Текст книги "Цветы и железо"

Автор книги: Иван Курчавов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Как только Калачников вышел из кабинета, Шарлотта приблизилась к Хельману и протянула ему руку с тонкими, длинными, красивыми пальцами. Хельман нежно поцеловал кончики пальцев. Шарлотта вдруг устало опустилась в графское кресло.

– Ганс, ты очень любишь меня? – спросила она безразличным тоном, – вероятно, не в первый раз.

– Любовь, безусловно, нуждается и в признаниях. Но я их сделал очень много и готов сделать сколько угодно. Однако любовь – это и дела…

– Да, это и дела! – согласилась с ним Шарлотта. Она быстро взглянула ему в глаза и сказала без запинки: – Если это и дела, подари мне своего профессора!

– Он для тебя стар, милая! – Хельман улыбнулся.

– Ты стал циником, Ганс! – Шарлотта сердито надула губы.

Боясь, что Хельман примет ее предложение за шутку, она положила руки на его колени и стала говорить уже ласковее, глядя, ему в лицо:

– Послушай меня внимательно, милый Ганс. Недавно я перелистывала русский журнал «Огонек» – так он, кажется, называется. Там был напечатан любопытный снимок: огородное пугало с вениками в руках. Ты представляешь своего профессора селекции с вениками и на нашем огороде?

– Но…

– Никаких «но», мой милый! – Шарлотта капризно надула губки и подняла указательный палец. – Когда говорят начальники и любимые женщины, подчиненные и влюбленные имеют одно право: соглашаться и исполнять!

– А овощи и цветы?

– Он успеет к этому времени их вырастить!

– Хорошо, – согласился Хельман, думая о том, что его взбалмошная невеста скоро забудет о своем странном требовании.

– О, они еще узнают Шарлотту Кох! Или тебе жалко этого профессора? – Она еще больше согнула тонкие дужки бровей.

– Нет, нет! – поспешил с ответом Хельман.

– Но ты по отношению к нему очень вежлив и добр!

– Объяснить, почему я это делаю? – спросил Хельман, взяв руку Шарлотты. – Если бы это было в моей власти, я подбирал бы среди русских наиболее авторитетных в народе людей и подкупал бы их подачками, хорошим отношением к ним… Я слышал, что опытные оленеводы, чтобы залучить дикое стадо, пускают в него прирученного оленя, и тот приводит в загон все стадо. Людей типа Калачникова надо приручать: они приведут к нам русское стадо.

– Ты у меня умный, – сказала Шарлотта и погладила щеки Хельмана. – Но не совсем!..

Хельман непонимающе взглянул на невесту.

– Нам это стадо не нужно, милый! К чему оно нам, Ганс?

– Без людей мы не освоим пространство, дорогая.

– Ой, как скучно говорить об этом пространстве. Папа гнался за ним, а получил холмик. Как это ужасно!

– Да, это ужасный случай, но война не обходится без жертв.

– Ганс! – повелительно начала Шарлотта. – Меня Карл Эггерт приглашал на одно интересное дело. Я иду!

– Я не советовал бы, милая…

– Ганс, я уже решила!

– Хорошо! – Хельман попробовал улыбнуться.

– Ты у меня хороший, очень хороший! – проговорила Шарлотта, придвинув свое плечо к его плечу. – На будущее учти: кто-то в доме должен повелевать, а кто-то слушаться.

«У нее отцовский характер!» – без радости подумал Хельман.

2

– Карл, почему вас не любит мой Ганс? – спросила Шарлотта у лейтенанта Эггерта, кокетливо кутаясь в шубку.

– Меня не любят все мужчины, – с многозначительной улыбкой ответил Эггерт.

– Почему?

– Потому, что любят женщины.

– О-о! – Шарлотта погрозила пальчиком. – И вы об этом говорите женщине?

– Да, – сказал Эггерт, – эта женщина принадлежит другому, моему новому начальнику Гансу Хельману.

– А вы его боитесь?

– Нет. Но по уставу должен уважать. И подчиняться.

– Ах, эти уставы!

Весь этот разговор происходил на одной из тихих улочек Шелонска. Светило, но не грело январское солнце, снег переливался маленькими сверкающими кристалликами. С чердачного окошка одного из домов вылетели два белых голубя. Они взмыли ввысь, покружили несколько минут в холодном небе и вернулись к себе на чердак.

– Дом номер семь, – сказал Эггерт, – надо запомнить. С вашего разрешения, прелестная Шарлотта, сегодня может быть чудесный голубиный бульон.

– Что вы, Карл! – воскликнула Шарлотта. – Это же бог знает что такое: употреблять в пищу голубей!

– В конце прошлого года я был в Ревеле. Наши доблестные солдаты оставили этот город без голубей. Там меня научили кушать их чудесное, лучше куриного, мясо.

– Нет, нет, если вы, Карл, не желаете быть моим врагом, не говорите со мной на такую тему.

– Быть вашим врагом, Шарлотта?! – с изумлением воскликнул Эггерт. – О нет, этого никогда не будет! Можно мечтать стать вашим другом, но врагом – никогда!

– Но вы чтите начальство? – лукавый огонек появился в глазах госпожи Кох.

– Наши уставы, дорогая Шарлотта!

Эггерт посмотрел на свою спутницу. Она улыбнулась ему и уткнула нос в мягкий воротник котиковой шубки. Несмотря на солнце, мороз крепчал. Шарлотта ежеминутно прикладывала к лицу цветистые шерстяные рукавички, чтобы потереть мерзнущие нос и щеки. Эггерт притворно вздохнул.

– И дает же судьба счастье людям, – сказал он.

– Кому же это?

– Гансу Хельману!

– Вы умеете говорить комплименты, Карл! Где вы научились?

– Я служил во Франции и в Польше.

– Француженки и польки интересные женщины?

– Ни одна из них не сравнится с вами, милая Шарлотта!

– Я начинаю подозревать, что вы меня пригласили только для того, чтобы преподнести букет комплиментов!

– О нет, я мог бы найти и другое место, Шарлотта!

– Опасаюсь! Ганс чрезвычайно ревнив, я даже и не предполагала в нем этого качества! Пока меня это не беспокоит. Это даже льстит мне: ревнует, – значит, любит!

– Вы богатая невеста, Шарлотта, теперь единственная наследница!

– О, вы несправедливы к своему начальнику и к моему жениху!

– Любить невесту и ценить богатство – разве это так плохо?

Шарлотта надула губы и проговорила:

– В наш век мужчины лишились благородных качеств. Во всяком случае, они никогда не согласятся вызвать на дуэль друг друга из-за женщины!

– Смотря какой мужчина… Если бы вы были моей невестой и за вами кто-то стал бы ухаживать, даю вам честное благородное слово, я вызвал бы такого нахала на дуэль!

– Очередной комплимент из вашего богатого набора?

– Нет, это правда.

Будь позади Эггерта и Шарлотты случайный человек, он, вероятно, никогда бы не подумал, что люди, ведущие подобный разговор, отправились на  т а к о е  дело. До этого Эггерт встретил Шарлотту и невзначай обронил, что будет приводить в исполнение приговор над двумя русскими. «Кто они?» – спросила Шарлотта. «Большевики, – ответил Эггерт, – а если большевики, то к этому слову можно добавить весь ругательный немецкий лексикон». И добавил то, что нашел подходящим. Шарлотта попросила взять ее с собой, Эггерт согласился, а Хельман отпустил. Сейчас разговор шел о другом: Эггерт упражнялся в комплиментах, Шарлотта охотно их слушала. И только подойдя к тюрьме, где содержались арестованные, Шарлотта придержала за рукав Эггерта и озабоченно произнесла:

– Ганс на фронте стал ужасно сентиментальным, он сначала не хотел отпускать меня с вами!

– Почему?

– Такие вещи, говорит, женщина не должна видеть!

– С тех пор как я стал у него заместителем, милая Шарлотта, я не помню, чтобы он присутствовал при казнях русских!

– А раньше, до вас, он лично присутствовал при казнях?

– Не знаю.

– Мой брат Карл говорил, что он неженка и плакса. Однажды Карл, Гельмут Мизель и мой Ганс поймали бездомную кошку, судили ее за воровство сливок и приговорили к смертной казни через повешение. Ганс отнял кошку, поколотил Гельмута и Карла. Покойный отец сказал мне однажды, что Хельман рожден не для нашего сурового века.

– Но, милая Шарлотта, вы же любите его не в восемнадцатом или девятнадцатом веке, а в наш суровый двадцатый век!

– О боже, до чего же наивны мужчины! – Шарлотта захлопала рукавичками. – Ни из Гельмута, ни из вас, Карл, не будет хорошего мужа. Любовник еще быть может, но муж – никогда! А из Ганса может быть хороший муж: любящий, ревнивый, мягкий; из него, как из воска, можно вылепить что угодно! И я вылеплю!

– Женскую логику постигнуть трудно, – сказал Эггерт.

– Да, – согласилась Шарлотта, – для этого нужно обладать гибким женским умом!

Они подошли к тюрьме. Эггерт нажал на кнопку. Дверь открыл продрогший солдат с посиневшим носом.

– Приведите тех двух, – властно распорядился Эггерт уже совсем другим голосом. – Для сопровождения – одного автоматчика!

– Слушаюсь! – вытянувшись, ответил солдат.

3

От подруги Ильзы Шарлотта многого наслышалась. Ильза работала в концлагере и ничего не скрывала. Шарлотта не возмущалась и не протестовала. Активистка гитлерюгенда, она тоже считала, что в результате этой последней войны человечество убавится наполовину, немцы в силу их особого, выдающегося склада будут властелинами всей земли. Вот когда наступит для них настоящий золотой век!.. Брат Карл с начала чехословацкого конфликта подкреплял свои суждения делами, заполнив дом в Кенигсберге такими вещами, о которых Шарлотта и мечтать не могла. Но аппетиты росли, вещей хотелось иметь больше и больше; отец, Адольф Кох, подумывал о том, чтобы на месте прежнего двухэтажного дома отстроить что-то повместительнее: за́мок – это слишком громко, но что-то на него похожее. Строительство отложил: он предполагал, что Петербург и Москва падут осенью, дворцы там могут быть и готовые, что на один русский дворец он с сыном может законно претендовать!

Отец лежит под заснеженным холмиком в Шелонске, труп брата даже не нашли…

Из рода Кохов, измеряющего историю многими веками, осталась она одна. Госпожа Шарлотта Кох!.. И если даже придется выйти замуж за Ганса Хельмана, фамилию она оставит прежнюю, передаст ее и детям: род Кохов будет существовать вечно!

Она внимательно смотрела на пожилую женщину и девушку, видимо ее дочь, которых выводили из тюрьмы на расстрел. У Шарлотты даже не появилось желания расспросить Эггерта, в чем виноваты эти люди и почему выбрана такая суровая мера наказания. У нее не возникла жалость и после того, как автоматчик ткнул прикладом девушку и она, обессиленная, упала в сугроб у ворот тюрьмы. Автоматчик поднял ее пинком сапога. Девушка посмотрела на Шарлотту, но какой это был взгляд!

– В доме у них ночевали подозрительные люди, – сказал Эггерт. – Видимо, партизаны!

Шарлотта кивнула головой.

– Она страшная, – сказала Шарлотта. – Русские все такие страшные?

– Говорят, что бывают и красавицы. Но в Низовой и в Шелонске красивых я не видел, – ответил Эггерт. Он поднял руку и сказал теперь уже по-русски: – Ми вас ведет партизан, ошный стафка!

Женщина посмотрела на него, покачала головой и сказала умоляюще:

– Проведите, если можете, по Советской улице, хочется взглянуть еще раз на свой дом! Если можете…

– Советский улиц нет! – крикнул Эггерт. – Дафно нет! Есть улиц Розенберг. Сейчас нет фремени! Бистро идти! Ошень бистро!

– Вы хорошо говорите по-русски, – сказала ему Шарлотта.

– О да, – ответил Эггерт, – я много времени учился, много лет! Ужасно грубый и примитивный язык. Очень мало слов, не понимаю, как они разговаривают между собой!

Они поотстали. Автоматчик с женщинами был метрах в двадцати – тридцати впереди. Он что-то кричал, но ни Шарлотта, ни Эггерт не прислушивались к его словам.

– Где их будут расстреливать? – спросила Шарлотта.

– У оврага, в километре от Шелонска. Там мы поселили одного русского кулака с дочкой. Он на нас отлично работает! Я его привез сюда из Низовой.

– Вам нравится ваша работа, Карл?

– Пока мы живем надеждами. Работа начнется позднее, милая! Когда мы возьмем Москву и Петербург!

– Когда-нибудь мы их возьмем?

– Я верю фюреру и его наитию.

– Я тоже. Но мне надоело ждать!

– Солдатам, милая Шарлотта, труднее. Им приходится ждать в снегу, на морозе, а когда начнется весна – по колено в грязи.

– Ужасная страна! – Шарлотта погрозила невесть кому сжатым в рукавичке кулаком.

– Таких, как Россия, больше не будет, – сказал Эггерт. – Это крепкий грецкий орех. Все, что будет потом, – кедровые орешки!

Поодаль, на опушке леса, показался пятистенный, обшитый тесом дом. Перед домом – поломанный забор, за домом – хлев, еще дальше – сарай с оторванной дверью.

– При большевиках здесь был склад утиля, а в доме жил директор базы утиля, – сказал Эггерт. – Сюда я поселил русского кулака: он видит, кто из леса идет в город и кто из города идет в лес. Вот и он самый. Алло, Поленофф! Какая жизни?

Рыжий русский мужик отвесил низкий поклон.

– Здравствуйте, ваше благородие! В гости к нам с барышней пожаловали? А что это за люди, которые автоматчик повел? Я их в окно увидел, дай, думаю, выйду посмотрю.

– Их, Поленофф, мы на тот свет сейшас отправийт! Потом их ты закопайт!

– Я?.. Что ж… – с трудом проговорил Поленов.

Они уже прошли мимо Поленова, но рыжий мужик шел следом. Он весь дрожал и даже побледнел. «Трусливая душонка», – подумал Эггерт.

– Поленофф, обратно, тебе нельзя с нами! – повелительно сказал он. – В овраг зарыт мошно – из леса не видна. Ви будет один. Штоб видел с нам – нельзя, Поленофф!

– Позвольте, ваше благородие! – взмолился мужик. – Большевики это, дайте мне их, прикончу я. Много, ох как много я натерпелся!

– Обратно, Поленофф!

Эггерт взглянул на него и уловил в глазах рыжего колючую злость: на всю жизнь, видно, возненавидел кулак большевиков, никогда не простит им.

– Обратно, Поленофф! – повторил Эггерт. – Бороду постригайт, Поленофф, штобы Огнеф не узнал. Он еще жив, но ми его скоро поймайт. – Эггерт взглянул на Шарлотту. Та потирала озябшие руки. – Этот Поленофф, милая Шарлотта, наша верная опора! – сказал он по-немецки.

– Мне холодно, Карл! – ответила Шарлотта.

– Мы работаем быстро. Он им пустит сейчас в затылок очередь – и капут! А в следующий раз я продемонстрирую нечто такое, что сентиментальных доводит до обморока.

Он взял ее под руку. Она не возражала.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Никиту Поленова еще долго бил озноб. Он лежал в кровати и не решался подойти к окну, спазмы душили его, сердце, казалось, вот-вот остановится.

– Погнали в овраг, – жалобно проговорила Таня, выглядывая из-за простенка. – Эта сука остановилась… И хоть бы взгляд отвела! О-ой!..

Поблизости треснула автоматная очередь. Никита схватил подушку и прикрыл ею голову.

– Мерзавцы! Гады! Вы еще поплатитесь! За все, за все! И за этих двух! – злобно проговорил он. – Дал бы он мне в руки автомат, я бы их самих!..

– Тише, батька, они уже идут обратно, – умоляюще произнесла Таня. Она подошла к кровати и начала гладить всклоченные волосы Никиты Ивановича. – Вот из автомата бы! А потом в лес, к партизанам. Мне тоже все опротивело!

– Кончилось мое терпение, Танька! Больше я не могу! Надоела мне чужая шкура! Сегодня же в лес, к Огневу!

Он лежал с широко открытыми глазами и смотрел в потолок, по которому бродил тощий длиннолапый паук. В этом доме Поленов и Таня поселились два месяца назад, сразу же после переезда со станции Низовой. Рискованным было это жилище. Хотя дом и находился в километре от города, не было гарантии, что кто-либо из горожан не забредет сюда. Вся надежда на большую рыжую бороду и разлохматившиеся рыжие усы: ошибся же тогда в лесу Огнев, не признал!.. В городе Никита был дважды по экстренному вызову Эггерта; пробирался туда глухими безлюдными переулками, прикрыв меховой шапкой лоб и глаза, выставив напоказ рыжую метлу-бороду; если что требовалось по мелочи, посылал в Шелонск Таню.

Не сразу обжили они дом: в нем не было и стеклышка, кирпичи из печки вытасканы, дверь висела на сломанной петле. С неделю новые хозяева заколачивали окна досками и засыпали для теплоты кострой от льна; с большим трудом раздобыл Никита Иванович несколько осколков стекол, чтобы соорудить маленькие оконца. Из мебели в доме стояли лишь два топчана да прямоугольный стол, сделанные на скорую руку из неструганых досок. Оттого в комнате и неуютно, и темно.

Таня за эти месяцы повзрослела на много лет. Она тоже озабочена тем, что здесь, в Шелонске, сидит без работы. Сашок где-то рядом, а узнать про него нельзя. Жив он или уже давно похоронен, если жив, помнит ли свою соседку по парте и улице?.. Полковник сообщил, что работа, и интересная, непременно будет. Но когда? Дела нет, и оттого душу еще больше терзают визиты Эггерта и вызовы к нему. А тут еще перед глазами расстрел невинных людей.

– Я, Танюша, знал эту женщину и ее дочку, – проговорил Никита Иванович, все еще устремив взгляд в потолок. – Наверное, узнала она меня… Так посмотрела!..

– Батька, Прыщ и эта потаскуха ушли, а автоматчик остался, почему?

– Караулит, мерзавец, боится, как бы живыми не остались.

Никита Иванович встал, подошел к окну. Автоматчик стоял, взяв на изготовку автомат. Он посматривал то на лес, то в овраг.

– И почему я немецкий язык изучала? – с обидой произнесла Таня. – Никогда в жизни говорить по-немецки не буду! Не хочу!

– Пойдем, Танюша. Вот и хорошо, что ты знаешь немецкий язык. Заговори ему зубы, скажи: господин Эггерт распорядился, чтобы мы похоронили убитых. А я тем временем в овраг спущусь, посмотрю, может, еще и спасти удастся!

– Пошли, если так.

Солдат обернулся им навстречу, когда они вышли из дому.

– Назад! – визгливо крикнул он. – Стреляй буду! Назад!

– Господин лейтенант Эггерт приказал, – неуверенно начала Таня по-немецки. – Труп, могила… Приказ лейтенант Эггерт. Нам приказ.

– Назад! Я не знаю такого приказа, – ответил по-немецки солдат. – Лейтенант Эггерт приказал мне задержаться на полчаса здесь.

– Придется обождать, Танюша. С этим болваном не договоримся.

Они вернулись в дом и молча сидели, Никита Иванович у окна, Таня у печки, пока солдат не оставил свой позорный пост.

– Теперь пошли, – сказал Никита Иванович.

По тропинке они спустились в овраг. Девушка лежала с широко раскрытыми глазами и смотрела в холодное зимнее небо. Ее мать уткнулась лицом в снег. Поленов стал прощупывать пульс, но уже никаких признаков жизни у обеих не обнаружил.

– Помню, еще девочкой она принесла мне свои первые стихи, – тихо произнес Поленов. – Почитай, говорит, дядя Леша, а я в магазин сбегаю. А сама – за угол. Совестно было, стихи-то про любовь!

– Да-а, – протянула Таня.

– В лес, сегодня же в лес! – решительно проговорил Никита Иванович.

– В лес мы уходить не имеем права, батька, – возразила Таня.

– Какое тут может быть право? Кто нас обязал смотреть на то, как палачи казнят невинных людей!

– Никто. Но полковник знает, что мы живем теперь в этом доме. Он сообщил, что у него намечается большая работа по Шелонску.

– Он может писать все! Он этого не видит! – сердито бросил Поленов.

– Он, может, больше нас видит!

Копали молча – сначала снег, а затем песок, желтый и рыхлый.

– Ты права, Танюшка, – сказал вдруг Никита Иванович, – убегать нам с тобой нельзя. Это дезертирство. Но и оставаться здесь невозможно: теперь этот прыщавый часто будет наведываться, понравился ему овраг, да и закапывать есть кому!

– Надо обо всем сообщить полковнику.

– Что он может сделать за несколько сот километров, через линию фронта?

– Что-нибудь придумает!

2

На второй день с утра Никита Иванович направился в Шелонск по необычному делу. Он опасался, что Эггерт снова появится у оврага и тогда он, Поленов, может не сдержаться. Никита Иванович, конечно, должен был сдерживаться, но в нем жил и просился наружу, проявляя свой характер и не смиряясь, Алексей Шубин. Пока он своими глазами не видел зверств фашистов, еще можно было кое-как жить, тем более что делал он нужное и полезное дело. А если перед его глазами ежедневно будут совершаться зверские убийства?! И он шел в Шелонск, чтобы покончить со всем этим навсегда.

В Шелонске Никита Иванович всегда боролся с самим собой, и осторожный Поленов побеждал нетерпеливого и горячего Алексея Шубина. Шубин настоятельно требовал побывать у родного дома, посмотреть хотя бы на окна, Поленов же останавливал его: «Что ты делаешь? Там тебя не только люди, там тебя каждая собака знает!» И он останавливался, долго раздумывал, и тогда Шубин уступал Поленову. Или вдруг Шубин приглашал навестить кого-либо из близких друзей, поговорить, узнать, чем дышат люди в Шелонске, просто посмотреть на земляков. Но осмотрительный Поленов снова возражал, доказывая, что в душу человека залезть трудно, что неизвестно, чем сейчас живет старый друг и друг ли он вообще.

Так было всякий раз, когда Шубин ходил в Шелонск.

Лейтенант Карл Эггерт был немало удивлен, когда увидел в такой ранний час у себя в кабинете Никиту Ивановича.

– О, Поленофф! – сказал он, отрываясь от альбома с какими-то картинками. – Пошему так рано, Поленофф? Што-нибудь слушилось?

Никита Иванович снял шапку-ушанку, набожно перекрестился, заткнул рукавицы за пояс полушубка и степенно ответил:

– Всю ночь не спал, ваше благородие! Не дадите ли мне ружьишко, какое вам не жалко?

– Для шего вам ружьишко, Поленофф? – удивился Эггерт.

– Боюсь, ваше благородие, очень боюсь. Вчера вечером, ваше благородие, появились они от леса и все время ходили. Из окна я на них всю ночь смотрел, натерпелся страху, ваше благородие!

– Кто «они», Поленофф?

– Партизаны, ваше благородие!

– И ви их видел?

– Видел, ваше благородие!

– Как далек?

– Метров за двести, ну триста, ваше благородие!

– О, этой близок, Поленофф!

– Ваше благородие, пожить при новом порядке хочется! – Никита Иванович умоляюще посмотрел на Эггерта. – Боюсь попасть им в руки, ваше благородие! И за вас боялся, очень боялся. Могло быть нехорошо. Они ведь и вас, и барышню могли убить. Автомат, он далеко бьет, ваше благородие?

– Далек, Поленофф! У них немецкие автомат, хороший автомат!

Поленов сокрушенно покачал головой, вытер пальцами нос:

– Могло плохо кончиться, ваше благородие!

– Спасибо, Поленофф! Хороший информации! Ми будет это уштет!

– Рад служить, ваше благородие!

– Ви, Поленофф, большой рыжий борода обрежьте, оставьте мал волос. Я вшера приказ. Партизаны видел вас в лесу, теперь мог узнайт. Он подозрение: пошему большой рыжий борода не стал жить Низовой, захотел жить Шелонск? Без борода вас никто не узнайт. Устроит кузницу, куй желез! Спокойно жизнь будейт!

– Ваше благородие, не прикажите всю бороду резать, старовер я! – взмолился Поленов. – Большой грех на душу положу, если обрежу, не принято это у нас, староверов; большевики заставляли, а мы их никогда не слушались. Скажите, сколько можно оставить, сделаю, как вашему благородию угодно будет!

«Обрезать всю бороду? – думал про себя Никита Иванович. – Тогда любой шельмец признает во мне своего земляка!»

– Хорош, Поленофф, половина рыжая борода – капут! – уступил лейтенант Эггерт.

Никита Иванович отвесил глубокий поклон:

– Премного благодарен, ваше благородие, премного благодарен! И ваше приказание выполню, и себя спасу, и грех на душу не положу! Премного благодарен! А ружьишко, ваше благородие?

– Ружье, Поленофф, дать не могу. Не положен. Они, партизаны, пришел, выстрел наш слышал. Своих вырушайт хотел. Не будейт ходить партизан. Я стреляйт в другом месте будейт, Поленофф!

– Спасибо, ваше благородие. Поберегите себя, не выходите из Шелонска. Много партизан развелось вокруг. И когда их не будет?

– Скоро, ошень скоро, Поленофф! Скоро Шелонск партизан далекой уйдет!

– Бояться будут, ваше благородие? – насторожился Никита Иванович.

– Будут, Поленофф! За сто километров обходить вокруг Шелонска нашнуйт!

Поленов притворно вздохнул и сказал:

– Хоть бы побыстрее!

– Ошень скоро, Поленофф!

– Какие есть приказания, ваше благородие, рад служить вам! – сказал повеселевший Никита Иванович.

Эггерт встал с кресла и сказал, перекосив в улыбке свое прыщеватое лицо:

– Три боевой заданий, Поленофф: первое – половина большой рыжая борода капут; второе – кузница готова пять дней; третье – ковка двух лошадь, моей и барышень Кох.

– Барышня Кох ваша невеста, ваше благородие? – с наивной улыбкой спросил Поленов.

– Невеста комендант Шелонск фон Хельман. Дошь погибшего от партизан Адольф Кох. Ми будейт сопровождать ее прогулка!

– Все будет сделано, ваше благородие!

– Да, еще один заданий, Поленофф!

– К вашим услугам, ваше благородие!

– У нас есть данный, што район Шелонск действуйт большевистский агенты. Они вступайт связь рации…

– Так, так, ваше благородие!

«Теперь уже не говорит, что ловит двух больших начальников из советского концлагеря, как это было в Низовой, – думал Поленов, – называет все своим именем. Больше доверять тебе стали, Никита Иванович!»

– Они очень хитры, Поленофф. Мы пока не знайт их тошних примет.

– И сколько этих агентов, ваше благородие?

– Тошно не известен. Видимо, два-три. На што обратийт внимание? Характерен, што на месте передаш два раза находили окурки. Один нормален, другой искусан. Вот, смотрийт. Второй агент ошень нервнишает.

«А уловка удалась. Спасибо капитану из фронтовой разведки: много дал добрых советов!» – поблагодарил в душе своего наставника Никита Иванович.

– Интересно, ваше благородие! Вы даже по окурку можете определить характер человека! – восторгался Поленов. – Как хорошо быть образованным!

– Надо их помогайт ловит!

– А если посидеть там, где они передают? С кем-нибудь пойти? И захватить?

– Они с один мест не передают, с разных мест. Они передают мало и быстро. Мы их засекайт, а захват не успевайт. Вы бывайт за город. Надо смойтрет. Заметил – незамедлителен доклад. Нет, снашала надо преследовайт.

– А может, это партизаны, ваше благородие?

– Партизаны имайт свой рации. Они передавайт свой баз. Им к Шелонск ходит не нужен.

– Буду стараться, ваше благородие.

– Теперь можно ступайт, Поленофф!

Никита Иванович Поленов низко согнулся в поясном поклоне и, выйдя в коридор, надел шапку-ушанку и овчинные рукавицы.

«Выходит, регулярно перехватывают наши передачи, – решил Поленов. – Надо быть еще осторожнее… А к оврагу он теперь побоится ходить! Но почему партизаны скоро за сто километров будут обходить Шелонск? Намек на что-то или обычная пустая угроза? Сколько их было с первых дней оккупации: и в листовках, и в приказах, и на досках, укрепляемых на груди повешенных! Но ведь и полковник писал, что в Шелонске ему, разведчику Поленову, еще предстоит поработать… Пусть будет работа, тогда и жить интереснее!..»

3

Таня встретила Никиту Ивановича за полкилометра от дома.

– Батька, там тебя какой-то тип дожидается, – озабоченно проговорила она. – Называет себя хозяином дома, нахально ходит по комнате. Вот я и решила тебя предупредить.

– Кто же это может быть? – Поленов почесал затылок. – Ладно, Танька, встретим гостя, в кусты не будем прятаться.

Гость сидел за столом в добротном дубленом полушубке, перепоясанном цветистым красно-желтым кушаком. Увидев Никиту Ивановича, он поднялся и, улыбаясь, пошел ему навстречу. Поленов сразу признал его: Огнев!

– Что, Алексей, пароль еще раз говорить? – спросил Огнев, протягивая руку для приветствия. – «Железо хорошее продаешь?» – «Барахлом не торгую. Для хорошего человека могу и продать!» – Что ж, продавай!

– Привет, Виктор Викторович, – ответил, крепко сжимая руку гостя, Поленов. – С неба свалились, что ли? Вот никак не ожидал. Какими судьбами?

– По твоей вчерашней радиограмме. Ты что же панику разводишь? Работал, работал – и вдруг: безвыходное положение!

Огнев сел на скамейку, рядом с ним присел Поленов. В комнате было холодно, и Никита Иванович не стал предлагать гостю раздеться.

– Не могу я дальше так, товарищ Огнев, – ответил Никита Иванович. – Меня превратили в какого-то косвенного соучастника зверских преступлений. Этот бандит Эггерт стал доверять мне, облюбовал овраг и начал со своей шлюхой водить людей на расстрел. Разве можно смотреть на это спокойно? Будь у меня оружие в этот момент, они были бы зарыты в овраге, а не эти женщины!..

– Я очень хорошо понимаю тебя, Алексей, или как тебя величают в военное время? Я уже забыл… – проговорил Огнев.

– Никита Иванович Поленов, пострадавший от Советской власти человек!

– Так вот, пострадавший от Советской власти человек Никита Иванович Поленов, спокойнее надо быть! Наше дело такое… Где твоя нареченная дочка?

– Танька? Во дворе.

– Не замерзнет?

– Ничего, молодая, одета тепло. Пусть даст лошади корма. А закончим разговор – пригласим.

– Полковник из штаба еще раз просил побеспокоиться о военнопленных и конкретно о красноармейце Щеголеве. Пояснил, что за него персонально ты ходатайствуешь. Кто он тебе?

– Это по Танькиной просьбе. С одного города они, с одной улицы, на одной парте в школе сидели. Кажется, что дружить начали, когда еще ползунками были. Как видно, любовь только распускаться начала, да так и не распустилась: война помешала. Но не увяли чувства, хорошая она девушка!

– Выручим, если, конечно, жив парень. Что нового видел сегодня в Шелонске?

– С людьми я не встречался, Виктор Викторович. Лейтенанта Эггерта навещал. Между прочим, я ему на партизан жаловался, ружьишко просил, говорю, всю ночь около меня блуждали. Попугал немного, чтобы к оврагу больше не шлялся!

– Напрасно. Мы могли бы организовать засаду, надо живьем его взять! Я уже думал об этом. Поторопился, Никита Иванович!

– Значит, поторопился. А надо бы взять и Эггерта, и эту потаскуху, она ведь дочка Адольфа Коха! – виновато проговорил Поленов.

– Да ну? – удивился Огнев.

– Эггерт сказал.

– О чем еще говорил Эггерт?

– Наставлял, как ловить большевистских агентов, которые из района Шелонска ведут передачи по радио.

– Застукали они тебя!

– Застукали!

– Придется пару наших передач провести из леса, вблизи Шелонска. Надо же сбить их с толку!

– Это было бы совсем неплохо, Виктор Викторович!

– Вот что, Алексей, черт с ним, с этим кулаком Поленовым! Твой полковник через наш штаб специальную шифровку прислал. Поговорите, пишет, влейте в него эликсир бодрости и спокойствия. Это о тебе. В Шелонске непременно должен быть наш человек: у немецкого командования существуют в отношении Шелонска какие-то планы. Так вот, возможно, что ты должен будешь прекратить с полковником радиосвязь и поддерживать контакт с ним через нас, партизан.

– Эггерт сказал, что скоро партизаны за сто километров будут обходить Шелонск, – заметил Поленов.

– Так и сказал?

– Да. Намек или пустое бахвальство.

– Нет, не бахвальство. Эггерт чуточку проговорился. Теперь надо мотать нить дальше. Надо обязательно побывать у Калачникова, предупредить и его…

– Предупреждать этого негодяя и предателя?! – оборвал Поленов.

Он пытался рассказать Огневу все, что слышал с Калачникове, но Огнев положил ему ладонь на колено и сказал:

– Он такой же предатель, как и мы с тобой, Алексей…

– Так, значит?..

– Значит, настоящий советский патриот, каким и раньше был!

– Вот оно что! А в народе такие слухи ходят!

– Народ узнает правду и о Калачникове, и о тебе, и о многих других, Алексей! Вот придешь к Петру Петровичу и скажешь: «Цветы есть?» Он тебе ответит: «Цветов нет, есть семена». А ты еще один вопросец: «А будут цветы?» Когда он тебе скажет: «Конечно будут», можешь передать от меня привет и начинать разговор.