Текст книги "Цветы и железо"

Автор книги: Иван Курчавов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

3

Таня чуть не задохнулась от пыли. Она не поняла, что произошло. Сначала ей показалось, что все рушится, и она легла на рацию, чтобы защитить ее, как будто рация представляла ценность без человека. В доме действительно что-то рушилось; в подполье провалилась печка, она-то и принесла столько пыли и песку. Осторожно ступая по кирпичам и непрерывно чихая, Таня пробралась к дверце: лесенка была поломана, выкарабкаться трудно, тогда она позвала на помощь Никиту Ивановича. Ей никто не ответил. Она ухватилась руками за половицы и, подтянувшись, с трудом поднялась наверх. Поленов лежал, уткнувшись ничком в пол, по правой щеке его текла кровь, смешанная с кирпичной пылью.

– Батька! Папа, миленький! – вырвалось у нее невольно.

Она подбежала к Никите Ивановичу, повернула его на спину, приложила ухо к груди. О, какое счастье – Поленов дышал, сердце его билось, пусть слабо, но билось. Она не знала, что делать: целовала его в щеку, просила открыть глаза и плакала, плечи ее судорожно вздрагивали, на щеках появились блестящие полосы от слез. Хотела водой облить голову Никиты Ивановича, чтобы привести его в чувство, но воды не оказалось, да и побоялась Таня – в разбитые окна сквозняком врывался колючий морозный ветер.

Никита Иванович потянулся и, не открывая глаз, позвал слабым голосом:

– Танька…

– Я, батька!.. – она хотела назвать его папой, но теперь уже постеснялась.

– Что это со мной?.. По голове… Ничего не помню.

Поленов открыл глаза, стал медленно поднимать руку, дотянулся до раны на голове.

– Кирпичом… Осколок прошел бы глубже… тогда бы конец… С тобой ничего, дочка?

– Ничего. Я принесу чистой воды, замою, перевяжу. Потерпи минутку.

Она вернулась с полным ведром колодезной воды.

– Линия разрушена, а поезда нет, – проговорила она расстроенным голосом. – Неужели они угнали эшелон? Я же сообщила, что поезд пошел к Шелонску!

– Чу-у, тише!.. – Они прислушались. – Бомбежка-то идет, Танюха! Наверное, преследуют!.. А рация, дочка, цела?

– Цела!

Таня старательно промывала его рану, в которой еще не успела запечься кровь, перевязала чистой тряпкой; Никита Иванович морщился от боли, но не стонал.

– Немцы! – испуганно проговорила Таня.

– Ну? Пусть заходят. Будь приветливей.

Вошел Эггерт с солдатами. Заметив лежащего Поленова, кровь на половицах и Таню, перевязывающую рану, он воскликнул:

– И вас, Поленофф! – И по-немецки солдату: – Быстро бинт!

Тот протянул Тане бинт, и она стала обматывать голову Никите Ивановичу, сказав немцу «мерси», единственное слово, которое она знала из французского языка; по-немецки она говорила неплохо, но никогда не делала этого при немцах.

– Поленофф, вам могли капут, – сказал Эггерт.

– Могли, ваше благородие. Я под лавкой сидел, а вот ранили.

– Помощник головы убит, Поленофф!

– Ай-ай, ваше благородие, – медленно и тихо проговорил Никита Иванович. – Он все время у меня сидел. Опять о самогонке говорил. Услышал бомбежку – испугался. Побежим, говорит, на улицу, там безопаснее, там есть, говорит, где спрятаться. А я тоже труса праздновал, под лавку залез. Вот как получилось: меня стукнуло, а ему и полный капут!

– Когда поправитесь, Поленофф?

Никита Иванович легонько пошевелил головой.

– Питаю надежду, что скоро, ваше благородие. Голова гудит, круги перед глазами. Пройдет, ваше благородие.

– Поправляйтесь, Поленофф! Низовую к шерту! В Шелонск поедем, вас брать с собой! Там бомб не летайт, там тихо, Поленофф!

– Спасибо, ваше благородие, превеликое спасибо, что такую заботу проявляете. Когда прикажете собираться?

– Скоро, ошень скоро, Поленофф! Я торопил, пошел: красный большевики тут, самолетам помогал, ловийт буду!

Когда Эггерт ушел, Никита Иванович зашептал:

– Знать, застукали нашу передачу! Хорошо, что в наш дом попало, а то мог бы заподозрить и обыскать… Что он задумал? В Шелонск перебираться? Может, к Огневу лучше удрать?..

Таня пожала плечами и прошептала:

– Лучше в Шелонск, если полковник разрешит. От Шелонска до лагеря, где Сашок, совсем близко!..

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

1

Читать газеты Петр Петрович очень любил, и особенно свою, районную. Получит, бывало, «Шелонскую правду», пробежит глазами первую страницу, ознакомится с четвертой, там все новости, и уже затем внимательно начинает читать внутренние полосы: тут и сев, и прополка, и заметки о садоводах, и его собственные статьи. До прихода немцев Калачников хранил шесть номеров, в которых «с продолжением следует» напечатаны его материалы – «В Мичуринске, бывшем Козлове». Сколько он тогда получил откликов! И, чего греха таить, гордился, когда называли его шелонским Мичуриным. Писал Калачников всегда добросовестно, как прилежный ученик старших классов, но… скучно. Алексей Шубин умело «оживлял» такие материалы: где вставит диалог, где даст описание природы. Способный был журналист, любил свое дело…

Сегодня Калачников не просто читал газету, а старался запомнить ее от первой до последней строчки. Подойдет к столу, поднимет крышку, бережно вынет из углубления ножки газету, посмотрит, сядет спиной к окну, чтобы с улицы не было видно, и начинает читать – медленно, вдумчиво, с улыбкой. Почитает первую и вторую странички, приложит газету к щеке и сидит, задумавшись, не замечая, как бегут слезинки и повисают прозрачными каплями на усах.

А вся газета с хороший носовой платок, только не квадратного формата. Печать тусклая, некоторые буквы лишь угадываются. Бумага серая, чуть ли не оберточная. И название газеты не клишированное, обыкновенный типографский шрифт. Но слова те самые: «Шелонская правда». Появилась она на свет где-то в лесу, заметки для первой страницы нес эфир через линию фронта из Москвы и Ленинграда, а для второй страницы, видимо, писали те же руки, что не расставались с автоматом. «Наши боевые дела!» – называется страница.

Такую газету потом в Музей Революции, и на самое видное место!

Читает и читает ее Петр Петрович, до чего же мила и дорога она ему сейчас! Полный разгром фашистов под Москвой. Полный… Не то, что где-то отогнали, оказали сопротивление наступающим немецким армиям, перешли в контратаку. Полный разгром!.. Лежат завоеватели в подмосковных снегах с танками, пушками, автоматами, смотрят открытыми глазами на белый снег и… Если бы мертвые могли удивляться, как бы они оценили случившееся? Откуда, мол, взялась такая силища: остановила, столкнула и погнала! Не смотрят они больше в бинокль на Кремль, как тот хвастун Карл Кох, о котором однажды рассказывал Хельман. И город Калинин небось не видят: далеко они от него, давно уже по эту сторону.

Под Тихвином тоже полный конфуз. Да и какой еще! Думали-гадали: второе кольцо уже почти готово, через пару недель вымерший Ленинград завоевывать не нужно – бери его голыми руками. А вместо спокойного въезда в Ленинград фашистам пришлось переодеваться в женские платья и юбки и разбегаться по лесам: страху, должно быть, много было!..

То-то обер-лейтенант Хельман больше не говорит ни о Москве, ни о Петербурге. Мрачный, туча тучей ходит. Отто, солдат, с которым Калачников бежал из Лесного, сказал, что Хельман и спит в сапогах. Насмехается, наверное, над своим начальником в отместку за гауптвахту. Во всяком случае, сегодня у военной комендатуры и у дома обер-лейтенанта солдаты рыли траншеи. Или бомбежка в Низовой его напугала?..

Денек так денек! Как хорошо, что на свете существуют вот эти самые буквы, которые сообщают людям такие радостные, прямо-таки поразительные известия. Побольше бы таких известий и газет!

А как хороши «Партизанские вилы»! И кто только не попал на них! «Почетное» место в уголке сатиры отведено штурмбаннфюреру Мизелю. «Будет тебе и штурм, и баня, фюрер!» – заканчивалась веселая заметка о нем. Удачно обыграна фамилия коменданта Шелонска Хельмана. Городской голова Муркин представлен в виде породистой собаки с маленькими глазками и царским орденом на шее. «Плачется по тебе веревка, иуда!»

Молодцы партизаны!

Петр Петрович положил руку на серый листок с печатными буквами, на ладони осталось пятно от невысохшей типографской краски.

2

Такой «Шелонской правды» в ножке стола – полсотни, ее сегодня утром доставил связной от Огнева. Типография заработала. А в Шелонске – подпольная организация, делающая свои первые шаги. Оккупанты не будут иметь покоя. Они его уже лишились, Москва их лишила…

Как близко стали подлетать наши! Почти к самому Шелонску… Километрах в десяти разбомбили вражеский эшелон. Кто видел, говорят, все в одной груде лежит – и платформы, и пушки, и фашисты… Молодцы летчики, метко клали бомбы!

И опять мысли перенеслись к себе в дом… Одному трудно работать. Не так трудно, как рискованно: и принимать связных, и расклеивать по заборам листовки, и разбрасывать их во дворах. Зато какое испытываешь моральное удовлетворение! Но приказ Огнева категоричен: отныне самому ничего не делать, лишь принимать связных из отряда и шелонской подпольной организации. Пусть будет так, Петр Петрович Калачников человек дисциплинированный.

Калачников услышал громкие шаги за дверью. Оглянулся: без стука в комнату входил широкоплечий крестьянин в армяке, подпоясанном синим кушаком. Борода рыжая, глаза прищуренные, голова перевязана грязноватым, в крови, бинтом.

– Ну, цветами торгуешь? – спросил он грохочущим басом.

Петр Петрович ко всему привык, разные связные побывали у него. Неужели этот запамятовал пароль? Смысл тот – цветы. Надо отвечать. А что гость скажет дальше?

– Цветов нет, есть семена, – ответил Калачников.

– Ну, какой же ты выученик Мичурина, если для наших господ-спасителей зимних цветов не вывел! Эх ты, голова с ушами! Что же, только уши у тебя и остались? А мозги высохли? Тьфу, старый хрыч! До встречи, господин Калачников!

Он взял руку старика да так сжал ее, что тот чуть не вскрикнул от боли. Рыжий жал руку и смотрел своими ехидными глазами – сколько в них злости! И все же что-то знакомое есть в них!..

После ухода гостя Петр Петрович долго перебирал в памяти всех своих знакомых, рыжебородых, и никого не мог вспомнить. Кто он, этот нахальный тип? Хороший человек или мерзавец? Чего он хотел? Или желал выразить свой личный протест против подлости свихнувшегося старика Калачникова? А может, обозлен неудачами немцев, служил им верой-правдой, а они подвели?..

А гостем был Алексей Осипович Шубин, давнишний и близкий знакомый. Шубин-Поленов перебирался в район Шелонска к новому месту своей неспокойной службы. Полковник сожалел, что он теряет на Низовой такого верного человека. Но другого выхода из положения он не нашел; что ж, пусть будет свой глаз в Шелонске, а для Низовой он подберет другое око. Если немецкая разведка укрепляется в Шелонске, почему бы и советской разведке не обосноваться там попрочнее?

В Шелонске Никита Иванович не выдержал. Давно кипела у него в сердце обида: и на Калачникова, как предателя, и на себя, так много и искренне прославлявшего шелонского мичуринца. Сказать все, что он думал, нельзя, наказать – тем более. Но заехать!.. Кто признает в рыжебородом старике молодого и подвижного Шубина, который раньше брился чуть ли не каждый день и не хотел показывать окружающим свою рыжую щетинку: не нравился ему рыжий волос… Бинт тоже мешал распознать в лицо прежнего Алексея… Никита Иванович оставил Таню в санях неподалеку от моста и зашел в крепость. Там, в тихом домике с голубыми наличниками, он и застал Калачникова.

Доволен Поленов: вены у старика чуть не лопнули. Неужели такое «рукопожатие», слова, тон разговора не оскорбили и не обидели фашистского прислужника?

Быть этого не может!

Калачников прохаживался по узкому, вытертому за долгие годы зеленому коврику. За окном уже были сумерки, в комнате висела густая темень. Петр Петрович поглаживал борта мягкой, тоже вытершейся фланелевой пижамы и пристально вглядывался в окно.

За дверью кто-то стал скрестись – осторожно, по-кошачьи. Петр Петрович пошел навстречу, приоткрыл дверь.

В комнату быстро вошел молодой человек лет двадцати или немногим больше. В полушубке, в белой овчинной шапке и валенках-чесанках, розовощекий, свежий и веселый, он чем-то напоминал юношу богатыря из сказки.

– Цветы есть?

– Цветов нет, есть семена.

– А будут цветы?

– Конечно будут!

Петр Петрович протянул несколько газет.

– Хорошую весть понесешь, юноша! – Петр Петрович пожал его руку – большую и, несмотря на мороз, теплую. – Под Москвой фашистам капут. И под Тихвином!.. Эх, возрадуется народ!

– За ночь разбросаю.

– Счастливого пути, дорогой!

А потом опять посланцы: второй, за ним третий.

– Цветы есть?

– Цветов нет, есть семена.

– А будут цветы?

– Конечно будут!

«Будут! И цветы будут, и праздник большой будет на нашей земле!» – восторженно думал Петр Петрович, успевший забыть и наглого рыжебородого мужика, и его обидные слова.

ЧАСТЬ II

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Воет за окном вьюга, заметая дороги и тропинки, занося снегом узкие щели в воротах и заборах, пробиваясь под плотно натянутые шапки-ушанки и платки прохожих. И слышится в этом вое что-то угрожающее: «У-у-у, по-го-ди, по-па-дись». Снегом запорошило всю улицу, пройти кое-как можно, а проехать уже нельзя. А с неба сыплется и сыплется белый рыхлый снег, словно кто-то распотрошил в холодной выси тысячи пуховых перин.

Петр Петрович стоит у окна и наблюдает за метелью. Он изредка вынимает из кармана куртки правую руку и энергично потирает лоб и щеки. Нельзя сказать, чтобы у него было хорошее настроение. Месяца два он сидит без настоящей работы, и безделье угнетает его больше, чем опасность. Но так надо. Он получил указание от Огнева временно прекратить связь с партизанским центром, замаскироваться получше: впереди много дел. Все, что произошло в октябре – декабре, могло вызвать подозрения, навлечь на Петра Петровича беду. В Шелонске теперь работала подпольная организация, это привело к усиленной слежке за всеми подозрительными горожанами. А где гарантия, что не следят и за домом Калачникова? Да и Муркин к нему еще два раза наведывался. Подыскивает друга или проверяет: а чем занимается садовод в этом домике с голубыми наличниками?

Конечно, прав Огнев. Организация работала теперь полным ходом, на время можно обойтись и без Калачникова. Хорошо у них идет дело! Подпольщики расклеивают сводки о военных действиях на фронте, о том, как живут и работают люди по ту сторону боевой линии, вывешивают листовки – предупреждения полицаям:

«Кровавых дел не утаите от взора народного; настанет срок – народ предъявит счет и заставит отвечать сполна; прекратите, пока не поздно!..»

Полиция рыскала по всему городу, но без толку.

И все же сидеть без дела Петру Петровичу не хотелось. Успокаивал себя словами Огнева: время снимет подозрения, если они есть, усыпит настороженность Хельмана и Муркина.

Редким посетителем был теперь Калачников у военного коменданта Шелонска. Тревожные вести, полученные Хельманом о поражении немецких войск под Москвой, лишили его покоя. Он долгое время не упоминал о Волошках, не интересовался докладами профессора о том, как тот намечает вести парниковое хозяйство. В самый интересный момент Хельман вдруг обрывал Калачникова, вызывал фельдфебеля и отдавал ему приказание об усиленной охране комендатуры или требовал на просмотр почту и сердито махал рукой, давая понять, чтобы Калачников удалился. Шелонск был сравнительно далеко от Москвы, но подмосковный кошмар лишил коменданта привычной самоуверенности; поговаривали, что у него стоят наготове упакованные чемоданы.

Разве в таком состоянии до Волошек и парникового хозяйства в Шелонске!

Но вот газеты стали писать о стабилизации фронта под Москвой, о том, что дни блокированного Ленинграда сочтены, и снова ожил Хельман. И хотя у него не было прежнего энтузиазма, он опять расспрашивал Калачникова о Волошках, о Лесном. Кто-то предложил ему быть компаньоном по производству целлюлозы и бумаги. Загоревшись коммерческой идеей, Хельман сразу же вызвал к себе Петра Петровича и потребовал информации о лучших лесных массивах. Калачников показал эти леса на карте, долго хвалил их, а потом притворно вздохнул:

– Замечательная древесина, да там, говорят, партизаны.

Комендант долго смотрел на карту, затем в лицо Калачникову, потом поверх его головы. Нервно произнес:

– Партизанам скоро капут.

Петру Петровичу показалось, что комендант не верил в свои слова, что произнес он их потому, что иного сказать было нельзя.

К Хельману не могло вернуться полностью его спокойствие – слишком велико было потрясение: гитлеровскую армию еще нигде не били таким смертным боем, как под Москвой. И это произошло в то время, когда казалось, что Москва, наподобие Парижа, запросит пощады и под стенами русской столицы можно будет разыграть трагедию Компьенского леса, но еще более унизительную и позорную для побеждаемых. А ныне отборнейшая армия фюрера лежит на полях и в лесах Подмосковья, запорошенная снегом, вместе с танками, пушками, автоматами – армия, которую Гитлер готовил к самому внушительному параду в истории Германии.

Есть отчего лишиться сна!..

А вьюга мела и мела, как будто небо решило истратить на Шелонск всю зимнюю норму снега. Как-то выглядит сейчас могила «рыцаря» Адольфа Коха, оборудованная два дня назад по экстренному заданию Хельмана? Комендант ждал из Германии свою невесту и потому старательно продумал все детали. Могилу украсили березовый крест, рогатая каска, мраморная плита с надписью. Скромно? Шарлотте можно объяснить, что солдат всегда хоронят скромно, а Адольф Кох был верным солдатом фюрера. Недовольна? Нужен иной памятник? Он будет. Пожалуйста!

Петр Петрович думал о том доверии, которое оказал ему комендант Хельман, и нисколько не удивился: все это было естественно. Кому можно доверить тайну с фабрикацией могилы? Своим сородичам-немцам? А если они выдадут его, Хельмана, Шарлотте? Нет, не видать ему тогда ни Шарлотты, ни богатства, единственной наследницей которого она стала после гибели отца и брата.

Кстати, что из себя представляет невеста коменданта Шелонска? Петру Петровичу нужно явиться к Хельману по вызову. А Шарлотта соизволила прибыть сегодня утром. Наверное, удастся ее увидеть, если только она не отдыхает после утомительной дороги.

2

Калачников закутался потеплее, поднял воротник, поверх шапки повязал шарф, вначале хотел натянуть на руки шерстяные перчатки, но передумал и надел рукавицы из белой длинноволосой овчины.

Как только открыл дверь, ветер чуть не свалил с ног: хорошо, что успел вовремя схватиться за скобу. Идти было трудно: ноги глубоко проваливались в снег. Тучи низко нависали над городом, и полдень напоминал поздние сумерки, когда уже следовало зажигать огни.

К счастью, комендатура была недалеко. Отряхнувшись от снега, Калачников осторожно постучал в кабинет. Ответил мягкий женский голос по-немецки:

– Войдите!

Если бы Петр Петрович не относился предвзято к потомству покойного Коха, девушка могла произвести приятное впечатление: у нее были темные волосы, которые красиво ниспадали на черное платье; нос тонкий, аккуратный, словно выточенный; щеки смуглые, тонкой кожи. А брови – черная ниточка, не шире. Не уловил лишь Петр Петрович выражения маленьких прищуренных глаз: хитрые, жестокие или ласковые, добрые?

– Кто это, Ганс? – спросила Шарлотта, слегка подергивая аккуратными плечиками.

– Профессор селекции, – ответил с ласковой улыбкой Хельман.

– Ах, этот самый! – произнесла она лениво.

Конечно, она не поздоровалась и не улыбнулась. Этого и не ожидал Калачников: разве допустима такая слабость по отношению к народу, который вот-вот как уверял фюрер, будет побежден! Шарлотта долго смотрела ему в глаза, потом плотно сжала губы и отвернулась. Спустя минуту она уже сидела в кресле Хельмана, подперев маленьким кулачком подбородок.

– Скажи ему, Ганс, – начала она певучим голосом, – что я в этом Шелонске пробуду месяца два. В самое ближайшее время я хочу иметь свежие овощи и самые красивые здешние цветы!

– Профессор отлично говорит по-немецки, – осторожно прервал ее Хельман. – Выполнимо это, господин профессор?

Петр Петрович подумал о том, что сейчас самое время напомнить о парниках и оранжерее, ведь строить их будут военнопленные, в недалеком будущем бойцы партизанского отряда. Все надо обещать!

– Будет сделано, мадам, – изысканно вежливым тоном произнес он.

– Еще не мадам, – сухо обрезала Шарлотта.

– Прошу прощения, – тихо сказал Калачников.

– Итак, в конце февраля – овощи и цветы! – решительно заявил Хельман.

– Будут… – Петр Петрович посмотрел на Хельмана: – Позвольте просить вас отрядить военнопленных. Нужно немедленно приступать к строительству парников. Время не ждет.

Хельману в присутствии невесты хотелось показать и свой авторитет, и полноту власти, и желание сделать для Шарлотты все, вплоть до невозможного, И он произнес равнодушно:

– Да, я отдам распоряжение. Послезавтра вы получите рабочую силу.

Он небрежно кивнул головой, и Петр Петрович вышел из кабинета. Он медленно брел по сугробам и думал о том, что дела складываются не так уж плохо: придется накормить госпожу Кох огурчиками, дать ей ранние цветы, но зато будут спасены хорошие люди. «Что ж, такой обмен одобрит и товарищ Огнев», – рассуждал сам с собой Петр Петрович.