Текст книги "Годы нашей жизни"

Автор книги: Исаак Тельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Продовольственный комиссар становится одним из организаторов боевых сил екатеринославских рабочих для отпора оккупантам и гайдамакам. Как представитель Красной гвардии Екатеринослава она отправляется в Харьков, устанавливает связь со штабом командующего всеми советскими войсками на Украине – Антонова-Овсеенко. Потом она будет одним из руководителей восстания екатеринославцев против Центральной рады.

Январским утром восемнадцатого необычный звонарь трезвоном колоколов подал сигнал начала восстания. Это Мокиевская. Первыми выступают рабочие екатеринославского Брянского завода. Как договорено в Харькове, на помощь им поспели московские красногвардейцы отряда Егорова, ударившие в тыл гайдамакам, а на мосту через Днепр появился красногвардейский бронепоезд.

С того дня, когда молодому комиссару екатеринославских красногвардейцев в бою за город довелось действовать вместе с харьковским бронепоездом, Мокиевкая загорелась идеей – сформировать здесь, в Екатеринославе, такой же поезд, собрать бесстрашный экипаж… Теперь Людмилу можно было встретить или на боевой позиции, или в цехах Брянского завода. Она увлекла своей идеей многих товарищей.

Тем временем как в городе кипит восстание против рады, идут непрерывные бои с петлюровцами, на Брянском заводе днем и ночью, даже под обстрелом, обшивают броней вагоны, платформы – сооружают бронепоезд. Первый Брянский, второй, третий… Большинство строителей «Третьего Брянского» составит костяк экипажа, а Мокиевская станет сперва комиссаром, а с февраля восемнадцатого – командиром этого бронепоезда.

Почти весь восемнадцатый он в боях с немцами, гайдамаками, петлюровцами. На линии Гадяч – Ромны – под Ромоданом, в направлении Миргорода и Полтавы, стремясь сдерживать натиск немецких частей, он действует, прикрывая красногвардейские отряды, пробивая им дорогу. Потом он прорвется в Харьков и выведет из окружения красногвардейцев с их штабом.

О «Третьем Брянском» и его отважном командире ходит слава по всей Украине. На Царицынском фронте в 10‑й армии, куда перебросили «Третий Брянский», он тоже с доблестью исполнил свой боевой долг.

Осенью восемнадцатого в Нижний Новгород на Сормовский завод с фронта на ремонт пришел «Третий Брянский». По его потрепанному виду, по бесчисленным отметинам снарядных осколков, пуль можно было сказать, какая у него биография, в скольких переделках он был и как упорно дрался.

Тем временем, на московском вокзале в теплушку грузилась молодая женщина в высокой черной папахе, черкеске, с кинжалом за поясом и наганом, висевшим на ремне. Груз у нее был не совсем обычный – тюки с брошюрами и несколько гармоний, балалаек (кстати, достать эти музыкальные инструменты тогда было совсем не простым делом). Это Мокиевская отправлялась принимать новый бронепоезд.

Для капитального ремонта «Третьего Брянского» нужно было несколько недель, а Людмила Георгиевна спешила в бой. Она считала, что с ее опытом вождения бронепоезда в критическое для республики время не имеет права сидеть без дела ни дня.

Член РВС Антонов-Овсеенко (по его заданиям зимой и весной 1918‑го «Третий Брянский» действовал в районе Екатеринослава, Харькова) писал тогда в Центробронь:

«Товарищ Мокиевская, командуя бронепоездом № 3, проявила выдающиеся боевые качества, постоянно держала команду в строгом порядке, все боевые распоряжения выполняла неукоснительно, с полным самообладанием. Она командовала поездом с 25 февраля 1918 года по последнее время…»

Мокиевскую назначили командиром поезда «Власть Советов».

Из воспоминаний современников, дневников, документов эпохи встают черты ее боевого облика.

Пламенный оратор, для которого привычной трибуной была бронеплощадка, она лучше всего чувствовала себя в рубке командира, когда уверенной рукой вела поезд в бой. Ее голос тогда звучал властно и твердо, но всегда спокойно.

Она была воином ленинской гвардии, исполненным большого революционного темперамента, горения, самоотверженности, готовности на самопожертвование и в то же время необыкновенного самообладания, хладнокровия в бою. Всем своим бойцам Мокиевская умела привить сознание революционного долга, неуклонной дисциплины. Девятнадцатый год застает Людмилу Георгиевну снова на Украине. «Власть Советов» в составе 13‑й армии сражается против деникинцев в Донбассе. Положение на фронте весьма тяжелое, и командарм 13‑й армии Кожевников, в чьем непосредственном распоряжении все это время находится бронепоезд, каждый раз посылает его туда, где возникает самая критическая ситуация. «Власть Советов» действует под Луганском (Деникин приказал своим частям взять город любой ценой), затем он в боях за Дебальцево. Бронепоезд поддерживает и прикрывает красноармейские части, сражающиеся за эту станцию, которая в первых числах марта не раз переходила из рук в руки.

«Красный дьявол», как прозвали враги бронепоезд Мокиевской, неоднократно врывался в расположение белых, нанося им большой урон.

Утром 9 марта, когда бронепоезд вновь прорвался на станцию, враг обрушил на него огонь специально выставленной и замаскированной в леске артиллерийской засады. Мокиевская командовала поездом до последнего своего дыхания. Маневрируя, она сумела вывести его из-под огня. И в самую последнюю секунду – прямое попадание в паровозную будку.

Тело сраженного в бою командира из Дебальцева привезли в Купянск, где тогда находился штаб 13‑й армии.

Штаб Наркомвоена Украины готовился к переезду из Харькова в Киев. На лестницах, в коридорах и комнатах предотъездная суета. Нарком Подвойский прошел из своего кабинета, в котором уже хозяйничали бойцы комендантского взвода, в телеграфную комнату. На душе у Подвойского было неспокойно. Положение на украинских фронтах, особенно в Донбассе, оставалось очень серьезным. И об этом трубили тревогу новые сообщения, переданные наркому дежурным.

Среди телеграфных лент, рапортов, сводок, которые он стал читать, было донесение 13‑й армии. В бою на станции Дебальцево убит командир бронепоезда «Власть Советов» Мокиевская. Лицо Подвойского помрачнело. Эти несколько телеграфных строк отозвались острой болью в сердце. Подвойский хорошо знал Людмилу еще по октябрьским дням, петроградскому восстанию, работе в Смольном и ВРК. А потом сколько раз, уже на Украине, ему докладывали о боевой доблести этой женщины.

Командующий Украинским фронтом Антонов-Овсеенко рассказывал ему, как сражался бронепоезд «Власть Советов» под Луганском. И оба они – и Подвойский, и Антонов-Овсеенко – честно говоря, гордились тем, что их землячка, черниговская коммунистка Людмила Мокиевская, самая отважная среди тысяч женщин, сражающихся на украинских фронтах.

Подвойский тогда сказал: «Героини минувших веков и эпох, все Жанны д’Арк прошлого, пожалуй, отступают перед неслыханной отвагой таких, как Люда».

Днем, разговаривая с Антоновым-Овсеенко, Николай Ильич спросил, не знает ли он подробностей гибели Мокиевской. Они условились, что Антонов-Овсеенко напишет статью, посвященную ее памяти.

В тот мартовский день 1919 года, решая сотни фронтовых дел, закончив диктовать боевой приказ, Антонов-Овсеенко придвинул листок бумаги и своим быстрым, острым почерком начал писать:

«Женственность и огромная отвага, застенчивость и твердость, ясный ум и революционный порыв – как светел и чист твой образ, дорогой, незабвенный товарищ. От имени Советской Украинской армии приношу светлой твоей памяти жаркий привет…»

–

На одной из недавних художественных выставок в Киеве была представлена скульптура Мокиевской. На огромном монументальном основании покоилась вылепленная массивная голова. Вместе с радостью по поводу того, что художник обратился к героической личности первой женщины – командира бронепоезда, я испытывал – не скрою – чувство некоторой неудовлетворенности, пытаясь сам в нем разобраться. Почему?

В сознании и восприятии как-то не вязалась тяжеловесность, громоздкость этой скульптуры с тем, что писали, рассказывали о Мокиевской ее друзья, боевые соратники.

Сказочно смелая, волевая, гордая и одновременно изящная, женственная, скромная, даже застенчивая. Тут нет никакого противоречия.

Эти качества неразрывно сочетались, соединялись в яркой личности молодой героини.

В этом году Мокиевской исполнилось бы восемьдесят лет. А погибла она в свою двадцать третью весну.

Людмила Мокиевская в одном ряду, в одной боевой шеренге с такими людьми, как Шорс, Железняк, Боженко, Крапивянский, Черняк.

КОМИССАР И СКРИПКА

Вечер закончился небольшим, но со вкусом подобранным музыкальным отделением, в котором участвовал «квартет страдивариусов». (Из отчета о вечере в честь пятидесятилетия В. И. Ленина в зале МК. «Известия», № 87, 24 апреля 1920 года)

Это происходило в дни, когда Ленину исполнилось пятьдесят лет.

Известно, как Владимир Ильич противился тому, чтобы отмечалось его пятидесятилетие. Но у людей революции была так велика потребность высказать капитану, ведшему их сквозь бури и штормы, слова доверия и любви, что даже возражения и просьбы Владимира Ильича не возымели действия.

В разных концах страны, городах и деревнях, возникали многочисленные собрания рабочих, крестьян, красноармейцев, коммунистов и беспартийных.

Вечером в пятницу, 23 апреля 1920 года, московский партийный актив собрался в зале МК на Большой Дмитровке отметить пятидесятилетие Ленина. Отчеты об этом вечере, появившиеся на следующий день в московских газетах, весьма кратки. Но из них мы можем узнать любопытные штрихи и детали, дополняющие воспоминания участников вечера.

Известны речи на этом собрании: Горького, Луначарского, Сталина. В репортерской записи есть некоторые места из выступления Ольминского, говорившего о большой роли Надежды Константиновны в жизни и великой работе Ленина. «Зал устроил овацию Н. К. Ульяновой, присутствовавшей на вечере…»

Еще одна интересная деталь. Сообщение, сделанное участникам торжества: прибыли двадцать вагонов хлеба с Туркфронта – лучший подарок к пятидесятилетию Ильича. По распоряжению Ленина, этот хлеб передан для детей Москвы, Петрограда, Иваново-Вознесенска.

На собрание в МК Ленин пришел под самый конец.

«Собрание было взволновано неожиданным появлением юбиляра. Товарищу Ленину устроена горячая овация. Долго не давали Ленину говорить, – записывает репортер. – Когда наступила наконец тишина, Ленин поблагодарил товарищей, во-первых, за приветствия, а во-вторых, за то, что его избавили от выслушивания юбилейных речей».

Слово Ильича было очень коротким – десять – двенадцать минут. И главная мысль речи, ее главный нерв – предостережение от зазнайства, бахвальства, самообольщения. Никогда не попадать в положение зазнавшейся партии.

Скупые строки газетных отчетов доносят до нас строгую и радостную, торжественную и простую атмосферу московского собрания. Зал убран, любовно декорирован, но давно не топлен. Очень холодно. Люди сидят в шинелях, пальто. Ни одного свободного местечка, заняты все проходы. Многие товарищи расположились на эстраде, плотным полукольцом окружив музыкантов. «Как сесть, чтобы не закрыть Ленина?..»

В тот вечер в честь Владимира Ильича выступал квартет имени Страдивариуса. Этот знаменитый квартет был организован в революцию. Инструменты – тоже из созданной в революцию коллекции редчайших музыкальных изделий.

Музыканты очень волновались. Луначарский уже не раз звал Ленина послушать их игру. Из-за занятости Ильича это не удавалось. И вот сегодня Ленин впервые на их выступлении.

Исполняют квартет Бородина. Но, пожалуй, сегодня квартет звучит особенно проникновенно. Музыканты играют, позабыв обо всем на свете, кроме музыки. Играют, словно слившись в одно целое со своими инструментами.

Ленина взволновала музыка, и лицо его чуть побледнело. В перерыве он стал подробно выспрашивать и о коллекции, и о квартете.

Партию виолончели в квартете исполнял талантливый музыкант и одновременно комиссар коллекции Виктор Кубацкий. Вместе с Луначарским и Дзержинским он рассказывает Ленину, как удалось разыскать и собрать творения Амати, Страдивариуса, Гварнери…

В заморских столицах хорошо знали, что в России есть много инструментов работы великих итальянских мастеров. К ним давно тянулись руки международных дельцов. Предприимчивым спекулянтам казалось, что настал самый удобный момент. В стране война, голод. И ей ли до редчайших скрипок и виол? Но они ошибались так же, как просчитались в своих расчетах те, кто руководил интервенцией против молодой Советской Республики. Не учли один фактор – волю трудового народа.

Это было весной второго года революции.

В кабинет Луначарского торопливо прошли двое. Очень красивая женщина лет сорока, высокая, в черном бархатном платье, с часами, висевшими на цепочке. И худощавый белесый мужчина в черном костюме и галстуке.

Анатолий Васильевич, чуть сутулый, в толстовке и пенсне, быстрой походкой пошел им навстречу, протягивая руку женщине, с которой хорошо знаком еще со времен подпольной работы. Теперь она комиссар московских театров, и почти ежедневно они вместе решают десятки дел. В мужчине нарком узнал известного виолончелиста Кубацкого, заведовавшего музыкальной частью Большого театра.

Сын потомственного музыканта, молодой солист императорских театров, он принял Октябрь как свою революцию. И хотел ему служить всей душой.

Как гражданина и как музыканта, Кубацкого волновало не только настоящее и будущее Большого театра. Кубацкому не давала покоя судьба уникальных музыкальных инструментов. Сотни редчайших струнных инструментов находятся во владении богачей, не имеющих никакого отношения к искусству. Ведь они ценнее валюты, золота и алмазов. Ловкие агенты и дельцы охотятся за старинными скрипками, виолончелями как за большим сокровищем. Нельзя допустить, чтобы такие культурные богатства уплывали за границу. Все уникальные инструменты должны стать собственностью Республики Советов.

Кубацкий поделился этими мыслями с комиссаром московских театров Еленой Константиновной Малиновской. Музыкант испытывал большое доверие и уважение к этой мужественной революционерке, состоявшей в рядах партии еще с 1905 года.

Елена Константиновна посчитала сохранение музыкальных ценностей делом первостатейной важности. Вдвоем с Кубацким они отправились к Луначарскому на Остоженку. В кабинете Анатолия Васильевича им не пришлось долго трубить тревогу.

– Туг не может быть двух мнений, – сказал Луначарский. – Это наш революционный долг. Речь идет о шедеврах культуры – о Рафаэлях скрипичного мастерства. Пусть эти шедевры в руках лучших артистов зазвучат перед народом, запоют ему.

Нарком заявил, что берет на себя руководство собиранием музыкальных ценностей и просит Малиновскую и Кубацкого быть его непосредственными помощниками. Этому вопросу должен быть придан государственный масштаб.

В тяжелый, полный потрясений, голодный, холодный второй год революции начали создавать государственную коллекцию древних и редких инструментов. Был образован Комитет госколлекции во главе с наркомом Луначарским, в который вошли Малиновская и Кубацкий.

Луначарский срочно переговорил с Феликсом Эдмундовичем. Дзержинский обещал немедленную помощь ВЧК. У него были данные о том, что международные спекулянты нацелились на вывоз из России не только известных всему миру картин, но и уникальных скрипок, виол. Кое-что им даже удалось переправить за границу. Нарком просвещения и председатель ВЧК договорились о совместных мерах.

Абсолютно верный слову, Дзержинский действовал быстро и решительно. Кому поручить этот вопрос по линии ВЧК? Феликс Эдмундович перебрал в памяти несколько имен. Подумав, он велел вызвать комиссара Московской ЧК Прокофьева.

Разведчик, много раз ходивший в тыл к белым, буденновский боец, весь изрешеченный пулями, он сравнительно недавно пришел на работу в ЧК. Дзержинский, уже испытав его на нескольких важных заданиях, питал к комиссару симпатию.

Андрей Прокофьев выглядел намного старше своих двадцати пяти лет. Худой, с бледными впалыми щеками, в буденовке и неизменной кожанке, он двадцать четыре часа в сутки на посту.

Услыхав, что Дзержинский поручает ему «музыкальное дело», Прокофьев был ошарашен. Республика в смертельной опасности. Вокруг сложная борьба. Товарищи ежечасно рискуют жизнью. А он будет заниматься скрипочками. И что он в этих скрипках понимает?..

Все эти сомнения Прокофьева Дзержинский прочитал на его лице, видел, как комиссар раздосадован. Он хорошо знал, что имена кремонских мастеров Никколо Амати, Антонио Страдивари, Джузеппе Гварнери ничего не говорят Прокофьеву. Вряд ли он даже может отличить скрипку от альта. Но он из той когорты людей, для которых нет на свете ничего выше интересов революции.

Дзержинский сказал:

– Ты пойми, речь идет об охране богатств народа. Их нужно сберечь во что то ни стало. Тебе поручается большое дело.

– Есть, – нерешительно ответил комиссар и, тяжело вздохнув, добавил: – Феликс Эдмундович, только смогу ли я справиться?

Председатель ВЧК обещал комиссару помощь – свою, Луначарского, специалистов музыкантов, верных революции. А на подмогу дал еще одного чекиста, Владимира Дементьева.

Комитет Луначарского работал очень деятельно, главным образом в Москве, Петрограде. И уже через несколько месяцев в государственном собрании было много редчайших скрипок, виолончелей, виол, альтов, контрабасов работы больших европейских мастеров и прежде всего трех знаменитых кремонцев.

Когда в двадцатом году, как детище революции, в Москве родился квартет, в составе которого были самые первоклассные музыканты, ему выдали из фондов коллекции четыре инструмента работы Антонио Страдивари.

– Лучшие инструменты – лучшим музыкантам, – предложил Луначарский. И в память о гениальном мастере скрипичного дела квартет был назван его именем. – Пусть шедевры Страдивариуса поют народу, прославляя вместе с тем имя своего творца, – сказал Анатолий Васильевич.

Теперь снова вернемся в апрель двадцатого года, на вечер, посвященный пятидесятилетию Ленина, где во время концертного перерыва происходит разговор с Ильичем о квартете и коллекции. Оба начинания Ленин одобрил. «Это хорошее дело», – сказал он. Владимир Ильич заинтересовался, сколько удалось собрать уникальных инструментов, в частности скрипок Страдивариуса.

В разговоре с Лениным на вечере 23 апреля двадцатого года возникла идея повести розыски редких инструментов не только в Москве, Петрограде, а по всей стране – и особенно в прифронтовой полосе. Решено было в первую очередь предпринять поездку на Украиу, в том числе в Одессу. Как раз через Одесский порт идет наибольшая переправка музыкальных ценностей за границу. Луначарский и Дзержинский предложили план поездки. Едут Малиновская, Кубацкий, Прокофьев, весь квартет Страдивариуса. Они выступают с концертами, ведут агитацию, разыскивают художественные ценности.

Ленин поддержал предложение и обещал содейстие. Он лично позаботился о вагоне для «музыкальной экспедиции».

В записке, написанной вскоре после этого разговора, Ленин обращался к заместителю наркома путей сообщения В. М. Свердлову.

«Т. Свердлову.

Прошу предоставить т‑щу Прокофьеву, подателю настоящей записки, один вагон (классный) для поездки в Одессу и обратно.

Пред. СНК В. Ульянов– Ленин».

Летом двадцатого года бригада комиссара Малиновской с успехом объехала половину Украины – Конотоп и Нежин, Полтаву и Винницу, Киев и Одессу.

С помощью украинских работников – партийных, военных, чекистов, культпросветчиков, многочисленных энтузиастов строительства молодой советской культуры – государственное собрание обогатилось уникальными творениями музыкальных мастеров, судьба которых, если бы не эта поездка, могла быть иной.

Всюду, куда приезжала «музыкальная бригада», выступал квартет Страдивариуса, являясь как бы живым свидетельством высокой благородной цели – сделать творения музыкальных мастеров достоянием народа.

Квартет выступал в театрах, больших концертных залах, а чаще всего перед бойцами в прифронтовых агитпунктах, с железнодорожных платформ под открытым небом. Всюду картина, уже знакомая музыкантам по недавним выступлениям на московских площадках. Сотни и тысячи взволнованных благодарных слушателей, жадно тянущихся к культуре. Только на тех зимних концертах музыкантам приходилось выступать в пальто, шубах, полушубках, в паузах растирать пальцы, и лучше всего их согревало то, что промерзшие аудитории были переполнены слушателями.

Зима двадцатого года пришла в Москву с морозами и метелями.

В первый день декабря по заснеженной Остоженке, пробираясь между сугробами, спешил человек в потертой старой дохе. Это Кубацкий. Нарком Луначарский срочно вызывает его. Не первый вызов за этот бурный год, и можно бы привыкнуть, но Кубацкого волновала предстоящая встреча.

Анатолий Васильевич, как всегда предельно вежливый и предупредительный, сказал, что он и Дзержинский хотят дать комиссару коллекции важное поручение.

В бывших барских особняках на Черноморском побережье, в царских имениях должно быть немало уникальных струнных инструментов и других художественных ценностей. Следует принять экстренные меры для их розыска и сбора. Луначарский заметил, что эти вопросы находятся в поле зрения самого Ильича, который проявляет постоянную заботу о сохранении культурных богатств.

– Нужно отправиться особоуполномоченным в Крым. Вам будут предоставлены все права, – сняв пенсне, Луначарский пристально посмотрел на комиссара. – Должен вас предупредить – поездка предстоит трудная.

– Понимаю, Анатолий Васильевич.

– И не безопасная.

– Я готов, – сказал музыкант.

– Вот и хорошо.

Луначарский попросил соединить его с Феликсом Эдмундовичем. Они условились, что мандат Кубацкому будет от Наркомпроса и ВЧК.

Анатолий Васильевич ходил по кабинету от стола к окну и диктовал секретарю документ:

– «Органы местной ЧК, а также ревкомы и военные власти, – голос Луначарского, обычно спокойный и мягкий, звучал негромко, но повелительно, – приглашаются оказать всяческое содействие товарищу Кубацкому при исполнении его обязанностей».

Расписавшись на мандате, нарком велел послать его Дзержинскому для второй подписи.

Особоуполномоченный не терял времени. Седьмого декабря он уже был в Харькове. Дорога в Крым заняла много дней. Топливо для паровоза добывали своими силами – рубили деревья. В Мелитополе разбирали на дрова остатки холодильника. Он давным-давно пуст…

–

В январе двадцать первого года в тупике на станции Симферополь стоял классный вагон, который охранял часовой. Время от времени у вагона появлялся молодой человек в вытертой дохе и буденовке, а вместе с ним военные в кожанках, бушлатах. Они грузили какие-то опечатанные, не очень тяжелые сундуки и продолговатые футляры.

Железнодорожники знали, что насчет этого вагона есть распоряжение чуть ли не самого Ленина.

Особоуполномоченный и его сотрудники не позволяли себе ни часу отдыха.

На дороги от Симферополя до Ялты и от Ялты до Севастополя часто выползали из своих нор остатки недобитых банд беляков, врангелевцев, терроризировавшие все вокруг.

«Музыкальная экспедиция», презрев опасности, днем и ночью носилась по Крыму. На Черноморском побережье она разыскала и собрала большие художественные ценности.

В целом мире высоко ценили искусство знаменитых итальянских мастеров XVII–XVIII веков. Великие кремонцы, унесшие с собой тайны своего искусства, вряд ли могли себе представить, какие драматические события разыграются вокруг их скрипок, виол и виолончелей.

Почти вся кремонская плеяда была представлена своими творениями, найденными в крымских дворцах.

На розыски в самом Симферополе особоуполномоченный не возлагал больших надежд. Он спокойно прореагировал на сообщение о том, что в дальней комнате особняка, покинутого хозяевами во время бегства белых, на тихой симферопольской улице, найдена виолончель, очевидно забытая в спешке. Но едва вынув инструмент из футляра, Кубацкий изменился в лице. Уже с первого взгляда он определил, что у него в руках истинный шедевр.

Внимательно рассмотрев инструмент, комиссар нашел метку:

«Никколо Амати, сделано в Кремоне».

Он не мог отказать себе в удовольствии и, присев на первый попавшийся ящик, провел смычком по струнам. Они зазвенели тонко и мягко.

Пожалуй, такое же сильное волнение испытывал комиссар, когда из-под промерзшей земли, которую раскапывали лопатами, показалась крышка старинного сундука. Во время отступления белых из Крыма в деревушке, недалеко от Байдарских ворот, под покровом тайны и крымской ночи были зарыты в землю сундуки с коллекцией старинных олонецких и других северорусских вышивок.

Если бы не помощь тружеников крымских селений, не увенчался бы успехом ни этот, ни все другие розыски культурных богатств.

И вот вагон с художественными сокровищами следует из Симферополя в Москву. И хоть ему дана «зеленая улица», но в разруху и суровую зиму двадцать первого года он тяжело ползет от станции к станции.

Наконец – Александровск. Здесь вагон застрял всерьез и надолго.

Врангелевский фронт давно разгромлен. Но остатки беляков вместе с бандами Махно и Петлюры нападают на железнодорожные составы, станции и полустанки.

Идет день, другой. Метет метелица, вокруг вагона много снега. А на сердце у особоуполномоченного большая тревога… По нескольку раз в день ходит он к коменданту станции. Измученный комендант, которого осаждают со всех сторон, обещает «в первую очередь». А она все не приходит.

Наконец, прослышав, что якобы на станцию прибыл сам Фрунзе, Кубацкий ищет вагон командующего.

На путях стоит штабной вагон. Приехал член Реввоенсовета фронта. К вагону спешат военные, вызванные на срочное совещание. Особоуполномоченный так уверен, что у него дело, не терпящее никаких отлагательств, что сумел убедить часовых и адъютантов. Члену Реввоенсовета доложили.

– Ясно, – сказал он, прочитав мандат, подписанный Луначарским, Дзержинским, и спросил Кубацкого: – Розыск был успешным?

– Весьма.

– Большие художественные ценности?

– Редчайшие вещи. Много инструментов работы итальянских мастеров.

– Неужели Страдивари?

Кубацкий от удивления даже растерялся и не сразу ответил. Трудно было себе представить, что этот поглощенный военными делами, лаконичный, на ходу бросающий короткие военные распоряжения человек не только знает музыку, но и сам играет на скрипке.

– Даже Никколо Амати, – сообщил Кубацкий.

– Так, так, – сказал член Реввоенсовета. – Как же вам помочь? – Секунду подумав, он произнес: – Пожалуй, единственная возможность… – Он достал из кармана френча часы. – Двадцать два часа, – и велел медленно вызвать командира бронепоезда.

Через несколько минут перед ним стоял немолодой усатый человек в папахе со звездой, в овчинном полушубке, подпоясанный ремнем.

– Когда отправляетесь?

– Через полтора часа.

– Нужно прицепить один вагон.

– Товарищ член Реввоенсовета – это же переформировка…

– Нужно прицепить.

– Мне дорога каждая минута.

– Вагон нужно взять.

– Какой вагон? – спросил раздосадованный начальник бронепоезда, втайне полагая, что речь идет о каком-то из штабных вагонов.

– Мой, – резко произнес член РВС, сообразив, о чем думает командир бронепоезда. – Мой и ваш, – повторил он.

Последнее было не совсем понятно, и он сказал:

– Там груз ценнее всякого золота. Ясно?

– Ясно, товарищ член Реввоенсовета! Только бы с прицепкой управиться!

Ровно через полтора часа бронепоезд с «музыкальным вагоном» ушел со станции Александровск.

Погашены все огни. Бронепоезд растаял в ночной тьме, слился с ней, и только пламя, вырывающееся из паровозной топки, на какое-то мгновение прорезает ночь.

Еще в Александровске командир предупредил «музыкальный вагон»: «Бронепоезд будет прорываться с боем. Как только перестрелка – всем ложиться на пол».

Посреди ночи в вагон вбежал боец: впереди станция, занятая махновцами.

Бронепоезд проскочил ее на полном ходу, ведя огонь из всего, что может стрелять, – из всех своих пушчонок, пулеметов, винтовок.

Когда махновцы очнулись от паники и внезапного налета, состав был далеко. В пути не раз открывали огонь по поезду. Он отвечал сильными залпами и двигался вперед.

За всю ночь Кубацкий и его спутники не сомкнули глаз.

Только перед самым рассветом особоуполномоченный вздремнул часок. Сон его был беспокойным, и ему приснилось, будто два человека в длинных черных плащах и шляпах с широкими полями вошли в вагон. Одному лет восемьдесят, второму под сорок. Они стали вынимать из футляров инструменты и проверять их на звучность. Комиссар окликнул пришельцев, и отозвался сам Никколо Амати. Вместе с ним был его ученик Страдивари.

Они объяснялись втроем. В самый интересный момент разговора вагон сильно загремел на рельсах. Пробудившийся комиссар вдруг увидел рядом с собой худое лицо старого бородатого человека в башлыке. Ни плаща, ни шляпы. Башлык и шуба мгновенно вернули Кубацкого к действительности. Это бодрствовал академик Владимир Иванович Палладин.

Знаменитый русский ботаник, друг и соратник Тимирязева, в войну застрял в Крыму. Его научные консультации нужны в Москве, Петрограде. Академик рвался домой. О его приезде заботился нарком Луначарский. Так ученый попал в «музыкальный вагон».

Вагон полуклассный – четыре купе и большая теплушка. Он давно в пути, и в спокойный час, согреваясь у печурки, молодой музыкант и старый ботаник, которые очень сдружились, заняты беседой.

За окном все белым-бело. Только иногда черным пятном мелькнет полуразбитая станция, мертвый полустанок или занесенный снегом товарный состав, а у них спор о тайнах кремонских мастеров.

В чем секреты необыкновенной звучности скрипок и виол Амати, Страдивариуса, Гварнери? Форма? Лак? В академике заговорил ботаник. Пожалуй, в дереве, из которого они сделаны. А может быть, в секретах его обработки? Или в неизвестном растворе, которым обрабатывался древесный материал?

Все это тайны, уходящие в XVII век, а Палладина больше всего занимает день сегодняшний, грандиозные события, от которых он невольно был оторван. И об этом он заводит разговор у печурки посреди теплушки.

Несколько месяцев назад умер учитель и наставник академика Климентий Аркадьевич Тимирязев. Кубацкий рассказывает, что Москва его хоронила как великого ученого и гражданина. Тимирязев был вместе с революцией до последнего своего дыхания. И за несколько часов до смерти попросил врача записать: «Я считаю за счастье быть современником Ленина. Передайте Владимиру Ильичу мое восхищение его. гениальным разрешением мировых вопросов в теории и на деле».

Палладин забросал спутника вопросами. Тот много раз видел, слышал и, однажды даже участвовал в разговоре с Лениным. Каков он, Ленин? И каковы они – эти новые люди, которые вместе с Лениным, не страшась ни бурь, ни штормов, ведут государственный корабль?