Текст книги "Цветы и железо"

Автор книги: Иван Курчавов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

После обеда коменданту Хельману доложили о гибели Шарлотты и штурмфюрера СС Карла Эггерта. Хельман в сопровождении усиленной охраны направился к месту происшествия. По пути он расспрашивал солдат, которые недавно вместе с Эггертом и Шарлоттой уходили за город. Он выяснил, что Шарлотта, Эггерт и двое автоматчиков возвращались после очередного расстрела арестованных. Вблизи города Эггерт отправил автоматчиков вперед и приказал ждать его у перекрестка, а сам с Шарлоттой зашел в дом на окраине, (как теперь стало известно, не в первый раз), выгнал хозяйку. В доме их и пристрелили. Автоматчики долго ждали своего начальника и, обеспокоенные тем, что его нет, вернулись к домику. Шарлотта и Эггерт были уже мертвы. Убийца успел скрыться. Хозяйка в дом больше не вернулась.

Ганс Хельман посмотрел на Шарлотту. Не любовь и сострадание выражало в эти минуты его лицо. Он вспомнил рассказы Гельмута Мизеля о похождениях Эггерта, его медицинскую книжку, испещренную записями о различных заболеваниях. И что нашла в нем Шарлотта? Ему хотелось ударить ее по синеватым холодным губам, но за его спиной стояли подчиненные, они отлично поймут причину ярости Ганса Хельмана.

Он повернулся и молча прошел мимо солдат, которые вытянулись перед ним, словно их четкость и выправка могли улучшить настроение обер-лейтенанта, рассеять его мрачные мысли.

2

Впервые Ганс Хельман видел Мизеля таким удрученным. Майор не пожелал взглянуть на мертвую Шарлотту, сославшись на то, что не может видеть в гробу близких друзей. Он сидел в строгановском кресле и сосредоточенно думал, устремив взгляд в одну точку.

Словно не замечая присутствия Хельмана и разговаривая с самим собой, Мизель глухо произнес:

– Десять месяцев назад, в канун войны с Россией, Адольф Кох с Шарлоттой приезжали в Варшаву. Мы просидели всю ночь. Это был любопытнейший разговор. У Адольфа Коха были грандиозные планы по превращению России и всех восточных земель в образцовую колонию третьего рейха. Он первым показал пример, как надо браться за это дело!.. Шарлотта была достойной дочерью своего отца и по складу характера, и по смелости, она была лишена слюнявой сентиментальности. Я уже не говорю про Карла, в таком возрасте он сделал блестящую карьеру. Если бы наша полевая армия успешно решила свою задачу под Москвой, Карл мог стать генералом… Империя лишилась образцовой семьи!.. Так они требуют, чтобы Шарлотта была доставлена в Германию?

– Да. Государство принимает ее похороны в Кенигсберге на свой счет, – ответил Хельман.

Мизель криво усмехнулся:

– А состояние Кохов государство принимает как дар?

– Да. Государство берет заботу о наследстве Кохов.

– В государстве найдется какой-то отдельный представитель! Ты, Ганс, лишился богатейшего состояния, – уже добрее проговорил Мизель.

– Я лишился невесты, Гельмут!

– Хорошая невеста в сочетании с таким наследством – это могло быть прекрасно!.. И как ты не уберег ее от кретина и пошляка?

– Я не знаю, кто это сказал, что, впервые любя, женщины любят предмет своей любви, а потом они любят любовь.

– Но ты говорил ей, кто такой Эггерт?

– В запретном, Гельмут, мы ищем чего-то особенного, так ведь? Она, вероятно, считала, что я на почве ревности пугаю ее… И зачем ты послал в Шелонск этого подлеца?

– Берут, Ганс, все то, что плохо лежит. У тебя плохо лежала твоя же собственность! – сострил Мизель.

– Она не была еще моей собственностью, Гельмут.

Мизель встал, потянулся после бессонной ночи, подошел к Хельману, положил ему руку на правое плечо.

– Потерянного не вернешь, Ганс! Между нами говоря, я мало верил, что Шарлотта когда-нибудь будет твоей женой. Вы слишком разные люди, чтобы спать в одной кровати. Мне думается, что ее приезд в Шелонск был данью своему же капризу.

– Все может быть.

– Садись. Нам надо многое обсудить. Поработать придется вдосталь… Нельзя же допустить, чтобы к приезду в Шелонск эсэсовской дивизии здесь остались красные террористы. Между прочим, сейчас у русских так называемый великий пост. В течение семи недель они исповедуются, каются перед богом в своих грехах. А эти грехи принимает наш верный слуга в церкви. Он может выведать у простодушных баб очень многое!

– Таких простодушных баб в Шелонске больше нет, Гельмут! Недавно поп приходил жаловаться: церковь, говорит, перестали посещать, хоть прекращай службу; посоветуйте, господин комендант! А что я ему посоветую? Ходят слухи, что он продал свой позолоченный крест, заказал столяру деревянный и велел бронзой покрыть. Под золото!.. Во всяком случае, твой поп все время пьян.

– Ты не злорадствуй, Ганс! – строго сказал Мизель, посмотрев на Хельмана. – Поп не мой, а твой. Мой метод воспитания иной, и ты его отлично знаешь.

– Знаю, не сердись, Гельмут! К черту пряники и… да здравствует кнут!

– Ну вот, это разговор настоящего мужчины-немца, а не кисейной барышни! – похвалил Мизель. – Покойный Эггерт недавно писал, что замечает в тебе большие перемены к лучшему.

– Следишь? – насторожился Хельман.

– Частное письмо, Ганс, частное письмо. И, как видишь, лестное для тебя. Эггерт не имел против тебя злобы, хотя ты и преследовал его.

– А за что он должен был сердиться на меня?

– Всякое может быть. Но он написал даже о том, как ты скрупулезно учитывал каждую золотую брошку и серьгу при обыске у городского головы, каким ты был кристально честным при составлении акта… Как ты докопался до ценностей Муркина?

Хельман вынул из сейфа акт и протянул его Мизелю. Тот читал внимательно, слегка кивая головой и довольно улыбаясь.

– Набирается на порядочную сумму, Ганс! Ты молодец!

– Я давно наблюдал за этой пустой головой, Гельмут, – начал Хельман, садясь за свой стол и перебирая бумаги. – Один полицай месяца три назад доложил мне, что Муркин снял у него с руки золотые часы и заявил: «Не по рангу носишь!»

– Остроумный человек этот Муркин! – заметил с иронией Мизель.

– Ждать от него остроумия все равно что надеяться услышать весенний гром в сорокаградусный мороз!.. Потом Муркин предложил мне свой, не блещущий оригинальностью план: походить по домам и выяснить, не живут ли в Шелонске подозрительные люди, не прячутся ли коммунисты. Я дал ему такую санкцию. А на другой день ко мне стали являться с жалобами: у одной женщины взял дюжину чайных ложек из столового серебра, у старика изъял икону в серебряной ризе. Это, заявил, для нужд великой германской армии…

– Ты его просто недооцениваешь, он находчивый и предприимчивый человек! – тем же шутливым тоном вставил реплику Мизель.

– Я приказал доставить эти вещи в комендатуру. Он повиновался, хотя и был недоволен. А тут приходит ко мне местный профессор селекции, очень щепетильный старик, и рассказывает, как он вечером зашел к городскому голове и застал его за любопытным занятием: Муркин пересчитывал золото в большой шкатулке. Увидел Калачникова, закрыл шкатулку на замок и отнес ее в спальню. Сделали обыск. Нашли. Под половицами в русских избах имеется бревно, они его называют, кажется, слегой. Так вот в этой слеге Муркин умудрился выдолбить углубление и спрятать там шкатулку. Даже жена и дочь не догадывались о сокровищах, которыми располагал глава их семейства.

– Профессора наградил?

– Это очень старомодный человек. Я, говорит, действовал не ради поощрения, а так, совесть подсказала.

– Среди стариков такие еще встречаются. Род вымирающих! Как же объяснил все это господин городской голова?

– Сначала, конечно, отпирался. Отцовское, говорит, наследство. А на дореволюционном отцовском наследстве знаки советских ювелирных фабрик! Сознался и сразу же выдал с потрохами начальника полиции: тоже брал.

– Как они умудрились стащить эти ценности?

– Перед экзекуцией [8]8
  На фашистском языке означало расстрел.


[Закрыть]во рву в прошлом году Муркин лично обыскивал евреев. Все ценности он складывал в особый чемодан. Естественно, что вещи у них были, мы оповестили, что переселяем их в другое место, одежду и ценные предметы можно забирать с собой. Когда из оцепления вернулся начальник полиции, городской голова сам предложил ему некоторые золотые вещи. Начальник полиции уже тогда догадался, что голова сумел упрятать самое ценное в свои вместительные карманы. С тех пор он был зол на Муркина и часто поносил его, но о хищении ценностей ничего не сообщал: боялся. Вчера я делал им очную ставку. Начальник полиции был приперт к стенке. У Муркина отличнейшая память: назвал все предметы. Я дал двое суток сроку.

– Не сбежит твой начальник полиции?

– Куда, Гельмут? Он еще хочет жить! У партизан ему обеспечена пуля, а у нас в худшем случае тюремное заключение. Я ему гарантировал, что судить мы его не будем, если он сдаст все золото и драгоценные камни.

– Кого ты намечаешь городским головой? Может, назначить твоего профессора селекции?

– Нет, не подойдет, – возразил Хельман. – Стар и слаб. Слез не переносит. Для такого дела надо искать другого человека. Профессор сейчас готовится к тому, чтобы выращивать под Шелонском картошку и овощи. Я получил приказание обеспечить прибывающую дивизию картошкой и овощами.

– Найдешь кандидатуру – пришли все документы. Я вызову к себе.

– Хорошо.

– Мы тут, Ганс, охотимся за советскими агентами. Эггерт несколько раз шел по их следам, и всякий раз агенты ускользали. Возможно, что это провокация партизан. Но я склонен предполагать, что это были советские лазутчики.

– Чем я могу быть полезен, Гельмут?

– Переговори со своими осведомителями, более надежными людьми. Пусть они почаще ходят в лес. Эггерт кое-что уточнил. Например, один из агентов прямо-таки пережевывает окурки во время передач. Один ходит в подшитых валенках, а другой в новых. Новые валенки черного цвета, это установлено по волоскам, оставшимся на следах.

– Такое поручение я своим людям дам. Пообещаю высокую награду.

– Да, денег мы не жалеем!.. Кстати, если русские узнают о предстоящем прибытии в Шелонск дивизии СС, они усилят разведывательную деятельность. Все подготовительные работы надо вести в строжайшей тайне.

– Я так и делаю, Гельмут.

В дверь постучали. Просили коменданта. Хельман вышел и вернулся минут через пять. Позади него плелся полицай, краснощекий мужчина лет сорока, в шубе, с зеленой повязкой на рукаве.

– Гельмут, он принес странное сообщение, – сказал по-немецки Хельман. – Он вел наблюдение. Представляешь: взял на подозрение кулака Поленова. Факт заслуживает внимания.

– Да? Я мало верю твоему полицаю! Каков поп, таков и приход, как говорят русские. Каков начальник полиции, таковы и полицаи. Я его допрошу у себя, потом зайду к тебе. Ты не собираешься отлучаться?

– Нет, до обеда я буду здесь. После обеда надо отправить гроб. Звонили, что специальный вагон утром уже был в Низовой, скоро прибудет в Шелонск.

– Тогда жди.

«Хотя бы Поленов провалился! – не без злорадства думал Хельман после ухода Мизеля. – Это будет удар по самолюбию Гельмута!»

3

Еще не рассвело, когда в дом Поленова постучали. Барабанили очень сильно. Никита Иванович вскочил с кровати и подбежал к Тане.

– Слышишь? – шепотом спросил он.

– Слышу, – неохотно, спросонья проговорила она.

– Кто бы это мог быть?

– Наверное, от Огнева…

– Партизаны так не барабанят!..

Стук в дверь не прекращался. Никита Иванович набросил на плечи шубу, надел шапку, сунул ноги в валенки.

– Ну, я пошел, Танюшка, – сказал он, открывая дверь.

Когда дверь захлопнулась, Тане вдруг захотелось плакать. «Бедный Никита Иванович! – думала она, натягивая платье на голову и вытирая им выступившие на глазах слезы. – Бедный, он ведь ничего не знает». Для нее это был только Поленов, и она не хотела знать никакого Шубина Алексея Осиповича. Никита Иванович для нее дороже: с ним она начала свой путь, с ним и закончит… Закончит… но как? Может, и себя, и Никиту Ивановича поставила под удар? Может, и не надо было этого делать?

В комнату вошли трое: два солдата, один пожилой, другой совсем мальчишка, третий был в пальто с облезлым каракулевым воротником.

– Вашего отца пригласил к себе штурмбаннфюрер Мизель по важному делу, – сказал мужчина в пальто, оказавшийся переводчиком. – Мы должны все осмотреть.

– Это обыск? – стараясь быть спокойной, спросила Таня.

– Профилактический осмотр помещения… Видите ли, у нас есть данные, что большевики при уходе из Шелонска оставили в этом доме кое-что важное.

– Тогда и я буду помогать! – беспечно произнесла Таня.

– Нет. Вы будете со мной. Можно приступать, – сказал переводчик по-немецки солдатам.

Они сняли шинели, повесили автоматы на мундиры и начали осмотр. Немцы долго копались в печке, под кроватью, в старом буфете и поломанном столе. «Обыск, самый настоящий обыск! – подумала Таня. – Неужели они узнали?»

…Издали наблюдала она, как Эггерт и Шарлотта уводили людей на казнь. Первое время они возвращались с автоматчиками. Потом стали задерживаться в крайнем доме. Ярость в ней накипала… А тут избиение Сашка: плетка в руках Шарлотты, кровь на щеке друга… И новость, принесенная Никитой Ивановичем: в родном городе Тани целую неделю орудовал Эггерт, – это он совершал казни и истязал людей. Может, и подружку Клаву – сестру Сашка – вешал он после надругательств и пыток… А недалеко от дома, под мостом, спрятан пистолет, полученный от Калачникова. Она, Таня, так хорошо стреляет!..

– Барышня чем-то озабочена? – спросил переводчик. – О чем можно так напряженно думать в ваши годы?

– Я не выспалась, вы меня не вовремя разбудили, – ответила Таня; голос у нее хрипловатый, будто и взаправду она недоспала.

– Это не так существенно! – подмигнул переводчик. – В вашем возрасте надо меньше спать, чтобы не испортить фигуру и быть всегда грациозной.

– За это я не опасаюсь, – ответила Таня, – в нашем роду все были стройными.

Переводчик пустился в пространное рассуждение о том, что такое грация вообще и «три грации» в частности. Он говорил, а руку держал в кармане; один раз на короткое мгновение из кармана показался кончик рукоятки пистолета и исчез. Таня слушала, кивала головой, иногда поддакивала, а думала совсем о другом…

Немцы нашли дверцу в подвал, отбросили ее, она с шумом грохнулась на пол. В подполье не полезли: посмотрели на переводчика, что-то спросили у него. Тот взглянул на Таню.

– Вы уверены, что в подполье никого нет? – спросил он.

– Есть… – Таня притворно вздохнула. – И много…

– Кого?

– Крыс и мышей.

– А вы озорница. Ай-ай! – сказал переводчик. Он предложил спуститься в подвал молодому солдату, а пожилому остаться наверху и быть наготове.

– Наши крысы и мыши мирные, они на людей не нападают, – сказала Таня.

– Это на всякий случай, – пояснил переводчик.

– А мы жили с батькой и не знали, что под нами клад. Давно бы откопали!

Переводчик долго смотрел на нее и сказал:

– Нам вчера стало известно об этом.

«Вчера, после этого случая!» – подумала Таня. Странно: она не боялась. Она уже достаточно переволновалась. Значительно больше Таня боялась, когда спускалась под мост и возилась с пистолетом. А уж совсем сильно испугалась, когда пистолет неожиданно выстрелил. Она сидела и не дышала, уже готовясь к тому, чтобы пустить в дело все пули, оставив последнюю для себя. По мосту кто-то проходил, стуча подковами сапог. Но все смолкло. Она, крадучись, пришла домой и ничего не сказала Никите Ивановичу. Неужели кто-то следил, а теперь донес Мизелю?

Переводчик лег на пол, голова у него свесилась в подвал. Он хочет быть активным искателем «клада». Интересно, что они ищут: пистолет или рацию? А возможно, что-то спрятано нашими при уходе из Шелонска? Но об этом должен знать Огнев, он наверняка сказал бы…

– И вам не страшно? – спросил переводчик, присаживаясь на скамейку и отряхивая пыль с черных подшитых валенок.

– Кого? Мышей?

– Нет. Партизан.

– Они, наверное, не знают, что мы бывшие кулаки!

– А если узнают?

– Тогда сделают капут!

– И вы говорите об этом так просто?! Мне скоро стукнет шестьдесят два, а я умирать не хочу… Впрочем, когда я был молодым, я тоже ничего не боялся. Помню, наступали мы с атаманом Булак-Булаховичем на Шелонск. Забрались у села Клинья на гору. Атаман на белой лошади, она вытанцовывает, как на параде. А я залезаю с биноклем на высоченную тригонометрическую вышку и докладываю, что происходит у Шелонска. В это время снаряд – бах! Одно бревно из опоры вышки, как пилой, срезало. Красивый хвост коня атамана улетел неизвестно куда. Вышка закачалась, вот-вот рухнет. А я одной рукой держусь за перекладину, а вторую с биноклем прикладываю к глазам.

– Вы, значит, очень храбрый? – спросила Таня.

– Храбрость, барышня, уходит вместе с годами. Да-с…

На двор переводчик ушел с пожилым солдатом. В комнате остался молодой.

– Шпрехен зи дейч? – спросил он, присев неподалеку на скамейку.

– Не шпрехаю, – ответила Таня.

Немец молчал, он не спускал глаз с девушки. А Таня не смотрела на него. Ее не допрашивали, и это уже хорошо. «А батьку допрашивают… И кто? Сам Гельмут Мизель, которого еще полковник хвалил как неплохого разведчика. Что он хочет выяснить у кулака Поленова? А если его допрашивают не как кулака Поленова, а как советского работника Алексея Осиповича Шубина? – Внезапная догадка испугала ее. – Вдруг все узнали? Но кто бы мог выдать его? Неужели Петр Петрович Калачников? Только он мог это сделать! И зачем батька открылся ему? Если предал Калачников, он и Сашка выдаст немцам. Бедный Сашок, не жить ему тогда на свете!..» Слезинки выступили на глазах Тани.

Солнечные лучи сняли легкий налет изморози на стеклах. Таня прислонилась к подоконнику и смотрела на тропинку, которая вела в Шелонск. Вернется ли по ней Никита Иванович? Не придется ли и ей идти по этой тропинке в сопровождении автоматчиков? В последний раз?.. А потом их проведут с батькой и Сашком за одинокий домик и расстреляют около часовни… Не сразу, конечно… После пыток и истязаний…

Хотя бы знать, что́ ищут сейчас немцы, какой «клад» их интересует!..

4

Если Таня догадывалась о причине столь раннего визита немцев, то Никита Иванович Поленов терялся в догадках. Правда, переводчик очень вежливо сказал, что его просит прибыть штурмбаннфюрер Мизель. Но даже одеться как следует его домой не пустили, сказав, что Мизель ждет и просил не задерживаться. «Мизель просит»! А позади и впереди по автоматчику… На просьбу это не похоже…

В кабинете майор Мизель находился один.

– Доброе утро, Поленов! – радостно воскликнул он, приглашая гостя садиться в кресло. – Давно не виделись, Поленов! Вы помолодели, отрезали половину бороды… Жениться собираетесь?

Мизель хорошо говорил по-русски, даже очень хорошо…

– Это приказ господина Эггерта, – ответил Поленов. – Он опасался, что меня может опознать Огнев или кто-то из партизан.

– Эггерт сделал правильно: партизаны, говорят, рыщут вокруг Шелонска.

– Ко мне пока не заходили, но около леса часто появляются. Я у господина Эггерта ружьишко просил…

– А для чего ружьишко, Поленов?

– Кулаками не отобьешься, господин майор! Вчера поутру меня сильно напугали. Стучат. Ну, думаю, капут, уж и с белым светом распрощался. А это из-за леса мужики клевер в мешках принесли, чтоб поменял я им на подковные гвозди. С полфунта отпустил…

– А не партизаны это были? – будто ненароком спросил Мизель.

– Зачем партизанам клевер на горбу тащить? Подковные гвозди они и силой взять могли!..

Не случайно повел Никита Иванович разговор о мужиках, пришедших к нему за подковными гвоздями. Так было условлено с Огневым. За лесом следят. Хорошо. К нему заходили незнакомые, Поленов первым об этом и сказал!..

– Между прочим, Поленов, недавно я был в вашей деревне Любцы! – Мизель пристально смотрел на Никиту Ивановича.

– Были, господин майор? – обрадованно спросил Поленов. – А я вот никак не соберусь. Потеплее дни настанут – обязательно поеду. Надо посмотреть. Или и смотреть не на что? Деревня, говорят, сгорела дотла?

– Да, деревни нет. Если имеете желание – я сегодня собираюсь в ту сторону, – могу подвезти.

– Премного благодарен вам, господин майор, премного благодарен! С удовольствием поеду, если не обременю вас!

– Места в машине хватит. Да, вы знаете, в Любцах не помнят такого кулака – Никиту Ивановича Поленова.

«Врешь, Мизель, на бога берешь! – подумал Никита Иванович. – Был такой кулак. И такой же рыжий, как я. И дочка по имени Танька!»

Поленов недоуменно пожал плечами и развел руками:

– Забыли, господин майор, немало лет прошло, как сослали меня на Синявинские болота. Вот приедем, старики сразу узнают… Они еще меня узнают!.. – злобно закончил он.

– Вас когда сослали, Поленов?

– В тридцать втором, господин майор.

– Так… В лагере скверно было?

– Скверно, дюже скверно!

– Начальник вашего лагеря сбежал, Поленов. Но к своим не сумел пробраться, он должен находиться на этой стороне. Вы помните его приметы?

– На всю жизнь запомнил, господин майор. Такое я тоже никогда не забуду! Эх, господин майор, попался бы мне в руки этот Ненашев Василий Петрович, я ему показал бы кузькину мать!

– А приметы, приметы, Поленов?! Мы его отыщем, от нас он не уйдет!

Никита Иванович задумался, но ненадолго.

– Зажмурюсь – вижу его перед собой! – Поленов действительно зажмурился. – Лысый… лысина как лаком намазана… Надо лбом чуб лохматый… Чуб и усы рыжие… Да, вот еще что запишите, господин майор: перчатку черную! Левая рука у него всегда в черной перчатке: руку ему покалечило еще в гражданскую войну.

Мизель быстро писал в блокноте. Часто он впивался взглядом в своего собеседника. Никита Иванович не отводил глаз. Наоборот, он еще упрямее смотрел на Мизеля, и этак покорно, услужливо, точно действительно рад помочь.

– Что еще помните о Ненашеве? – спросил Мизель.

– Большой начальник, мало встречаться с ним доводилось. Матом любил ругаться. Через два слова – мат…

Мизель позволил себе улыбнуться.

– С этой приметой русских трудно отыскать, – заметил он.

– Что верно, то верно, – согласился Поленов. – Ругнуться мы любим!

– А кого еще вы знали в лагере?

– Многих, господин майор, да разве всех припомнишь! Менялись люди часто – и начальники, и заключенные. Ну, десятника припоминаю. Хлебина Павла Павловича. Вихры такие, будто года два или три в парикмахерской не был. Зимой и летом веснушки по всему лицу. Любил еще повторять «елки-палки» и кстати, и некстати, господин майор.

– А из заключенный кого помните?

– Столько их прошло перед моими глазами! – печально произнес Поленов. – Хорошо бы отыскать их, народ надежный, хоть в полицию, хоть в городскую управу – не подведут.

– Хорошо. Это в следующий раз, Поленов. Какие задания вы получили от лейтенанта Эггерта?

– Да ведь совсем немного, господин майор, только четыре, – живо ответил Никита Иванович. – Два выполнил, а два нет. Не по своей вине, господин майор!

– Я у вас спрашиваю, какие это были задания? – с едва уловимым раздражением переспросил Мизель.

– Так вот, значит, первое – это обрезать половину бороды. Я и обрезал. Ну, второе – настроить кузницу. Сделал, теперь можно ковкой заниматься. Железа маловато, подмогите, господин майор.

– Железо вы получите.

– Спасибо, господин майор. Третье задание: поискать советских разведчиков. Искал, господин майор. Несколько раз окурки находил. Меня господин Эггерт учил. Один, говорит, здорово пережевывает их, когда передает по радио. Нервничает, значит. О валенках докладывал: один ходит в подшитых, другой в новых, они черного цвета. Я шерстинки на следах подобрал. А позавчера нашел, как их, ну такие, отчего радио говорит?

– Батареи?

– Вот-вот! Господину лейтенанту передал, они мне за это триста марок дали. А вот самих агентов никак не схватить!

– Поиски нужно продолжать, Поленов. Обнаружите – обещаю большую награду.

– Да вы меня и так не обижаете, господин майор. Премного вам благодарен!

– Это задание считайте главным, Поленов. Бываете в лесу, приглядывайтесь к тем, кого встретите. Сами в борьбу не вступайте, советские агенты всегда вооружены. Заметите – дайте знать немцам или полицаям. Награда все равно будет вашей.

– Понимаю, господин майор! – живо отозвался Никита Иванович.

– А четвертое задание? – спросил Мизель.

– Подковать лошадей для господина Эггерта и его барышни. Вот это не сделал, потому как они не приехали, хотя и обещали.

– Лейтенант Эггерт и Шарлотта Кох, невеста военного коменданта Шелонска Хельмана, убиты…

Поленов вскочил с кресла, перекрестился на правый угол, прижал руки к груди.

– Господи Иисусе, кто же мог это сделать? Господи Иисусе! – громко прошептал он.

– Убийцы в наших руках, Поленов! – сказал Мизель.

– Таких-то господ…

Вид у Поленова расстроенный, но это уже не игра. Его и Таню допрашивают порознь, неужели девчонка что-то натворила? Она была так зла на Шарлотту! Когда она успела это сделать? Вчера отлучилась часа на три. По времени совпадает… И это после клятвы, которую она давала ему в Низовой, что ничего не будет делать без разрешения старшего, то есть Никиты Ивановича Поленова! Запутают теперь Таньку…

Мизель подошел к сейфу, достал бутылку коньяку, налил стакан, протянул его гостю.

– Пей, Поленов. Найдем. Уже нашли, – повторил Мизель, наполняя бокал и для себя.

– Премного благодарен. Не сочтите за дурное, но старовер я. Выпить могу, но из своего стакана. Я моментом!

Дрожащими руками он полез в карман, достал потемневший стакан, протянул его Мизелю.

– Веру в бога уважаю, – сказал Мизель, переливая коньяк из бокала в стакан.

Он опрокинул бокал, поморщился и стал закусывать шоколадом. Никита Иванович выпил, крякнул, вытер рукавом губы и поблагодарил:

– Премного благодарен вам, господин майор. Горько, но приятно, глаза пошли в разные стороны.

Уже захмелевшего Поленова Мизель, словно невзначай, начал расспрашивать про лагерь на Синявинских болотах: кто там был начальником, кого помнит Поленов; спрашивает, а глазом косит на записи. Никита Иванович повторил все без запинки. Потом Мизель куда-то отлучился. Много дум передумал за это время Никита Иванович. Залетали в голову и тяжкие мыслишки. Конечно, он был готов ко всему, и даже к смерти, с той минуты, когда оторвался от своего родного самолета и начал падать на парашюте в темную и страшную пустоту… «Только бы не запутали они девчонку… Не знает Мизель, кто убийца, иначе для чего ему разыгрывать всю эту комедию?»

– Вы знавали в Любцах Василия Бахвалова? – спросил, возвратившись, Мизель.

– Это какой же Бахвалов? В Любцах Бахваловых много Алексея или Петра сын? – уточнил Поленов.

– Василий Петрович Бахвалов.

– Помню, господин майор. В молодости он меня чуть ножом не пырнул. Из-за девки, из-за Машки Хворостовой, получилось. Пустая девка! Глазки строила тому и другому. Приревновал меня к ней Васька Бахвалов… Жив он, Василий-то?

– Жив, в гости ждет, – ответил Мизель.

– Значит, уже больше не сердится.

Майор Мизель почти не слушал его. Он уткнулся в бумагу, которую успел подготовить помощник. У Мизеля вчера мелькнула мысль: может быть, документами настоящего Никиты Ивановича Поленова воспользовался красный лазутчик? Не верил он в это, как мало верил и в доклад полицая, утверждавшего, что он видел людей, шедших из леса с мешками и оставивших эти мешки у кулака Поленова. Но лишний раз проверить не лишне: есть сомнения – рассей их! О результатах обыска скоро доложат. О проверке в Любцах рассказывает краткая запись, сделанная помощником после телефонного разговора с волостью:

«Поленов Никита Иванович выслан из Любцов в 1932 году вместе с десятилетней дочерью Татьяной. По слухам, находился где-то в районе Синявина. В деревне известно, что он получил от немцев кузницу на станции Низовая, работал там до бомбежки; после разрушения кузницы куда-то исчез. Крестьяне побаиваются, что Поленов вернется домой и будет мстить. Для проверки сообщаем, что справа от его дома была изба Петра Степановича Голубева, слева – Василия Петровича Бахвалова».

– А какие у вас были взаимоотношения с Петром Голубевым? – спросил Мизель.

– Разные, господин майор. Чего ведь в жизни не бывает! Теща у него была сплетница, а сам он мужик степенный. Может, испортился за эти годы?

– Где он жил, Поленов?

– Соседи мы с ним, господин майор. Его изба стояла рядом с моим домом.

«Как хорошо, что кулака Поленова в прошлом году захватили партизаны! – думал Никита Иванович. – Сколько он им рассказал ценного! Все пригодилось: сначала разведотделу, потом Алексею Осиповичу Шубину. А кулак небось до сих пор не знает, что с его документами благополучно путешествует советский разведчик! Благополучно? А вдруг отыскался настоящий Поленов? Устроит сейчас Мизель очную ставку!..»

В дверь постучали. Вошел ординарец Мизеля и что-то доложил. Потом в кабинете появились солдат и переводчик. «Сейчас одна минута решит, жить нам с Танькой или нет», – подумал Поленов. Дышать стало труднее. Посматривая в окно, Никита Иванович делал вид, что его не интересует ни этот переводчик, ни его доклад майору Мизелю. Докладывал переводчик медленно: вероятно, немецкий язык он знал хуже русского.

– Обыск произведен. Ничего подозрительного не обнаружено. Девчонка хорошо помнит начальника лагеря: Василий Петрович Ненашев, с рыжим чубом, левая рука в черной кожаной перчатке.

Мизель отпустил переводчика. Перебирая бумаги, он сказал Поленову:

– Мы получили данные, что накануне вступления наших войск в Шелонск Огнев припрятал кое-что важное в доме, где вы сейчас живете. Очередная провокация: там ничего не обнаружено.

За такое сообщение даже Мизелю готов был пожать руку Никита Иванович! Неужели миновала беда? Радость нельзя выражать бурно, нельзя показывать, что он, Никита Поленов, очень доволен. В глазах его появился испуг.

– Господин майор, а хорошо они искали? Может, какую адскую машину запрятал этот бандит Огнев? От него всего можно ожидать! Будешь спать, а она тебя на воздух поднимет!

– Ничего там нет, Поленов. Идите домой, скажете солдату, чтобы он возвращался в комендатуру. Деньги у вас есть?

– Нет, господин майор, кое-как перебиваюсь. Господин Эггерт несколько раз обещали.

Мизель отсчитал четыреста оккупационных марок и протянул их Поленову. Никита Иванович встал, низко поклонился:

– Премного благодарен. Без денег, сами понимаете, никак нельзя!

– Начинайте ковать, Поленов. – Мизель стал завязывать папку с бумагами. – Почаще встречайтесь с мужиками. Выясните наконец, где и когда лучше всего можно схватить Огнева! И еще, Поленов: в Шелонске работает многочисленная, хорошо законспирированная подпольная организация большевиков. Они выпускают листовки, получают от партизан газету «Шелонская правда» и развешивают ее по городу. Нападите на их след – и я гарантирую вам десять, пятнадцать тысяч немецких марок. Войдите к ним в доверие, злее ругайте фашистов, тогда они раскроют свои души. Пятнадцать тысяч марок – это деньги, Поленов!

– Они будут у меня, господин майор! – с твердым убеждением заверил Никита Иванович.