Текст книги "Цветы и железо"

Автор книги: Иван Курчавов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Медленно бредет Сашок по городу, взвалив на правое плечо тяжелый ящик с цементом; постоит, отдышится и снова продолжает путь. На мосту он снял ящик с плеча и поставил на металлические перила. Река вздулась и посинела, скоро затрещит лед и, поднятый вешними водами, стремительно понесется по течению.

Что принесет эта весна – радость или горе? «Правда Шелонска» в каждом номере каркает о том, что великая германская армия вот-вот начнет поход, перед которым не устоит измотанная и обессиленная в зимних боях Красная Армия. Конечно, много чепухи в этой газетенке, вся она – от названия до подписи редактора – сплошная чепуха. Но весной немцы не будут стоять на месте, это очевидно; они попытаются взять реванш за зимнее поражение; Гитлер и его генералы не смирятся с положением битых. Но и наши должны извлечь уроки: лето и осень прошлого года должны пойти на пользу.

«Побывать в Берлине в качестве победителя…» – хорошо тогда сказал Петр Петрович Калачников! Сашок смотрит на реку, на прохожих и сдержанно улыбается. Далеко до Берлина, но не дальше, чем от Берлина до Шелонска… Поход на Берлин может начаться в этом году, и в числе участников похода будет Сашок, Александр Иванович Щеголев, гвардии красноармеец Н-ского стрелкового полка. Далеко до такого похода… Впрочем, разве далеко? Сашок уже начал его, начал вот с этим ящиком на правом плече.

Пока успехи у него весьма скромны. Когда Сашок встречается с Таней, он даже не говорит, что делает, какое задание получил от коменданта Шелонска обер-лейтенанта Хельмана. «Зацементировать пол в будущей уборной». Она предназначается для тех десятков военнопленных, которые придут в Шелонск через неделю, чтобы в короткий срок приспособить здание промкомбината под кинотеатр. Хельман пока ничего не говорит ни о военнопленных, ни о кино, он лишь торопит с уборной. Но Сашок знает, что именно в здании промкомбината будет кинотеатр: оно обширное, человек на шестьсот, лучше всех сохранилось, реконструировать и оборудовать его не так сложно – есть стены, потолок, окна и крыша; доделать легче, чем начать заново. У здания уже несколько раз появлялся немецкий инженер с солдатами: ходил, отмерял рулеткой, что-то подсчитывал. Видимо, Хельман ждет, когда утвердят проекты.

Только бы не ошибиться! Не изменил, бы Хельман свое решение! Вдруг захочет приспособить под кинотеатр не промкомбинат, а другое помещение? Тогда пропадет вся работа…

Сашок взвалил ящик на плечо и зашагал дальше. Свежий ветер со свистом пронесся вдоль речки, подхватил горсть сухого цемента, швырнул в ухо и в волосы паренька, забил нос и заставил чихать, да так долго, что Сашок должен был снять ящик с плеча и поставить его на землю. Отчихавшись, он вытер рукавом шинеленки глаза, нос и взялся за свою ношу.

Работал Сашок старательно и аккуратно. В скором времени он может стать старшим над военнопленными. Нельзя попасть в немилость к Хельману или Мизелю. Человек проверяется на мелочах. Но к Сашку нельзя придраться.

И сегодня, отсыпав половину цемента, Сашок, растворил его в небольшом ящике и принялся замазывать пол и потрескавшиеся стены. Он не торопился: помажет, пригладит, посмотрит вблизи и со стороны.

Перед концом работы позади Сашка появился обер-лейтенант Хельман и молча наблюдал за его работой. Всем увиденным здесь он остался доволен. «Что ни говори, этот русский – добросовестный работник, из него будет требовательный старший, спуску военнопленным он не даст. А это хорошо: от русских будет требовать русский; на них он будет кричать и их будет наказывать. Не немец, а русский! Многого недодумали перед походом на Восток. Убивать и наказывать русских руками русских, украинцев, литовцев, эстонцев. А эстонцев – руками русских и латышей; латышей – руками эстонцев и белорусов; литовцев – руками поляков и украинцев. Можно было заварить такую кашу!.. И главное – немцы были бы в стороне, злость не обрушивалась бы концентрированно на них одних. Не продумали, понадеялись на «блицкриг», а теперь немцы пожинают всеобщую ненависть!..»

Заложив цементом очередную дыру в полу и притерев его лопаткой, Сашок оглянулся, увидел Хельмана, вытянулся перед ним.

– Здравия желаю, господин обер-лейтенант! – отчеканил он.

Хельман не ответил. Он смотрел на раствор в ящике, на пустующее здание промкомбината, из которого несло плесенью, и хмурился.

– Работа кончай быстро. Пять дней. Еще нет грязи. – Он поправился: – Пока нет воды и грязи!

– Пять дней, капут работе, господин обер-лейтенант!

Хельман поднял длинную щепку и ткнул в ящик с сухим цементом, поворошил его. Он не смотрел на Сашка. А Сашок побледнел, руки у него задрожали. Но Хельман этого не видел.

– Цемент качество хорошее? – спросил он, все еще ворочая щепкой сизоватую массу.

– Гут, зер гут! – доложил Сашок. – Схватывает быстро и прочно, господин обер-лейтенант.

Сашок подбежал к стенке, которую он вчера замазал, и ударил несколько раз сапогом: цемент держался прочно.

– Гут! – сказал Хельман.

После ухода Хельмана Сашок вытер рукавом шинели выступивший на лбу пот, поднял ящик с цементом и понес его в подвал через поломанную дверцу. Торопливо и проворно, просунув руку в ящик, вынимал он из цементной муки кирпичик за кирпичиком. Эти кирпичики исчезали в отверстии столба, подпирающего балки пола. Когда все кирпичики были уложены, Сашок вставил туда электродетонатор с двумя проводками, заложил отверстия кирпичом, замазал цементом, потер цемент землей, проводки загнул так, чтобы они не были видны. «В этом столбе десять шашек, десять килограммов тола. Семь столбов в порядке. Еще в три заложу. Хватит», – прикидывал он.

На улице дышалось легко. Ветер нес из-за речки аромат соснового бора. Сашок смотрел с крутого берега речки вниз и думал: «Пройдет лед, можно сразу ловить рыбешку, в мутной воде она хорошо ловится. У Петра Петровича сохранилась сеть. Побросать вечерок – смотришь, славная уха будет!..

С берега до воды, пожалуй, метров десять… Если взрыв удастся, половина здания метеором пронесется над берегом и плюхнется в реку. Часть эсэсовцев полетит вместе со стеной и полом, другая – останется там, под развалинами.

Как хорошо, что обер-лейтенант Хельман не раскопал цемент и не обнаружил под ним толовые шашки. Он ведь тыкал по ним щепкой и посчитал их, вероятно, за дно ящика.

Да и как он мог догадаться?»

2

Между Шелонском и домом, в котором жил Поленов с Таней, стоит заброшенный погребок из серого камня. Когда-то по соседству с этим погребком находился пятистенный, обшитый покрашенным тесом дом хозяина шелонского льнозавода. После революции хозяин исчез и дом оказался без присмотра. Выставили из него окна и двери, унесли полы и потолки. Растаскали бы его по бревнышку, да вовремя спохватилась молодежь завода: разобрала дом, на своих руках перенесла на территорию предприятия, поставила его над крутым обрывом, чтобы слышался плеск речки, и открыла в этом доме клуб.

А погребок остался. Поначалу старухи ходили мимо и крестились: леший, говорят, жил в этом погребе, принимая образину то хозяина завода, то лесновского помещика Коха, то бандита Булак-Булаховича, который шел, да не дошел до Шелонска. Кто знает, что придет в голову лешему или домовому: затащит в погреб, защекочет до смерти, с лешими да домовыми шутки плохи!

Однажды комсомолец Лешка Шубин, молодежный заводила в Шелонске, отобрал троих ребят посмелее, в темную ночь повел их в погреб и пробыл там с ними до утра. Старухи говорили потом, что лешие не вынесли комсомольского духа и покинули свое убежище. Покинули так покинули! Но после уже никто не боялся погреба, и даже мелюзга, мальчишки ростом от горшка два вершка, играя в прятки, прятались там от девчонок.

Когда бои вплотную подступили к Шелонску, артиллеристы облюбовали погреб для боеприпасов, хранили там пудовые снаряды. А отступая, подорвали погреб, но не совсем. Прочным он оказался или второпях мало тола положили – сказать трудно. Снесло один угол, завалило вход – вот и весь ущерб, причиненный строению. Но мальчишки здесь уже не появлялись: ходили слухи, что все вокруг погреба заминировано и он может взорваться.

Никита Иванович, хорошо знавший погребок, как-то наведался к нему и убедился, что слухи не верны: для чего, спрашивается, минировать вокруг местность, когда в погребе пусто; если бы здесь находились снаряды или другие боеприпасы, они наверняка взорвались бы вместе с толом.

Сюда темными ночами и доставляли партизанские лазутчики Огнева толовые шашки. Когда их набралось больше четырех пудов, кузнец Поленов поехал в Шелонск за обещанным железом. По пути он завернул к погребу и нагрузил повозку толом, а затем прикрыл его соломой. Документ у него заслуживал доверия; караульный немец, стоявший при въезде в Шелонск, прочитал бумагу и вернул ее Никите Ивановичу.

В Шелонске Поленов направил Соколика к башне старой крепости. Еще с детских лет помнил он широкий лаз под стеной; там однажды жил двое суток после налета на поповский сад, ожидая, когда немного отойдет строгий родитель и можно будет вернуться в отчий дом. Теперь на всех башнях, а кое-где и между ними были приколочены доски со страшными словами: «К крепости не подходить! Смерть!!!» Надписи появились после того, как на строительстве парников и оранжереи стали работать военнопленные.

Вот здесь и разгрузился Никита Иванович Поленов, а потом поехал на склад, получил железо, уголь и в тот же вечер задул горн в кузнице. Ехал он по городу, надвинув шапку на глаза, виден лишь рыжий веник бороды – поди узнай!..

Из башни и таскал толовые кирпичики Сашок, закладывая их в столбы под полом будущего кинотеатра для господ эсэсовцев.

Сашок возвращался с работы, неся пустой ящик и насвистывая веселую бесшабашную песенку. Да и как не свистеть! Работа подвигается быстро. Сегодня он израсходовал последние запасы тола, и сегодня же Никита Иванович пополнит запасы; теперь хватит и на остальные столбы. Пять дней – срок большой, приказ Хельмана он тоже выполнит.

Сашок намеревался пойти к Петру Петровичу, чтобы с ним поужинать (Калачников никогда теперь не садился без него за стол), но решил сначала посмотреть, что за тол доставил Никита Иванович. Осмотревшись, снял с плеча ящик и небрежно, вразвалку зашагал к башне. След от повозки не был свежим, он был такой же, как и утром, когда Сашок забирал остатки тола. «Наверное, Никита Иванович перетаскал на себе, – подумал он. – Напрасно: и работы много, и заметнее!» Около темного лаза он оглянулся: ни одной живой души, люди давно обходят крепость стороной.

Тогда Сашок полез в башню. Там было пусто: очередную и последнюю порцию тола Никита Иванович не привез. Это расстроило Сашка: если тола не будет и через пять дней появятся военнопленные, караульные, колючая проволока, собаки, круглосуточные посты, – тогда ничего не сделаешь.

* * *

Петр Петрович сразу заметил, что Сашок чем-то, расстроен.

– Ты чего голову повесил, дорогуша? – спросил он, посматривая на Сашка.

– Повесишь, Петр Петрович!.. Никита Иванович почему-то не привез тол. А я без тола пропал!

– Так уж и пропал?

Сашок рассказал про приказ Хельмана. Настала очередь задуматься и Калачникову.

– Может, случилось что-нибудь, – сказал он после томительной паузы.

– Случилось или не случилось, а тол мне все равно очень нужен!

– Сам ты его не сделаешь. Обождем до утра. Ночью Никита Иванович, конечно, не повезет. А раненько поутру может. Тебя ведь никто не учитывает, когда ты приходишь на работу?

– А кто меня будет учитывать? Пока я сам себе хозяин.

– Вот и потерпи. Если утром привезет, заберешь и пойдешь к своей уборной.

– А если не привезет?

– Не привезет? Тогда я пойду к нему и выясню, в чем там дело. Я теперь знаю, где он живет.

– Нет, Петр Петрович, пойду я. Я тоже знаю его хутор.

– Ладно, утро мудренее вечера!

Но утро не было мудренее вечера: и на второй день Никита Иванович Поленов тол не подвез.

3

Никита Иванович был расстроен не меньше Сашка. Встретив парня, он развел руками и сказал:

– Знаю, все знаю! Не могу, Сашок. Вот уж второй день около погреба вертится этот болван!

– Кто?

– Да полицай! Тот самый, который однажды уже донес на меня. Реабилитировать себя хочет!

– Он все видел? – испугался Сашок.

– Меня-то он не видел, а партизан наверняка заметил. В погреб не заходит: боится – и от погреба далеко не отходит. Догадался: если партизаны принесли груз, кто-то за ним должен прийти!

– Как же теперь быть? У меня все сорваться может!

– Не сорвется, Сашок. Сегодня я в лес за дровами ездил. Встретился с ребятами. Тол они доставят завтра или послезавтра. Но уже в другое место.

– А у меня в распоряжении только пять суток! – произнес Сашок с огорчением. – Через пять дней я уже ничего не могу сделать!

– Через двое суток тол будет в карьере у бывшего кирпичного завода. На третьи сутки, после обеда, пойдете туда с Танюшкой и заберете. Завод не работает, народу там бывает мало.

– Повод нужно найти, чтобы пойти туда!

– Повод? Возьмете ящик с ручками, в котором носят песок. Положите на дно тол, а сверху сухую глину. Скажете, что у господина Калачникова печка разваливается, ремонт нужен. Вынь из печки десяток кирпичей… Если вдруг захотят проверить… Да кто вас будет проверять? Люди вы надежные, документы в полном порядке. Немцы и полицаи уже привыкли к тому, что видят тебя с ящиками. То ты несешь цемент, то известь, то кирпичи или бутовый камень. А на этот раз глину.

– Глина мне тоже нужна.

– Так и несите прямо к зданию. А там…

Поленов не успел закончить фразу – в комнату, шумно распахнув дверь, влетела Таня.

– О, Сашок, здравствуй! – радостно воскликнула она.

– Здравствуй, Танюшка! – ответил Сашок, идя навстречу девушке.

– Ты что пришел? По мне соскучился?

– И по тебе соскучился, и дело у меня очень срочное.

Он рассказал про свои заботы и тревоги.

– Мы с тобой тол и глину понесем? – переспросила она. – Вот здорово! А сегодня мне можно проводить Сашка? – спросила она у Никиты Ивановича.

– Проводи.

– Большое-пребольшое спасибо! – весело проговорила Таня и кивнула головой.

Она была вся в движении и не могла устоять на месте. Глаза ее улыбались, она разрумянилась, точка-родинка в ямочке подбородка так и дрожала. Сегодня она была довольна и собой, и тем, что неожиданно увидела Сашка, и еще более тем, что сейчас пойдет с дружком в город.

– Вчера по заказу Мизеля я отковал запор для двери, гестаповец переехал жить в Шелонск, – сказал Поленов. – На всякий случай захватите с собой: вы, мол, к господину майору. Танька, мол, не знает, где живет господин майор, вот Сашок и вызвался показать его квартиру.

Дорога от дома Поленова тянулась широкой синеватой лентой. Солнце грело сильно, под его лучами оседал и спрессовывался потемневший снег. Облака плыли по небу, рыхлые и легкие, сверкая белизной. Небо становилось с каждым днем голубее и словно теплее. Скоро прилетят птицы, защебечут, закурлыкают, закукуют, оживят пришелонские леса и прибрежные кустарники.

– Весна, Сашок, – шепчет Таня.

– Люблю, когда весной пахнет, – отвечает он.

– Сашок, а мне так хорошо, что ты рядом. Знаешь, я даже про немцев забываю.

– С тобой мне очень хорошо, Танюшка, – говорит он, крепко сжимая ее руку.

Они идут по тропинке, что вьется по извилистому берегу реки. Попозже зазеленеет ивняк и ольха на ее берегу, будет так красиво, словно нежится река на мягких и зеленых пуховиках. А посредине реки – камни, на них с утра до вечера будут копошиться мальчишки. Поудят, искупаются и снова за удочки. Под вечер разбегутся по домам посиневшие от купания, с двумя пескарями на тонком ивовом прутике, но такие довольные – и солнца, и воды, и воздуха предостаточно!

– Сашок, мне однажды Никита Иванович говорил, что он мечтал броситься в бурлящий поток реки и спасти свою девушку. Ну чтобы доказать, как он любит… – говорит Таня и лукаво прищуривается.

– И что из того, Танюшка?

– Ты мог бы броситься в воду?

Он догадывается, к чему клонит она свой разговор.

– Ради тебя? Ох, Танюшка, в любую пропасть!.. Давай постоим немножко…

Они останавливаются, и Сашок, прежде чем продолжить разговор, долго смотрит на девушку. Таня улыбается той милой улыбкой, которая делает ее лицо еще более привлекательным. Ее губы слегка вздрагивают, щеки пылают румянцем, на них сейчас образовались ямочки, которые всегда так нравились Сашку. И эта родинка-точка на подбородке! Как будто ее нарочно поставили, чтобы придать лицу бо́льшую прелесть.

«Вот возьму и расцелую! – думает Сашок. – В эти щечки, в эту родинку!»

«Какой он у меня хороший! – думает про него Таня. – И почему он такой нерешительный? Так хочется прижаться к нему и целовать долго-долго и крепко!»

Но Сашок не решается целовать ее на улице…

– Когда я оказался в плену, Танюшка, – говорит он, – я прежде всего испугался того, что уже не получу от тебя писем.

– И мне было так тяжело без писем, Сашок. Я много раз плакала. Когда никто не видел…

– Однажды мы шли по Низовой, аэродром там строили. Кто-то возьми и окликни меня: «Сашок!» Оглянулся, вижу девушку, очень похожую на тебя. Конечно, никто меня не окликал. Самая настоящая галлюцинация. День и ночь думал, вот и послышалось!

«Сказать, что это была я? Нет, не буду! Начнет расспрашивать, зачем там была, а отвечать я не имею права. Еще станет интересоваться, почему я и в другие дни не вышла на дорогу. Когда-нибудь расскажу!»

– Сашок, милый, хотя бы скорей война кончилась! – проговорила она.

– Я почему-то верю, что в этом году немцы не будут иметь такого успеха, как в прошлом. Наши подготовились. Теперь их врасплох не застанут. Знаешь что, Танюшка? Закончится война, мы к твоей матери явимся вдвоем. Супруги Щеголевы… Правда, это хорошо звучит?

Она не отвечает и смотрит на Сашка внимательным и любящим взглядом. И без улыбки она прекрасна. Во всяком случае, Сашок никого бы не поставил с ней рядом, ни с кем бы не сравнил ее – она совершеннее всех… Он берет руку Тани, бережно жмет ее. Кладет правую руку на плечо, нащупывает под платком тугие косички. Сжимает косички так сильно, что Таня жмурится, но ничего не говорят. И тогда Сашок обнимает ее обеими руками и целует. Они уже ничего не замечают или не хотят замечать…

– Хватит, Сашок, – просит Таня, но вдруг сама притягивает его голову к себе и горячими, по-детски припухшими губами ловит его влажные губы.

Они продолжают свой путь по берегу реки, до боли сжимая руки друг другу.

– Вот так бы и идти, идти всю жизнь, Сашок! – взволнованно говорит Таня и громко вздыхает.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Гельмут Мизель сегодня отменно учтив. Он усадил Никиту Поленова на диван, сел неподалеку от него, предложил дорогую сигару, такую крепкую, что у Поленова после первой затяжки, к удовольствию майора, заслезились глаза. Мизель улыбался, потирал руки и постукивал о пол носками начищенных сапог.

– Давно мы с вами знакомы, Никита Иванович, очень давно, – сказал он на отличном русском языке.

– Давненько, господин майор, – с поклоном ответил Поленов. – С октября месяца прошлого года, господин майор.

– Довольны вы тем, что тогда встретили меня около Низовой? – спросил Мизель.

– Да ведь как же не быть довольным, господин майор, спасибо вам! Куда бы я подался? Деревня моя сожжена. И партизаны не оставили бы меня в покое…

– Не оставили бы, – согласился Мизель.

«Что это гестаповец задумал? – спрашивал себя Никита Иванович. – И это вежливое приглашение посетить его, и дорогая сигара, и сочувственная интонация в голосе. Зря Мизель ничего не делает!» А штурмбаннфюрер смотрел на него и по-прежнему добродушно улыбался, словно был очень рад этому визиту.

– Я у них, у большевиков, что бельмо на глазу, господин майор, – проговорил Поленов, теребя на коленях шапку. – Они своей высылкой меня со счета списали. Врешь! Жив Никита Поленов! – неожиданно крикнул он и тут же заморгал глазами, приложил руки к груди. – Извините, господин майор, сорвался, случается это со мной, злости у меня на них много.

– А в лагере? Как вы там сдерживали себя?

– В кулак всего себя сжал, так сжал, что и дышал не на полный дых, господин майор.

– Трудно было?

– Трудно, но надо, господин, майор, нельзя без этого.

«Что я разговорился? – вдруг спохватился Никита Иванович. – Может, он и вызвал для того, чтобы проверить, умею ли я играть и притворяться?» Чтобы Мизель не подумал иначе, чем думал о нем до сих пор, Поленов вытер рукавом пиджака нос, почесал в затылке.

– Нужда, господин майор, всему научит, – проговорил он. – Да ведь мужику и нельзя жить без хитрости, мужика с потрохами сожрут его же соседи. Я вот, господин майор, и богатым через хитрость стал.

– Понимаю. Что вы имели, когда вас раскулачили?

– Хороший дом, кое-какие машины, пару лошадок, трех коров, ну работников на сезон нанимал, так сказать, эксплуатировал чужой труд.

– Для кулака маловато, – заметил Мизель.

– Для других мест, может, и маловато, господин майор, а для наших мест много. Бедны наши места.

Сигара у Мизеля погасла. Он помял ее пальцами, прикурил, встал, прошелся по комнате, задержался у окна, с минуту что-то насвистывал себе под нос. Знать бы, о чем он думает! Никита Иванович решил, что до конца беседы он постарается сохранить это спокойствие, не будет ни о чем расспрашивать, а только слушать да отвечать на вопросы в манере жадного кулака Поленова. Мизель вернулся, сел на свое место.

– Да, бедны пришелонские места, – сказал он, словно все это время только и думал о том, чтобы обогатить их. – Бедны! А вам очень хотелось быть богатым, Никита Иванович?

Мизель даже не взглянул на Поленова, он легонько мял пальцами сигару и смотрел на нее.

– Как же не желать быть богатым, господин майор! – заулыбался и покачал головой Никита Иванович. – Да ведь без богатства не жизнь, а суета. В крови, можно сказать, было у меня это самое, чтобы богатым стать. И стал бы, господин майор, если бы не колхозы да не раскулачивание.

– Были такие планы?

– Были, господин майор, очень даже были!

Поленов говорил и поглядывал на Мизеля: не завраться бы, верит ли всему этому опытный разведчик? Но Поленов говорил так горячо и убежденно, что Мизель, кажется, верил в его искренность; он слегка кивал головой, едва заметная улыбка трогала его тонкие губы.

– Сколько лет потребовалось бы вам, Никита Иванович, чтобы стать богатым? – спросил Мизель.

– Пятнадцать лет, господин майор. – Поленов поднял палец. – Это чтобы очень хорошо жить. А для состоятельности хватило бы и десятка лет!

– А хотели бы вы сразу стать богатым, Никита Иванович? Месяца за четыре?

– Это только в сказках, господин майор, а ведь в жизни так не бывает.

Мизель подошел к Поленову, похлопал его по плечу; Никита Иванович вскочил, но Мизель сделал знак рукой, чтобы он сидел.

– За четыре месяца вы можете так разбогатеть, что вашего богатства на десять русских кулаков хватит, – проговорил Мизель.

– О таком не смею и мечтать, господин майор!

– Вы получите пятьдесят тысяч советских рублей через несколько дней и пятьдесят тысяч немецких марок месяца через четыре. – Мизель вскинул руку, похлопал ладонью по большому пальцу, сделал вид, что он что-то сыплет на ноготь. – Как это называется по-русски: на большой с присыпкой?

Тут уж и Поленов улыбнулся.

– Шутите, господин майор, – сказал он.

– Нет, Поленов, это очень серьезное предложение, – сказал Мизель, направляясь к креслу, за большим письменным столом. Он сел, быстро взглянул на Поленова, уловил его настороженный взгляд. – Я… – Он сделал паузу. – Хотел бы предложить… – Опять маленькая пауза. – Слетать месяца на четыре… В тыл к большевикам…

Ужас выразился на лице Поленова.

– Я? К большевикам?.. Господин майор!

– Не пугайтесь, Никита Иванович. Только на четыре месяца.

– Господин майор, да они же меня!..

– Бояться не надо, господин Поленов. Вы, по существу, ничего не будете делать. Вы прилетите на самолете, сбросят вас аккуратно на парашюте…

– На парашюте? Господи боже мой!.. – Никита Иванович перекрестился по-староверски. – Да ведь сердце у меня сразу на несколько частей, господин майор!.. Видел я, как прыгают. Смотреть не могу, всегда глаза в сторону!

– Со стороны страшнее, Никита Иванович. А сердце у вас очень крепкое. Идти с автоматчиками против партизан – это страшнее, чем прыгать с парашютом. Мы вас очень хорошо проверили за это время!.. И жить по соседству с партизанским лесом не каждый отважится. А поездка к Огневу? А бомбежка в Низовой? Сердце у вас превосходное!

– Пропаду я с этим самым зонтиком, господин майор, – сказал упавшим голосом Поленов. – Только мокрое место останется!..

– Пустяк! – Мизель засмеялся. – Научим. Гарантия стопроцентная.

– Ну, сбросят меня, господин майор, а потом? – тем же упавшим голосом спросил Никита Иванович.

– Вы придете в одну из деревушек и станете там жить, работать в колхозной кузнице. Иногда к вам будут заходить мои люди. Вот и все. И полсотни тысяч марок плюс полсотни тысяч рублей у вас в кармане. Хорошо справитесь с заданием – больше получите. Все в моей власти, Никита Иванович!

– Но меня же большевики поймают и расстреляют, господин майор! – взмолился Поленов.

– Не поймают, Поленов! Мы вас сбросим недалеко от линии фронта. Вы пойдете не от фронта, а к фронту, предварительно спрячете в надежном месте деньги. Как только вас задержат – скажете, что вы бежали от фашистов, что дочку вашу расстрелял в Шелонске палач лейтенант, или назовите точнее – штурмфюрер СС Карл Эггерт, которого потом убили большевики.

– Не нашли, кто это сделал, господин майор? – с сочувствием спросил Никита Иванович.

– Найдем. Уже нашли! – поправился он. – Значит, летим?

– Страшно, господин майор, очень страшно.

Мизель подмигнул:

– А деньги, Никита Поленов?

Не выдержал Никита Иванович, скривил лицо в улыбке, погладил рыжую бороденку.

– Деньги – оно, господин майор, дело хорошее, да вот за эти самые деньги голову бы не сложить!

– Волков бояться – в лес не ходить! Мы вас снабдим такими бумагами, что любой деятель НКВД поверит и будет вам сочувствовать! Между прочим, мы уже отпечатали в типографии за подписью коменданта Хельмана приказ, что дочь ваша расстреляна за связь с партизанами и большевистскими элементами. Фамилия у вас теперь будет другая: Бондарев. Василий Васильевич Бондарев! Мы еще обо всем с вами потолкуем.

– А очень далеко лететь, господин майор?

– Далеко, но не очень. В тыл одного советского фронта. Поближе к штабу. Начнете с того, что зайдете в деревушку, побываете в лавке сельпо, там заведует наш человек. Его вы сразу узнаете: родинка на правой щеке похожа на большого паука. Последние месяцы мы получаем от него иногда странные сведения. Не свихнулся ли он на нервной почве? Не перешел ли к большевикам? Как его проверить, я вас обстоятельно проинструктирую.

– Когда лететь, господин майор?

– Скоро, Поленов.

– С дочкой, конечно?

– О нет! Я же вам говорил: дочку убил фашистский палач Эггерт. Так вы скажете на допросе, если его учинят большевики.

– А с дочкой как, господин майор?

– За дочку будьте спокойны, Никита Поленов. Она перейдет жить в будущий кинотеатр, там сохранилась одна комната. Когда кинотеатр будет готов, мы ее назначим уборщицей. Она надежный человек!

«Заложницей ее хочет оставить! – мелькнула догадка. – Хитро задумал, да ведь и мы не лыком шиты!»

– Подумать можно, господин майор?

– Можно. Даю вам сутки, Никита Поленов. Еще несколько суток на инструктаж. Сутки на сборы – и в полет! Первое мая будете встречать среди большевиков!..

– Как быстро!.. – Печаль и тревога слышались в голосе Поленова.

– Зато четыре месяца – и Никита Поленов богатейший человек.

2

Самолет набрал высоту и лег на курс. Темно в самолете, еще темнее под его крыльями. Лишь изредка блеснет на земле бледной точкой огонек, и Никита Иванович начинает гадать, что это: не завесили окно в избе или путевой обходчик вышел встречать приближающийся поезд? Кто знает, что там сейчас происходит, если Поленов даже не знает, что делается по соседству с ним. Два человека в хвосте самолета сидят к нему спиной и молчат. Двое таких же пассажиров сидят около пилотской кабины. Они тоже молчат. Все четверо – враги… Их, как и его, хотят сбросить по другую линию фронта, но они, не в пример ему, будут вынюхивать и разведывать, будут передавать фашистским штабам те сведения, которые помогут врагу и принесут нашей армии новые жертвы.

А он знает, что надо будет сделать, когда опустится на землю, освободится от парашютных лямок и отдышится. Впрочем, удастся ли отдышаться? Может, и не долетит самолет до цели, рухнет на землю исковерканным металлом? Может, прошьют его, Поленова, в воздухе пулеметной очередью или пристукнет ретивый колхозник-истребитель на том месте, где увидит, даже и до штаба не доведет?

Было и другое опасение: а не станет ли ругать его полковник из разведотдела фронта? Для этого у него много оснований. Поленов никого не поставил в известность, что вынужден покинуть свой боевой пост.

Мизель не пустил его даже домой. А в этот день Таня и Сашок должны были взять из карьера тол… Взяли или нет? Накануне полета Мизель сказал, что вещи перенесены и Таня живет уже в городе. Никита Иванович в окно видел, как у здания будущего кинотеатра прохаживался часовой. Выходит, приступили к работе… Все ли сделал Сашок? А Таня теперь настоящая заложница, она будет жить и работать в этом помещении под охраной часового до тех пор, пока не вернется после выполнения задания ее батька – Никита Поленов. Но он не вернется. Что будет тогда с Танькой?

Засветилась, заполыхала сине-красным огнем земля. Рушат, сотрясают ее снарядные разрывы, обжигают, коптят, прошивают осколками, усеивают человеческими костьми и пропитывают кровью. Вот она, линия фронта, подлетели!.. За стеклом хлестнул взрыв, Никита Иванович нагнул голову: от смерти это не спасет, и все же не так страшно. Он почувствовал, как кто-то положил на плечо тяжелую руку. Поленов взглянул на подошедшего. Немец молча показал на люк. Линия фронта осталась позади, надо прыгать. Он поднялся, поправил лямки и медленно пошел к люку, чтобы нырнуть в темноту.

Никто не пожал ему руку, не пожелал счастливого пути, не кивнул головой. Не посмотрели ему вслед и те четверо. Кому он нужен? Для Мизеля он резидент, обязанный связывать агентов, передавать им поручения, следить, чтобы все было сделано, как велит штурмбаннфюрер СС. Не сделает сам в точности – повесят Таньку. Провалится – есть выход: в воротнике пальто зашита ампула с ядом, одна-две судороги – и с земным существованием покончено.

Крепко сжимает в руках свой мешок Никита Иванович. Все там: и документы на Василия Васильевича Бондарева, и пять пачек сторублевок. А в ватнике – карта, принесенная солдатом Отто, – «подарок», который он обещал Калачникову; карту Петр Петрович вручил Поленову за сутки до его визита к Мизелю, Никита Иванович успел зашить ее в ватник.