Текст книги "Дорога к победе"

Автор книги: Иван Мозговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

– Добрый вечер, кума! – поздоровалась она с хозяйкой и, не дожидаясь приглашения, прошла к столу, села на скамейку у окна.

– Что, кормила своих пострелят? – спросила она у Марии, усаживаясь поудобнее и, одновременно, посматривая на стол, стараясь угадать, чем кормила Мария детей, чтобы при случае рассказать соседке или еще кому-нибудь, кто встретится ей на пути.

– А я, Мария, к тебе, – не дождавшись ответа от хозяйки, проворковала Солоха.

– Слыхала новость..?

– Нет, не слышала, – призналась Мария – откуда же мне? Я ведь по дворам не хожу, некогда...

– Не слышала, значит?

– Нет...

– Как же это? Вся деревня только и говорит...

– О чем вы? Опять про Дуську? Так я и слушать тебя не стану.

– Да нет... О дезертире!

– Каком еще дезертире?

– Что у Ефросиньи жил во время оккупации. А вчера за ним пришел участковый, хотел его в район препроводить...

– И что? – спрашивает Мария, заинтересовавшись происшествием.

– Да что, сбежал...

– Как сбежал..?

– Попросился сходить в уборную: только его и видели.

– С уборной сбежал?

– А то, что же! Обвел вокруг пальца участкового, и деру дал... Видать, ушлый мужик. А может, он и не дезертир?

– А кто же?

– А может, он шпиен? Кто ж его знает...

– А за чем ему тут шпионить? Это там, на заводах, вокзалах или возле воинских частей, а тут, в захолустье... Тут ему делать нечего.

– А куда же он побежал?

– А кто ж его знает... Скорей всего на Старый Оскол. А там на поезд, – ищи ветра в поле. . .

– А что Фроська?

– А что Фроська? Говорит: приняла вначале оккупации. – Пошла, – рассказывала как-то она, – на огород, картошки молодой подкопать к ужину. Слышу голос мужской: «Женщина, немцы в селе есть?» Я обернулась... А ноги, как бы приросли к земле, налились чем-то тяжелым, не могу их оторвать. А он лежит в картофельной ботве и смотрит так жалобно на меня. Я тут пришла в себя, говорю шепотомя: нет. Принесла ему воды, напоила, а чуть стемнело забрала его в хату. С тех пор и живет у меня.

– Если бы он был шпионом. – говорит Мария, – он при немцах бы не сидел у Фроськи, не вел себя смирно. Даже соседям не показывался лишний раз на глаза.

– И то верно. . . Скорей всего, дезертир. А что он тут хотел высидеть, шел бы сразу с нашими солдатами, как освободили нас, так нет, что-то выжидал... И дождался..,

– А что же теперь будет участковому?

– Выгонят. Как пить дать, выгонят. А то еще под трибунал пойдет. За такие дела по головке не погладят. Служба милицейская, дело серьезное. Смотри да смотри... А он на его совесть понадеялся, не понял его помысла. Сидит пять минут, десять, с Фроськой разговаривает, а его все нет. И спрашивает Фроську: "Чем ты его кормила?"

– Как чем? – не поняла Фроська.

– Спрашиваю, что он ест у тебя? – повторяет участковый.

– Как обычно: суп, борщ, картошку, молоко, – отвечает она. – А что?

– Долго в уборной сидит. Запор у него, что ли? – говорит участковый, посматривая на дверь,

Фрося пожала плечами и ничего не ответила.

– Пойду посмотрю, – говорит участковый, и вышел во двор. Через минуту возвращается и говорит: "Сбежал твой постоялец..!"

Фрося не разобрала сначала – к чему это он, но тут же, следом, поняла, сердце у нее тепло и больно дрогнуло, по-женски, она пожалела своего постояльца, к которому привыкла, считай, за год совместной жизни в постоянной тревоге.

– А что, Фрося не знала, что придет время и спросят его: кто ты такой?

– Знала, и не раз говорила ему, когда наши пришли, чтобы он сходил в сельский Совет и повинился, а не то в военкомат. Да что-то все откладывал... И вот дождался...

– Ну, так ему и надо, – сказала Мария. – Наши мужья воюют, а он хотел спрятаться под Фроськину юбку. Не вышло... Все равно поймают. Долго не будет по вокзалам скитаться.

– Ну ладно, кума, пошла я, уже поздно. Заговорилась я у тебя, – вставая со скамейки, сказала Солоха и направилась к двери. Да уже с порога: До свидания, кума, спокойной ночи... Пошла я спать...

31

Через день после приезда девчат со стройки, у ворот Кущеевых остановилась легкая бричка, запряженная иноходцем. Из брички встал председатель колхоза и, привязав за столбик палисадника лошадь, зашел во двор.

– Есть тут кто живой? – крикнул он в открытую дверь и постучал кнутовищем в дверной стояк.

На пороге появилась мать Дуси, Матрена Ефремовна и, увидев председателя, пригласила его в комнату. – Максим Федорович! – говорила она, кланяясь и улыбаясь, показывая свои стертые временем зубы, – проходите в хату, хотя у нас еще не убрано, все разбросано... Вы нас так врасплох застали, что просто не удобно, – не умолкая, говорила Ефремовна.

– Ничего, ничего, – успокаивал ее председатель, – я на минутку до Дуси. – Она дома? – спросил он.

– Дома.., а где же ей быть в такую рань.

– Пусть на минутку выйдет сюда.

– Да вы проходите, Максим Федорович.

– Нет, я в дом не пойду, – отказывался председатель, – здесь, на свежем воздухе, лучше. Раннее утро, бодрящий воздух. Так что пусть лучше выйдет сюда.

Дуся услышала разговор матери с председателем, она сразу по голосу его узнала, и, взглянув в зеркало, не вымазано ли чем лицо, пригладила рукой волосы и вышла к нему.

– А-а, орденоноска! – встретил он её возгласом у дверей, улыбаясь. – Здравствуй, Дуся!

– Здравствуйте, Максим Федорович! И вы смеетесь Максим Федорович! Какая же я орденоноска, до ордена далеко еще.

– Орден ли, медаль ли, – какая разница. Главное – правительственная! У нас на деревне, да что там на деревне, в районе раз два и обчелся. А ты говоришь, смеюсь я. А может, я смеюсь от радости, что у нас в колхозе есть такая девушка, которую заметило даже правительство, – говорил Максим Федорович, продолжая улыбаться, отчего на его лице расправились морщинки, и он в эту минуту казался помолодевшим на несколько лет.

– Да вы уж наговорите, – сказала Дуся, а лицо так и пылало не то от смущения, не то от похвалы председателя,

– Ничего я лишнего не сказал, а говорю, так как оно есть. Но если тебе неприятно, перейдем к делу. Я думаю, вы за сутки отдохнули, теперь пора и за колхозную работу браться, да так, как вы работали на строительстве железной дороги. Нет, ты не скромничай, – поспешил он предупредить ее, когда Дуся в очередной раз хотела возразить, что поработали, то поработали – сам секретарь звонил и нахваливал по всем статьям, а он за будь здоров не хвалит. Так что заслужила, то заслужила...

– Максим Федорович, – перебив председателя, спросила Дуся, – а на какую работу, думаете послать нас?

– Ты же знаешь, – начал Максим Федорович, – главное сейчас у нас – уборочная. Урожай в этом году удался неплохой, и первейшая задача – убрать в сжатые сроки и обмолотить до начала дождей. Видишь, какая погода стоит, а может испортиться в любой день, тогда недоберем много зерна. А это в наше время допустить ни в коем случае нельзя. Да ты не хуже меня знаешь. Хлеб в копнах лежит. Половину только успели заскирдовать. Завтра молотилка должна прийти – обещали на пять суток, правда, старая, собрана из хлама, но говорят, хорошо молотит. Так вот я и хочу пригласить вашу «Пятерку» на молотьбу к молотилке. Там, знаешь, не каждая женщина выдержит, а мужчин, сама понимаешь, нет.

– Да, задача трудная, но думаю, выполнимая, – произнесла в задумчивости Дуся, последним словом как бы давая согласие на предложение председателя.

– Договорились. . ?

– Договорились, – согласилась Дуся.

– Вот и хорошо, – сказал Максим Федорович, довольный согласием Дуси, – а с девчатами сама поговоришь от моего имени.

Он собрался, было уходить, но Дуся, подумав, остановила его: "Вы забыли, Максим Федорович, нас теперь не пять человек, а только четверо. Раи то нет с нами". Она об этом сразу хотела сказать, но не решалась, а перед его уходом – решилась.

– Нет, тут ты не права,– снова повернувшись к ней, заговорил председатель. – Рая погибла, можно смело сказать, на боевом посту. Она подорвалась на фашистской мине, работая на колхозном поле, а это значит, ее гибель приравняется, со временем, к гибели солдата, только разница в том, что солдат на фронте, защищая родину и нас с вами от врага, а она в тылу, готовя питание для этого солдата. Придет время, вот попомнишь меня, люди, погибшие в тылу на государственных работах, будут приравнены к солдатам, убитым на фронтах. Ибо фронт и тыл в данное время неотделимы. А Раю надо оставить навечно в вашем молодежном коллективе. Пусть он останется, как прежде, «Пятеркой». А я подумаю, посоветуюсь кое с кем в районе, чтобы узаконить наше с тобой решение.

– Ну, такое вы скажете, Максим Федорович! Это решение ваше, а я тут ни причем.

– А ты что, против''

– Нет, я не против, я согласна.

– Вот и хорошо. А чья это идея: ваша, наша – большой роли не играет.

– Да, кстати, ты не читала газету за эти дни?

– Нет. А что там?

– Немцы большими силами от Харькова до Орла начали наступление, и сейчас идут кровопролитные бои, особенно на Белгородском и Курском направлениях.

– А наши что? – с тревогой в голосе, спросила Дуся и даже подалась вперед. – Наши как..?

– Пока держатся.

– Выдержуть? Как вы думаете, Максим Федорович? – снова встревожилась Дуся. – Вы там ближе к начальству, больше знаете.

– Нет, Дусь, если говорить, правду в глаза, то сейчас никто, даже в Кремле и в ставке Гитлера не скажет, кто кого одолеет. Слишком многое поставлено на карту с обеих сторон, но, судя по одержанным победам под Москвой и Сталинградом, – наши выстоят, и не только выстоят, но и погонят дальше с нашей земли зарвавшуюся немчуру. И в этом разгроме есть ваша лепта – по железной дороге, что вы строили, идут эшелоны со снарядами, танками, горючим, солдатами и всем необходимым для нужд Фронта. А ты говоришь, я смеюсь. Молодцы девчата, да и все женщины, которые так помогли фронту! Ну, а теперь я пошел. Подробности о работе расскажет Иван Петрович. До свидания.

Проводив председателя за калитку, Дуся зашла в комнату и задумалась над словами, сказанными им о покойной подруге Рае, которую за повседневной и тяжелой работой понемногу стали забывать. "Живому – живое, а мертвому – рай", вспомнила она пословицу и подумала: "А что, если мы ее будем считать не мертвой, а живой. Ну. условно она жива и продолжает жить и работать вместе с нами, а значит, и "Пятерка" наша сохранится. Возникшая идея не давала Дусе покоя, и она, наскоро позавтракав, направилась к подругам. Поддержат они ее или нет, она еще не знала, но была почему-то уверена, что поддержат.

Обошла всех своих подруг и предупредила их о том, чтобы они приготовились к завтрашнему дню работать на молотилке, в конце беседы предупреждала собраться у ее двора раньше, хотя бы на полчасика и обсудить одно дельце. Дуся знала, что ее подруги не лишены любопытства и прибегут намного раньше. Так оно и получилось. На второй день не успела она собраться, как в дверях показалась соседка Мотя и заявила: "Ну, выкладывай, что там у тебя?"

– Вопрос серьезный и надо его обсудить со всеми девчатами, а не вдвоем.

– Тогда я пойду собираться, резко произнесла Мотя и. хлопнув дверью, вышла.

– Ну, ну, Мотя, резкости твоей я не боюсь, – подумала Дуся ей вслед. – Знаю, что через пять минут будешь такая же. Еще не собралась, а уже прибежала про дело узнать. Подожди, время придет, все узнаешь.

Из комнатушки вышла Матрена Ефремовна и спросила Дусю: «Зачем она приходила?»

– Да так, я и сама не поняла, – уклончиво ответила она матери.

За воротами послышались чьи-то голоса. Дуся прислушалась. «Так и есть. Подошли девчонки, а я еще не собралась,» – подумала она и стала поспешно собираться.

Побросав приготовленный обед в холщовую сумку, она вышла во двор.

– Зачем раньше нас собрала? – спросила Оля, когда она вышла за ворота и поздоровалась с девчонками.

– Рассиживаться уже некогда, – сказала Дуся. – Пойдемте, дорогой обсудим. Когда они вышли за околицу села, Дуся, чувствуя нетерпение подруг, начала говорить: "Да вот, возникла у меня вчера одна мысль... Не знаю, одобрите вы или нет".

– Говори, что молчишь? – спросила Мотя умолкнувшую Дусю. – Утром, когда я забежала, ничего не сказала и опять молчишь.

– Я не молчу, я думаю, как доходчивее вам эту мысль преподнести, – сказала Дуся.

– Как скажешь, так и будет, – поддержала ее Полина. – Мы, чай, подруга, народ понятливый, разберемся в колбасных обрезках.

Дуся подробно, пока они шли полевой дорогой, рассказала о своей идее про покойную подругу Раю, а вернее про идею, внесенную председателем при разговоре с ней. Девчонки шли молча, внимательно слушая ее. Когда она кончила говорить, они долго еще молчали, переосмысливая услышанное.

– А не будут досужие кумушки и старухи нас осуждать? – первая заговорила Оля. – Скажут, кощунствуют над памятью своей же подруги.

– Все может быть, – произнесла Дуся. – Вот поэтому я и решила вынести идею на ваш совет.

– А что касается досужих кумушек, то мы будем это делать втайне от них. Вот только без председателя и бригадира нам не обойтись.

– А что председатель и бригадир за нас работать будут? – сказала Мотя и в ее голосе чувствовалось возмущение.

– Да нет, Моть, оно не так, как ты думаешь, – стала разъяснять до конца идею Дуся. – Молча работать, прок в этом не велик. Здесь надо провернуть дело так, чтобы знали не только мы, но и весь колхоз, район, а может, и область, чтобы они подхватили наш почин, одобрили и использовали его в других местах.

– Ох, Дуська! Ты далеко метишь, – воскликнула Оля. – Ты хочешь быть прямо, как Паша Ангелина.

– Что ты, Оль, это ты далеко хватила, – выслушав подругу, сказала Дуся. – Я проще задумала, чтобы заработанные нами трудодни отчислялись родителям покойной Раи. Ведь по области не одна наша Рая погибла на колхозной работе от фашистских мин и снарядов, есть и другие женщины, у которых остались престарелые родители, малые дети. Их должен кто-то кормить, одевать.

– А государство? – спросила Вера. – Оно должно взять эту функцию на себя.

– Это в будущем, а сейчас ему не до нас. Может, где и платит государство, но только не у нас – в прифронтовой зоне. Пока разберутся, то да се, а есть хочется сегодня и завтра.

– Сама по себе идея хорошая, но как ее претворить в жизнь? – все еще не понимая до конца затею подруги, говорила Мотя.

– Ну, что тут непонятного! – уже с раздражением говорила Дуся. Норму берем на шесть человек, а в пятером ее выполняем. Заработанное, опять же, делим на шесть частей и шестую часть отдаем Раиным родителям. Вот вся арифметика.

– Вот как! – воскликнули разом Оля и Вера. – Теперь понятно, сказала Оля.

– А я предлагаю такой вариант, – произнесла Мотя, – работаем до конца года впятером, а полученное нами на заработанные трудодни делим на шестерых и шестую часть отдаем родителям Раи. Без всякой там волокиты. И нам не хлопотно, и родителям хорошо. В этом варианте к нам никто не придерется. Я заработала, значит это мое и с кем хочу с тем и поделюсь. Никто мне не укажет ни председатель, ни бригадир, ни сам дьявол.

– Я тебя, Мотя, понимаю, – начала говорить Дуся, – мне кажется, твой вариант останется, только при нас, но мне думается, его надо распространить и на другие колхозы, где есть люди пострадавшие от немецких захватчиков в период работ на колхозном производстве, как например, родители Раи. Если, конечно согласится председатель и в районе. А что касается хлопотности, как говоришь ты, то я не нахожу в своем варианте. Берем норму на шестерых, а выполняем впятером. – Вот, к примеру, – сказала Дуся, – становимся мы у барабана молотилки и работаем посменно шесть суток. Значит одни сутки за Раю. И так на любой работе.

– Но не всегда мы будем работать впятером, не соглашалась Мотя. Может мне одной придется где-то работать день-два, тогда как выкручиваться. Если шесть дней я буду на одной и той же работе, то понятно, а когда два-три дня, тогда как? Тут без председателя и бригадира не обойтись.

– То-то и оно, – сказала Дуся. – Он у молотилки будет, вот и поговорим с ним на эту тему, как только выпадет свободная минутка.

– А если не согласится? – засомневалась Оля.

– Согласится, – утвердительно произнесла Дуся. – Он же сам подал эту идею, а мы только ее разработали, – говорила Дуся. – Ну, а если передумал, тогда примем Мотин вариант. Он прост и для нас вполне выполним при любых условиях.

– Вот его и надо нам брать и не выдумывать слишком заумные варианты, произнесла Вера. – А в каком колхозе есть пострадавшие семьи, пусть они и заботятся о них. Почему именно мы должны ломать голову над ихними проблемами.

– Ладно, пусть решает председатель, – согласилась Дуся. – А мы готовы на любые варианты. – Правильно я говорю?

– Правильно – согласились девчонки.

Когда они подошли к молотилке, там уже возились у трактора в промасленных комбинезонах машинист с трактористом, тут же находились председатель с бригадиром, отдавая последние распоряжения.

– А-а, наша ударная молодежь пожаловала, – произнес, улыбаясь, Максим Федорович и, отдав какое-то указание бригадиру, подошел к девчонкам.

– Здравствуйте, красавицы! Не знаю, что бы мы без вас делали, мои дорогие, – продолжал говорить он, но уже без улыбки, с серьезным выражением на почерневшем от ветра и загара лице.

– Здравствуйте, Максим Федорович! – хором ответили ему девчонки.

– Как отдохнули, здоровы ли? – спросил он их, подходя ближе.

– Спасибо, хорошо, Максим Федорович, – ответила за всех Дуся.

– Ну как, станете у барабана, как договаривались?

– Уговор дороже денег, – произнесла с усмешкой Дуся.

– Вот и хорошо, другого ответа я от вас и не ожидал, – сказал Максим Федорович. – Нам во что бы то ни стало, за эту неделю надо обмолотить вот эти две скирды и вот те, не заскирдованные копны. Начнем с копен, а то вдруг пойдет дождик, пропадет столько зерна.

– Мы всегда готовы, как пионеры! – воскликнула Дуся. – Лишь бы машина не подвела.

– Похвально, похвально слышать такое от вас, девчата, – произнес председатель, довольный ответом Дуси. – С такими кадрами я спокоен. Не подвела бы погода...

– Максим Федорович, после вчерашнего разговора у нас возник вопрос к вам, а вернее, небольшая идейка. Не поддержите нас?

– Выкладывай, что за идея? – спросил он. – Если стоящая, то поддержу.

– Да как вам сказать? – начала издалека Дуся. – Для нас стоящая, а как для вас – не знаю.

– Ты, Дусь, давай поконкретнее, не ходи вокруг да около. А то вон люди уже собираются, скоро начнем.

– Ну что, девчонки, говорить? – обратилась она к подругам.

– Говори, – сказала за всех Мотя. И Дуся вкратце поведала Максиму Федоровичу о выношенной ею идее, о шестой подруге Рае, не живущей, а как бы присутствующей с ними во всех их делах и помыслах. – В утреннем разговоре с вами, когда вы сказали, что надо увековечить её имя, я убедилась в правильности возникшей идеи, но не знала, как ее воплотить в жизнь, – продолжала говорить с волнением Дуся. – А после вчерашнего вашего предложения я поняла, каким путем можно сделать. Мы с девчонками сегодня посоветовались и пришли к выводу обратиться к вам за советом. Мы разработали, как я вам уже говорила, два варианта: один, может, будет полезен для многих семей района, а второй только для престарелых родителей покойницы Раи.

Максим Федорович внимательно выслушал Дусю и, когда она кончила говорить, обвел ее подруг суровым взглядом, сказал: "Девочки, я вас понял, но дело, о котором вы просите очень серьезное, особенно первый вариант, и его хорошо неспеша обдумать и кое с кем посоветоваться. Лично я одобряю, но боюсь, кое-кто нас не правильно может понять, и тогда, к нашему огорчению, ваша идея засохнет прямо на корню не дав нужные ростки. Такой исход вашего почина, а я по-другому вашу идею называть не хочу, как вас, так и меня не устраивает. К вашей идее вернемся сегодня же, я займусь ею лично сам".

– Спасибо вам, Максим Федорович, за добрые слова, – сказала Дуся.

– Благодарить будете потом, когда добьемся положительного результата в вашем начинании, а сейчас, девчат, за работу, – произнес он и быстрым шагом пошел к молотилке, у которой все еще возились машинист, с трактористом.

Девчонки, надвинув на лоб косынки, пошли молча к молотилке.

– Так что, дядя Семен, заводить? – поспешно спросил его тракторист, преданно следя за каждым движением машиниста. Дядя Семен, старик еще свежий, широкоплеч, но слегка сгорбленный, и от этого казался еще приземистее. Из-под старенькой, замызганной и промасленной кепчонки выбивались седые волосы.

Получив, наконец, "добро", быстро побежал к колесному старенькому трактору, стоящему тут же неподалеку. Покопался в свечах, подергал за какую-то проволочку и, взявшись за заводную ручку, стал с мальчишеской натугой ею крутить. Двигатель трактора два-три раза чихнул и затарахтел. Тракторист, бросив ручку, стал дергать за ту же проволочку, что и первый раз, и двигатель то усиливал тарахтенье, то уменьшал, а когда разогрелся, стал работать равномерно.

Тракторист неспеша залез на сиденье и стал разворачивать трактор возле молотилки, подгоняя его на нужное расстояние, чтобы можно было надеть ремень. Опыта у него, видать, еще не было, и ему пришлось несколько раз то отгонять, то подгонять трактор к молотилке. Наконец, с помощью бригадира и председателя трактор установили на определенном расстоянии от молотилки, надели ремень. Барабан молотилки взвизгнул, завертелся с огромной скоростью, выдав облако пыли из своего чрева.

– Подавайте снопы! – во все легкие закричал председатель на женщин, стараясь перекричать шум тракторного двигателя и шум вращающихся деталей молотилки, заранее расставленных цепочкой от скирды до молотилки. Но женщины его не слышали и он, поняв, что его не слышат, замахал руками, показывая: бросайте снопы. Женщины зашевелились и стали подавать друг другу снопы трехрожковыми вилами. Так по цепочке снопы дошли до рук Дуси, которая стала развязывать их и бросать в жерло барабана.

Барабан, размочаливая снопы, выбивал зерно из колосьев, и, как мощный вентилятор, гнал пыль от снопов прямо в лицо, забивая рот, нос и глаза.

Заранее зная об этом от бывалых колхозников, Дуся взяла отцовы, облегающие глаза очки, а рот и нос закрыла платком. Дышать воздухом, смешанным с пылью, да ещё через платок было трудно, и она в первые минуты думала, не выдержит. Не выдержит такого темпа в работе, который обрушился с первых же минут на нее.

Она боялась свалиться вместе со снопами в жерло барабана, но время шло, барабан завывал, требуя своей очередной жертвы, и она бросала сноп за снопом, спеша накормить ею ненасытную утробу.

На молотьбе машиной главное, как утверждают специалисты, должна быть сноровка и физическая сила. От этих двух причин зависит и намолот, и экономия горючего. Поэтому и тракторист, и машинист особенно были заинтересованы, им платили от намолота зерна, чтобы у барабана стояли сноровистые и физически сильные люди. Не менее заинтересован был и председатель. Обычно у барабана ставили мужчин. Но сейчас мужчины на фронте, а если и есть такие, то больные или раненые и такая работа им не под силу. В сложившейся ситуации пришлось ставить женщин. И выбор у председателя выпал на девушек из "Пятерки". Он знал, что они с честью выдержали испытание на строительстве железной дороги, заняв в соревновании второе место по району. «Значит, – размышлял он, – эти девчонки не подведут и здесь.»

Он стоял в стороне и наблюдал, как Дуся проворно раскручивала перевясло, раскидывала на полке веером сноп и тут же подавала его в барабан. Только видно было, как двигаются ее сильные плечи и руки. Он залюбовался ее работой и хотел посмотреть, так ли будет сноровисто работать ее сменщица, но время у него было ограничено, и он сказал бригадиру: "Если будем работать в таком темпе, то за двое суток от скирды ничего не останется. Надо срочно организовать подвоз снопов с дальнего поля. Мобилизуй всю, что ни на есть, тягловую силу. А здесь нам с тобой делать больше нечего: работа налажена. Оставь смышленного паренька с лошадью, в случае чего чтобы мог найти тебя или меня'. Через несколько минут он уехал.

Иван Петрович, найдя глазами Васю, подозвал его к себе и отдал распоряжение: "Вот что, Вась, я сейчас уеду, надо организовать подвозку снопов, а ты, если что случится с машиной или трактором, ну сам знаешь, какая-нибудь поломка, бери лошадь и найди меня. Я буду на общем дворе или на току. Понял?

– Понял. . .

– Ну, смотри, не подведи, – и пошел к своей видавшие виды бричке.

– Вася постоял с минуту, наблюдая за отъезжающим бригадиром, и направился к скирде, где уже укладывали обмолоченную солому, внутренне гордясь, что ему доверяет бригадир.

Молотилка с остервенением работала уже около четырех часов, и Дуся почувствовала усталость в руках и ногах. Она взглянула в ту сторону, где стояли председатель и бригадир, но их там не оказалось. Она поискала их глазами, но не нашла и подумала: "Неужели мне одной стоять у барабана целый день? Так и свалиться можно. Ведь договаривались по-другому".

Только она подумала, как кто-то толкнул ее в спину. Она оглянулась и увидела сквозь запыленные стекла очков Мотю. Из-за шума барабана она не слышала слов подруг и, но поняла, что та пришла подменить ее и просит очки. Дуся передала очки подруге, пожала ей руку выше локтя и, пожелав удачи, спрыгнула на землю. Барабан молотилки под нагрузкой от кидаемых Мотей снопов снова взревел – Мотя уже работала. Дуся, отряхиваясь от соломенной пыли, забившейся в складки одежды, за воротник платья, шла к бочке, стоявшей в холодке за скирдой, напиться холодной водички и немного ополоснуть лицо и руки.

Молотилка работала беспрерывно, поэтому люди обедали не коллективно; как на других работах, а перекусывали на ходу, по очереди, подменяя друг друга. Умывшись и напившись холодной воды, Дуся почувствовала себя бодрее и, взяв сумку с едой пошла за скирду в тень. Она села на снопы, откинулась к скирде, и так, полулежа, отдыхала минут десять. Потом развязала сумку с едой. «Что здесь мать наложила? – подумала она, заглядывая в сумку. – О, да тут продуктов на два дня хватит,» – сказала она вслух, перебирая рукой продукты. В сумке оказались: приличный кусок домашнего хлеба, бутылка простокваши, пара куриных яичек, малосольные огурчики, с десяток неочищенных вареных картофелин, даже куриная булдыжечка и несколько свежих яблок. "Что-то мать сегодня расщедрилась", – подумала с душевной теплотой Дуся, когда ей на глаза попались яйца и куриная ножка. Она все продукты разделила пополам, кроме куриной ножки, которую решила съесть сейчас же. Одной частью она пообедает сейчас, а вторую – оставит на ужин. Она знала, работать сегодня придется полные сутки, и ужин пригодится для, подкрепления сил.

Пообедав и немного отдохнув, она напилась еще раз воды, ополоснув во рту и, освежив лицо, пошла к женщинам, работавшим на подаче снопов со скирды, и заняла место Моти.

К вечеру подъехал бригадир Иван Петрович, привез с собою женщин для подмены одиноких, которым ночью надо быть дома: присмотреть за скотиной, побыть с ребятишками, наготовить еды на завтра. Да мало чем приходится заниматься живущей одиноко с малыми ребятишками женщине, а завтра наравне со всеми становиться к подаче снопов, переноске соломы и думать, думать, чем занимаются в отсутствие матери ее дети.

Вместе с бригадиром приехала и повар – кормить тракториста и машиниста, которые состояли на колхозном довольствии пока молотили рожь или пшеницу.

Они увидели повариху и, не дожидаясь распоряжения, остановили молотьбу и стали готовиться к ужину: помыли руки, сполоснули лица и уселись прямо на солому, недалеко от молотилки. Повариха, еще нестарая женщина, раскинув на соломе простыню, поверх клеенку, стала расставлять глиняные миски и доставать деревянные ложки. Затем достала глиняный кувшин, в котором привезла борщ, разлила его по мискам и пригласила к ужину мужчин.

– Ешьте на здоровье, – сказала она и отошла от них к молотилке с таким расчетом, чтобы в любую минуту по их просьбе подойти к ним.

Женщины, работавшие на подноске снопов и подборке соломы, воспользовались остановкой машины, кучкуясь, начинали свой ужин.

Чуть в сторонке присели ужинать и Дуся с подругами.

Разослав на соломе полотенце, девчонки вывалили содержимое сумок, как выразилась Оля, "в общий котел", и стали есть, угощая друг друга. Они, за месяц строительства железной дороги и совместного жительства в амбаре, так привыкли к коллективной еде, что по приезду домой, каждая из них, садясь дома за стол, чувствовала, что чего-то недостает за столом и, спохватившись, украдкой от родных, смеялась.

– Можно у тебя малосольного огурчика взять? – обратилась Мотя к Дусе.

– Вы посмотрите на нее! – возмутилась Дуся. – С каких это пор ты стала просить разрешения. На стройке куда тяжелее было с продуктами, там ты без разрешения брала, или так быстро забыла... Ведь прошло всего несколько дней, как мы ели кулеш из одного чугунка.

– Так то было там, – смутившись, и от этого покраснев, проговорила Мотя. Дуся глянула на нее, поджала губы, хмыкнула тихонько, а потом звонко и весело засмеялась.

– И чего смешного нашла, ну чего? – допытывалась Мотя и не дождавшись ответа, сама залилась смехом.

На них с недоумением смотрели и слегка улыбались девчонки.

– Вы хотя бы нам сказали над чем смеетесь, – спросила Оля. – И мы бы посмеялись.

– Смешинка в рот с огурцом попала, – произнесла Вера, поглядывая то на одну, то на другую. А те, ползая по соломе на четвереньках, продолжали корчиться от смеха.

– Это не к добру вы расходились! – заметила Полина, поглядывая на них. – Хватит вам смеяться! Ешьте... А то не успеете поужинать. Вон, дядя Степа уже поднялся, сейчас заведет молотилку...

– Бывает же... Ни с чего разберет смех, не остановишься, – бросив смеяться, говорила Дуся, вытирая платочком покрасневшие глаза.

– Вот с чего ты смеялась? – спросила у Дуси Полина, с явно выраженным недоумением не лице. – Что ты нашла тут смешного?

Ты только б видела, какое выражение было у Моти, когда она спросила меня про огурец, – ответила Дуся Полине. – Рассказать об этом нельзя, это надо видеть. Такое.., такое, – и она снова засмеялась, но смех у нее на этот раз получился вымученным, не таким заразительным, как в первый раз.

– Что-то не видно председателя? – сказала Moтя с полным ртом, набитым смесью картошки, огурца и хлеба.

– А зачем он тебе понадобился? – спросила ее Дуся, взглянув на подругу.

– Как зачем? – попыталась подшутить над подругой Вера. – Ночь подходит. Как же она будет ее коротать без председателя.

– Неостроумно! – взглянув косо на Веру, отрезала ей Мотя. – Мне интересно знать, – отвечала она на вопрос Дуси, – что ему сказали в райкоме по поводу нашего предложения. А тебе все хаханьки! – это уже в адрес Веры.