Текст книги "Цветы и железо"

Автор книги: Иван Курчавов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

За окном темная ноябрьская ночь. Небо занавешено густыми облаками, скрывшими мерцающие холодным огнем звезды и широкий серп луны.

Петр Петрович стоит у окна и смотрит, как ветер подхватывает с земли снежинки и поднимает их ввысь, унося неизвестно куда. В эти минуты ему хочется превратиться в маленькую снежинку и унестись туда, где нет фашистов. Да, самое сокровенное желание его – очутиться там, за линией фронта, и увидеть то, чего уже нет в оккупированном Шелонске. Там можно спеть раздольную русскую песню или задорную советскую – и тебя не повесят за это. Там ребятишки по утрам бегут в школу, наполнив сумки учебниками, а здесь за такой учебник одно наказание и малому, и старому – расстрел. Там можно честно смотреть людям в глаза, а здесь Петр Петрович, честно проживший всю жизнь и продолжающий честно жить на земле, должен отворачиваться от людей, словно он совершил гнуснейшее преступление.

Где-то Коля, Николай Петрович Калачников? Добрался ли до места? Начал ли работу? А может быть, и он уже на фронте, где-нибудь в непрерывных атаках пробивает брешь во вражеской обороне, прокладывая дорогу к Шелонску?

Велик фронт, и никогда не угадаешь, где в данный момент находится родной человек. На Урале или в Сибири, на Белом или Черном море, под Ленинградом или Москвой? Фронт сейчас всюду, и везде людям неизмеримо трудно – в глубоком тылу и на передовой линии.

Фронт… Война… Тяжелая, невиданная в истории человечества…

Что-то делается в Москве? Сегодня седьмое ноября. Раньше в этот день столица бурлила и клокотала – радостная, счастливая. Сегодня Москва, видимо, сурова и сдержанна. Тяжело Москве, ой как тяжело! Конечно, Хельману он не верил. Во время последнего разговора Петр Петрович намекнул, что немецкие газеты писали о параде германской армии седьмого ноября на Красной площади. «А это вполне возможно, – ответил Хельман. – Кремль уничтожен нашей авиацией. Германская армия пятого ноября находилась в нескольких километрах от Москвы. За полутора суток она может овладеть Москвой и пусть не утром – вечером седьмого ноября устроит парад».

Хельман говорил спокойно, с внутренним убеждением; он, вероятно, сам верил в это.

А Петр Петрович не верил, и, хотя у него не было никаких доводов, которые могли бы опровергнуть утверждения Хельмана, он верил своему сердцу: Москва никогда не будет сдана.

Далеко сейчас Москва. И дело не только в километрах: огненная, смертельная полоса отделяла Шелонск от столицы.

Вот Гучки рядом, и то Петр Петрович не знает, что там происходит.

Какова судьба этой деревни? Где сейчас смуглый, похожий на цыгана, паренек? Кто одержал победу? Вчера, шестого ноября, направилась карательная экспедиция в сторону Гучков. И – ни слуху ни духу. В город Петр Петрович не выходил: как бы не разминуться со связным Огнева, он должен появиться сегодня или завтра.

Когда человек живет на людях, ему легче: можно поделиться думами, рассказать или выслушать шутку и анекдот, спеть песню. На людях и смерть красна! А Петр Петрович был один, и те люди, которые окружали его, были его врагами – их смеха он не переносил, как не мог спокойно смотреть и на их улыбающиеся физиономии.

Долго стоял Петр Петрович у окна, наблюдая, как порывистый ноябрьский ветер крутит поземку на притихшей городской улице. Вдруг Калачников резко обернулся и направился к шкафу, над которым висел семейный портрет. Он снял его, перевернул на другую сторону и поставил на комод в углу. Свет от керосиновой лампы осветил знакомые контуры древней стены с высокими, точно ажурными, башнями, увенчанными рубином звезд. После прихода фашистов в Шелонск Петр Петрович, сжигая политическую литературу, заметил в журнале этот снимок Кремля. Рука повисла в воздухе и не дотянулась до печки. Тогда он и наклеил фото с другой стороны семейного портрета: разве придет кому в голову, что это сделано нарочно?

Он придвинул снимок поближе, стряхнул с него пыль.

– Эх, Москва, Москва! – тихо прошептал он; на глазах старика заблестели слезы.

Петр Петрович снова перевернул портрет. Он медленно ходил по комнате, думая не о том, что есть, а о том, что будет: о земле – светлой и красивой, о кремлевских садах и скверах, в которых когда-нибудь найдется местечко для нового деревца, созданного селекционером Калачниковым.

2

Еще не рассвело, а в дверь раздался настойчивый стук. Калачников торопливо поднялся с кровати, набросил на плечи старенький, полинялый халат и пошел открывать. В комнату вошел невысокий человек с зеленой повязкой на левой руке. Он щурил глаза и улыбался.

– Здравствуйте, цветы есть? – спросил он.

Старик растерянно посмотрел на полицая. «Что ответить ему? Глупость порет, что ли, разыгрывает на старости лет? А вдруг?..»

– Цветов нет. – Петр Петрович нахмурил брови, точно не знал, что говорить дальше. – Есть семена.

– А будут цветы? – полицай продолжал улыбаться.

«Да он действительно пароль знает!» – обрадовался Калачников и быстро ответил:

– Конечно будут!

«Полицай» пожал руку старику и сказал:

– Еще раз здравствуйте, Петр Петрович! Я ведь от Огнева!

– Садитесь, пожалуйста! – быстро проговорил Калачников, обрадованный приходу гостя.

Посетитель отвязал зеленую полицейскую повязку и положил ее в карман.

– Рискнул с этой тряпкой, – пояснил он. – Сейчас в город пробраться трудно. Мы поймали полицая из соседнего района. Его документами и воспользовался. Мол, к родственникам в Шелонск иду.

– А как шелонские полицаи? Что с Гучками? Где тот славный парень? – старик не давал ответить ни на один вопрос и продолжал задавать все новые и новые. Он даже вскочил со стула и теперь стоял напротив гостя.

– Туго нам пришлось, Петрович, – упавшим голосом проговорил партизан, руки у него задрожали.

– Что такое? Вас разбили? – испуганно спросил Калачников.

Гость помолчал.

– Разбить нас не разбили, но людей мы потеряли. И хороших людей, Петрович. А думали без потерь обойтись: при внезапном нападении такое бывает…

– Так что же случилось?

– Мы готовились принять только полицаев, – медленно начал связной. – Думали так: их машина пройдет – мы подорвем за ними мост и встретим их огнем. А чтобы машина не могла развернуться и удрать, дорогу по бровке заминировали. Смотрим, едет не одна машина, а две: за полицаями – немецкие пулеметчики и автоматчики. А за этими машинами – танк и броневик.

– Да, да, – сочувственно проговорил Калачников, покачав головой. – Это Мизель. Он со своей бандой нарочно прибыл за несколько часов до нападения, чтобы никто не узнал.

– Да, Мизель хитрый черт. Наши разведчики, дежурившие на шоссе между Шелонском и штаб-квартирой Мизеля, даже донести не успели…

– И что же дальше?

– Наш подрывник взорвал мост вместе с танком. Танк ткнулся носом в берег. Из строя вышел, но не затонул.

– А броневик?

– Уцелел. Сила огня у него большая. Из пулемета и винтовки его не возьмешь. А подрывать гранатами не рискнули: могли понапрасну погубить людей.

– А полицаи?

– Вот им всыпали! – оживился партизан. – И немцам на машине! Полицаи сунулись в деревню, а там у нас станковый пулемет. Вряд ли кто из них уцелел!

– А деревня?

– Сожгли ее немцы… Зажигательными пулями…

– А люди? Ведь там же люди! Дети там! – прервал гостя Петр Петрович.

– Мы людей еще под вечер в лес вывели.

– А паренек? Жив он? Ведь он должен быть в машине!

– Погиб паренек… Из машины он выпрыгнуть успел, метров тридцать бежал… Очередью его, собаки! И второго паренька, который к вам ходил, ранили. Но того легко…

Они долго молчали.

– Огнев просил передать вам большое спасибо, – нарушил молчание партизан.

Калачников отмахнулся.

– За что спасибо? Ваши-то люди погибли, без потерь не обошлось!

– Главное сделано: в Гучках все спасены. А их больше ста человек, Петрович.

– Меня благодарить не за что: я в бою не был. Благодарность эту в свой адрес не принимаю! – упорствовал старик.

– Вы все время на боевом посту, Петрович! Без вашего донесения народ в Гучках был бы сожжен заживо.

Калачников ничего не ответил, настроение у него заметно упало, руки стали дрожать; таким он бывал всегда, когда слышал о гибели людей, особенно тех, кого знал или с кем успел познакомиться.

– А у меня есть и радостная весть, Петр Петрович, – сказал гость, заметивший перемену в настроении старика. – Вчера в Москве на Красной площади состоялся парад Красной Армии.

– В Москве? На Красной площади? – встрепенулся Калачников.

– Да, на Красной, на нашей замечательной Красной площади шли войска Красной Армии! – с воодушевлением произнес партизан.

– Так ведь под Москвой немцы!

– Немцы в нескольких километрах от Москвы…

– Обождите, обождите… И парад, как в прежние годы, как в обычный праздник?!

– Да!.. Когда мы слушали радио, Петр Петрович, то казалось, что нет врага под стенами Москвы и Ленинграда, что Москва твердо знает, когда мы будем в Берлине!

– Как это приятно услышать! – голос у Калачникова дрогнул. – Народу все это надо сообщить! Порадовать людей нужно!

– За этим и пришел. Выпустили наши ребята листовки на своем партизанском «лилипуте». Я их принес. Разложите, побросайте, где можно. Но не рискуйте. А пока спрячьте…

Он вынул из-за пазухи небольшую пачку листовок и положил на стол. Калачников вчитывался в крупные буквы заголовка:

«В МОСКВЕ СОСТОЯЛСЯ МОГУЧИЙ ПАРАД КРАСНОЙ АРМИИ. А ФАШИСТАМ НИКОГДА НЕ БЫВАТЬ В НАШЕЙ ЛЮБИМОЙ СТОЛИЦЕ!»

– Как это хорошо, – тихо произнес Калачников и поцеловал пахнущий типографской краской листок.

– Скоро, Петр Петрович, начнем выпускать «Шелонскую правду». Размер будет, конечно, поменьше, чем в мирное время.

– Да разве, дорогой, в размере дело! Я ведь люблю свою газету. Если вы бывали раньше в Шелонске, то должны помнить Алексея Шубина. И статьи писал, и фельетоны, и очерки. Стихами тоже баловался. Город любил, природу обожал. Благородный человек! Большая помощь от него была…

Гость не перебивал Калачникова, слушал со вниманием. И лишь после едва слышно проронил:

– Мы с Алексеем Осиповичем Шубиным от немцев удирали, Петр Петрович. Расколотили наш отряд, вот мы, уцелевшие, и хотели к своим прорваться. Через линию фронта…

– И как же?

– Прижали нас к непроходимому болоту. Трое суток подряд, днем и ночью, сыпали по нас снарядами и минами. Спаслись, да немногие. Ночью в лес обратно пробились.

В глазах у Петра Петровича и нетерпение и испуг:

– А Шубин?

– В болоте остался.

– Погиб?

Гость потрогал крышку стола, будто собирался проверить, как прочно она прикреплена.

– Трудно сказать. Скорей всего – да, Петрович. С нами он в лес не прорвался. А до линии фронта далеко, да и болото вязкое и глубокое. Много там ребят осталось…

– Вот оно что, – упавшим голосом произнес Калачников. – Вечная ему память…

Гость встал, выжидая, когда старик немного успокоится, подошел к нему, положил обе руки на его плечи.

– Не печальтесь, Петрович. Все бывает, на то она и война… Хочу вас порадовать: теперь в Шелонске начнет работу целая организация. Враг не будет знать покоя ни днем ни ночью. Очень скоро он еще более почувствует, как у него под ногами в ноябрьскую стужу будет гореть земля!..

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

1

Никита Иванович Поленов держит путь в пришелонские леса. Протяжно и звонко скрипит снег под полозьями дровней-розвальней, Соколик неторопливо переставляет ноги, будто знает, что путь долог и силы надо беречь. Солнце висит над головой, отражаясь в мириадах снежинок, и они сверкают до боли в глазах.

Пришелонские леса!.. Сколько раз доводилось, бывало, Алексею Шубину навещать эти места с корзиной! И лес щедро награждал своими дарами: осанистыми боровиками, модницами волнушками, разноцветными сыроежками, длинноногими опенками, широкошляпными груздями и подгруздками, хрупкими рыжиками и лисичками… Богат грибами пришелонский лес! И зайцами. Сидишь зимним утром и ждешь, пока собака подгонит на выстрел беляка. Мчится косой изо всех сил, присядет на задние лапы, упрется во что-нибудь твердое – и бросит свое тело в воздух; иногда поторопится и, как озорник мальчишка, кубарем скатится с высокой снежной горы – не разберешь, где заяц, а где снег.

Сейчас поохотиться бы!.. Хорошим охотником был в недавние времена и Огнев. Не до беляков ему сейчас: другого зверья много, только успевай делать облавы.

К Огневу «в гости» и едет Никита Иванович. Насолил Огнев верховному командованию германской армии! Ничего не пожалели немцы: прислали на Низовую шесть танков, чуть ли не батальон карателей, обещали помощь с воздуха.

Но… прежде всего надо знать, где пребывает со своими лесными друзьями Огнев. Выяснить это по заданию Мизеля и Эггерта должен Никита Поленов.

Многое беспокоило сейчас Никиту Ивановича. Рация находилась в хлеву – ее не удалось перепрятать в более надежное место. Таня перед приходом Эггерта ушла к депо: посмотреть издали, что за паровозы прибывают на ремонт. Повеселела Таня за последнее время – Сашок отыскался!.. Правда, с окончанием строительства аэродрома Сашок в Низовой не появлялся, но она знала, что он жив, а полковник из разведотдела заверил, что партизаны постараются выручить красноармейцев вместе с Сашком. Итак, девушка ушла к аэродрому и не вернулась, а Эггерт сидел в комнате до тех пор, пока Поленов не собрался в дорогу и не выехал. Никита Иванович оставил Тане записку. Прочтет – поймет по намекам, что произошло в ее отсутствие. Скверно, что не связался с полковником. А нужно. Если захватят партизаны – как вести себя? Можно открыться Огневу или нет? Если не захватят партизаны, он сам должен отыскать их, предупредить о готовящемся нападении…

В вечерних сумерках открылся Шелонск – тихий, темный, пустой. Здесь Лешка Шубин впервые влюбился и написал свои первые стихи. Он был готов прожить хоть две жизни в этом городке; много раз отказывался уезжать отсюда, когда ему предлагали работу номенклатурой повыше; последний раз, когда его выдвигали в соседний район, вынесли категорическое решение по партийной линии, пришлось подчиниться. Почти все отпуска потратил он, чтобы отыскать в архивах строчки, прославляющие Шелонск. Много интересных статей прочли шелонцы в районной газете и были приятно удивлены: хотя их городок и небольшой, но история у него длинная и поучительная, уходит она в глубь веков. А о современниках писать уже легче: они на глазах Алексея делали свое дело. И сейчас, налетая на противника, поднимая поезда вместе с рельсами, отправляя на тот свет оккупантов и карателей, они пишут новые страницы в историю Шелонска, и, как знать, может, еще Алексею Осиповичу доведется написать обо всем этом в четырехполосной ежедневной «Шелонской правде». Но не о всех шелонцах можно будет сказать доброе слово. Печально, что в новой летописи Шелонска нужно будет предать анафеме Петра Петровича Калачникова, обманувшего надежды своих сограждан. Заехать к нему, посмотреть ему в глаза?.. Нет, не время…

– А ну, стой!

Поленов туго натянул вожжи. К дровням подошли полицаи, у одного из них были ножницы для стрижки овец. Не успел Никита Иванович слова сказать, как полицай отхватил хвост Соколика под самый корень.

– Хвосты тут распустили! – сердито проворчал полицай.

– Без хвоста и конь – не конь! – не менее сердито ответил Никита Иванович. – Осел какой-то!

– Кто осел? – полицай вплотную подступил к дровням.

– Конь, говорю, без хвоста не конь, а осел, – тише проговорил Поленов, чтобы отвязаться от полицая и не привлекать к себе внимания прохожих. – А ты что думал, про тебя?

– Что болтаешь лишнее! Откуда едешь?

Не отвечая на вопрос, Никита Иванович достал паспорт и бумагу с визой коменданта Низовой. Долго вертел полицай документы, а потом осклабился и уже дружелюбно спросил:

– Самогонки, случаем, нет?

– Не промышляю, – с достоинством ответил Никита Иванович.

– Поезжай.

Было за девять часов вечера, в городе встречались лишь редкие прохожие. Никита Иванович ехал медленно, не понукая Соколика, не шевеля вожжами. Вот там, налево, – бывшая гимназия, там ребята поставили его одноактную пьесу. Сначала ему казалось, что пьеса под стать творениям Островского, а прочел спустя два года – не нашел и сотой доли тех достоинств, что видел когда-то…

Вправо, у мельницы, – бывшая квартира, хорошие соседи… Заехать, посмотреть? Нет, от знакомых людей и родных мест подальше! Хорошо, что на улицах так редко встречаются прохожие: борода-то большая, рыжая, а вдруг по разговору, по глазам земляки узнают?..

Ночевал Поленов на окраине Шелонска у больной старухи бобылки, которая никогда ранее не видывала Шубина. Распряг Соколика, провел его в пустой хлев, дал вволю душистого сена. В комнате у старухи прохладно и пусто. Никита Иванович накормил хозяйку консервами, она угостила его горячим кипяточком. Хозяйка оказалась на редкость молчаливой и за весь вечер проронила всего несколько фраз: что все немцы не от бога, а от черта и потому не случайно у них рога на касках, а теперь они хвосты себе еще делают, вот от лошадей и отрезают. Старуха перекрестилась на красный угол и полезла на печь, а Никита Иванович бросил шубу на пол, прилег да так и уснул.

Спозаранку – в путь. Мороз выдался крепкий, берет до костей; от Соколика облако пара, и сам он замохнатился белым-пребелым инеем. Где отыскать Огнева? Конечно, километрах в пятнадцати от Шелонска, там, где до войны водились медведи, – глушь несусветная!

Повстречался обоз с лесом: везли березу, ель и сосну. «Березу, наверное, на кресты немцам, – подумал Никита Иванович. – Ладно, для такого дела не жалко!»

2

Километров пятнадцать отмерил Соколик по лесной дороге, а вокруг – ни души. Никита Иванович и насвистывал, и громко покрикивал на коня, и кашлял так, что за полкилометра слышно. И ни звука в ответ, даже эхо не откликается.

Вернуться, не выполнив задания? Наверняка Эггерт и Мизель возьмут под подозрение, не поверят. И для Огнева хуже: так и не узнает, что против него готовится крупная карательная экспедиция.

Как хорошо в лесу! Только стихи писать. И пейзажи – Шишкина бы сюда… Рыхлый снег толстыми грудами лежит на сучьях елей; кажется, достаточно щелчка, чтобы вся эта груда осыпалась вниз – на дорогу, на Соколика, на дровни с незадачливым ездоком. Косые солнечные лучи пробиваются сквозь чащу и тянутся то светлыми ниточками, то светятся причудливыми оконцами, заставляя сверкать снег, зеленеть еще пуще можжевельник, сосну и ель.

Куда подевались партизаны? Быть может, прослышали о карателях и ушли в глушь, куда и танки не пройдут и люди идти побоятся?

– Что ты здесь крутишься, старый хрыч? – неожиданно прогремел басовитый голос.

Перед Поленовым предстал рослый краснощекий детина лет под тридцать с залихватскими усиками и чубом темных волос, отчетливо выделявшемся на фоне серой шапки-ушанки.

– Я-то? – всерьез растерялся Поленов.

– Ты-то! – подтвердил неизвестный, поправляя гранаты у пояса и как бы напоминая этим, что шутить он не намерен. – Борода-то у тебя настоящая, доморощенная, или так, для фасона? – Тут усач так сильно дернул за бороду, что из глаз Поленова выступили слезы.

– А ты не балуй, заблудился я. На Тетьково мне надо. Правильно еду али нет?

– Ты, дед, зубы не заговаривай! – На дорогу прыгнул мужчина помоложе с немецким автоматом поверх полушубка.

– У тебя ведь зубы не болят, чего же их заговаривать! – огрызнулся Поленов.

– Постой, постой! – словно обрадовался чему-то мужчина с автоматом. – Это ты в Низовой кузницу получил?

– Я, стало быть…

– Лошадь Эггерту подковывал?

– Кто этот Эггерт, немец, что ли?

– Не прикидывайся! – И к товарищу: – Это о нем я тогда рассказывал! – Опять к Поленову: – Быстро ты снюхался со своими! И Эггерт к нему ездит, и помощник головы заходит! Мало тебя в лагере держали!.. По домам в Низовой с дочкой шляется, для немцев все вынюхивает, рыжая скотина!

«А он имеет обо мне точные сведения, – подумал Никита Иванович. – Огнев молодец, далеко пустил свои щупальца!»

– Кулаки, молодой человек, разные бывают, – начал было возражать Поленов.

– Знаем вашего брата, – оборвал молодой, более горячий «собеседник». – Где документы?

Никаких документов, кроме немецкого паспорта и приказа об освобождении из лагеря, у Никиты Ивановича не было, и он протянул их мужчине постарше возрастом. Но молодой перехватил бумаги и начал читать, презрительно поглядывая на пленника.

– Вот-вот, сам Трауте освободил! А Эггерт кузницу дал! Лошадь ему подковывает, рыжая образина!

– Ты не ругайся, – спокойно проговорил Поленов. – Ну, освободил Трауте, что ж из того? И по сей день на торфу работать?

– Зачем на торфу! Если у тебя душа правильная, надо забыть обиды и идти туда, куда идут все честные люди. А ему – кузницу, он деньгу зашибать должен!

Никита Иванович еще не знал, кто стоял перед ним: враги или друзья. Скорее всего, друзья. Могла быть и провокация: вдруг их подослал Эггерт, чтобы окончательно убедиться в преданности кулака Поленова?

Но продолжать разговор дальше было рискованно: время боевое, да и есть ли оно у этих людей? Погорячатся – и капут Никите Поленову!..

– Ваше право, ребята, казнить меня или миловать, – примирительно сказал Никита Иванович. – Да только разобраться надо. Ведите меня к своему старшему. Можете и глаза завязать, и руки закрутить. Ей-богу, не побегу!

Постарше тронул свой длинный толстый ус и сказал:

– А чего нам горячку пороть? Поведем. Пока за «языка» сойдет. А там видно будет!

Тот, что помоложе, никак не хотел успокоиться. Особенно ему не нравилась рыжая борода Поленова.

– Отрастил, схитрил! – зло говорил он, посматривая на Никиту Ивановича. – А ну, шагай-вышагивай, рыжее благородие!

Никита Иванович сам привязал Соколика к дереву, дал ему вволю сена, покрыл его овчиной, похлопал по бокам и пошел между двумя конвоирами. Как и прежде, на душе было спокойно: свои ребята, поругаются, а сделать ничего не сделают. А там Огнев, Придется ему открыться до конца.

3

Огнева на месте не оказалось: ушел на выполнение задания. Никита Иванович так и не увидел партизанского лагеря: еще за километр ему завязали глаза шарфом; он шел, спотыкаясь, ему все время казалось, что вот-вот он упадет в какую-то пропасть.

Землянка, в которую его привели, была тесной и темной, лишь в печи, сделанной из большого чугунного горшка, светились тлеющие угли. Никита Иванович прилег на еловые ветки и против своей воли уснул. Проснулся и испугался: в лагере – ни шороха. Неужели ушли, оставили его одного? Поленов приоткрыл дверь.

– Что, борода, не спится? – насмешливо спросил молодой паренек с перевязанной бинтом головой.

– Уже поспал, сынок.

– Волк серый в поле тебе сынок! Как быстро усыновил! – сердито огрызнулся парень.

– Что ругаешься-то, а? – с искренней теплотой в голосе спросил Никита Иванович: – Ты ведь не знаешь, кто я такой. Может, я лучше, чем ты думаешь?

– Видали мы таких «лучших»! Немцы за зря кузницу не дадут! Если только за рыжую бороду!

– Какая разница? У тебя борода будет светлая, у меня рыжая. Ты из какой деревни, парень?

– Из деревянной! Иди, досыпай.

Никита Иванович вернулся в землянку, присел на еловые сучья. Задумался. Огнев на задании. Все может случиться с человеком. Не дай бог, убьют еще. Только ему можно открыться, а без него кто поверит, что Шубин и Поленов одно и то же лицо? Может, и нет в отряде старых знакомых… Здесь, в лесу, суд скорый. А почему на честное слово должен поверить и сам Огнев? «Вместе работали…» Ну и что из того? Огнев часто бывал у Калачникова, хвалил его на всех совещаниях, а он к немцам перешел, служит им, как верный холуй! Как доказать Огневу, что ты честен? Конечно, может и поверить. А не поверит – придется назвать фамилию полковника из разведотдела фронта. Пусть Огнев запросит свой партизанский штаб, а там свяжутся с полковником, наведут справки, кто такой Никита Иванович Поленов и можно ли ему верить на слово. А есть ли у Огнева рация? Должна быть, как же можно обойтись без нее?.. А если испортилась? Рация – штука хрупкая…

Он приоткрыл дверь землянки и спросил у караульного:

– Слушай, парень, радио у вас есть?

– Фашистам на Низовую привет передать хочешь? – послышался насмешливый голос. – Не торопись, еще есть время!

Нет, не сладишь с таким парнем!

Позднее у парня, наверное, что-то пробудилось в душе, и, приоткрыв дверь, он сказал:

– Спи, дед. Когда надо – разбудим.

Утром в землянку к Никите Ивановичу вошел человек в дубленом коричневатом полушубке. Потеребил бороду, прищурил глаза.

– Зачем пожаловали, Никита Иванович, в наши леса? – спросил он. – Я – Огнев.

– Здравствуйте, товарищ Огнев! – оживился Поленов. – Очень рад встретиться с вами!

– Не знаю, насколько вы рады этой встрече. Садитесь. Вы не ответили на мой вопрос.

Никита Иванович сел на еловую хвою, Огнев – на торчавший из земли пенек. Они внимательно смотрели друг на друга: Огнев – строго и с любопытством, Поленов – с затаенной улыбкой. Ему нравилось, что Огнев не узнал его.

– Товарищ Огнев, вы работника газеты «Шелонская правда» помните? Был такой Алексей Шубин…

– Какое это имеет отношение к моему первому вопросу?

– Непосредственное, Виктор Викторович. Шубин – это я.

Огнев приоткрыл дверь. На него смотрели прищуренные глаза Поленова – молодые, лукавые. Огнев тотчас снова закрыл дверь.

– Узнал, узнал! – обрадовался он. – Помню вас, Алексей Осипович. Приветствую! – он пожал руку Шубина, но тут же спохватился. – А как же все это получилось? Как же вы кулаком Поленовым стали? Как в нашем лесу оказались?

– Придется рассказать, Виктор Викторович!

Они присели на еловые ветки, и Шубин сообщил все, что могло интересовать собеседника: и как разбитый партизанский отряд был прижат к непроходимому болоту, и как ему, Шубину, удалось прорваться к своим, и о встрече с полковником, и о том, как Алексей Осипович Шубин стал Никитой Ивановичем Поленовым. Рассказал он и о цели своей поездки в лес на поиски партизанского лагеря…

– Так, так, – проговорил Огнев, выслушав Никиту Ивановича. – Значит, на Низовой каратели? Мы знали, что они прибыли туда. Не знали только, против кого они предназначены. Ну что ж, давай, Мизель, карателей – встретим!

– Рискованно, Виктор Викторович: их много, около батальона, пожалуй, наберется. И танков штук шесть. Авиация тоже будет.

– Танки сюда не пройдут, авиация пусть бомбит без толку: лес большой. А карателей встретим. Спасибо за исчерпывающую информацию. – Огнев взглянул на Шубина, думал долго, прежде чем продолжить разговор. – Алексей Осипович, война – штука хитрая. Я вам верю. И если бы дело касалось только меня, я не стал бы учинять тщательной проверки. Но у меня есть люди, за жизнь которых я отвечаю перед страной и их семьями. Короче: кто может подтвердить легенду о кулаке Поленове?

– В разведотделе штаба фронта.

– Проверим. Мы для них тоже кое-что делаем. Недавно получили просьбу – выручить из лагеря красноармейца…

– Александра Щеголева? – прервал Шубин.

– Да. А вы откуда знаете?

Шубин улыбнулся и сказал:

– Знаю.

– Постараемся выручить целую группу, и в самое ближайшее время… Обожди, обожди, я начинаю теперь догадываться! С тобой не было такого случая, чтобы ты по заданию своего полковника посылал немцев в заброшенный сарай, чтобы схватить советских радистов?

– Был такой случай!

– И что же там немцы нашли?

– Две старые батареи, пустую пачку из-под «Беломорканала» и помятый лист бумаги с колонкой цифр.

– Хорошо, очень хорошо! – обрадовался Огнев, хлопая себя по коленкам, как пришедший в восторг мальчишка.

– А еще?

– Позднее в месте, указанном полковником, я обнаружил пачку листовок и доставил их Эггерту. Чуть позже подсказал гестаповцу, что у километрового столба с цифрой «3» по дороге в Шелонск что-то делали люди, а затем побежали в лес. Немцы откопали там мины.

– Все правильно, Алексей Осипович! Это наши ребята для тебя старались, чтобы ты был похож на настоящего немецкого осведомителя. Впрочем, они не знали, для кого и для чего это делается. По просьбе твоего полковника я давал такие задания.

– Большое спасибо!

– И еще: хорошее железо продаешь?

– Барахлом не торгую, хорошему человеку могу и продать! – быстро вспомнил пароль Никита Поленов.

– Проверку можно считать законченной! Спасибо, Алексей, за то, что не подвел. Молодцом оказался! Кушал?

– Вчера доел краюху хлеба.

– Сейчас накормят. А я начну помаленьку перебазировать основные силы в запасной лагерь. Здесь оставлю наших автоматчиков, они радушны насчет встреч.

– Мне не нужно открываться партизанам, кто я такой?

– Нет. Вы остаетесь кулаком Поленовым. Правду буду знать я и радист отряда. Вам еще придется много поработать. Думаю, что мы еще пригодимся друг другу.

– Я тоже так думаю, Виктор Викторович! Когда над Шелонском поднимем красный флаг? Никуда больше оттуда не уеду!

– Не так скоро. Сейчас все будет зависеть от Москвы, Алексей Осипович. Там готовится удар страшной силы. Врагу перед ним не устоять. Мне думается, что тяжелое военное поражение под Москвой будет для немцев и непоправимым моральным поражением. Немцы поймут то, что должны были знать накануне двадцать второго июня: Советский Союз – это не Бельгия. И это не Франция. И что Гитлер далеко не бог.

– Если бы они так в бога верили, как в Гитлера! – заметил Поленов.

– Верить в наитие фюрера и ему подобных отучим!.. Ну, как говорят, баснями соловья не кормят. Пойду дам команду принести обед.

Алексей отведал партизанских щей и каши с мясом. Посидел, прислушиваясь к шуму за дверью землянки: партизаны готовились к походу. Потом пришел Огнев и дружелюбно сказал:

– Всего хорошего и счастливого пути, Алексей Осипович! Поезжайте, я дал приказание отпустить вас.

…Соколик озяб от долгой стоянки. Он сразу же взял хороший ход, рысцой, – не нужно было ни понукать его, ни подхлестывать вожжами.

4

Эггерт принимал Никиту Поленова у себя на квартире, здесь когда-то жил председатель Низовского райисполкома, даже мебель с тех времен сохранилась: кресла, стол, диван.

– Вы напрасно рисковайт, Поленофф, – сказал он. – Партизан имайт глаз везде! Не надо нарошен встреши со мной в мой квартир. Я мог ждать. Я шасто посылайт солдатен посмойтреть, не приехал Поленофф. Садитесь, Поленофф!

Никита Иванович сел на краешек стула, помял, покрутил в руках шапку, отвечал виновато:

– Торопился, ваше благородие. Вот только из леса вернулся!

– Вы их видайт?

– Поймали они меня, ваше благородие. Сначала хотели пристрелить. Передумали. Завязали шарфом глаза и куда-то повели. Посадили в пустую землянку, поставили охрану. Натерпелся я страху, ваше благородие!

– Страшно было, Поленофф?

– Страшно, ваше благородие! Что я для них? Кулак, спасенный великой немецкой армией! Разве таких им жалко? Легко могли пустить в расход!

Вряд ли Эггерт осмыслил все то, что сказал Поленов. Сейчас важно было другое: верит он своему разведчику или не верит? Таня говорила, что немецкие солдаты все время вертелись около дома: ждали его, Поленова, а может, боялись, что она сбежит…