Текст книги "Годы нашей жизни"

Автор книги: Исаак Тельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

В один из последних дней своей экспедиции Моргуненков отдыхал у степной дороги. Он перелистывал записную книжку. Безводная северная часть Таврии лежит ниже горизонта вод Днепра, подпертых порогами. Надо по оросительному каналу, самотеком направить эти воды на поля. Может быть, в двадцатый раз Моргуненков прикидывал в записной книжке площадь орошения. И снова у него выходило, что канал сможет оросить миллион десятин. Подсчеты отвлекли его от грустных размышлений, которые все чаще приходили в голову.

Совершенно машинально Моргуненков взял ком земли, стал разминать его на ладони, и вспомнилась окаменевшая глина Голодной степи. Он подумал: «Какие же богатства здесь пропадают даром. Как нужна этим черноземам вода!»

Расчеты, которые он произвел, возвратясь из экспедиции, радовали: можно оросить огромное поле – 1,2 миллиона десятин!

…В 1913 году в Петербурге вышла маленькая книжка в светло-серой обложке – «Тройная утилизация днепровских порогов».

О чем говорилось в этой книге?

У нижнего порога Вольного сооружаются высокая плотина через Днепр, шлюзы и гидростанция. Вода, поднятая плотиной, покроет пороги. Через шлюзы пойдут пароходы. У плотины начинается оросительный канал. Он идет по левому днепровскому берегу, мимо Александровска, а дальше по одному из вариантов. От Александровска поворачивает на восток, по правому берегу реки Молочной, доходит до Мелитополя и отсюда тянется на запад до Кинбурнской косы. Это восточный вариант – Днепровский канал, от плотины до Кинбурнской косы длиной четыреста двадцать верст. Второй вариант: от Александровска канал по левому берегу идет до самой Каховки, здесь выходит на поверхность степей и распадается на две оросительные ветви – одна длиной в сто пятьдесят верст на восток, к Мелитополю, другая – на юго-запад, к Кинбурнской косе. Это западный вариант канала. В третьем варианте фигурировала Каховка. Порог Вольный не являлся единственным местом, где можно возвести плотину. Автор писал, что ее можно соорудить и перед Бериславом, который через реку переглядывается с Каховкой. Подпруда у города Берислава дала бы возможность коротким каналом подвести воду в степь, но при этом пришлось бы затопить в верхнем плесе до ста пятидесяти тысяч десятин, чтобы образовать озеро – водохранилище.

Автором книги «Тройная утилизация днепровских порогов» был инженер Ф. П. Моргуненков.

– Новый прожектец, господа! Миллионов на триста. Тридцать – на шлюзы, двадцать пять – на гидростанцию и двести десять миллионов рублей на канал. Каково? Канальчик-то верст на пятьсот!

– Кто его построит? Это же безумие!

– Ишь чего наплутал! Земли сколько вынуть надо!

– Или еще вариантец – затопить сто пятьдесят тысяч десятин. Сударь любезный, а кто заплатит владельцам за эту землицу и во что обойдется десятина?

– Тоже Колумб нашелся!

– Он с ума спятил!

«Он» относилось к Федору Петровичу Моргуненкову.

Пройдя через канцелярии путь, во много раз длиннее задуманного канала, проект Моргуненкова попал наконец в мрачное, серое здание министерства путей сообщения. И вот как он был встречен.

Начальник департамента, небрежно перелистывая изданный журналом министерства путей сообщения проект Моргуненкова и карту самотечного орошения полей водами Днепра, сказал:

– И что они печатают? – Лоснящееся круглое лицо его при этом выразило полное пренебрежение, толстые губы скривились.

– Милостивый государь! – обратился он к Моргуненкову. – Я ознакомился с проектом. Согласитесь сами – темна вода во облацех.

– Как прикажете вас понимать? – насторожился Моргуненков.

– Да во всех смыслах, и в денежном тоже. Заманчивая, конечно, штука построить такой канальчик. Но позвольте спросить: для кого и на чьи деньги? Дай бог хоть плотину у порогов поставить. Министерство интересует судоходство по Днепру. А вода? Стоит ли о воде думать? Не зря ли мы тревожимся? Помещикам Таврии не канал нужен, а хорошие колодцы.

Когда этот дородный, холеный человек с большой, точно тыква, головой заговорил, Федору Петровичу вспомнился вопрос каховского бурлака: «Господин, а кто воду-то мужику даст?»

Противоречивые чувства теснились в груди инженера. Он понимал: есть правда в том, что высказал его случайный каховский знакомый. Но идея задуманного канала владела им безраздельно. Проект был ему дороже всего в жизни. Он предчувствовал, что возникнут преграды, и, столкнувшись с ними, хотел их обойти. Ирригатор видел один путь: заинтересовать в своем проекте деловые круги.

В министерских кабинетах инженер Моргуненков рассказывал, какие доходы может дать канал. Все магистральные линии у казны в руках, устройство оросительной сети отдано помещикам, купцам. Казна им продает воду из магистральных каналов, а они ее продают земледельцам.

– И что бы сказал об этом каховский бурлак? – порой сам себя упрекал Федор Петрович.

Ничего не добившись в министерских кабинетах, инженер направился в другие двери. Он побывал у банкиров, в правлениях синдикатов и акционерных обществ. Он показывал свою схему, излагая идею Днепровского канала. На него смотрели безразличные, скучающие глаза финансовых тузов.

– Вы, милостивый государь, сведущи в деле орошения. Но имеются еще, между прочим, финансовые вопросы. Кто вложит в рискованное дело миллионы? Сколько лет нужно, чтоб построить канал? Жди у Днепра погоды, пока эти деньги вернутся. И стоит ли вообще затевать постройку? Не пострадают ли от этого интересы железных дорог Юга? Банк ведет с ними дела…

Примерно те же слова выслушивали другие инженеры. Одни из них предлагали соорудить в Каховке мощную насосную станцию, чтобы дать воду на восемьсот тысяч десятин, другие – запроектировали насосные станции в Каховке и Козачьих лагерях для орошения 164 тысяч десятин.

На запыленные архивные полки, по соседству с моргуненковским проектом самотечного орошения, легли проекты механического подъема воды из Днепра и подачи ее в степь.

В том самом 1913 году, когда инженер Моргуненков стучался со своим проектом во все двери царских канцелярий и банкирских контор на Невском, Ленин писал:

«Куда ни кинь – на каждом шагу встречаешь задачи, которые человечество вполне в состоянии разрешить немедленно. Мешает капитализм…»

Эти слова и их смысл открылись инженеру Моргуненкову в Великую Октябрьскую революцию. Революция помогла старому инженеру по-новому понять и его любимое ирригационное дело. И в дни, когда за новый мир и за великие идеи шли бои на фронтах гражданской войны, неутомимый изыскатель-ирригатор уже трудился над вопросом орошения водами Амударьи Туркмении, Каракумов.

Уже тогда, на заре Советской власти, Ленин сказал об орошении, что оно пересоздаст землю, похоронит все прошлое.

11

Был 1920 год. Июль. С Урала через всю Россию ехал на Украину красноармейский эшелон. В теплушке молодой сильный голос запевал:

Мундир английский,

Погон французский, —

и вот уже все подхватили:

Табак японский,

Правитель омский.

Красноармеец Иван Максимович Крайнов, свесившись с нар и глядя, как бегают по ладам пальцы гармониста, подтягивал:

Мундир сносился,

Погон свалился.

Крайнов лежал под самым потолком вагона, возле окошка. Оно давно было разбито, и только вверху торчал кусок стекла, неведомо как уцелевший. Иван Максимович увидел на этом почерневшем от пыли стекле свое отражение. Крайнов провел рукой по худому, вытянувшемуся лицу, подкрутил усы. Они старили бойца. Ему еще двадцати пяти не было.

Табак скурился,

Правитель смылся, —

неслось по теплушке.

Бойцы пели о победе над «верховным правителем» Колчаком, армию которого они уничтожили на Восточфронте. Теперь они ехали на помощь Югу.

В теплушке красноармейского эшелона, который направлялся на юг, политрук, развернув напечатанную на толстой красной бумаге газету, читал бойцам о том, как корпус врангелевского генерала Слащева хозяйничает в Каховке.

Это были родные края Ивана Крайнова. Он родился недалеко от Каховки. У отца тогда было полдесятины земли. Маленький сад, который они заложили своими руками, давно перешел в кулацкие руки, и отец батрачил, чабанил, но хлеб в их хате, до самой земли придавленной горем и камышовой стрехой, видели редко.

В 1905 году, когда заволновались деревни вокруг Каховки, отец, Максим Крайнов, произнес гневное слово против помещиков. Это о таких, как он, в июне 1905 года Ленин писал: «В пяти уездах Херсонской губернии идут крестьянские восстания. В последние четыре дня убито до 700 крестьян».

Крайнова со всей семьей тогда погнали на глухие и пустынные берега Сырдарьи.

Ребенком из-за железной решетки вагонного окна Иван в последний раз видел родные места… И вот через пятнадцать лет в красноармейской теплушке ехал он по украинской степи.

Сосед по нарам, из сибирских крестьян, мелом писал буквы на лопате. Пока эшелон двигался на фронт, он учился грамоте. Крайнов, умевший читать и писать, помогал ему.

В узкое окошко теплушки, у которого они лежали, с плакатов, развешанных по всем станциям, смотрел черный силуэт человека в черкеске, кубанке. Лозунги звали: «Помните Врангеля!», «Смерть Врангелю!»

Высадившиеся из эшелона однополчане Ивана Крайнова спешили к Бериславу, где собирались основные силы. Провода уже несли над степью боевой приказ: главный удар нанести в районе Берислав – Каховка и форсировать Днепр.

Вражеские наблюдатели 6 августа не отметили ничего особенного на правом берегу. А между тем весь день здесь кипело боевое напряжение. В камышах и кустарниках саперы, стараясь ничем себя не выдать, делали осмотр нехитрому хозяйству – чинили лодки, рыбачьи ялики, спускали плоты, готовили бревна, доски. Артиллеристы за Бериславом проверяли прицелы. В панорамах орудий им видна была Каховка. Правобережная группа войск приготовилась к бою.

Правый берег будто уснул. Но ночью через плавни пошли разведчики, а на рассвете началось сражение. Слащевцы били из всех своих пулеметов, но на горячий песчаный берег у Каховки уже вступали красноармейцы, форсировавшие Днепр.

Взятая с бою Каховка должна была закрыть Врангелю путь на правый берег и послужить исходной позицией для последнего решающего удара по врагу.

На левом берегу шли бои, с бериславских круч били наши пушки. Гремела канонада, а вокруг Каховки под свист снарядов и пуль сооружали укрепления. И в предрассветный час, когда еще туман висел над местечком, бывшие батраки – активисты каховского комнезама Федор Сикач и Матрена Реутова – вели людей помогать бойцам рыть окопы. Линия за линией Каховку опоясывали траншеи. В свежевырытых окопах рядом с собой Крайнов видел многих каховцев. Разговорились как земляки.

Изрытый окопами Каховский плацдарм – 216 квадратных километров – беспрерывно атаковали вражеские войска. В середине августа на него устремилась пехота генерала Слащева и конница Барбовича.

Начало сентября было началом новой атаки на плацдарме. Сентябрьским утром, высунувшись из своего окопа, Иван Крайнов увидел вдалеке подозрительную тучу пыли. Из этой тучи выползло большое, неповоротливое железное чудовище. Так Крайнов встретился с английским танком, которым мистер Черчилль вооружил барона Врангеля. Бойцы открыли дружный огонь по танкам, забрасывали их гранатами, и в сентябрьский день танки, сделанные в Бирмингаме и Шеффилде, кострами горели в степи под Каховкой. Плацдарм выстоял.

И 3 октября 1920 года из Херсона Ленину послал привет уездный съезд Советов рабочих и крестьянских депутатов, «собравшийся под гром врангелевских пушек». Съезд торжественно клялся «не опустить Красное знамя до полной победы над врагами рабочих и крестьян».

Врангель приказал командиру второго армейского корпуса генералу Витковскому, сменившему Слащева, занять плацдарм 9 октября. 8 октября врангелевские части переправились через Днепр у Запорожья и повели наступление на правом берегу в тылу у защитников плацдарма. Одновременно отборные офицерские части атаковали Каховку в лоб. Целую неделю на обоих берегах Днепра кипело кровопролитное сражение. На правом и на левом части Красной Армии победоносно громили врангелевцев. Вся степь за Каховским плацдармом была укрыта вражескими трупами.

Ночь на 14 октября выдалась морозной, но с рассветом над плацдармом встало ясное, тихое утро, и солнце, которое уже давно пряталось за облаками, вышло из своего укрытия и засветило.

Люди в окопах, блиндажах обрадовались солнцу, любовались им. И снова тишину солнечного утра разорвала артиллерийская стрельба, пулеметные очереди. В чистом голубом небе показались самолеты. Солнечные блики упали на черные танки и бронемашины, выползавшие перед окопами.

Врангелевская атака, в которой участвовало шесть тысяч штыков и 700 сабель, 80 пушек и 600 пулеметов, десятки танков, бронемашин, самолетов, стала началом конца Врангеля.

К вечеру 14 октября Врангель потребовал данные о потерях.

А в это время Фрунзе говорил по прямому проводу со штабом частей, оборонявших Каховку. «Если чутье меня не обманывает, противник под Каховкой уже захлебывается в своих атаках. Поведите решительное наступление».

28 октября с плацдарма началось общее наступление против Врангеля.

Иван Крайнов оставлял окоп на переднем крае Каховского плацдарма, где он сражался восемьдесят дней и ночей. Героические защитники каховской твердыни уходили вперед на юг, на Перекоп. На каховском берегу стояли два человека в папахах и мохнатых бурках, наброшенных на плечи. По понтонному мосту из Берислава переправлялась их легендарная Конная армия, и над рекой звучали приветственные голоса: «Ура Буденному!», «Ворошилову ура!»

Мимо обгоревших каховских домов, принаряженных кумачовыми лоскутами, шли конница и пехота. Величественное зрелище представляла собой Каховка в этот день, и Иван Максимович Крайнов не замечал ни ветра, ни холода, проникавших под ветхую шинелишку.

– Земляк! – окликнули его.

Он увидел женщину, встреченную на окопах. На стене домика, возле которого стояла Матрена Реутова, чьей-то нетвердой рукой углем было написано: «Каховский комнезам».

– Начинаем… землю… – кричала ему вдогонку женщина, но он не расслышал. Колонна выходила за местечко.

Красная Армия ринулась по безбрежным степям Северной Таврии.

В те осенние дни довелось Крайнову отправиться с пакетом в штаб одной из частей Первой Конной. В поисках адресата он ехал по степи. Где-то за Новотроицком встретился ему одиноко растущий дуб, разукрашенный инеем. Крайнов долго провожал его взглядом. Но вот под вечер вдали показались огромные деревья. Боец смотрел и сам себе не верил: лес в степи… Подъехав к первым деревьям, что стояли у дороги, он слез с коня, словно хотел убедиться, не обманывают ли его глаза. Откуда-то появился старик в шинели, постолах, с ружьем на плече. Крайнов спрашивал, как найти штаб. Оказалось, Крайнов попал в Асканию-Нова.

– Патруль, – объявил патрульный.

– Кого стережете? – спросил Иван. И старик часовой из охраны, которую Первая Конная выставила в Аскании-Нова, с чувством важности исполняемого долга ответил: «Лесопарк охраняем. Богатство большое… Много ты тут, сынок, деревьев в степи насчитал? Говорят, сам Михаил Васильевич Фрунзе приказал стеречь. Он тут давеча проезжал».

Красная конница и пехота, атаковав врага на просторах степей Таврии, за одну неделю конца октября и начала ноября нанесла врангелевцам смертельное поражение. Недобитые части бежали в Крым. У них оставалась одна надежда: на Сиваш и перешейки, на построенные французскими инженерами мощные укрепления Перекопа.

5 ноября 1920 года в 3 часа 15 минут командующий Южным фронтом Фрунзе подписал на станции Александровск приказ о штурме Перекопа. «По крымским перешейкам немедленно ворваться в Крым и энергичным наступлением на юг овладеть всем полуостровом, уничтожив последнее убежище контрреволюции».

Крайнов нашел свою часть уже на берегу Сиваша. Был день Октябрьской годовщины. Только появившись в батальоне, опытным глазом бывалого солдата Иван определил, что прибыл вовремя. У всех оживленные лица, командиры заняты, старшины хлопочут, проверяют винтовки, затворы, раздают гранаты.

На полковом митинге звучали призывы: «Даешь Крым! Смерть Врангелю!» А через несколько часов рота, где служил Крайнов, беззвучно выходила на берег Сиваша. Все кругом было окутано густым туманом. Гнилое море казалось черным. Стоял крепкий мороз, в лицо дул соленый обжигающий ветер. Саперы показывали спуск. Крайнов услыхал обрывок разговора: «Там проводник есть. Кто таков? Местный человек… Он Сиваш как свою хату знает».

Крайнов почувствовал под ногами шуршащий песок. Дно было сухое. Шли молча, не курили. Так, вероятно, продолжалось с час. Потом захлюпала вода под ногами, люди заскользили по илистому дну Сиваша. Потянуло сыростью, запахом гнили.

Иван подкатал намокшую шинель. Она казалась стопудовой. И шинель, и гимнастерка, и белье – все на нем обмерзло. В темноте достал из кармана тряпку и обернул затвор. Крайнов потерял счет времени. Ноги казались обожженными.

На Литовском полуострове уже вела бой штурмовая группа, и чем ближе к берегу, тем сильнее доносился шум сражения. По Сивашу вели огонь вражеские орудия и пулеметы. У берега стена огня, и через нее атакующие рвались на помощь товарищам.

Вброд перейдя Сиваш, бойцы выходили в тыл перекопским позициям. А на перешейке под Турецким валом, готовая к атаке, залегла красная пехота. Не было силы, которая смогла бы ее сломить под Каховкой на плацдарме, и не было теперь силы, которая могла бы ее сдержать в наступлении на Перекоп. Сквозь беспрерывный орудийный, пулеметный шквал люди шли на штурм укреплений. В дни третьей годовщины Октября кипело ожесточенное перекопское сражение.

Из Крыма одна за другой летели радостные вести. Одна неделя боев – с 7 до 16 ноября – и:

– Взят Перекопский вал!

– Пали Юшуньские позиции!

– Красная Армия ворвалась в Крым! Взят Симферополь! Красное знамя над Севастополем! Занята Керчь!

В Москве в третью годовщину Великого Октября выступал Ленин. «Сегодня, – заявил он, – мы можем праздновать нашу победу. При неслыханных трудностях жизни, при неслыханных усилиях врагов мы все же победили».

В Каховке в этот день на собрании бедноты держала речь активистка Матрена Реутова. Она говорила о помещичьих землях, которые теперь принадлежат каховцам, о школе, которую надо отстроить, о грамоте и о книгах, которые нужны людям, чтобы ясно видеть новый ленинский свет.

В глухом, затерявшемся на просторах степи уголке, где стояло несколько ветхих землянок, четыре бывших батрака, собравшихся ноябрьским вечером 1920 года, основали новое село. Они долго искали ему имя и сошлись на названии, которое предложил Иван Невдаха – человек с фамилией, отразившей всю его былую жизнь. В честь победы, в честь новой жизни, заря которой всходила над степью, решено было назвать свое село именем Красного Знамени.

Ранним утром первого мирного дня над новорожденной Краснознаменкой, над Каховкой, над Копанями, над всем Югом летела в Москву телеграмма Фрунзе товарищу Ленину:

«Революционный энтузиазм, проявленный Красной Армией в минувших боях, является порукой того, что и на поприще мирного строительства трудящиеся России одержат не менее блестящие победы».

12

Южане не помнили таких крепких морозов. Зима двадцатого года пришла на юг с холодными ветрами и снежными метелями.

Декабрьским утром на станцию Александровск, лежащую среди сугробов, подошел состав, направлявшийся на север. По заснеженной платформе к нему хлынули люди – военные и штатские, молодые и старые, мужчины и женщины.

Из вагонов вышли часовые – вооруженные матросы в бушлатах и буденовках. Часовые объясняли: специальный воинский.

Им кричали:

– Товарищи, мы тоже военные!

Матросы увещевали:

– Не то что солдата, иголку негде положить.

На подножке вагона двое военных с красными повязками на рукавах шинелей, показывая на третьего – человека в штатском, – говорили матросу:

– По важному делу едет.

Но матрос не поддавался на уговоры. Он уже знал: со всех станций все ехали по важным делам, – малых теперь не существовало. А в вагоне полным-полно своих, да в пути набилось столько же народу. И теперь не то что встать, повернуться, но даже вздохнуть нельзя.

– Человек по особому заданию едет, – убеждали стрелки, – понимать надо.

Но матрос отказывался понимать. Тогда штатский, взобравшись ступенькой выше, тихо сказал матросу:

– Меня вызывает в Москву правительство.

Матрос удивленно посмотрел на него.

– Кто вызывает?

– Совнарком, где Ленин!

Матрос изо всей силы забарабанил по двери вагона, закрытой изнутри.

– Тут товарищ к Ленину едет.

Эти слова открыли дверь, проложили человеку в штатском дорогу через весь вагон.

Ехали в эшелоне балтийцы, москвичи, возвращавшиеся с фронта после победы над Врангелем.

В недавние дни, когда они дрались под Перекопом, по тем самым проводам, по которым Фрунзе докладывал Владимиру Ильичу о ходе сражений, в Александровск пришла телеграмма командировать в Москву товарища с докладом по вопросам электрификации. Телеграмма не застала врасплох местных коммунистов. В губкоме еще дрожали стекла от далекой канонады, но люди, решая сотни военных, продовольственных и прочих дел, уже думали об электростанции на Днепре.

Кого послать в Москву? Счастливый выбор пал на Василия Гавриловича Александрова. Местный инженер, энергетик по специальности, он участвовал в изыскательских работах на Днепре, проводившихся еще в былые годы. Все проекты ученых, инженеров, мечтавших заставить Днепр служить людям, постигла одна судьба: они были похоронены в недрах царских канцелярий. Теперь пришла народная власть. Началось новое время. И инженер уже сжился с мыслью: пусть только Советская власть разделается с разрухой – на Днепре начнутся большие дела.

И вот инженер Александров ехал в Москву с матери: алами по электрификации губернии и с письмом: сход деревни Вознесенки, что под Александровском, просил Владимира Ильича побеспокоиться о гидростанции на Днепре.

Поезд двигался тяжело, будто путник, уставший в долгой дороге. Машинист с матросами, вооруженные топорами, не раз ходили доставать дрова, чтобы доехать до следующей станции. И, возвратившись в вагон, эти люди спорили о будущем, мечтали. Со средней полки раздавался спокойный голос инженера, с которым подружился весь вагон. Он рассказывал, как запрягут буйный Днепр и засветят огни над рекой.

– Василий Гаврилович, ты ж гляди, в самую главную минуту не растеряйся. О письме не забудь, – наставляли его новые друзья.

– Может, ты Ленину и про нашу деревню скажешь, – прощаясь, говорил старшина-балтиец, – у нас-то темень, лучина.

И голос с хрипотцой, совсем тихо, отвечал:

– Разве, дорогой товарищ, Владимир Ильич не знает?!

Поезд прибыл в Москву перед рассветом. Александров шел по пустынным улицам. Ни живой души, ни звука. И вдруг за поворотом он увидел пламя костра. Красноармейский патруль. Навстречу Александрову спешил бородатый солдат в кожухе, подпоясанный широким ремнем. Вид у него был грозный. У костра стояли еще двое.

Бородач бросил быстрый ощупывающий взгляд и строго спросил:

– Документы?

Инженер достал из кармана удостоверение. Солдат подержал его в руках и передал патрульному в длинной, до самых пят, шинели. Голова его была закутана башлыком, и только откуда-то из глубины смотрели два лукавых быстрых глаза.

Тот взял документ привычным жестом, каким уже сотни раз брал для проверки удостоверения, списки, пуска, и поднес к глазам. Но только взглянув на сданный ему мандат, подтянулся.

– Ну, – проговорил бородач, заметивший, или, скорее, почувствовавший, эту перемену.

– Тут по вызову Совнаркома.

Патрульный подошел поближе к огню, и солдат в башлыке при свете костра стал читать:

– «Дан сей от губисполкома тов. Александрову В. Г. в том, что он следует в Москву, в Кремль, согласно телеграмме № 310…»

Боец сделал паузу, как бы спрашивая, читать ли дальше. Но, только глянув на товарищей, он понял, что они ждут.

– «При нем материалы по электрификации Запорожской губернии и постройке Днепровской гидростанции».

Бородач остановил внимательный взгляд на человеке в ветхом штатском пальто с вытертым воротником и старой шапке, который обогревал у костра озябшие руки, и он показался ему большим, высоким.

«Всем совдепам, всем органам власти, – продолжал читать патрульный, – оказывать в пути тов. Александрову содействие».

– Ну, это уже нас касательно, – сказал бородач, – потому как мы власть и есть, – и он засмеялся хорошим, добрым смехом.

– Электрику, значит, будете строить. Говорят, давеча Ленин под Москвой в деревне электрику пускал. Не слыхал? А ваша, наверное, побольше будет? Это хорошо…

И солдат объяснил инженеру, как пройти в Кремль.

13

Двадцать второго декабря 1920 года в Большом театре собрался VIII съезд Советов.

Зажглись люстры. Люди, отвыкшие от яркого света, жмурили глаза. За годы войны в театре поблекли и золото лож, и окраска стен, и роспись потолков. Было холодно – давно не топили.

Но в зале царило бодрое настроение. Боевые песни, те самые, с которыми вчера шли на Врангеля, на белополяков, волнами перекатывались по залу, то поднимаясь из партера в ложи, то спускаясь из лож в партер.

Александрову, получившему пропуск на съезд, передалась торжественная и суровая величавость момента. Он еще сильнее почувствовал ее, когда на трибуне появился Ленин. Улеглись овации, и Владимир Ильич начал свой доклад о деятельности Совнаркома.

Сосед инженера – немолодой рабочий в ватнике – слушал, приставив ладонь к уху, и, едва справляясь с карандашом, что-то черкал в тетради, лежавшей на барьере.

Ильич говорил о судьбе страны, о ее будущем. Василий Гаврилович тоже не раз порывался делать записи. Но это мешало ему. Не переводя дыхания, он все время смотрел на трибуну и видел Ленина на фоне огромной карты страны, занимавшей всю стену.

Когда Ленин заговорил об электрификации, без которой нельзя восстановить хозяйство и строить новое, он поднял над головой толстую книжку, о которой с любовью сказал:

– Я надеюсь, что вы этого томика не испугаетесь.

«Томик» был планом Государственной комиссии по электрификации России. Съезду предстояло рассмотреть и утвердить его.

– На мой взгляд, это наша вторая программа партии, – заявил Ленин. Он стал развивать свою мысль об электричестве как о базе социалистической перестройки страны. И тут с трибуны прозвучали слова, которые назавтра уже знала вся Россия.

В то самое время, когда типографы в Запорожье набирали: «Коммунизм – это Советская власть плюс электрификация всей страны», – в Москве в Большом театре вспыхивали огни на электрической карте России.

При виде этих огней Александров почувствовал светлую радость. Вспыхнул синий огонек Иловайской в Донбассе, потом у Попасной, и вот загорелся большой красный кружок: докладчик указал на гидростанцию в Запорожье. Председатель ГОЭЛРО Г. М. Кржижановский рисовал перспективы будущей станции на Днепре. Он говорил о плотине, что перегородит Днепр, поднимет воду, перекроет пороги, даст энергию турбинам и дорогу пароходам.

Путешествие по электрической России продолжалось. В десять – пятнадцать лет предполагалось построить двадцать тепловых и десять гидростанций мощностью миллион четыреста двадцать пять тысяч киловатт.

На карте вспыхивали все новые огни, синие и красные. Но вот зажглись огни всех станций, и перед залом встала могучая, прекрасная Советская Россия завтрашнего дня.

14

Прошло немного времени, и карта, так взволновавшая делегатов VIII съезда Советов, прибыла из Москвы в Каховку. Здесь на ней не вспыхивали огоньки, да и как им зажечься, если в Каховке сидели при керосиновой лампе. И висела карта на стене, в скромном уголке в волостной избе-читальне. Сверху над картой большими буквами был написан лозунг. Разбирая его по слогам, Федор Сикач и Матрена Реутова прочитали: «Коммунизм – это Советская власть плюс электрификация всей страны».

В стране начиналось энергетическое образование масс. И в каховской избе-читальне на народное чтение, посвященное электрификации, собрались активисты, комсомольцы, молодежь, комнезамовцы.

Молодая учительница рассказывала о плане электрификации. Вооруженная шомполом, заменявшим указку, водила она по синим и красным точкам, обозначавшим будущие электростанции. Это была копия той самой карты, которую для делегатов VIII съезда полиграфисты печатали в промерзшем цехе, собственным теплом отогревая литографские камни.

– Наша будущая Днепровская станция, – объясняла учительница, указав на красный кружок у Запорожья. Она назвала несколько цифр. Но все эти киловатты и киловатт-часы будто повисали в воздухе. По глазам, по лицам слушателей она прочитала, что люди хотят живо представить себе сказочную станцию. По как объяснить? Как изобразить ее силу? Учительница сама никогда не видела электрической станции. В поисках слов и сравнений она сказала:

– Это триста пятьдесят тысяч лошадиных сил.

В хате загудели:

– Ничего себе! Силища!

– Поди запряги триста пятьдесят тысяч лошадей!

– Каховка наша где? – спрашивали те, что стояли поближе к карте.

Учительница показала кончиком шомпола на точку выше Херсона, и люди увидели свою Каховку посреди огромного красного пятна – будущего Нижнеднепровского электрического района. Все понимали, что это значит: Советская власть даст людям свет, который они до сих пор видели только издали, в окнах помещичьих имений.

Народное чтение продолжалось. Учительница взяла толстую книгу об электрификации Советской России, перелистала, нашла нужное место и начала читать.

Речь шла о воде, о здешних херсонских местах. Но Матрене Реутовой не все было понятно. И Федор Сикач не сразу разобрался.

– Чего там пишут? – спрашивали люди.

– Тут сказано: придет время – и херсонская степь получит воду.

– Воду? – раздались голоса. – Откуда?

– Из колодцев? Сколько же тогда колодцев нужно?!

– Артезианку пробьем. Вон у Фальцфейна артезианка была.

– В Каховке водой не разживешься.

– Теперь власть наша. Разживемся!

Учительница выждала, пока стихнут голоса, потом объяснила:

– Тут о воде для полей в книге пишется. Поля поливать…

– Пишется? Написать можно. А где ее взять, эту воду?

– В Днепре воды много! – откликнулся Сикач. В его памяти мгновенно сверкнул давно слышанный рассказ об инженерах, приезжавших в Каховку.

– А кто пишет? – раздался голос.

– Ученый человек пишет.

– Про электрику сам Ленин сказал. Значит, точно. А насчет воды есть его слово? Сказано?

– Ленин эту книгу народу советует. – И учительница, раскрыв книгу на предисловии, подняла ее повыше и показала. Сидящие впереди прочитали подпись: Ленин.

15

Почти через двадцать лет эту беседу в избе-читальне вспоминали председатели двух соседних колхозов.

Артель имени Димитрова открывала новый клуб. Колхоз не пожалел денег на клуб, и встал в Каховке новый красивый дом.