Текст книги "Звезда Нибелии (СИ)"

Автор книги: Ива Арлейт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Глава 2. Последняя милость

Юта стояла в коридоре, ведущем на поверхность. Она была прижата к стене атлургами, запрудившими все вокруг. Вдоль всего извилистого пути, насколько хватало глаз, она видела людей. Они стояли в полном молчании, гордые и непоколебимые. Их холодные песчаные глаза, напоминавшие Юте о зыбучих песках, были обращены в сторону коридора, противоположную от выхода в пустыню.

Народ ждал, когда на другом конце улицы появится процессия, несущая носилки для ритуала «милосердия».

– Как ты? – раздался за спиной Юты тихий вкрадчивый голос. – Я знаю, вы с гурнасом были близки. Мне жаль, что так случилось.

Юта обернулась, чтобы посмотреть в лицо Гвирну, стоящему за ней. Она знала, что у него много обязанностей, и ему следовало бы идти рядом с носилками, провожая гурнаса в последний путь. Но он твердо решил быть в этот момент рядом с Ютой, несмотря на все ее возражения, и Юта была глубоко благодарна ему за это.

Со дня обрушения свода в Зале Свитков Гвирн был очень внимателен к ней. Часто заходил проведать, лично бинтовал ее разодранную до крови руку. Это он рассказал Юте о ритуале «милосердия».

Когда на них с Кортом рухнул потолок, они чудом выжили. Проведя под каменными завалами много часов, Юта находилась в глубоком шоке, когда их вытащили. Корт вообще был едва жив, держа всё это время на своей спине неподъемную каменную плиту.

За всем произошедшим Юта совсем забыла о том, что они с Кортом были в зале не одни. Рядом с ними находился Арагон, с которым Корт разговаривал как раз в тот момент, когда свод обрушился.

Только когда Гвирн довел ее до дома, Юта, наконец, пришла в себя настолько, чтобы вспомнить о жреце. Гвирн потупил взгляд, его лицо было печально.

– Прости, но Арагону повезло меньше, чем вам, – сказал он тогда.

Нет, гурнас не умер, но получил тяжелые травмы. Каменной глыбой ему сломало позвоночник, вдобавок у него были повреждены внутренние органы. Атлурги ничем не могли помочь.

Только одно они могли сделать для умирающего в медленной агонии гурнаса – оказать ему «последнюю милость».

Так называемый «ритуал милосердия» заключается в том, чтобы вынести тяжело больного, умирающего человека на поверхность, отдав его жизнь в руки «милосердных братьев». Так называют атлурги Таурис и Аттрим – беспощадные и смертоносные солнца Нибелии.

Юте это название казалось жестоко ироничным, но для атлургов это было нормально. Гвирн объяснил девушке, почему народ называет солнца «милосердные братья». С одной стороны, чтобы смилостивить их, задобрить. С другой, – потому что они даруют «последнюю милость», принося быструю смерть тяжело больным и старикам – тем, кто больше не хочет жить или для кого жизнь становится невыносимым мучением.

Сегодня, чтобы избавить от мук, на поверхность вынесут Арагона.

– Мне тоже жаль. Он был добр ко мне, он стал мне другом.

Гвирн кивнул, его тонкое лицо было печально, а большие золотые глаза смотрели на Юту с сочувствием и грустью.

Девушка еще раз, почти непроизвольно, обшарила коридор взглядом, но того, кого она искала, здесь не было. Она не видела Корта ни разу с того дня. Она знала, что он в порядке и быстро пошел на поправку, но она так ни разу и не зашла к нему.

На самом деле она была даже рада, что Корта здесь нет, потому что не знала, как теперь смотреть ему в глаза. Разумом она понимала, что ничего вроде бы и не произошло – они оказались под завалами, и Корт спас ей жизнь, вот и все. Но сердце говоридло ей, что это было не всем – между ними произошло нечто большее. Что-то, что она не могла объяснить, но и забыть не могла.

Там, под завалами, думая, что это их последние минуты, они оба позволили вырваться наружу чему-то, таившемуся в глубине. Ничем неприкрытые, эти чувства обожгли их обоих. Юта ощущала рубец от этого ослепительного, как вспышка, ожога всякий раз, когда думала о Корте.

И знала, что он тоже ощущает его.

В конце коридора раздались тяжелые шаги нескольких пар ног – это атлурги несут Арагона в последний путь. Народ встречал процессию молча, они клали на носилки белые цветы – те самые, которые используются при ритуале погребения, и провожали их взглядами.

У Юты в руке тоже был зажат букетик цветов, мелких, собранных в белоснежные соцветия, будто россыпь звезд. Но когда процессия с носилками поравнялась с ней, она вдруг поняла, что не может пошевелиться.

Она смотрела на длинное худое тело Арагона, до подбородка укрытое покрывалом. Его глаза были закрыты, а лицо скорее походило на маску покойника, чем на лицо живого человека. За несколько дней он словно постарел не несколько десятков лет. Борьба за жизнь отняла последние силы, высушила тело, словно мумию, в которой не осталось ни капли жидкости.

Юта не отрываясь смотрела на Арагона, и не сразу поняла, что Гвирн мягко подталкивает ее вперед. На негнущихся ногах она сделала несколько шагов, поравнявшись с носилками. Юта разжала вспотевшую ладонь и осторожно положила букетик рядом с Арагоном. Он с головы до ног был усыпан цветами, словно укрывшим его живым саваном.

Юта мягко коснулась руки гурнаса, и вдруг, словно это прикосновение пробудило его, веки Арагона дрогнули и поднялись. Его глаза, затуманенные болью, с покрасневшими белками, обратились к Юте, постепенно проясняясь. Это был взгляд человека, уже находящегося по ту сторону, уже вверившего душу Ругу. Юта видела в его глазах отражение того мира, Руг уже прикоснулся к гурнасу, уже взял его за руку, чтобы отвести в свои владения. Но Арагон все еще продолжал цепляться за этот мир.

Его худая, слабая, как у младенца, рука, приподнялась и сжала пальцы Юты. Гвирн, наблюдавший за этой сценой, сделал жест атлургам остановить носилки, чтобы позволить Юте и Арагону попрощаться.

– Кулон Амальрис…, – неожиданно отчетливо прошептал Арагон, и от этого усилия на его губах выступила кровавая пена. – Найди… Ты должна найти….

Арагон не договорил, его веки дрогнули и опустились. Он снова потерял сознание, чтобы больше уже не очнуться. Его тонкая юношеская рука с гладкой кожей разжалась, выпустив руку Юты и упала на носилки.

Юта зажала рот рукой. Носилки качнулись, и атлурги понесли их дальше сквозь живой коридор из людей, замерших, словно лес живых статуй. Слезы тихо струились по щекам Юты, ее ладонь еще чувствовала тепло от прикосновения Арагона.

Ну почему, почему все, кого она любит, все, к кому привязывается, должны умирать? Почему за ней, даже здесь, продолжает тянуться шлейф из смертей? Неужто она отмечена какой-то зловещей меткой? Невидимой и неотвратимой? И куда бы она ни пошла, как бы далеко ни оказалась, в какой бы глуши ни спряталась, смерть всегда найдет её, чтобы снова и снова отнимать тех, кто стал ей дорог?

Мягкая, но сильная ладонь осторожно коснулась руки Юты. Девушка повернулась к Гвирну и не глядя уткнулась ему в плечо. Слезы бесшумно текли по ее щекам, пока он осторожно гладил ее волосы. Не желая больше ни о чем думать, она позволила себе раствориться в этих теплых прикосновениях.

Церемония закончилась ближе к ночи: ритуал «милосердия» проводится в часы, когда Таурис стоит в зените, для того, чтобы человек, которому оказывают «последнюю милость» как можно быстрее потерял сознание. Юта не хотела об этом думать, но, как назло, именно эта мысль не выходила из головы – она представляла себе Арагона, всеми покинутого, страдающего и обреченного, оставленного где-то посреди безжизненного океана песков. А вдруг он очнется, и никого не будет рядом? Как это, должно быть, страшно – так провести последние часы своей жизни.

Атлургов это, похоже, не заботило. Как Юта поняла, ритуал «милосердия» весьма распространен у народа. В основном среди стариков, которые не хотят обременять семью и город, расходуя на себя драгоценную воду. Она понимала, что живя в пустыне, эти люди выработали что-то вроде эмоциональной невосприимчивости. Ведь смертность из-за тяжелых условий жизни, несчастных случаев и болезней здесь очень высока.

Наверное, раз уж она живет среди атлургов, ей тоже стоило бы спокойнее относиться к таким вещам – принять смерть как данность ее нынешней жизни. Но что-то внутри Юты глубоко противилось этому. Что-то в ней кричало о том, что каждая жизнь бесценна, и за каждую жизнь надо бороться до последнего.

Она рано легла в надежде забыться хотя бы во сне, но, словно в издевку, сон не шел. Юта проворочалась на жесткой постели около часа и, откинув скомканное покрывало, опустила ноги на пол. Хотелось развеяться, хотелось подумать о чем-то еще, кроме собственной жизни, хотелось увидеть что-то, кроме осточертевшего потолка над головой.

Юта наспех оделась, сняла с крючка хилт, и полог над входом нетерпеливо хлопнул за спиной.

***

Каменный напильник осторожно порхал в руке, подтачивая мелкие детали. Едкая красная пыль висела в воздухе тончайшей вуалью, покрывая все вокруг красноватой пеленой. Статуэтка божества, над которой работал Корт, была почти готова.

Мужчина сидел на каменном табурете в своей «тайной» комнате. На нем был фартук из грубой материи, кое-как предохранявший одежду от вездесущей каменной пыли. Волосы мужчина собрал на затылке, чтобы в самый неподходящий момент они не упали на глаза – он работал над мелкими деталями – кропотливая и аккуратная работа, требующая внимательности и сосредоточения. Корт подточил красиво вырезанный нос богини и опустил напильник.

Уже две недели он вырезал статуэтку Амальрис. Эта идея пришла к нему однажды вечером, после разговора с Ютой. Корт не говорил ей, но когда они встретились в Зале Свитков в тот злополучный день, это был не первый раз, когда он заходил почитать про Богиню Ночи.

Эта богиня занимала его. Сперва он думал, что причина в том, что сама история почитания и забвения Амальрис была необычной. Но теперь начинал догадываться о возможном существовании и другой причины. Эта мысль доставляла беспокойство, как и многое другое в эти дни, и Корт старался задвинуть ее подальше, сосредоточившись на работе.

Мужчина осмотрел статуэтку, подмечая недоработки и шероховатости. Он хотел сделать свою версию Амальрис женственной и загадочной, таинственной и, возможно, немного опасной. Закрытой, и оттого притягательной, с тьмой, таящейся в уголках ее глаз. Никогда до конца не открывающей своих тайн, во всяком случае – живым.

Корт еще два раза прошелся по мягкому камню и снова опустил руку. Он не хотел признаваться себе, но сегодня работа не шла. Он просидел над изваянием уже несколько часов, но за это время лишь подправил несколько крошечных недочетов. Ему никак не удавалось успокоиться и сосредоточиться, не удавалось полностью погрузиться в работу, забыв о мире вокруг.

Возможно, причина была в том, что в это самое время в одном из коридоров Утегата, ведущем в пустыню, проходит церемония «милосердия». Также возможная причина в том, что тот, кому оказывают последнюю милость – Арагон, гурнас, вестник богов. Тот, кто при каждом удобном и не очень случае раздражающе напоминал Корту о том, что он – ругат. Тот, кто всегда ждал от него большего, чем он мог предложить, и по неизвестным Корту причинам возлагал на него большие надежды. Тот, чья по-мальчишески хитрая и одновременно по-старчески мудрая улыбка, с искорками в глубине глаз, так озадачивала Корта. Тот, чьим последним, предсмертным желанием – хоть тогда он этого и не осознавал – оказалась просьба к Корту помочь Юте выяснить происхождение ее кулона.

Наконец, тот, кого Корт, вероятно, мог бы спасти, но он выбрал другого человека, оказавшегося для него гораздо важнее.

Все это были причины того, почему Корт трусливо отсиживался в своей каморке вместо того, чтобы вместе со своим народом отдавать последнюю дань уважения необыкновенному человеку, который верой и правдой служил народу на протяжении многих лет.

Все эти сложные и многообразные причины, о которых думал Корт. И еще одна – маленькая и простая. На церемонии проводов гурнаса обязательно будет Юта.

Корт знал, что девушка ни за что не пропустит эту возможность попрощаться с Арагоном, потому что она преданная и смелая, гораздо смелее него. Мысль о Юте сверлила череп навязчивым жуком-древоточцем, прогрызавшем ходы внутри его головы, не оставлявшем в покое даже во время работы.

Корт старался, но не мог забыть ее взгляд, которым она смотрела на него в тот день. Так, словно во всем мире больше не было никого и ничего, так, словно он стал для нее всем – единственной опорой и защитой, единственным, кто может ее спасти. И не только от рушащихся на них тонн камня и песка, не только от кровожадной пустыни, расстилающейся над Утегатом. А от чего-то еще, проступившего отчаянием в ее взгляде. И в тот момент Корт был готов сделать все, чтобы только избавить ее от этого отчаяния.

Она смотрела на него своими глубокими серо-зелеными глазами и видела его настоящего, того, кого он скрывал все эти годы ото всех, даже от себя самого. Она видела его, но, в отличии от Корта, она не презирала этого человека.

Корт знал, что не имеет права хотеть снова увидеть этот взгляд. Не имеет права надеяться на него, не заслуживает его, но он все равно хотел.

Корт обнаружил, что расхаживает по своей каморке взад-вперед, меряя ее широкими шагами. Он бросил тоскливый взгляд на изваяние Амальрис, застывшее на столе, и вдруг замер. Корт стоял посередине маленькой комнаты, в рабочем фартуке, весь засыпанный красной пылью, и как дурак пялился на статуэтку, которую вырезал уже две недели.

Ему понадобилось несколько минут, чтобы закрыть рот и в полной мере осознать, что произошло. И как он мог не замечать этого раньше?! Ведь это же очевидно, как день, как то, что он – изгой, проживший в подземном городе под названием Утегат шестнадцать лет.

Обычно все богини, которых вырезал Корт, несли в себе неуловимые черты Леды. Ведь он любил её, восхищался ей и превозносил. Понятно, почему все женские образы он всегда копировал с нее. Но Амальрис … Амальрис была абсолютной копией Юты.

Как, когда, почему так вышло? Корт был растерян и даже немного напуган. Как он мог несколько недель вырезать статую и даже не замечать, что она как две капли воды напоминает Юту? Он что, совсем ослеп?

Корт со злостью отвернулся от стола. Он пришел сюда, чтобы забыться в работе, чтобы не видеть этого лица, но вместо этого оказалось, что она все время была с ним здесь, каким-то образом пробравшись в самое его тайное убежище.

Это было уже слишком. Корт прикинул, что ритуал «милосердия» уже должен был завершиться, а если и нет, он воспользуется другим выходом. Не оборачиваясь, будто спасается от чумы, он выскочил в коридор.

***

К тому времени, как Юта выбралась на плато, ослепительный вечер сменился чуть менее яркой ночью. Аттрим недавно покинул высшую точку небосвода, и теперь быстро опускался, двигаясь к северу по спирали. Юта видела звезду, которую атлурги называют «младшим братом» слева от себя, в то время как справа, медленно и неспешно, с полным чувством собственной значимости, по небу всходил сияющий Таурис.

Юта рукавом вытерла со лба пот и остановилась отдышаться. Она поднималась сюда не меньше нескольких часов, проведя дорогу в странном оцепенении – жаркое марево воздуха и ослепительное сияние двух солнц отнимали у нее не только силы, но и, казалось, саму волю. Юта снова и снова думала о том, как к этому можно привыкнуть. Она знала, что атлурги за разными нуждами выходят в пустыню почти каждый день, но не представляла, как они справляются с этим.

Все, чего ей хотелось, как только она вышла на поверхность – так это сбежать обратно, в полумрак подземного города. Единственное, что заставляло ее двигаться вперед – была мысль о Корте. О том, что когда-то, будучи таким же изнеженным жителем Лиатраса, как и она, он все же сумел не только приспособиться к этой жизни, он сумел в одиночку выжить в песках, месяцами блуждая по бескрайней, безжизненной и однообразной пустыне.

Она должна быть такой же сильной. Юте казалось, если она сумеет приспособиться к жизни в песках, то сможет лучше его понять и, возможно, так станет к нему хоть немного ближе. Думая так, Юта заставляла себя сделать шаг, а потом еще и еще, затаскивая ставшее неподъемным тело на вершину горы.

Но вот после нескольких часов борьбы с солнцем, песком и камнем, а главным образом – с собой, Юта ступила на пологий камень плато. Пот градом катился по спине под одеждой, неприятно щекоча кожу. Она поглубже надвинула на глаза хилт и вышла на середину плато.

Бескрайний пейзаж бросился в глаза, оглушая. Необъятность пустыни, раскинувшейся во все стороны, насколько хватало глаз, ошарашивала. У Юты закружилась голова, но она не понимала, была ли причиной тому жара и усталость или же захватывающий вид необъятного и прекрасного мира, открывшегося ей.

В горле пересохло. Она сняла с пояса баклажку с водой, захваченную из дома. На язык упали последние капли. Еще поднимаясь сюда Юта поняла, что взяла с собой слишком мало воды, но это было все, что нашлось дома. Она понимала, что без воды может не одолеть обратную дорогу, но все равно упрямо продолжала подниматься. Может, причиной было то, что она не умела сдаваться, но возможно, какая-то часть ее желала испытать жажду человека, оказавшегося выброшенным в пустыню, чтобы хоть отдаленно ощутить то, что в эти минуты может испытывать Арагон.

Может, так она пыталась себя наказать. Не то чтобы Юта винила себя в том, что случилось с мужчиной – ведь это был несчастный случай. Но все же то, как закончилась его жизнь, казалось неправильным. Она не знала, что еще могла сделать для Арагона, но всегда есть что-то, еще какая-то возможность, просто она не увидела ее. И теперь, отправившись в пустыню без воды, рискуя своей жизнью, она пыталась искупить свое бездействие и неспособность что-либо изменить.

– Можешь взять мою, – раздался из-за спины тихий голос.

Юта чуть не подпрыгнула, испугавшись до смерти. С колотящимся сердцем она обернулась и увидела Корта, привалившегося спиной к скале. Белоснежный, как свет Тауриса, хилт, скрывал лицо мужчины, в руке он держал баклажку, которую протягивал Юте.

Не то чтобы он был совсем уж незаметен, сидя под скалой в своем ослепительно белом хилте. И как Юта не заметила его? А он, почему он молча сидел все это время, ничем не выдавая себя?

– Нет, спасибо, – смутившись, ответила Юта. – Она нужна тебе.

– Я могу обходиться без воды, – непреклонно заявил Корт, продолжая протягивать баклажку.

Зная о его упрямстве, которое могло бы сравниться только с ее собственным, Юта неуверенно подошла. Когда она брала бутыль из его рук, их пальцы на секунду соприкоснулись. Это было словно удар током, словно от кончиков его пальцев по ее руке распространился электрический разряд. Юта поспешно отдернула руку, чувствуя себя донельзя глупо, думая о том, ощутил ли Корт то же, что и она. Но хилт по-прежнему скрывал его лицо.

Сделав несколько глотков, Юта отдала баклажку, постаравшись больше не прикасаться к Корту. Вся ситуация была жутко неловкой.

– Прости за вторжение, – вымолвила она, переминаясь с ноги на ногу. – Я лучше уйду.

– Это не обязательно. Ты можешь остаться.

Голос Корта оставался ровным, отдавая прохладными нотками, как в самом начале их знакомства. Юта гадала, было ли предложение остаться простой вежливостью.

– Но ты ведь пришел сюда, чтобы побыть один.

– Полагаю, ты тоже. Ничего, я не против компании, если ты не против.

Юта помялась, решая, стоит ли ей уйти или остаться. Она действительно не хотела мешать Корту, вторгаясь в его личное пространство. Но мысль о том, чтобы вернуться в свою комнатку, снова маяться на жесткой постели, глядя в потолок и безуспешно пытаясь уснуть, приводила девушку в ужас.

Да, ей стоило бы уйти, но она осталась.

Через полчаса они с Кортом сидели под скалой, достаточно близко, но так, чтобы не соприкасаться даже краями одежды. Они смотрели на затянутую маревом, словно дымкой, пустыню и медленно танцующие по небосводу звезды.

Таурис ушел за скалу, под которой они укрылись, давая если не тень, то хоть небольшую передышку от ослепительного, режущего глаза света. Аттрим переместился еще севернее. По мере того, как он опускался, его свет становился все более интенсивного розового цвета, с примесью золота – тот оттенок, который так нравился Юте, когда она наблюдала за звездой сквозь полиуретановые навесы над Вечным Городом.

– Умом я понимаю, что ритуал «милосердия» на самом деле милосерден, избавляя человека от страданий, – говорила девушка. Она не помнила, каким образом разговор зашел на эту тему, но чувствовала, что с Кортом может говорить об этом свободно. – Но что-то во мне продолжает противиться этому. Может, дело в том, что я всю жизнь прожила в другом мире, в другом обществе, где каждая жизнь считается бесценной, а смерть – худшим из всего, что может произойти с человеком. Поэтому мне чужда мысль о том, что к смерти можно относиться так спокойно или даже желать её.

– Причина такого отношения народа к смерти в их вере, – отвечал Корт. Когда Таурис скрылся из виду, он чуть приспустил хилт, и теперь, повернув голову, Юта могла видеть его суровый, немного грубый профиль, четко проступающий на фоне красноватых скал. – Благодаря религии атлурги относятся к жизни и смерти иначе. Они считают, что за их жизнями всегда приглядывают боги. Не каждое решение или действие предопределено (богам делать больше нечего, как следить за каждым шагом человека), но основные, важные события, как рождение и смерть, происходят под присмотром богов. И если человек погибает, то это Руг забирает его к себе.

Жизнь атлурга не кончается со смертью. А раз это не конец, а лишь переход в иной мир, то незачем и бояться. В этом причина другого отношения к жизни и смерти. И еще в том, что наша жизнь сопряжена с опасностями, со смертью каждый день, начиная от самого рождения. Наверное, мы просто привыкли к ней.

– И все же я не понимаю, почему атлурги так почитают Руга, Бога Смерти?

– Потому что он дал нашему народу столько же, сколько и Бог Жизни. Именно он научил нас выживать в этих песках, сделал нас сильными, теми, кто мы есть.

Этого никогда не понять «детям колоссов», родившимся и живущим в своем искусственном «пузыре», за многометровыми стенами. Отгородившимся от мира, настоящего мира, начинающегося за стенами Лиатраса.

Жизнь в городе искусственна, она лжива. Потому и представления людей о жизни искажены. Здесь нашей жизнью правит стихия. Она неумолима и беспощадна. Зато она дает нам ощущение чего-то настоящего. Ощущение Жизни, которое приходит только от близости к Смерти.

Юта посмотрела на Корта. Его, будто вырезанный из темного камня профиль, оставался непроницаем, как будто он обратился в одно из неподвижных и грозных изваяний богов, каким поклоняются атлурги.

– Ну а ты? Ты говоришь о себе, как об одном из атлургов, но тем не менее рассуждаешь о них, как человек, проживший жизнь в Вечном Городе.

– Я считаю себя атлургом, одним из народа, – спокойно отвечал Корт. Он говорил об этом размеренно и без тени сомнений, и Юта подумала, что он, должно быть, не раз задумывался об этих вещах. – Я привык говорить, как они и так же, как они, относиться к богам. Хотя для меня это все равно иначе. Я не впитал веру в богов с молоком матери. Для меня это не было так же естественно, как дышать.

Наоборот, то что я усвоил во время жизни в Вечном Городе – это что все объяснимо с помощью науки: законов математики, физики, химии и так далее. Для меня вера не является чем-то естественным и неотделимым от меня. Для меня это скорее вопрос мировоззрения и миропонимания. Хотя с годами я понял, что мое естественнонаучное отношение к миру не противоречит вере.

Я уже не помню, где и когда впервые начал думать о себе, как об одном из атлургов. Когда перестал относиться к этим пугающим и одновременно достойным восхищения людям, как к чужакам, и впервые неосознанно назвал себя атлургом. Я просто провел с ними столько лет, не зная ничего другого и стараясь не вспоминать о прошлой жизни, что ощущение себя частью народа вошло в мою привычку, и в мою кровь.

В свое время Леда очень помогла мне понять атлургов и принять их уклад жизни. Научила любить и почитать их богов, и, – в конце концов, – почувствовать себя частью народа. Не знаю, случилось бы это когда-нибудь, если бы не она.

Корт замолчал, Юта тоже молчала. Она думала о том, что у Корта всегда была Леда. Она учила его вере атлургов, рассказывала об их обычаях и богах, поддерживала. Но Корт никогда не сможет стать для самой Юты тем же, чем Леда была для него. Конечно, он помогает, как может, но ей никогда не будет этого достаточно. Юта понимала это ясно, как день.

Она отвернулась от Корта, не в силах больше переносить синеву его холодных глаз. Она смотрела на пустыню, однообразную, блекло желтую, словно выбеленная на солнце кость. Жаркий ветер равномерно гнал по ее поверхности мелкий шуршащий песок, создавая непрерывно движущиеся барханы. Невысокие, с острыми краями, тянущимися к белесому небу.

Пустыня представилась Юте замершим во времени океаном, высушенным солнцем и ветром, но все еще продолжающим бороться за жизнь. Существующим по своим законам, где время тянется медленно, как липкая патока, а все города, когда-либо созданные на этой планете – лишь глупые маленькие мошки, застрявшие в ней. Пустыня даже не замечает их присутствия, медленно затягивая в себя до тех пор, пока полностью не поглотит.

Они просидели всю ночь, почти не говоря, каждый думая о своем. Звезды кружились по небу, то сближаясь, то отдаляясь, как два магнита. Они подходили к земле, будто желая коснуться её, но тут же, словно детские мячики, отскакивали, снова поднимаясь ввысь.

Юта впервые так долго наблюдала за движением солнц. Было в этом нечто завораживающее, как следить за горящим огнем или бегущей водой. Ей даже на время в самом деле удалось отвлечься от своих мыслей. Она просто сидела рядом с Кортом, не глядя на него, не прикасаясь к нему, не говоря с ним. Но все равно сейчас она не ощущала себя одинокой, и это делало её почти счастливой.