Текст книги "Дорога к победе"

Автор книги: Иван Мозговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Он посмотрел в сторону мужчин, – они продолжали сидеть в той же позе, как и раньше.

Их изможденность и унылый вид приводил его в отчаяние.

"Эй! Мужики! – снова крикнул он, – заберите свой завтрак, а то и этого не получите. Да проваливайте отсюда, а то скоро председатель по этой дороге будет ехать, он вас уж, наверняка, не отпустит, он у нас принципиальный и чикаться с вами не будет", – соврал Вася.

Один из мужчин, что поплотнее, поднял голову и посмотрел в сторону Васи, а затем с трудом поднялся и пошел нетвердой походкой к месту, где была оставлена еда. Вася на несколько метров отъехал от продуктов и стал наблюдать за ним.

Мужчина подошел к тому месту, где Вася оставил продукты, нагнулся, взял бутылку и, запрокинув голову отпил молока, захватив остальные и хлеб и хотел уходить, но потоптавшись на месте повернулся к Васе и сказал: "Эй, парень, я вижу, ты по натуре добрый, дай еще что-нибудь. Для троих голодных мужиков это капля в море. Мы уже третьи сутки во рту ничего не держали".

– Нету для вас у меня ничего, последнее вам отдал, теперь целый день сам буду голодным, – ответил ему Вася, продолжая зорко наблюдать за ним.

– Ну, что ж и на этом спасибо, – поблагодарил его мужчина.

– А откуда вы тут взялись? – спросил Вася. – Вы кто? Дезертиры или бывшие полицаи? – наивно спросил Вася.

– А какая тебе разница, кто мы? – повернувшись, ответил он. – Божьи человеки, – и пошел нетвердым шагом к своим товарищам.

– Эй, мужик! – крикнул Вася ему вдогонку. – Бутылки оставьте, где я сказал, а то мне за них отчитаться надо. Посуды сейчас, сами знаете, днем с огнем не найдешь.

– Хорошо, оставим, – не оборачиваясь, пообещал мужчина.

Всю дорогу до Оскольца не покидали его голову мысли о мужчинах, так внезапно появившихся на его пути. Кто они, так он и не понял, но твердо знал: раз скрываются, значит, нарушили закон. «Некуда им деться, обязательно придут с повинной,» – думал он, успокаивая себя.

22

Когда Вася ехал по раннему еще прохладному полю, полный достоинства и гордости за оказанное ему доверие, в конце его пути начали просыпаться девчонки.

Раньше всех проснулась Дуся, намереваясь сварить простенький пшенный суп. Продукты подходили к концу, осталось на два-три супа пшена и несколько десятков старых, сморщенных, как у столетней старухи лицо, картофелин.

Засыпав в бурлящий кипяток пшено, она принялась чистить картошку. В это время открылась дверь амбара, и на пороге показалась заспанная, с взлохмаченными волосами Мотя. Сладко зевая и потягиваясь, она направилась к Дусе.

– Что-то ты, подруга, сегодня так рано поднялась? – подходя к Дусе и все еще зевая, спросила она. На ней была простая холстинная рубашка чуть выше колен, открывшая загорелые красивые и стройные ножки. Небольшая упругая девичья грудь угадывалась за грубой материей полотна. Дуся, не отвечая на вопрос, молча смотрела на подругу и откровенно любовалась ею.

– Что ты так уставилась на меня? – не дождавшись ответа, спросила Мотя.

– Смотрю я на тебя, Мотя, и думаю, какая ты красивая. Я, девка, и то в тебя влюбилась. Куда только парни смотрят.

– Ты вечно что-нибудь придумаешь, – смутившись от внезапной похвалы подруги, сказала Мотя, а парням, может быть, и приглянулась бы, да их нету. Все наши парни на фронте. И запела:

... Наши парни на войне,

С немцами сражаются.

А мы девочки в тылу,

Ударницы считаемся...

– Ну да ладно, – махнула она рукой, – пойду собираться. – И, глубоко вздохнув, направилась к амбару, ступая босыми ногами по холодной утренней траве.

Дуся молча смотрела ей вслед, разрезая картошку на мелкие дольки.

– Тебе, может, помочь? – обернувшись к ней, спросила Мотя.

– Да нет, я сама управлюсь.

Закончив с картошкой, она взяла ложку и стала помешивать пшено. Убедившись в том, что оно почти разварилось, добавила туда картошки. Как только суп снова закипел, она разгребла под чугунком угли, чтобы уменьшить под ним жар, и направилась в амбар за салом. Она знала, что сала осталось всего граммов пятьдесят, не более и решила разрезать на два кусочка. Один использует на зажарку сегодня, а другой оставит на завтра.

Когда она зашла в амбар, девчонки уже все проснулись: одни лежали на своих скомканных за ночь постелях, другие уже одевались, причесывались, заправляли постели.

Одна Полина, прогулявшая ночью со своим Сашей допоздна, не смотря на шум, спала.

– А что вы Полину не будите? – спросила Дуся, конкретно ни к кому не обращаясь. – Завтрак готов, да и на работу скоро уж идти.

– Пусть минутку лишнюю поспит, – ответила за всех Оля. – Она, считай, на рассвете пришла.

– Когда бы ни пришла, а на работу явиться все равно надо вовремя, -начальственным голосом ответила ей Дуся. – Сама знаешь, что за опоздание может быть.

Подошла к Полине и стала ее будить.

"Эй, соня, проснись!" – начала она ее тормошить. Та, что-то мыкала во сне, двигала руками, но глаза не открывала. "Ты что, в самом деле не можешь проснуться?" – уже, сердясь, кричала Дуся на подругу, но та только отмахивалась и сонным голосом произносила: "Уйди, я спать хочу," – и еще больше прижималась головой к подушке.

«Оля, или ты, Мотя, разбудите ее, а то у меня еще суп не заправлен», – обратилась она к подругам, а сама пошла к сумке, где находились их продукты.

Порывшись в одной сумке, в другой, она отбросила их и обратилась к девчатам: "Девочки, тут оставалось немного сала для заправки супа, куда оно могло деться?" Все, кто был в амбаре, обернулись к ней, побросав свои дела.

Наступила тишина, все молчали.

– Я вас спрашиваю, кто взял сало? – все более раздражаясь, спросила она.

– Может, ты в другое место положила? – с неуверенностью в голосе тихо спросила Оля и немигающе уставилась на нее в ожидании страшного ответа.

– По-твоему, я с ума спятила? – резко ответила ей Дуся. – Я хорошо помню, как вчера положила его вот в эту сумку, и вот бумажка, в которую оно было завернуто, – она показала бумажку, которая действительно была пропитана жиром.

– Полина, может, ты после свидания проголодалась и, не сдержавшись, съела его? – набросилась на нее Дуся, когда Оля все же растормошила Полину. Та, зевая до хруста в челюстях, поднималась с постели.

– Да ты что, Дусь, надумала? – ответила Полина, продолжая зевать. – Да мне легче свой язык откусить, чем твое сало украдкой съесть. Я хотя и голодная пришла, но о сале даже и не подумала. Так что на меня ты не думай.

– Ну кто же, тогда, ты, Оля?

– Клянусь, Дуся, я не трогала! – чуть не с плачем отказалась Оля.

– Да что же за народ! – возмущалась Дуся. – Берегла на заправку, сама не ела, думала, как вкуснее суп для вас же приготовить, а какая-то сволочь, не думая о других, постаралась свой желудок напихать. И как только не подавилась! Видать, совесть совсем потеряла, от своих, таких же голодных подруг последний кусочек своровала! – все больше распаляясь, кричала Дуся.

– Может, кошка, – потупившись в пол, неуверенно говорит Мотя.

– Рукастая кошка, я согласна с тобой, – все еще возмущалась Дуся. – Какая же тут кошка, когда и сумка завязана, и дырки нигде нет.

– Кто-то нечестно поступил, считай предал. Продукты на исходе, – продолжала она, – колхоз не думает о нас, а тут еще воровство объявилось. Как бы я хотела узнать, кто польстился на последний кусочек сала, так необходимый для нас сейчас.

– Посмотри, Дуся, там оставалось немного подсолнечного масла, – посоветовала ей Мотя. – Можно на нем поджарить лук для супа.

– Это я и сама знаю, но досадно то, что среди нас нашелся наглец, думающий только о своей утробе.

– Не наглец, а наглая, – поправила ее Мотя.

– Ах, какая разница! – воскликнула Дуся. – Суть дела от этого не меняется, – произнесла Дуся, и взяв бутылку с подсолнечным маслом, вышла во двор.

В это время, в наступившей тишине, послышалось громкое всхлипывание. Мотя повернулась на этот звук и увидела, как Вера, уткнувшись в подушку, тихо плакала.

– Вера, что с тобой? – в недоумении спросила ее Мотя.

Все, кто в был амбаре, побросав свои занятия, смотрели молча на плачущую Веру.

– Что с нею случилось? – обращаясь к Моте, спросила Оля.

– Не знаю, – ответила Мотя, пожав плечами.

– Что случилось, Вера? – повторила Мотя, подойдя к ней.

Вера, еще громче зарыдав, истерически замолотила руками по подушке. – Не могу! Я так больше не могу! – начала кричать она, размазывая слезы по щекам.

– Верунчик, да что случилось с тобой? – с тревогой в голосе спрашивала Мотя. Подошла Оля. Другие девчонки. Начали расспрашивать ее, пытаясь добиться признания, но Вера в ответ на их вопросы еще громче разрыдалась, уткнувшись в подушку.

Тело ее от очередного приступа вздрагивало. Девушки смотрели на нее с недоумением: одни осуждающе, как на очередное притворство; другие с жалостью и вот-вот готовы расплакаться сами.

– Да в конце концов, ты можешь нам объяснить свои слезы? уже с возмущением спросила ее Мотя. – Так и будешь реветь целый день, не объяснив нам причину.

– Пусть выплачется, ей легче станет, – посоветовала Оля. – Я сама по себе знаю.

– Да что-то я ни разу не видела, чтобы ты так ревела, – посмотрев на Олю, сказала Мотя. – А эта ревет, как белуга, и без всякой причины.

– Я так больше не могу! Все к черту! – вдруг закричала Вера и, приподнявшись, села на постель, и стала протирать руками глаза.

– Что ты не можешь? – не скрывая своего раздражения, спросила ее Мотя. – Ты можешь по-человечески, в конце концов, по-русски, объяснить нам чего ревешь?

– Так жить! Это каторга, а не жизнь! – вызывающе, истерически выкрикивала она. Как будто бы девушки, стоявшие перед нею, были в чем-то виноваты. – Ходишь вечно полуголодная, вкалываешь от восхода до захода солнца, даже выходных не дают, – приподнявшись на локте, бросала она тяжелые слова в душу своим подругам.

– Больше я так не могу, сбегу я отсюда. Даже помыться по-человечески негде.

– А куда же ты сбежишь? – иронически спросила ее Мотя.

– Домой!

– Значит, под бочок матери, вернее на ее шею? И что же ты матери скажешь? Здравствуйте, дорогая мамочка, я дезертир трудового фронта, явилась собственной персоной, прошу непутевое твое дитя любить и жаловать, – с сарказмом в голосе говорила Мотя. – Я у тебя дочь уже взрослая, а работать ты меня не научила, так прошу, дорогая мамочка, корми и одевай меня и не пеняй на меня, что я сбежала от непосильного труда. – Не срами людей с тобой работающих да и себя! Что люди подумают о тебе...

Вошла Дуся приглашать девчонок на завтрак и видит, что Вера, опершись на локоть, с поникшей головой, уставилась неподвижными глазами в подушку, а рядом с нею стоят полукругом девушки.

«Не заболела ли Вера,» – подумала она, подходя к ним, затем спросила: Что случилось?

– Да вот, посмотри на будущего дезертира трудового фронта! Говорит, уйду со стройки, не может ее величество трудиться в таких условиях. Подавай, говорит, трехразовое питание и каждый день баню, чтобы она после работы могла свое нежное тело помыть. Может, ей массажиста наймем? Ха-ха!

– Да в чем дело? – повторно спросила Дуся, не поняв сарказма Моти.

– Да вот проснулась и стала плакать, – стала рассказывать Оля. – Мы пытались выяснить, в чем дело, а она кричит: "Не могу я больше так жить, уеду домой!" – Уговоры не помогают. Ну, Мотя ее и отругала.

– Понятно, – сказала Дуся. Идите завтракать, а то на работу опоздаете, а мы тут потолкуем с нею.

– А ты как же? – спросила ее Оля.

– Оставьте нам, мы потом.

Когда девчонки вышли, Дуся подсела к Вере на постель и, посмотрев пристально на нее, сжавшуюсь в комок, спросила: "Верочка, ну что с тобой?"

Дуся понимала, что на Веру, у которой нервы сейчас натянуты до предела, грубое слово в данное время может повлиять отрицательно: она замкнется, уйдет в себя и тогда из нее ничего не вытянешь. Поэтому она решила в разговоре с Верой применить ласку. На ласковое отношение люди всегда отвечают размягчением души и охотнее идут на откровенность, особенно с близким человеком. А Дуся была ее подруга, с которой они росли вместе с самого детства.

– Ты говоришь, тяжело, – начала она. – А мне думаешь, легко, а девчонкам, а тем солдатам, которые в окопах сейчас сидят? Легко ли им? Да что там отдельным людям, всему нашему народу, ох, как нелегко живется. Вот разобьют фашистов, тогда и заживем.

Вера молчала. Но видать немного отошла.

– Ты, Вера, должна понять, – продолжала говорить Дуся. Нам осталась помучиться всего каких-нибудь две недели. Кончится стройка, и всех распустят по домам. И мы с тобой с чистой совестью вернемся к родителям, и никто нас за это не упрекнет. А то получится как: все время работали хорошо, почти первое место заняли, а в конце разбежались по домам. Ты понимаешь, на что ты идешь? Себя подведешь и весь отряд. Да что там отряд, всю колонну.

– Дуся, милая, – отозвалась Вера. – Пойми у меня сил уже нет... Я вся издергалась. Желудок гложет каждый день. Я дошла до того, что оказалась воровкой. Какой позор.

– Что ты еще мелешь? – повысила голос Дуся.

– Да, да, воровкой!

– Какой еще воровкой?

– Обыкновенной...

– Постой, постой... Что-то я тебя не пойму!

– Кусочек сала я съела, – призналась Вера.

– Ты...

– Я. Кто же я, не воровка? Ох, Дуся, Дуся до чего я дошла? – и она, уткнувшись в подушку, снова горько разрыдалась.

– Ну брось, успокойся, – поглаживая ее по голове, успокаивала Дуся. – С кем в трудную минуту срыва не бывает. Ничего, это не страшно. Этот поступок еще не говорит, что ты воровка.

– Дуся, ты меня прости за мою слабость, – прерывая рыдания, говорила она. – Простишь?

– Считай, что ничего не было, – с душевностью в голосе произнесла Дуся. – Успокойся, моя ты хорошая, и пойдем завтракать. А то и так мы заговорились. Договорим вечером.

Вера поднялась с неохотой и поплелась к двери. Затем обернулась и произнесла просящим голосом: "Дуся, я тебя очень прошу, не говори о съеденном мною сале никому. Очень прошу...

– Хорошо, хорошо, – поспешила успокоить ее Дуся. – Никому...

Когда Вера ушла, Дуся все еще сидела на постели подруги, задумалась. «Что делать мне? – тревожно думала она. – Как поступить с подругой? Рассказать девчонкам? Ославить ее на всю жизнь? Это будет с моей стороны жестоко. И кусочек сала того не стоит. Но зачем я убеждаю себя в этом? Почему мне не поступить по справедливости? Сделал поступок – отвечай! Но ведь она открылась передо мной всей душой, покаялась, а я хочу предать ее? – мучительно думала Дуся. Эх, Вера, Вера...»

Лицо подруги, каким она его видела минут пять тому назад, снова встало перед Дусей. Зареванное, с красными глазами, полными слез, которые стекали ручьями по веснушчатым щекам. В них были отчаяние и растерянность. Дусе снова стало жалко ее.

– Никому я об этом случае не расскажу, – решила она.

В это время скрипнула дверь, и в "ночлежку" зашла Мотя. – Ты знаешь, что выкинула наша Вера? подходя к Дусе, сказала Мотя.

– Нет, а что такое? – спросила Дуся, догадываясь о чем пойдет речь.

– Призналась всему честному народу, что она съела сало, – ответила Мотя. Оправдывая свой поступок пробудившимся вдруг голодом. Какова, а? Как будто мы все ходим сытые и нам жрать не хочется. Я такого поступка от нее не ожидала. Последнее взять у своих же подруг.

– Не осуждай ее так строго за это, – попросила подругу Дуся. – Значит, она действительно была слишком голодна, раз решилась на такой шаг. У людей, постоянно недоедающих к утру развивается волчий аппетит, правда, не у всех. Может она, как раз и относится к сорту таких людей.

– А я, как ты считаешь, сыта? – раздраженно спросила Мотя. – Особенно заметно после работы, желудок ноет, ноет.. Просит что-то забросить в него, а этого что-то как раз и нет. Ходишь и терпишь – терпишь и ходишь.

Да все мы живем впроголодь, – ответила ей Дуся, – но одни переносят легче, другим дается тяжело. У каждого организм устроен, по-своему.

– Так ты ее за этот проступок оправдываешь? – прямо спросила Мотя.

Нет, не оправдываю, но стараюсь разобраться в содеянном ею. Сколько я ее знаю, была она порою сварлива, нетерпелива, но чтобы украсть, не только у подруги, но и у постороннего, такого за ней не наблюдалось. Помню, в детстве в сады за яблоками лазили, да и ты хорошо знаешь, как она против такого шага была.

– Как же, помню. Такое всю жизнь не забудется. Ну, да ладно, хватит о ней толковать.

– Я тоже так думаю, – сказала Дуся. – Я надеюсь, с нею такое случилось в первый и последний раз. Она уж и сама раскаивается.

Зашла Вера и направилась в угол, где лежали их сумки с остатками еды. Подруги умолкли, наблюдая втихомолку за нею. Она взяла сумку и стала что-то искать в ней.

– Не ищи, больше там нет, – вдруг раздался голос Моти. Вера вздрогнула и медленно встала. Дуся увидела, как ее лицо сделалось розовым, в руке она что-то держала. Мотя поднялась подошла к ней, и несколько секунд они стояли молча друг против друга.

– Ну, говори, что еще хотела? Эх ты, а я тебя еще подругой считала, закадычной подругой. Что ты там прячешь, дай сюда! – и Мотя протянула к ней руку.

– На, это на всех, – тихо сказала Вера, разжав ладонь и протянув к ней руку. У Моти от неожиданности округлились глаза. У Веры на ладони лежал большой, еще довоенного производства, кусок сахара. Он сверкал белизной, и лишь углы его темнели от пятен, оставшихся от долгого хранения в сумке.

– Где.., где ты его взяла? – от неожиданности и волнения медленно спросила ее Мотя.

– Мама еще перед отправкой сюда положила мне в сумку и наказала съесть в самую трудную минуту, голодную минуту, – понурив голову, произнесла Вера. -Вот трудная минута и наступила. – На, раздели поровну на всех, – предложила она, подавая Моте, кусок сахара.

Мотя растерялась и не знала, что делать – брать сахар у Веры или нет.

– Бери, бери, вечером чаю попьем, – пришла ей на помощь Дуся, наблюдавшая за сценой, так внезапно возникшей между подругами.

Мотя взяла кусок сахара и, опустив голову, задумалась. Потом, спустя несколько секунд, медленно и тихо произнесла: "Это и есть дружеская честь делить последнее с подругами, а то называется у нас шкурничеством, когда последнее отнимаешь у подруг. Ну, что же, ты уже сама себя осудила и мы тебя прощаем".

Вера, утирая платком слезы, начала снова всхлипывать.

– Не надо, – задушевно сказала Дуся. – Запомни, никто твоей слабости не видел, а кто видел, уже забыл.

– Нет, Дуся, – тихо произнесла Вера, – ваши отношения ко мне будут не те, что были прежде. Просто вы меня успокаиваете, а сами будете относиться ко мне уже по-другому. Я знаю по себе, к такому человеку, который позарился на последний кусок сала, не спросясь подруг, и я отнеслась бы с неприязнью, может, даже с презрением.

– Вера, за кого ты нас принимаешь? Мы свою точку зрения по этому вопросу уже высказали. И выбрось все из головы. Из-за этого кусочка мы будем терять дружбу, начатую еще с детства? Ты, я вижу, плохого о нас мнения, если так думаешь. Поняла? – успокоила ее Дуся.

Вера повернулась к Дусе, губы ее дрожали. Она подошла к подруге и, обняв ее, торопливо заговорила: "Проснулась я ночью от сосущей боли в желудке, и так мне есть захотелось, до тошноты. Живот подтянуло, казалось до позвоночника. Думаю, поесть бы чего. Знаешь, бывало, дома молока парного со свежеиспеченным душистым хлебом поешь, и так на душе становится приятно, что кажется, горы свернула и не устала бы. А сейчас копаешь землю, а под ложечкой все время гложет, и все тело ноет от усталости. Вспомнила я, что в сумке кусочек хлеба остался, встала, а голова так и кружится, в сторону бросает. Думаю, съем я этот кусочек, а завтра видно будет, что делать. Пошарила в темноте среди сумок и вместо своей сумки попалась твоя, где я и обнаружила в бумажку завернутый кусочек сала. Не удержалась, прости меня, Дуся, съела. А когда чуть-чуть насытилась, ужаснулась. Что же я наделала? Да уже было поздно. И вот легла, а в сердце жжет – воровка, воровка! И с такими мыслями только к утру забылась неспокойным сном. А дальше ты сама знаешь".

Вера во всем призналась Дусе, и как бы сняла с сердца тяжелый камень, немного успокоилась.

– Да брось ты, хватит каяться! – сказала ей Дуся. – Понимаю твое состояние, и мне приходилось, и не один раз, быть голодной.

Больше о случившемся с Верой они не говорили никогда.

Позавтракав пшенной баландой, девушки ушли на работу.

Дуся, оставшись одна, посмотрела сумки, и по ее подсчетам с продуктами можно было протянуть еще дня два, а что дальше делать, она не знала. "Отпроситься у начальства на один день, – подумала она, – если с рассветом выйти, то к вечеру можно вернуться. А сколько я одна смогу принести? Вот если бы вдвоем, тогда другое дело. И не так боязно в поле и продуктов принесли бы, по крайней мере, на неделю. А что, и в самом деле, махнуть напрямую через совхоз, к обеду дома, а после обеда назад. Вот только начальство может заупрямиться, отказать. А почему он, имела ввиду начальника колонны, должен нам отказать? Ведь норму мы свою давно выполнили, и уже несколько дней работаем сверх задания, так что обязан отпустить".

"Нет, а Вера все же молодец, – переключила она мысли на другую тему". Проявила слабость, но и набралась смелости сознаться во всем и, кажется, чистосердечно. По ее поведению было видно, что здорово переживает. С такими людьми, как Вера, можно не только железную дорогу построить, но и разрушенную фашистами часть страны восстановить.

Русский народ в тяжелое для него время на большие дела всегда способен, были бы руководители умными, деловыми и способны к организации народа, – думала она. – Так было в прошлом, так будет в настоящее время, так будет и в будущем. Его ни в каких испытаниях не сломить".

Утро с ярким солнцем сулило хороший день. Свежий ветерок чуть покачивал ветки деревьев, и листья под его слабым давлением вяло шевелились, создавая тихий шум.

Управившись в "ночлежке" Дуся вышла на свежий воздух и залюбовалась прекрасным утром. Сколько таких дней на своей короткой жизни встречала она, и каждый раз одно утро отличалось от другого. "Отчего это так, – подумала она, – оттого, наверное, какими глазами на него посмотришь, и какое в этот момент у тебя настроение. Вот сегодня, несмотря на неприятный разговор с Верой, на сердце чувствуется приятная легкость". Она вспомнила Лешу, но на душе не стало грустно, как в другие дни, а наоборот, приятно.

Обрадовалась. Правильно в природе устроено. После грозы и бури устанавливаются тихие солнечные дни и кругом снова все благоухает. Так и в человеческой жизни после потрясений, расстройств наступает затишье, и душа, отдыхая, радуется.

Когда началась война и отец ушел на фронт, она от горя не знала куда деться, глядя на мать, думала не переживет. Чего только не приходило в голову. Затем уехал Леша. Хотя о нем и меньше думала, чем об отце, но все же на душе было беспокойно. А когда Рая погибла на глазах, казалось, горю нет конца.

Но жизнь оказалась очень мудрой, распорядилась по-своему, постепенно успокоила и вместе со временем отодвинула куда-то и горе.

Оно, конечно, осталось, но воспоминания о дорогих людях воспринимаются не так уж остро, как в первые дни. – "Значит, время, действительно, лечит душу, – подумала она. – Не зря же говорят в народе: "Время – лучший врач".

23

Осколец – одно из многих сел южной полосы Черноземья, расположилось у кромки пойменного луга, где протекает с одноименным названием небольшая речушка. Ее берега заросли черноталом, крапивой и чертополохом.

Когда Вася въехал в село, солнце поднялось над землей довольно высоко и его лучи заметно пригревали спину.

Расспросив у пожилой женщины, где квартируются девушки, приехавшие на строительство железной дороги, он направился прямо к ним.

Обогнув несколько дворов и, поднявшись на довольно крутой бугор, въехал на ровную площадку. Остановил лошадь и стал осматриваться. Справа он увидел амбар и направился к нему.

На пороге амбара он столкнулся с Дусей, которая так ему обрадовалась, что в первые секунды не знала, что сказать. Так они стояли друг против друга несколько секунд молча, оценивая внезапно возникшую обстановку.

Первым опомнился Вася, сказав: "Вот вам привез продукты, принимай, Дусь".

– Ой, Вася, да какой же ты молодец! – в порыве радости бросилась обнимать его. От такого приема Вася растерялся и не знал, что делать и как себя вести. Ведь впервые в жизни, хотя в виде благодарности, обнимала так страстно девушка. Он только сопел, освобождаясь тихонько от ее объятий. Дуся, поняв состояние Васи, тоже застеснялась своего порыва и отошла от него, краснея. Она поняла своим девичьим чутьем, что Вася не тот подросток, который часто приходил к ее младшему брату, а уже взрослый парень.

Впоследствии, наблюдая тайком за ним, Дуся убедилась в своих выводах. Ходил он уже не так, как раньше, голос грубоват, не такой, как у мальчика, и вообще он был не такой, каким его привыкла видеть Дуся.

"Как повзрослел, – подумала она, – за каких-то два месяца, как я не видела его. И лицом изменился. Над верхней губой вырос пушок, и вот-вот начнет бриться. Лицо заметно удлинилось, стали выступать скулы, а серые глаза то и дело прикрываются длинными, как у девушки, ресницами.

А в него и влюбиться не грех. Вот пройдет еще годик – и парень станет хоть куда. Разница в три года не так уж велика".

– Вася, дорогой! Как ты вовремя привез нам продукты, – забирая сумки с повозки и радостно улыбаясь, говорила Дуся. – У нас продуктов с натяжкой осталось всего на два дня. Несколько стаканов пшена, с десяток вялых картофелин и полкрая высохшего хлеба на всех. Как девчата будут рады! Ты себе не можешь представить.

Он улыбался снисходительно и был доволен, что смог принести столько радости девчонкам. Он помог Дусе занести в амбар продукты, деловито добавил, что продукты при такой температуре хранить в амбаре нельзя, и тут же предложил устроить небольшой, временный погреб.

– Да нам и осталось здесь быть недолго, – слабо сопротивлялась Дуся. – Уж не к чему его копать.

Он подумал, что по такой жаре ехать будет плохо, а лучше поедет ближе к вечеру, жара спадет. А за это время, чтобы не болтаться зря, сделает небольшой погреб, вернее небольшую яму.

С этой целью он и направился распрягать лошадь. Вася освободил лошадь от упряжи, привязал ее к повозке, наложил ей свежей травы.

– Дуся, а у вас есть тут ведро? – спросил он Дусю.

– Какое тебе ведро?

– Обыкновенное, лошадь напоить.

– А-а, есть там, старенькое. Хозяйка временно нам одолжила. Мы с нее умываемся и воду пьем.

– Лошадь, животное чистое, не то что свинья, да я после хорошо помою.

– Ладно, возьми под навесом.

Вася напоил лошадь, вымыл хорошо ведро и огляделся.

«Вот там под акацией и надо им соорудить хранилище для скоропортящихся продуктов,» – решил он. Сама по себе акация создает холодок, да еще в прохладную землю вроемся. Правда, не холодильник, но все же".

– Дусь, а где у вас лопата?

– Вон там за амбаром стояла, если из девчонок никто ее не переставил в другое место.

Вася пошел за амбар. Лопата оказалась на месте. Он взял ее в руки, попробовал лезвие. "Что значит, девчонки, – по-хозяйски подумал он, – и лопату поточить не могут". Нашел недалеко валявшийся кусок кирпича и стал им точить лопату.

– Вась, ты что, серьезно решил сделать нам погреб? – спросила его Дуся, наблюдавшая за ним.

– А что, думаешь не справлюсь?

– Да нет, Вася, что ты! Просто за день ты не успеешь его сделать. Да и делать у нас его не с чего.

– Что-нибудь придумаем, – с серьезной задумчивостью на лице ответил он.

– Видать сразу, мужик, – похвалила его Дуся. – А мы, девчонки, и не додумались сделать его в первые дни нашего приезда, и картошку хранили прямо в амбаре. А она полежит с неделю и ростки начинает отпускать, да еще и вянет. Вот только не пойму, из чего ты его делать будешь. У нас ни одного колышка нет.

– Как сделаю, тогда посмотришь, – сказал он твердым голосом, подражая мужчине.

С каждой минутой ничего не значащего для них разговора Дуся прониклась уважением к Васе за его простоту, непосредственность и, главное, за бескорыстную помощь измученным тяжелым трудом девчонкам.

Ей захотелось помочь этому славному юноше, и она подошла к нему и спросила: "Вася, тебе помочь в строительстве?"

– Нет, спасибо, я и сам управлюсь, – не поднимая головы, ответил он. Закончив точить лопату и отбросив кирпич в сторону, он пошел рыть яму под примитивный погреб. Земля под акацией оказалась мягкой, податливой и ко второй половине дня он управился с ямой. Прокопал ступеньки, чтобы удобнее спускаться в погреб, выбросил последнюю лопату земли и, протерев подолом рубашки выступивший пот на лице, осмотрел довольным взглядом свое творение.

Яма под погреб получилась аккуратная, хотя и небольшая: всего метр на метр, а глубина полтора. "Да и зачем им больше? – подумал он. – Вот чем ее накрыть?" – оглядываясь вокруг, думал он.

На глаза ему попались неподалеку лежащие бревна. Он подошел к ним, облюбовал самое тонкое и отнес к яме.

– Вася, зачем ты взял бревно? – спросила его Дуся, как раз вышедшая в это время из амбара. – Хозяйка ругаться будет.

– А вы перед отъездом положите его на место, вот и не будет ругаться, -спокойно ответил он. – Ты вот лучше помоги мне, а то я к вечеру не успею закончить, – обратился он к ней.

– А чем тебе помочь?

– Травы нарви, мы вначале наложим веток, а поверх травы набросаем, – пояснил он.

– Да где же я травы нарву? – оглядываясь вокруг, произнесла она.

– Да вон, смотри, сколько всякого бурьяна, крапива и та пойдет.

– Хотелось бы посмотреть, как ты будешь крапиву рвать, – сказала Дуся, улыбаясь. Затем внезапно громко захохотала. Хохотала до слез, открыв рот до предела. «Почему она смеется так? – подумал он. – Надо мною?» – мелькнула в голове обидная мысль.

Ее смех начал раздражать его.

Дуся почувствовала его раздражение и резко оборвала смех, стала рассказывать, как в детстве ее брат, ходивший еще без штанишек, залез на вишню и, оборвавшись, свалился в крапиву. "Сколько было крику!" – закончила она и снова засмеялась. Но смеху нее на этот раз получился не таким заразительным, как в первый раз, а вялым, натянутым.

Вася стоял перед ней и тоже улыбался, поняв, что она смеялась не над ним, а вспомнила случай, происшедший в детстве и связанный с крапивой.

– Представляю себе, как у него попка покрылась волдырями, – с солидностью в голосе произнес он.

– А у вас рукавицы найдутся?

– Какие рукавицы? – не поняв вопроса, спросила она.

– Обыкновенные рукавицы, которые выдают рабочим на стройке? – пояснил он.

– А, рукавицы? – переспросила она. – Конечно, есть, только они все в дырках. Как первый день работы выдали, так и до сих пор одни. Уже штопаны, перештопаны. – А зачем они тебе?

– Крапиву рвать.

– Ах, крапиву. А я уже про нее забыла. Сейчас принесу, – и она, быстро повернувшись, пошла к амбару.