя в кабинет.

Бригадиры, оповещенные заранее, сидели уже тут, поджидая председателя, и курили самокрутки.

– Вот что, товарищи! Задерживать вас я долго не буду, – сняв картуз и бросив его на стол, сказал председатель бригадирам. – Время сейчас, сами понимаете, напряженное и разглагольствовать некогда. Сейчас же, не откладывая на завтра, сообщите родственникам, у кого работают на строительстве железной дороги, чтобы они послезавтра к утру приготовили им примерно на недельку продуктов. А чтобы возчик не бегал по дворам, договоритесь, где будет ждать их подвода. Да не тяните, чтобы с восходом солнца возчик был в дороге. Объявите сегодня, может, кто хлеба вздумает испечь. Кто повезет, завтра решим. Вопросы будут?

– Вопросов много, но самый главный из них – подписка на заем, – приподнимаясь с места заговорил бригадир первой бригады Иван Петрович. Завтра снова приедет уполномоченный по займу, и что ему говорить, ума не приложу.

– А что, так и недотянули до плана? – со злобой в глазах, взглянул председатель на бригадира.

– Нет, Максим Федорович.

– И что прикажите мне делать? – все больше раздражаясь, спросил председатель.

– Нет у них денег, Максим Федорович, понимаете, нет!

– Я-то понимаю! – немного отходя, заговорил председатель. – А вот как поведет себя уполномоченный, этого я не знаю.

– Ну, тогда снимайте меня с работы, как несправившегося с указанием партии! – комкая фуражку в руках и багровея лицом, сказал Иван Петрович. По-видимому, эти слова дались ему с великим трудом, что на лбу даже выступила испарина.

– Ишь, как легко хочешь отделаться! – глядя на него в упор, проговорил с неприязнью председатель. – А под трибунал не хочешь за срыв мероприятия государственной важности? Да ты знаешь, что с тобой могут сделать? А заодно и меня зацепят. На таких, как мы, думаешь будут смотреть, с нами няньчиться? Не у таких головы летят. . .

– Знаю. Но я знаю и то, что у этих несчастных трех семей ни копейки за душой нет. И если бы я не знал, я бы сам им душу наизнанку вывернул, а деньги достал бы. – Вот возьми, к примеру, Дуську Кирееву, что с нее возьмешь? Старший сын только что вернулся из госпиталя и на костылях еще не научился ходить, младший еще подросток, бабка, ее мать, еле по хате передвигается. Она, бедная, одна на всю эту ораву работает, и то не за деньги, а за палочки. И что с нее мы можем вытянуть, кроме как саму продать. Так закона такого нету. Да кто ее такую тощую возьмет. . .

– Знаю, не хуже тебя знаю! А что я могу поделать? Свои отдать? Так я уже отдал. Ладно, как приедет уполномоченный, приходи сразу, чтобы я тебя не искал. Будем отбиваться вместе. Хотя он и дотошный мужик, но что поделаешь, такая у него работа. Ему тоже не сладко по району мотаться, – произнес председатель и, собираясь уходить, начал надевать свой потрепанный, выгоревший на солнце картуз.

Бригадиры последовали его примеру.

Выйдя на крыльцо конторы, он остановился, окидывая взглядом село. Бригадиры, шедшие следом за ним, остановились тоже.

Завидев на улице перед конторой подростка Васю Мозового, он подозвал его к себе.

– Здравствуйте, Максим Федорович. – учтиво поздоровался Вася с председателем, когда подошел к нему.

– Здравствуй, Вась, – ответил председатель. – Что ты тут делаешь? Баклуши бьешь? – нарочито сурово спросил он.

– Нет, Максим Федорович, иду с работы домой.

– Что же за дровами в сад ездишь?

– Не-е. . .

– Отчего же?

– Вы же не разрешаете, а напрасно.

– Это ж почему?

– Сухие ветки надо удалять, они засоряют деревья и ухудшают урожайность.

– Ух, ты! Тоже Мичурин нашелся мне! Смотри, тогда я пожалел тебя, а в другой раз попадешься, штаны спущу. Понял?

– Понял, – насупился Вася.

– Чем он у тебя занимается? – обернувшись к бригадиру, спросил он.

– На общих работах, а в основном, женщин водой снабжает, – ответил бригадир.

– Вот его и пошлите с продуктами к женщинам. За одно и невесту проведает, – и его глаза загорелись доброй смешинкой. – Невеста небось там? – продолжал допытываться он.

– Нет, – краснея, кратко ответил Вася.

– Нет, говоришь? Ну и ладно, а поехать надо. Там посмотришь, как дорогу строят.

– Я видел. . .

– Где ты видел?

– В Донбассе.

– Понятно. . . Я и забыл, что ты жил в Донбассе.

– А найдет их он там? – засомневался бригадир. Кого-нибудь из стариков послать, кто уже знает дорогу.

– А где их взять? Дед Минай заболел, говоришь, а дед Федор еле ходит. Последние косточки растрясет по дороге.

– Как, Вась, не заблудишься? – тут же спросил он.

– Найду! – поспешно ответил Вася, довольный тем, что ему не кто иной, как сам председатель поручает такое ответственное дело. – Из Донбасса пешком пришел, а здесь плевое дело, к обеду вернусь, – стараясь подражать взрослым, говорил он.

– Правильно! – одобрил председатель. – До Сергеевки дорогу знаешь, а там рукой подать. Так что завтра на ночь подготовь подводу, а послезавтра раненько и в путь. А как вернешься, зайдешь ко мне, расскажешь, как они там работают, в чем нуждаются, как и где живут. Понял?

– Ну, чего ж тут не понять. Все подробно разузнаю, Максим Федорович, как в разведке.

– Молодец! Я вижу ты парень толковый! Только не забудь зайти.

– Хорошо, Максим Федорович! Обязательно зайду! – пообещал Вася и зашагал, гордясь тем, что ему персонально поручили отвезти женщинам на военную стройку продукты.

Окрыленный доверием, он не мог сидеть сложа руки, а стремился выполнить задание не послезавтра, а немедленно, сейчас.

Он знал семьи, из которых ушли на строительство железной дороги, а поэтому, идя домой, по пути заходил во дворы и оповещал родных о том, что он послезавтра повезет продукты их детям, родственникам. "Так что к вечеру у вас было все готово, – говорил он в каждом дворе. С рассветом, чтобы я не бегал за каждым, снесете продукты к нашему двору".

На второй день, как только солнце перевалило за полдень, он пошел на конюшню, чтобы подготовиться в дорогу, но там в этот час еще никого не было. Дед Егор не возвратился еще с обеда и Вася в ожидании конюха стал бродить по двору, заглядывал в разные его места, где в беспорядке стояли повозки разной величины и назначения, большая часть из них были старыми и требовали капитального ремонта. Вася облюбовал себе легкий ходок, хотел смазать дегтем колеса, но ведра, как обычно, стоящего у двери конюшни, не оказалось, и он пошел в стойло посмотреть на лошадь, на которой ему придется ехать.

Лошадей в колхозе было мало: несколько кляч еще довоенного периода и четыре лошади выбракованные, оставленные военными колхозу.

Среди выбракованных был конь-иноходец мышастого цвета. Военные его оставили потому, что он хромал на правую переднюю ногу. Дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят. Вначале думали, что толку с него не будет, но по истечении двух месяцев конь отстоялся, поправился и стал в колхозе незаменимым по дальним поездкам.

Его колхозники любили за быструю, пляшущую ходьбу и всячески жалели.

Когда долго не приходилось выезжать в дальнюю поездку, чтобы он не застаивался, разрешали запрягать его и на работы внутри колхоза.

Часто приходилось запрягать его и Васе, который не чаял в нем души, старался лучше покормить и вовремя напоить.

И сейчас, зайдя к нему в стойло, Вася достал небольшой, замешанный наполовину с мякиной, кусочек хлеба, взятый тайком от матери, и поднес к тубам лошади. Мышастый, так его и звали, вначале понюхал, проверяя, что ему подсунули под нос, и только потом, шевеля одними мягкими губами, взял с Васиных рук кусочек хлеба и, косясь большими глазами, стал его жевать.

"Ешь, ешь.., мой хороший!" – говорил ласково Вася и стал гладить лошади шею.

В это время за дверью конюшни Вася услышал приглушенное покашливание деда Егора.

Вася отошел от лошади и направился к двери, которая открылась и на пороге в свете солнечных лучей появился дед Егор.

Увидев Васю в конюшне, он спросил: "Вась, что ты делаешь здесь?"

– Да вот пришел подготовиться к завтрашней поездке, Егор Петрович.

– Куда тебя понесет ?

– Продукты девчатам в Осколец отвезти, – пояснил с гордостью Вася. – Сам председатель наряд дал!

– Ишь ты, значит, доверяет. Председатель у нас строгий, не каждому поручит серьезное дело. А тебе доверил, значит, надеется на тебя. Смотри, не подведи.

– Что вы, Егор Петрович, разве можно. Голову сложу, но чтобы Максима Федоровича подвести, ни в коем разе!

– Голову ложить может и не следует, а так аккуратненько, не спеша, как говорят, с оглядкой и, смотри, все получится.

От слов деда Егора и от того, что председатель доверяет ему как взрослому, у Васи на душе стало приятно, и он готов был выполнить любое задание председателя.

– Рано что-то ты собрался? Не терпится?

– Правда ваша. Не терпится, Егор Петрович. Люблю ездить по полям, особенно по незнакомым местам, когда перед тобой с каждой минутой открывается что-то новое, еще тобой не виданное.

– Видать, ты в отца пошел, – говорит дед Егор. – Тот, бывало, на одном месте не засиживался. В Москве жил, а когда начали крестьянам выделять земельные наделы, приехал и он на родину, выделили и ему участок под застройку. Построился, летом работал на земле, а с осени и до самой весны ездил по селам, закупал сельхозпродукты, которые сдавал в Старом Осколе. Где-то схватил воспаление легких, так и умер – не вылечили. А жаль, хороший отец у тебя был, по тем временам грамотный.

Он немного помолчал, о чем-то думая. Молчал и Вася, потупившись.

– Осталась мать твоя одна с пятью ртами, – начал снова дед Егор. – К этому времени померли ее родители, далеко в Москве жили братья, помочь было не кому, и хватила она с вами горюшка, пока не подросли. Вот и ты, последний, зарабатывать стал. Хотя и немного, а все же помощь ей. Ладно, пошли. А то я тебя только расстрою, а помочь ничем не могу, – сказал дед Егор и вышел из конюшни.

Вася последовал за ним.

– Ты какой дорогой собираешься ехать? – спросил дед Егор, когда они вышли из конюшни,

– Пока не решил. . . А что?

– Туда можно попасть тремя путями: через Бобровы Дворы, Сергеевку и Салтыково. Самый ближний путь от нас через Салтыково. Дорога полевая через первое и второе отделение совхоза – и ты в Салтыково, а там уж недалеко. Можно через Сергеевку, но этот путь длиннее на семь километров, а через Бобровы Дворы еще дальше. Так что, мой совет, поезжай через совхоз. Дождик не предвидится и ты через три-четыре часа будешь на месте.

– Спасибо за совет, Егор Петрович. Я им воспользуюсь.

21

Когда Вася кончал укладывать полотняные сумки с продуктами в ящик воза, прикрывая их свежей, накануне скошенной, травой на восточном небосводе разгоралась заря. Вася торопился. Ему хотелось до полного рассвета выехать из села, чтобы его не видели ни бригадир, ни председатель, а то потом засмеют.

В мешочек, куда мать положила продукты, тайком от нее сунул завернутый в тряпочку немецкий "Вальтер", с десятью патронами к нему, снятый еще зимой с убитого немецкого офицера.

Зачем он его брал в дорогу, он и сам не знал. Дорога длинная и все полем, где за военные годы выросли бурьяны в рост человека и могут скрывать в своих зарослях не только зверей, расплодившихся за эти годы, но и шальных людей.

Чувствуя, что вот-вот наступит рассвет, он не поехал по селу, а свернул в проулок и выехал на выгон – решил ехать полевой дорогой через заповедник, совхозное поле и Салтыково. "Этим путем, – думал он, – я выиграю восемь-десять километров, как говорил дед Егор, считай, приеду почти на два часа раньше".

Когда одолел крутой подъем из села, дорога сразу пошла под уклон, и лошадь без понуканий перешла на быстрый шаг. Дорога была пыльная, но ровная, и бричка катилась легко, оставлял за собой серый, клубящийся хвост пыли.

Срезав угол, Вася по мало наторенной дороге спустился в глубокий лог, правый рукав которого тянулся на пять километров и упирался в заповедную степь. В конце этого лога полуостровом выступал большой курган, заросший грубой, разве только годившейся на щетки для побелки, травой, среди которой виднелись белые кустики ковыля. У основания кургана сплошной стеной разрослись кустарник дикого терна, темно – зеленые кусты шиповника и курчавые низкорослые деревца боярышника. В этом глухом уголке водились и змеи.

Как появился в этой степи большой, правильной формы, курган, никто из старожилов не знает. Может, далекие печенеги, может, половцы его насыпали, а может, просто создала сама природа. Дорога вилась серой змейкой по дну лога, упиралась в курган и, обогнув его, поднималась на бугор, отгораживая в этом месте совхозную землю от вечно непаханой земли государственного заповедника.

Трава на лугу была уже скошена и сложена в скирды, и лишь кое-где сиротливо стояли нетронутые косарями колючие былки татарника с нежно – малиновыми бутонами цветков, да высокий коровяк с желтым соцветием.

До кургана оставалось немного, когда из – за высокого перевала справа вывалилось ярко – красное солнце, сразу поделившее лог на две половины: левую – со светлыми тонами красок, сверкавшую бисером по росистой траве, и правую, находящуюся еще в тени, темную и от этого унылую.

С появлением солнца птицы, казалось, еще громче защебетали, радуясь солнечному светилу. Они не обращали внимания на парящего высоко в небе ястреба.

Вася про себя размышлял, как он внезапно приедет к девчонкам, как они его начнут расспрашивать о деревенских новостях, вечеринках, о родителях и еще о многом, чем интересуется человек, расставшийся с родным домом несколько недель тому назад.

Ему хотелось, хотя девчата и старше его, чтобы они почувствовали, какой он уже стал взрослый, и разбирается в жизни не хуже, а может быть и лучше их. А поэтому при встрече с ними будет вести себя солидно, как другие мужчины, а как он и сам не знал.

Увлеченный игрой фантазии, Вася не заметил, как из кустов наперерез ему на дорогу вышли трое мужчин. Если бы он осмысленно смотрел на дорогу, он бы их чуть раньше заметил и тогда что-нибудь предпринял бы. А так... Он очнулся от своих грез тогда, когда один из троих взял лошадь за уздечку, и она остановилась. Вася поднял голову и прямо перед собой увидел двух мужчин, подходивших к повозке, а третий так и оставался спереди у лошади.

Мужчины были одеты в старую, потрепанную военную форму с засаленными карманами. Лица заросли давно не бритой, взлохмаченной волосней. Вид у них был угрюмый и нелюдимый.

Глаза небольшие, жгучие выглядывали из-под насупленных бровей, не задерживаясь на одном месте. Впереди шел ширококостный, раньше, видать, крепкий был мужик, но, по-видимому, постоянное недоедание и неспокойная жизнь иссушили его тело так, что старая, потертая одежда висела помятым мешком на его поникших плечах, делала его сутулым и костлявым.

Вася при виде заросших щетиной мужчин вначале не испугался, да и времени на испуг у него не было. Все получилось так неожиданно, что он не успел перестроить свое сознание и все еще находился под впечатлением своей бурной Фантазии.

У него, примерно, было такое состояние, как у человека, только что проснувшегося от крепкого сна, сопровождавшегося сновидениями, и он, просыпаясь, не мог понять, продолжение ли это сна или наступила явь.

Грубый повелительный голос, раздавшийся в одном метре от него, привел его к настоящей действительности, и он понял, какая угроза нависла над ним по его неосмотрительности.

А ведь не раз читал всюду расклеенные плакаты: "Будь, бдительным – враг не дремлет!" – резанула молнией мысль в голове, и он лихорадочно стал искать выход из создавшегося положения. Мужчина приближался к повозке, и вот-вот протянет руку, чтобы схватить Васю. Какие мысли он держал в голове, Вася не знал, да и раздумывать не оставалось времени. Он еще не знал, что они за люди, и с какой целью остановили его, а поэтому выяснять дальнейшие их отношения лучше на определенном расстоянии от них.

Он быстро схватил свою сумку одной рукой и, опершись на грядушку повозки другой, выпрыгнул на противоположную сторону от мужчины и побежал. Мужчины что-то кричали ему вслед, один даже побежал за ним, но страх за жизнь придала ему столько энергии, что и гончая не догнала бы его в этот период, а куда уж угнаться за ним изможденному мужику.

Вася, чувствуя, что за ним нет погони, тоже остановился и, посмотрев на мужчин, стоявших у повозки, стал развязывать не спеша свою сумку, зная, что он теперь вне опасности, одновременно обдумывая, как ему вести себя дальше. Вначале, он решил достать пистолет и пугнуть их, а когда они уйдут от повозки на безопасное для него расстояние – сесть в повозку и уехать. "А вдруг у них есть оружие, что вполне возможно, что тогда?" – подумал он и глазами стал искать какое-то укрытие, хотя бы небольшую ямку. Уходить он не собирался, не вызволив повозку с продуктами. "Но если у них есть оружие, то операция будет весьма трудной. Мужчины, без сомнения, голодные, и продукты просто так не отдадут", – подумал он.

На его счастье, слева от него, всего в десяти шагах, была ложбинка, в которой вполне можно укрыться от пуль на случай, если мужчины начнут по нему стрелять. И он, не выпуская из поля зрения мужиков, направился к ложбинке.

Мужики окружили повозку и, не обращая внимания на его передвижения, а может и вообще забыли о нем при виде продуктов в повозке.

Вася воспользовался этим обстоятельством и, заняв удобную позицию, достал из сумки пистолет.

Ощутив в руке холодную сталь пистолета, он почувствовал себя еще более уверенным, и крикнул, как ему казалось суровым голосом: "Эй, мужики! А ну прекратите в чужих продуктах грязными руками копаться! А то, как бешенных собак перестреляю!"

Мужчины в угрозу, может, еще и не поверили, но уверенный голос Васи все же заставил прекратить рыться в сумках и посмотреть в ту сторону, где лежал он. Вася в это время поднял пистолет выше, чтобы им было видно, что он не шутит, а самым серьезным образом предупреждает их.

Мужчины вначале замешкались, а затем снова протянули руки к сумкам. Вася, глядя на них, понял, что они голодные, а голодных людей остановить перед продуктами почти невозможно. "Что делать? – подумал он. – Не оправдал доверие председателя, не довез продукты до девчат". И он решил стрелять не в мужчин, а чуть повыше.

Выстрел и свист пули должен приостановить их.

"Мужики! Кому сказано отойти от повозки! снова закричал он. – За неповиновение и грабеж среди белого дня продуктов, принадлежащих женщинам, которые героически трудятся на военной стройке, – продолжал он, – объявляю вас грабителями военного времени и приговариваю всех троих к расстрелу".

Он выстрелил, но ствол пистолета поднял чуть выше, и пуля пропела у них над головами. Инстинкт самосохранения сработал мгновенно не только у людей, которые, отшатнулись от повозки, присели, но бывшая фронтовая лошадь, от неожиданности заржав, приподняла голову и так рванула с места, что незадачливые грабители остались позади повозки на три, а то и на все пять метров.

Видя, что у дезертиров (а это, несомненно, были они) нет огнестрельного оружия, он поднялся и побежал, стараясь окриками остановить ее. Дорога шла в гору, и это обстоятельство помогло задержать лошадь.

– Молодец, Мышастик, – ласково говорил Вася, поглаживая ее по шее. – Выручил ты меня, мой умный конек.

Лошадь глядела на него своими большими выпученными глазами, и только время от времени прядала ушами.

Вася посмотрел под гору, где в нерешительности, с опущенными руками, в разных позах стояли мужчины, и он понял, что никакие это не бандиты, а просто трусливые, может быть, уже кающиеся дезертиры. Они бы и рады вернуться в действующую армию, но боятся наказания. Они и здесь бы не подошли к Васе, боясь разоблачения, но жестокий голод заставил их сделать такой шаг. "По-видимому, они где-то поблизости живут здесь в лесу, – подумал Вася. – Заготовленные продукты кончились, а новый урожай еще не созрел, вот и маются от голода".

Вася сейчас ненавидел их, но, глядя на их понурые фигуры, обреченно стоявшие у дороги на том месте, откуда подвода ушла от них, он проникся к ним жалостью.

– Эй, мужики! – обратился к ним Вася. Так вы голодные?

Они в ответ закивали головами, видимо, последние силы оставили их, не оставив мочи для разговора.

– Так бы и сказали, а то сразу отнимать полезли, а сами еле на ногах стоите! – продолжал он. – Тоже мне бандиты!

Они стояли молча, понурив головы, всецело покоряясь судьбе.

– Ладно, так уж и быть, покормлю я вас, – крикнул им Вася. – Только стойте там, не подходите ко мне близко! – предупредил их он и стал развязывать сумки женщин. "Из каждой сумки возьму понемножку, – подумал он. – Этими крохами они не наедятся, а голодным людям позавтракать хватит". Когда начал брать продукты из сумок, то сразу возникла борьба между двумя его мыслями.

Одна нашептывала: как тебе не стыдно брать продукты у женщин, которые, не жалея сил, строят дорогу, тем самым, приближая победу над ненавистным врагом, и отдавать тем, кто ушел от прямых своих обязанностей – уничтожать врага. Они ушли из действующей армии, чтобы за счет других спасти свою шкуру.

Другая мысль шептала обратное: хотя они виновны перед государством и народом, но ведь они люди и есть хотят так же, как и все остальные. А голод, Вася на себе испытал, знал, что он беспощаден, и кто его знает, на что он может толкнуть этих до крайности изнуренных людей. Были же случаи, когда голодный человек из-за куска хлеба убивал ни в чем не повинного и даже питался человеческим мясом.

"А вдруг это не дезертиры, а бывшие полицаи? спрашивал себя Вася. – Ну, нет, не должны, одеждой не похожи."

Обещание, данное мужчинам, не так-то просто было выполнить. Он понял это только тогда, когда начал рыться в сумках. Родители, как ни старались, а набор продуктов был скудным. В основном хлеб, пшено и молодая картошка, а остальное все по граммам: с десяток яичек, завязанных в небольшой, специально сшитый наспех мешочек, пересыпанных, чтобы не разбились в дороге, просяной мякиной; масло коровье, топленое, около двухсот граммов у кого прямо в стакане граненом, а у кого завернутое в лист лопуха; некоторые мамаши налили свежего молока в бутылки, не думая о том, что оно еще по дороге скиснется и станет простоквашей.

Лежало в сумках и по несколько штук свежих огурцов, а в одной даже граммов двести свиное сало, но видать, слишком застаревшее.

Просматривая сумки, Вася подумал: "Чем же я их накормлю, таких голодных троих мужиков? И зачем я им обещал? Сел бы на подводу и поминай, как звали. А теперь вроде слово дал, надо сдержать, иначе мужскую честь потеряешь".

А тут еще одна загвоздка открылась, которую Васе не под силу разрешить без участия женщин. Хлеб в сумках лежал целыми караваями, а отрезать кусок – сразу хозяйка заменит и обвинит его в воровстве. Такого унижения и напрасного обвинения он не перенесет.

"Как быть, что с хлебом делать? – думал он, завязывая очередную сумку. – Молоко им отдам, оно все равно прокиснет, а вот с хлебом, ума не приложу. А без хлеба – не еда".

И он решил отдать свой кусок хлеба, который разрезал на три куска и положил на траву у дороги. Тут же оставил три бутылки молока.

Когда все было готово, он крикнул мужчинам, чтобы они пришли, позавтракали. Бутылки наказал оставить тут же у дороги под кустом.

Мужчины сидели у дорог и прямо на траве и, казалось, ко всему окружающему были безразличны, Вася таких мужчин уже видел за колючей проволокой в Старобельске, где прямо у дороги немцы устроили лагерь для наших военнопленных. Но там за колючую проволоку люди были загнаны насильно, а эти обрекли себя на голод добровольно. И не только на голод, но и на презрение народа.

"Их бы, гадов, пострелять здесь и бросить на растерзание волкам, а ты еще возишься с ними... И откуда они на мою голову свалились?" – сетовал Вася на создавшееся положение.