Текст книги "Годы нашей жизни"

Автор книги: Исаак Тельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Дочь Якова-младшего, коммунистку Любовь Авдиенко, и сына Якова-старшего, Василия Вергуна, хорошо знают в Ровном и не раз избирали в местный Совет, в члены пленума райкома.

Любовь Яковлевна.

– Часто спрашивают, кто твои родители. Отвечаю: крестьяне из дедов-прадедов. Но есть и другие родители – партия, Советская власть, Ленин. Они меня воспитали. Мне, как и всем Вергунам, светофор в жизнь открыл колхоз – послал учиться, дал образование. Много лет работаю в больнице лаборанткой и скажу вам как медицинский работник: отец и другие старые люди вспоминают, что деда Ефима тяжкая болезнь молодым свела в могилу. Мог ли дед подумать, что в нашем Ровном будет своя больница и еще другие учреждения здравоохранения. А ровенская медицина сегодня – это почти сто врачей, лаборантов, сестер, санитарок.

Приведу еще один пример. Я встречала у Ленина выписки, ссылки на книги врачей Тезякова и Кудрявцева, трудившихся в бывшей Херсонской губернии. Земские врачи писали о том, какая большая, просто невероятная смертность детей в наших местах. Ни в Ровном, ни у соседей – близких и дальних – мы уже давно не знаем детской смертности.

Василий Яковлевич.

– Люба – из младших внуков деда Ефима Вергуна. А мне седьмой десяток. Сам дед Ефим и все горести его безземельной, безлошадной жизни крепко врезались мне в память. И я с детства батрачил у кулаков и не один год. А настоящая моя жизнь выросла из колхозного корня. Был ездовым, учетчиком, бригадиром, заведующим фермой.

В тридцатые годы – инструктор райкома комсомола, потом на партийной работе. Июнь 1941 года застал меня инструктором сельского райкома партии.

Всю войну был на фронте. Командовал взводом, потом ротой. Не раз ранен и не раз награжден. Прошел от нашего Ровного до самого Берлина. Два моих родных брата, Иван и Афанасий, погибли в боях. А я вернулся в родное село и стал восстанавливать хозяйство. Десять лет колхозники избирали меня председателем артели, четыре года был председателем сельского Совета.

Теперь на седьмом десятке грустновато, что дорога уже почти пройдена. Но думаешь: был смысл в твоей жизни, в твоей борьбе. Кто же, как не Ленин, наполнил мою жизнь смыслом?

Скромнейший Василий Яковлевич Вергун, с которым мы недавно снова встретились, говорил нам:

– Что обо мне напишешь? Самая обыкновенная биография.

Такие же примерно слова повелось услышать от Павла Антоновича Назаренко. Мы приехали в Елизаветградку, где не раз бывал Постников, а экономист Гомилевский провел когда-то обследование жизни деда и отца Назаренко.

Биография Василия Вергуна из Ровного и Павла Назаренко из Елизаветградки в самом деле оказались схожими. Размышляя об этом, понимаешь, что это перекликаются типичные судьбы двух рядовых строителей нового мира.

Но прежде чем повести речь о Павле Антоновиче Назаренко, которому выпало родиться в октябре 1917 года, несколько слов о его отце и деде.

Анализируя хозяйство, жизнь, судьбы таких бедняков и середняков, как Петро Назаренко, Ленин твердо рассчитывал на их участие в социалистической революции.

И радостно узнать из документов, услыхать от старожилов, как крепко воевали за Советскую власть Назаренки.

…Когда буденновская конница, которая двигалась со станции Знаменка, должна была проехать через Елизаветградку, сельское кулачье попыталось загородить въезд в село. Под вечер кулаки свезли сотни борон и уложили их на дороге вверх зубьями.

Замысел врагов не удался. Назаренки собрали нескольких бедняков, и они к полуночи оттащили бороны на обочину. Красная конница вошла в село, не понеся урона.

Так в революцию действовали отец и дед Павла Назаренко.

Завоеванное в Великом Октябре Павлу довелось защищать в Отечественную войну.

Павел рано осиротел и образование получил благодаря помощи колхоза. В 1938 году ушел в армию. Служил на погранзаставе. Летом 1941 года собирался домой. Но в 4 часа утра 22 июня 1941 года красноармеец Назаренко стал воином переднего края. С того дня все время был в боях – под Таллином и на острове Гогланд, под Кронштадтом. Всю ленинградскую блокаду командовал пулеметным отделением. Под Ленинградом сержант Назаренко получил тяжелое ранение, и уже не первое. Однако после госпиталя вернулся в строй защитников города.

Случилось так, что на соседнем участке Ленинградского фронта воевал еще один потомок Петра Назаренко – его правнук Иван Сидоренко. При штурме вражеских укреплений офицер Иван Сидоренко проявил большую отвагу, но был сильно ранен. Врачи много лет боролись за его жизнь и вырвали из рук смерти.

Боевые побратимы встретились в родной Елизаветградке уже после войны.

Сержант, командир пулеметного отделения Павел Назаренко стал сельским партийным работником, инструктором райкома. Не раз ездил учиться на курсы и снова возвращался к своим деревенским делам.

Инвалид Отечественной войны офицер Иван Сидоренко – на пенсии и живет в Елизаветградке.

Здесь есть еще один внук деда Петра – Иван Назаренко. Это один из самых старых в районе трактористов, который за четверть века обработал десятки тысяч гектаров колхозной земли.

Как-то районные бухгалтеры, прочитав в газете заметку о летчиках, налетавших по миллиону километров, интереса ради подсчитали, и вышло: их старейший тракторист Иван Емельянович Назаренко изъездил тракторами столько, что это составило бы окружность земного шара.

Но Назаренко говорит:

– Нам, механизаторам, надо больше считать пуды и тонны, чем гектары и километры.

Этот человек влюблен в колхозную технику, изменившую весь облик села. Возраст уже дает о себе знать. Но без техники, без машин и механизмов, как говорит сам Назаренко, ему жить невозможно. «…И вот копаюсь мотористом на колхозной мельнице, – пишет мне в письме Иван Емельянович и заявляет: – Не хочу сдаваться. Летом работал на уборочном комбайне, а также на силосном. По-стариковски… Но норму перевыполнял…» Читаешь и думаешь: внуки Петра Назаренко, Ефима Вергуна… Вы же и есть те новые люди, о которых мечтал Ильич.

7

Четвертый адрес «старых знакомых» Ильича, взятый нами из ленинских материалов: Лазарь Бабич, с. Новопокровское, Новопокровской волости, Одесского уезда, Херсонской губернии.

Теперь это Березовский район, Одесской области.

Ленин знал Березовку девяностых годов. Она подробно была описана у Постникова и в отчетах статистиков, особенно у земского санитарного врача Тезякова.

…В центре села большая базарная площадь. Тысяча крестьян с этой площадью связывали последнюю надежду. Батраки, не нанятые в Каховке на майской ярмарке, тщетно протолкавшись неделю на июньской херсонской ярмарке, разуверившись на рынке в Мостовом, шли по Елизаветградскому, Ананьевскому уездам в Березовку, чтобы там в последний раз попытать счастья.

На краю базара стоял жалкий домишко, занятый сотрудниками Тезякова под лечебно-питательный пункт. Голодные, опухшие люди показывали раны на ногах. Врач надевал очки и, тяжело опустившись в ветхое креслице, заносил в список еще одного батрака, пробывшего в пути на Березовку тридцать – тридцать пять дней.

Знакомясь с положением крестьян, пришедших в Березовку на рабочий рынок, чтобы наняться на любую работу, Тезяков спрашивал о земле, о хозяйстве, о судьбе семьи. Задавал и такой вопрос: есть ли у вас скот? И вот что ему отвечали: «Зроду не бувало», «Не заводили», «Самому нема що iсти».

Эти ответы Ленин читал в докладе херсонского земского врача. Он подчеркнул у Тезякова сообщение о том, что из крестьян, прибывших в 1894 году на рабочий рынок в Березовку, «до 2000 человек совсем не имеют скота». В книге «Развитие капитализма в России» Владимир Ильич приводит многочисленные доказательства того, как бедна деревня скотом.

Не только безлошадного, но и однолошадного крестьянина Ленин относит к числу батраков, поденщиков с наделом. Его вывод: по своему жизненному уровню однолошадные и безлошадные крестьяне стоят не выше батраков, приближаясь даже скорее к минимуму жизненного уровня батрака.

Лазарь Бабич из деревни Новопокровское возле Березовки, чей бюджет рассмотрел Ленин, не был ни безземельным, ни безлошадным хозяином.

Но даже статистик, по долгу службы изображавший бюджет середняка Бабича в розовом свете, написал: «Семья нуждается в приобретении независимо от хозяйства 136 р. 56 копеек в год».

И все чаще на рабочем рынке в Березовке появлялся кто-нибудь из Бабичей.

Из окошка земский врач наблюдал обычную картину найма рабочей силы.

Вот прибыл наниматель. Кто он? Немец-колонист, кулак с хутора или управляющий из экономии. Сбежались батраки – местные, пришлые, чигиринцы, черкассцы, шполянцы. В руках паспорта. Те, что в заднем ряду, протягивают их через головы передних… Через некоторое время три арбы, груженные батраками, уезжают. Их провожают сотни завидующих глаз. А в окрестных экономиях у всех батраков одна судьба: гроши за нечеловеческий труд и горе заболевшему – выгонят из экономии, выбросят в степь.

Вот еще записи Тезякова: «Ефим Ш‑ко из Ананьевского уезда, служил у немца К., заболел воспалением легких… Вследствие болезни удален из экономии в степь, где и брошен без всякой помощи…

Филипп С‑к, рабочий из Киевской губернии. Служивший у землевладельца… Заболел…»

«Больному было приказано уйти из экономии», – подчеркнул Ленин в рассказе о судьбе Филиппа С‑к.

Ленинские пометки на книге Тезякова как бы хранят следы того волнения, с которым Ленин читал батрацкие трагедии Филиппа С‑к, Арсения Д‑ко, Ефима Ш‑ко. Хотелось бы проследить историю этих людей, узнать, как сложилась жизнь их детей и внуков. К сожалению, у Тезякова фамилии не указаны полностью.

В селах вокруг Березовки люди старшего поколения рассказывают много таких историй из батрацкой жизни.

С батрачества в помещичьей экономии начинается биография председателя колхоза Макара Анисимовича Посмитного. Самый старый в этой артели колхозник Иван Павлович Шевченко, ведавший «научным фронтом», тоже немало хлебнул горя в Березовке. Поджидало оно батрака у входа на «невольничью ярмарку» и не оставляло до самого расчета в экономии.

Бытует в языке такое слово «объегорить». Родилось оно, наверное, на рабочем рынке. «На Егория» управляющие экономией и кулаки рассчитывались с батраками. Обсчетам, обманам не было конца.

– Одно слово – черный день, даже вспоминать страшно, – говорил Иван Павлович Шевченко.

В старой Березовке, как и всюду вокруг, владели землей не бедняки Иваны Шевченки, а помещики, кулаки да колонисты. А если подсчитать землю Ивана Шевченко и таких же, как он, хозяев, получим «живые дроби».

Но вот грянули над страной громы революции. Произошли события, повернувшие всю историю мира, и смели они все старые земельные межи.

На помещичьих массивах вокруг Березовки поселились переселенцы из разных сел – все больше бедняки. Поселился там на хуторе Иван Павлович Шевченко. Теперь была у него земля. А в степи есть целина, которую можно поднять. Но как хозяйничать с одной лошаденкой и без инвентаря? От весны до весны Шевченко едва сводил концы с концами и проедал кредит, полученный от государства.

И все больше задумывался Иван Шевченко над советом Ленина, о котором рассказывал на сходке агитатор из укома. Одному, сидя на клочке земли, из нужды не выйти. Хозяйствовать нужно коллективом.

А на соседнем хуторе Гладком речь Ленина по складам читал батрак Макар Посмитный, читал у коптилки, едва мерцавшей в густой темноте, но уже видел яркий свет, зажженный Ильичем…

В стране, вступившей в третий год своей новой жизни, было несколько тысяч сельскохозяйственных артелей, коммун, товариществ по обработке земли. Их представители собрались в промерзшей, голодной, завьюженной Москве 1919 года. На этот первый съезд пришел Ленин. Он, выступая перед делегатами, сказал, что их коллективные хозяйства – это ростки нового, социалистического строя. Он звал их влиять на окрестное крестьянство, убеждать его и вести на коллективный, артельный путь.

А слова Ленина зародили в сердце батрака Посмитного мечту о коллективном поле, об артели.

В феврале 1924 года в затерявшемся среди степных просторов маленьком сельце родилось Товарищество совместной обработки земли. Соседи приходили смотреть, как хозяйничает «Червона Украiна». Присматривались, приглядывались, видели: урожай у созовцев выше, живут интереснее. Оставаясь наедине со своими мыслями, спрашивали самих себя: как быть?

Приходил, присматривался к жизни в «Червонiй Украiнi» и Иван Шевченко. И поразило его то, что тут земля не твоя, не моя, а наша.

Десятилетиями видел себя Иван Шевченко на таком большом поле только батраком, а хозяином оказался на маленьком своем клочке. И долго в его крестьянском сердце вера боролась с сомнениями, надежда с опасениями, новое со старым.

Рядом с хуторами хозяйничал совхоз имени Т. Г. Шевченко. В один из дней все хаты облетела весть – в совхоз пришли тракторы. Это были маленькие, неуклюжие десятисильные машины. Но даже бывшим конюхам, водившим их, они казались тогда гигантами. Целые села выходили смотреть новое чудо.

Кулаки кричали: сожгут тракторы степь. Подкулачники вторили: погубят они и землю, и хлеб. Все погубят, конец миру – орали кликуши.

Но другую думу думали бедняки в хуторах. Соберутся, бывало, соседи у Ивана Шевченко и мечтают, как это выйдут на поле тракторы, как вспашут его и засеют.

А может ли такое быть?

В совхозе имени великого украинского Кобзаря однофамильцу поэта крестьянину Ивану Шевченко, который явился ходоком от хутора, сказали:

– Может!

И тогда рукой, еще неуверенной и несмелой, поставил он свою подпись под договором хутора Шевченко с совхозом имени Шевченко на обработку тракторами крестьянской земли.

Заволновались хутора. Спрашивали: а с межами как?

Это был самый трудный вопрос. Кулаки предсказывали сотни бед, запугивали, грозили. Но соседние хутора все же послали ходоков в совхоз.

Весною 1927 года через хутора выехал в степь тракторный отряд поднимать целину. «Фордзоны» перепахивали, бороновали нетронутую землю, очищая ее от бурьянов, и засевали чистое поле чистосортной пшеницей.

Прошло не очень много времени, и «Червона Украiна» объединила крестьян всех соседних хуторов.

В ту памятную осень двадцать седьмого года Иван Шевченко и его земляки, будущие члены колхоза, писали в Москву и XV съезд партии слушал их коллективное письмо.

«…После той работы тракторов, какую мы видели, не хотим больше вести бедняцкое, мелкое хозяйство, а решили организовать обобществленное тракторное хозяйство, в котором не будет отдельных крестьянских клочков посевов».

Так родилась под Березовкой артель, которую теперь знают далеко за пределами Советского Союза.

Если бы краевед спросил про рало, соху, косулю, буккер не молодого тракториста Леонида Кравчука, а старика колхозника Ивана Шевченко, того самого, что подписывал первый договор на обработку тракторами крестьянской земли, он получил бы самый точный ответ.

Почти тридцать лет своей жизни ходил крестьянин Шевченко за ралом. В колхозе он заведовал Домом агрокультуры. Мы видели его в лаборатории. Придвинув к себе микроскоп, уже немолодым, но еще зорким глазом смотрел он в окуляр. Рядом лежали пинцеты, аптекарские весы, пробирки, колбы, банки с зерном. У Шевченко было несколько делянок, и старик ставил опыты, результаты которых докладывал на агросеминаре.

Иван Шевченко многое рассказывал о своей многолетней и мучительной до боли в сердце тоске по земле в прошлом. «Как ты роскошна, земля… Только тем ты не хороша, что не льнешь к бедняку. Для богатого цветешь красой, богатого кормишь, одеваешь, а бедняка принимаешь только в яму…» Будто в его, Шевченко, сердце прочитал Михайло Коцюбинский эти мысли Маланки.

Иван Шевченко владел землей с 1917 года. Но настоящим хозяином ее стал только в колхозе.

В конце прошлого столетия Глеб Успенский говорил о крестьянине: он весь в кабале у этой травинки зелененькой… Травинка может вырасти, может и пропасть, земля может быть матерью и злой мачехой. Что будет – неизвестно решительно никому. Будет так, как захочет земля… как захочет земля…

Колхоз уничтожил кабалу во многих ее проявлениях. Он вступил в единоборство и с властью стихии над крестьянской жизнью.

Иван Шевченко не в кабале у «травинки зелененькой». Он сам управляет ее жизнью. Он выставил в голой степи крепкие лесные заслоны против суховеев, веками грозивших травинке смертью. Не только границы земель, а все поля севооборота и бригадные участки окружены лесополосами. И вокруг прудов, водоемов стоят высокие зеленые стены. Шумит под ветром посаженный их руками могучий лес, защитник полей.

Из года в год колхоз собирает не меньше ста двадцати пудов зерна на гектаре. Он давным-давно распрощался с неосвоенными землями, с поздно поднятыми парами, с толокой летом и со стерней после уборки. Распрощался со старой пастбищной системой содержания скота. Колхоз вывел свои огромные стада в летние лагеря и организовал зеленый конвейер. Все его коровники, свинарники, все фермы электрифицированы. Водоснабжение и кормоприготовление механизировано.

И на этих фермах и на поле вы всегда встречали среднего роста, приземистого, лет семидесяти человека с красивым лицом и прямым, открытым взглядом спокойных глаз. Он не только организатор, но и живая душа огромного артельного хозяйства. Это Макар Посмитный – многолетний председатель артели.

У большинства колхозников этой артели свои особняки с электричеством, ванной, со всеми удобствами. Пятикомнатный Дом колхозника и хата однолошадного крестьянина, стоимость которой статистики определяли в сто, в восемьдесят и даже в семьдесят рублей, – таковы здесь параллели!

Однако не будем повторять широкоизвестное и займемся соседним селом Сахаровом, Березовского района.

Статистик Василий Гомилевский, в конце прошлого века обследовавший хозяйство Лазаря Бабича, сделал такую запись:

«Местные жители пламенно желают иметь школу. Но столь бедны, что не могли принять на себя даже расходов на ремонт зданий, освещение, отопление.

Принуждены отказать себе в школе и предоставить детям прозябать неграмотными.

Мы имели случай беседовать с некоторыми из народных учителей Одесского уезда. Это люди, получающие вознаграждение, которого едва хватает для того, чтобы не умереть от голодной смерти».

Теперь приведу несколько страничек из записной книжки одесского журналиста А. Присяжнюка, вместе со мной участвовавшего в поисках потомков Лазаря Бабича:

«Село Сахарово примостилось на берегу Тилигульcкого лимана, почти у самого его истока. Улицы протянулись параллельно берегу, и вдоль их ровными рядами стоят новые дома, обсаженные фруктовыми деревьями, обнесенные аккуратными заборами.

По селу нас ведет старейший житель деревни, колхозник Андрей Трофимович Пруд. Ему семьдесят пять лет. Он хорошо помнит Лазаря Бабича. Рассказывает:

– И у нас, как и у Бабичей, в хозяйстве не сводились концы с концами. Свести их было так же невозможно, как берега вот этого лимана.

От старой деревни здесь осталась только ветхая, маленькая церквушка. Ее ступеньки густо поросли мхом. Давно по ним не ходят люди. Нет и старых хатенок с окошками в ладонь. На их месте выросли красивые, просторные и светлые дома. У малосемейных по две комнаты с кухней, а у кого семья побольше, у того и три, и четыре комнаты.

На улицах Сахарова – колонки водопровода. Тут чистая и вкусная вода. Сколько о ней мечтали степняки!.. Вода здесь всегда была проблемой.

Собираясь в поле, Лазарь Бабич брал бочонок воды для себя, бочку для скота и считал каждую каплю.

Колхоз построил артезианские колодцы для ферм, орошения огородов и для сельского водопровода.

В каждом доме колхозника радио и электрический свет.

Я спросил Андрея Трофимовича Пруда, во сколько обходилось освещение хаты лет пятьдесят – шестьдесят назад. Он назвал примерно тут же цифру, которую когда-то занес в бюджет Лазаря Бабича статистик Кустарной комиссии, – 3 рубля 50 копеек.

– Обычно впотьмах сидели, – сказал Андрей Трофимович. – Было не до света, когда дети просили хлеба, а отцы считали каждый ломоть и каждый грош.

А потомки Бабича даже не представляют себе, как можно было бы жить теперь без радио, без газеты и без лампочки Ильича в квартире.

Целый день я обходил дома внуков Лазаря Бабича. Старшая внучка – Вера Ивановна – замужем за Сергеем Васильевичем Кикотем, которого уважает все село. Он один из организаторов колхоза и много лет был бригадиром.

– У Кикотей пятеро детей. Они все получили образование. Дочь Катя – в финансово-кредитном техникуме, старший сын Георгий – авиационный техник. Младший сын Валентин и дочь Тося закончили школу и пошли один в шоферы, а вторая – в доярки. Мать занята в садово-огородной бригаде. Отец на ферме. Всей семьей они обычно вырабатывают больше тысячи трудодней и живут в полном достатке. У них хорошо обставленный дом из четырех комнат, прихожей и кухни. Вся мебель новая. Вместо скрыни стоит полированный гердероб. И вещи, как говорит Тося, все хорошие.

– Можем себе позволить покупать хорошее.

Второй внучке Бабича – Ольге Павловне Сокотун – пошел седьмой десяток. Горе, постигшее ее во время войны (на фронте погибли муж и сын), подкосило здоровье, но она трудится все годы.

Вместе с ней живет семья младшего сына Николая. Он шофер, невестка работает в колхозе. У Сокотун дом из двух комнат, и все же Николаю построили новый дом таких же размеров.

Старший сын Ольги Павловны, Борис, тракторист. Зарабатывает хорошо.

В деревне знают еще одного внука Бабича – Алексея Павловича. Он отличился в боях с фашистами. Был не раз ранен. Потом работал райвоенкомом в Березовке. Храброго воина, коммуниста по заслугам уважает весь район, и единственно, чего ему не хватает, – здоровья, но Алексей Павлович не сдается и сам требует, чтобы его побольше нагружали общественной работой.

Знакомство с потомками Бабича продолжалось и на другой день. Когда мы проходили мимо нового красивого домика, который вот только заселили, старик Пруд сказал:

– А ведь это тоже родич Бабича – наш полевод. Новоселье справлять будет.

Хорошо трудятся и хорошо живут земляки Лазаря Бабича.

Колхозное Сахарово знает урожаи по двадцать пять – тридцать центнеров зерновых с гектара.

И это те самые десятины, о которых приезжавший к Бабичу статистик написал:

«Нынешний год они дали сам-полтора. Даже урожай в сам 4–5 считается для них благодатью».

При жизни Лазаря Бабича на все село здесь бы один грамотей. Мечта местных жителей устроить школу оставалась мечтой до самого 1917 года. Теперь учатся все дети. Советское Сахарово – тоже село сплошной грамотности.

Отправляясь в местное сельпо, мы брали с собой выписку из бюджета Лазаря Бабича, где записан годовой расход (семья Бабича была из четырех душ): на обувь – 15 рублей, на одежду – 50 рублей, на посуду и утварь – 50 рублей.

Местные кооператоры, вооружившись книгами и ведомостями, подсчитали, что их сельпо реализует теперь больше товаров, чем когда-то покупали в целом уезде.

Одежда из чертовой кожи, юфтевые сапоги и черепяная посуда, из которой ела вся семья Лазаря Бабича, давно получили отставку!

На сельской улице, на механизированной колхозной ферме, в богатом доме внуков Бабича, на усадьбе, где укрыты под навесом колхозные трактора и комбайны, мне часто вспоминались слова, которые при знакомстве сказал земляк Бабича Андрей Трофимович Пруд:

– Колхоз дал человеку большие крылья. Летай только хорошо.

РЯДОМ С ЛЕНИНЫМ

Разговор этот происходил в Музее Революции, в рабочей комнате Григория Ивановича Петровского. На столе лежала пожелтевшая газетная вырезка с заголовком «Эскиз».

Петровский сказал:

– В двадцать четвертом в Харькове были напечатаны некоторые мои воспоминания о Ленине… Товарищи вот разыскали. – Потом, помолчав, добавил: – Хочу записать все встречи с Владимиром Ильичем. Год за годом, день за днем, со всеми штрихами и подробностями. Только бы болезнь не помешала.

У Григория Ивановича была хорошая память. В тот вечер он вспоминал, как знакомил с Лениным товарища по революционному подполью, старого донецкого рабочего Панфилова.

– Вот человек, о котором нужно писать книгу. Живая история рабочего класса!

После реформы 1864 года отец отдал Панфилова – тогда девятилетнего крестьянского мальчонку – на Луганский казенный завод. Плата – грош, еда – хлеб с водой. И вдоволь только розог. Знакомое начало биографии…

К восемнадцати годам он побывал в учениках литейщика, в батраках у кулака, несколько лет таскал под землей салазки с углем. Но тот солдат, который вернулся с царской службы на рудник в Черкасское, как день от ночи, отличался от забитого паренька Федьки Панфилова. Молодой забойщик в восьмидесятые годы вступил в революционное движение. А уже в 1884 году его впервые бросили в тюрьму за участие в группе «Народная воля».

– Если память мне не изменяет, – продолжал Григорий Иванович, – во второй раз его арестовали уже как члена РСДРП. Это было в тысяча восемьсот девяносто восьмом году. К тому времени на заводах Юга – в Луганске, Екатеринославе, Ростове, Мариуполе – Панфилова знали как отменного литейщика. Однако интерес полиции к нему был связан совсем с другой его профессией – профессионального революционера, который в Мариуполе возглавил социал-демократическую организацию, имевшую свою типографию.

Петровский вынул из стола старый снимок. На фотографии рядом с Владимиром Ильичем и Демьяном Бедным стоял бородатый старик в меховой шапке, из-под которой глядели умные и совсем молодые глаза.

– Это и есть Федор Дмитриевич Панфилов. Вот таким бородачом я помню его по Екатеринославу девятьсот пятого года. Ходил с прокламациями на городские окраины, в казармы к солдатам, помогал собирать боевую рабочую дружину, с которой был вместе на баррикадах. Его удалось тогда устроить на Брянский завод. Он только из ссылки вернулся, и эта шапка, наверное, у него олонецкая. А может, быть, вологодская? В восьмом или в девятом году Панфилова как председателя профсоюза рабочих Брянского завода отправили в Усть-Сысольск.

Петровский внимательно посмотрел на фотографию.

– А снимок девятнадцатого года сделан на Восьмом Съезде РКП, когда Ленин с Панфиловым познакомился…

Зал, где заседал VIII съезд, был едва натоплен, в коридорах Кремля свирепствовал мартовский холод. Во время перерыва Ленин, набросив на плечи пальто, как всегда запросто, ходил среди делегатов. Заметив Петровского, он подозвал его и заговорил об украинских делах (незадолго перед этим на съезде в Харькове Григория Ивановича заочно избрали председателем ВУЦИКа). В нескольких шагах от Ленина у окна беседовала группа товарищей. Они не видели Владимира Ильича. Донецкий делегат Панфилов что-то горячо доказывал Юрию Коцюбинскому, который тоже состоял в аграрной секции съезда.

– Какое умное лицо! Григорий Иванович, кто этот старик? – вдруг спросил Ленин.

Петровский сказал Ильичу, что знает его еще по екатеринославскому «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса». Панфилов представлял Мариуполь и не раз приезжал к Бабушкину – Иван Васильевич их и подружил. Ленин заинтересовался. Но в это время раздался звонок, Ильича позвали в зал. Петровский свел их уже на следующий день во время перерыва. Панфилов произвел на Владимира Ильича большое впечатление.

– Старик потом стал героем Восьмого съезда, – шутя сказал Григорий Иванович, и глаза его при этом засветились какой-то необычайно мягкой и доброй улыбкой.

…Корреспондент «Бедноты» прошел по коридорам и комнатам гудящего, наполненного голосами Дома Советов, где жили делегаты партийного съезда. Он искал Панфилова.

Здесь его почтительно называли «Стариком». Панфилову шел шестьдесят четвертый год. Бывший народоволец, участник большевистского подполья, лет десять просидевший в тюрьмах и ссылках, он стал организатором Советской власти в родном уезде. О таком человеке стоило поведать читателям газеты, на первой странице которой значилось: «Поделись прочитанным с неграмотным».

Сам Панфилов вспоминал, как ему было тяжело, когда в прошлом не знал грамоты. Не всякому доверишь прочитать тебе революционную брошюру. И тридцати семи лет от роду он самостоятельно выучился грамоте.

Товарищ из «Бедноты» уже встречался с Федором Дмитриевичем. Вот у кого богатейший материал о том, как революция меняет облик самых глухих мест страны, подобных «старобельской дыре». Какой же вихрь прошел там!

Семнадцатый год. В родные старобельские места вернулся ссыльный большевик Панфилов. В его домишко приходят за советом ходоки из соседних волостей. В марте Панфилов повесил над своим окном красное знамя…

Бурлит городишко. Кулачье, заправилы земской управы во главе с оптовиком Абрамовым уже видят уезд у себя в кармане.

– Раньше был Романов, а теперь Абрамов ворочает городом, как хочет, – литейщик Панфилов держит речь, размахивая зажатой в руке сибирской шапкой. Из кармана его пальто торчит синяя брошюрка, которую он с товарищами недавно напечатал в Старобельске. Это программа РСДРП(б).

Управа приказала немедленно изъять и сжечь большевистскую программу. Потом она попыталась «арестовать» принятое старобельскими телеграфистами сообщение из Петрограда о переходе власти в руки Советов. Но и здесь, в далекой глуши, не остановить неумолимое движение великой пролетарской революции.

За полуосвещенными окнами здания – туманный ноябрьский вечер. В городской гимназии буржуазия устроила сборище. Местные монархисты и реакционеры, члены всех черносотенных союзов трогательно лобызаются со сторонниками «самостийных» партий, признавших Центральную раду своим правительством. Путая и безбожно перевирая слова, они даже подтягивают украинскую песню, которая еще недавно приводила их в бешенство.

Вдруг в нестройное пение врывается сильный, властный голос:

– Шуты балаганные! Не выйдет по-вашему! – Это в дверях появился Панфилов. – Вам ли петь «Заповiт»!..

В луганской тюрьме, на сибирских трактах, в олонецкой и вологодской ссылках большевик Панфилов не раз запевал с товарищами бессмертный «Заповiт» Шевченко. Взволнованно и гордо прозвучит он и в зале промерзшего от январской стужи местного театра, который согрели своим горячим дыханием делегаты уездного съезда Советов.

«Не в вольные казаки, а в Красную гвардию…» – решило солдатское собрание и избрало инициативную комиссию по созыву съезда Советов.

Первые старобельские красногвардейцы разоружили драгунский эскадрон, заняли почту, телеграф, земство. В волостях формировали ревкомы, боевые отряды, посылали делегатов на уездный съезд Советов. Он открылся пением «Интернационала» и принятием письма Ленину.

Рабочая Москва и Петроград голодали, а бывшие хозяева Старобельска и уезда припрятали сотни тысяч пудов зерна, муки. Панфилову поручили трудный участок – реквизиционный отдел уездного исполкома: конфискацию у помещиков и городской буржуазии земли, имущества, продовольствия…