Текст книги "Годы нашей жизни"

Автор книги: Исаак Тельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

«Хозяйство» Выдригана все время было в движении, и письма Казакевича из тыловых госпиталей догоняли комдива. Потом судьба забросила капитана в далекий Омск. Но не такой у него характер, чтобы смириться с судьбой и маяться в резервах, зная, как его ждут в 47‑й армии. Он снова уезжает на фронт, только на сей раз не из запасного полка, а из резерва.

47‑я армия уже давно за рубежами Родины, и второй побег Казакевича едва не кончился провалом. Выручил счастливый случай. В ноябре 1944 года капитан Казакевич появился в штабе Выдригана.

«…Он хочет очень меня взять к себе на прежнюю должность, но здесь, свыше, не отпускают», – писал Казакевич жене.

Штаб 47‑й армии требовал капитана на работу в разведотдел. Тут уже ни Казакевичу, ни Выдригану ничто не помогло. Их разлучили.

Последние полгода войны оба были в 47‑й армии. Только Выдриган в своей 175‑й дивизии, а Казакевич – офицер разведотдела армии. И он, конечно, не упускал ни одной возможности побывать в 175‑й, повидать Захара Петровича – своего второго отца и первого военного учителя.

ДЕНЬ, КОТОРЫЙ ТРУДНО ПЕРЕЖИТЬ

Смерть героев подобна закату солнца. К. Маркс

Мы снова возвращаемся в те дни лета сорок пятого года, когда через Германию и Польшу, по фронтовым дорогам дивизий, которыми Выдриган командовал, он едет домой, на Родину.

Боевой и заслуженный генерал, назначенный заместителем командира корпуса, он начинает новую жизнь. Захару Петровичу – под пятьдесят. У него много боевых друзей, с которыми сроднился.

Но теперь, когда отгремели военные громы, трагедия отца и боль осиротевшего сердца ощущаются еще острее и тяжелее.

Его старший сын похоронен под Медынью в братской могиле, над которой, словно охраняя вечный покой воинов, стоит танк.

А где могила младшего сына, он не знает. Вскоре после гибели Николая отцу сообщили некоторые подробности. В воздушном бою он уничтожил два вражеских самолета и был подбит. Николай Выдриган на парашюте выбросился из горящей машины и был расстрелян огнем вражеских пулеметов.

Отец хочет побывать в местах, где все это происходило, увидеть небо, в котором Коля сражался, и землю, принявшую его сына, родившегося в двадцатом и погибшего в сорок втором.

Уже десятилетия отделяют нас от последних дней войны с фашистами, охватившей полпланеты. Но до сих пор продолжаются розыски неизвестных солдат, потерянных родных. Это тысячи историй, где соединилось трагическое и героическое.

Можно себе представить, какими бесчисленными поисками людей, распутыванием сложных жизненных узлов были наполнены первые послевоенные месяцы.

В ту пору, когда Захар Петрович искал следы младшего сына, по городам и селениям передавались многочисленные рассказы о возвращении давно похороненных и оплаканных воинов, о самых удивительных возвращениях в мир тех, кого считали погибшими, пропавшими. В этих историях, при всех обычных в подобных случаях трансформациях и преувеличениях рассказчиков, было больше правды, чем домысла.

Выдриган видел на войне столько смертей, что не надеялся на чудо. Но декабрьским утром оно само постучало в дверь Захара Петровича.

В почте, которую передали генералу, было письмо, адресованное лично ему. Он посмотрел на конверт и вздрогнул: какое поразительное сходство почерков!

Захар Петрович поднес конверт ближе, и строчка с обратным адресом запрыгала у него в глазах. Он не поверил. В нижнем правом углу конверта выведено «Н. 3. Выдриган». У Захара Петровича задрожали руки. Никак не удавалось вскрыть конверт. Наконец он справился с ним и, достав письмо, прочитал: «Здравствуй, дорогой папа!» Строчки понеслись вскачь, полетели галопом перед его глазами, и сердце трепетно забилось.

Николай жив!

Захар Петрович читал письмо, но сперва до его сознания доходило только одно: Николай жив!

Уже потом, овладев собой, справившись с волнением и перечитывая письмо, он понял, как все произошло.

Оказывается, полк, где Николай служил, не без основания считал его погибшим. Между тем танкисты, видевшие его воздушный бой, отбили у немцев тяжело раненного, обожженного летчика и привезли в свою часть.

Он пролежал в госпиталях много месяцев. Крепкая воля и молодость помогли ему не только подняться на ноги, но даже снова летать.

Десятки случайностей, несовпадений, перемен адресов, соединившись вместе, сделали так, что Николай потерял следы отца. Но родной полк ему посчастливилось найти сравнительно быстро.

На параде Победы в Москве этот полк представлял мастер воздушного боя и разведки Герой Советского Союза Николай Выдриган. Он заслужил это 669 боевыми вылетами, 57 воздушными боями и 19 сбитыми вражескими самолетами.

Добрая весть о Николае быстро облетела друзей Захара Петровича.

–

«…От всей души поздравляю Вас с тем, что нашелся Николай, – пишет Казакевич из Германии, где он заканчивает службу. – Буду рад с ним познакомиться и найти в нем Ваши черты. Солдат он хороший, это ясно…»

То, что Николай – Герой, наполняет отцовское сердце гордостью и радостью. Но Выдриган не видел сына много лет, а обстоятельства пока складываются так, что они еще не могут встретиться.

«…Хочется тебя увидеть, – пишет Николай отцу, – поговорить о многом, поделиться впечатлениями прошедшей жизни. Но есть одна причина, которая меня держит. Надя уже в положении, и пошел последний месяц. В общем, осталось несколько дней. Оставить ее одну нельзя. Ну, а когда родит сына, я приеду обязательно. Живу я сейчас хорошо. Жизнь идет, правда, трудноватая, но надеюсь, как-нибудь это время проживем…»

Наконец получив отпуск, генерал Выдриган спешит к сыну. Он едет в полк, где Николай служит. Он три дня в пути, и всю дорогу им владеет приподнятое настроение… Теперь у него сын, невестка, внук.

От лесного питомника, возле которого стоит указатель, осталось семьдесят километров пути. Несколько женщин, работающих на придорожном участке питомника, увидев в машине генерала с орденами, машут ему вслед. На какое-то мгновение вдруг возникает давнее воспоминание…

…Девятнадцатый год… Городишко под Киевом, название которого он забыл. В батальон Выдригана, которому через день идти в бой, приехал комиссар дивизии. Он сказал бойцам такие слова, что у многих появились слезы. От большого и радостного чувства человек может тоже заплакать.

Потом комиссар предложил в честь грядущей победы посадить здесь на площади несколько молодых деревцев…

Выдриган провожает женщин, хлопочущих возле саженцев, долгим взглядом, в котором признательность и взволнованность…

Остается пятьдесят километров пути. И Захар Петрович радуется солнцу, встречным людям, птицам, ветру, гудящему в деревьях над дорогой, и крохотным саженцам в питомнике.

На лице генерала мягкая улыбка, добрым блеском светятся за стеклами очков его зеленовато-серые глаза. Еще час – и он обнимет сына.

В то самое время, когда отец подъезжает к аэродрому, Николай заканчивает очередной испытательный полет. Он осваивает новый истребитель. Через несколько минут Выдриган поведет самолет на посадку.

И вдруг с машиной начинает что-то твориться. Заметались стрелки на приборах. Сохраняя хладнокровие, Николай пытается заставить машину подчиниться. Рули управления, до сих пор послушные его рукам, не могут остановить стремительного падения самолета.

Прыгать с парашютом уже поздно.

Не знавший поражения в воздушных боях, Николай погибает в мирном учебном полете.

Трагедия в воздухе, и трагедия на аэродроме.

Как ни предупредительны командиры и боевые друзья Николая, которые хотят подготовить отца к страшной вести, но с той минуты, как Захар Петрович вышел из машины, он почувствовал, что на аэродроме случилась беда.

– Говорите прямо, что произошло? – спрашивает Захар Петрович.

Круто нависшее небо словно придавило Выдригана к самой земле.

Он нашел сына, которого считал погибшим, спешил на свидание с ним и прибыл на похороны. Во второй раз хоронит он Николая.

Жизнь, судьба! Неужели вам недостаточно всех тяжких испытаний, которые вы уже посылали Захару Петровичу?!

Теперь Выдригану иногда начинает казаться, что собственный разум уже не подчиняется ему, как Николаю перестал подчиняться самолет.

Нет, нет! И в трагедии своей ты останешься мужественным солдатом. Не поддашься горю, не дашь ему сломить, ожесточить тебя.

«…ОБНИМАЮ ВАС, СТАРЫЙ ДРУГ-ОТЕЦ»

Казакевич давно считает Выдригана вторым отцом. И теперь больше, чем когда-либо, испытывает сыновнюю любовь и нежность к Захару Петровичу.

«Крепко жму Вашу отцовскую руку…»

«Крепко обнимаю Вас, старый друг-отец» – так пишет он в письмах.

Расстояние и разлука не ослабили их дружбу. Они все время переписываются и много думают друг о друге.

Бывает, встретится вам в большом и беспокойном море жизни многоликий человек. Одно обличье у него истинное, другое показное; одно для подчиненных, другое – для начальства, и еще третье – для общественного мнения.

Захар Петрович Выдриган был всегда един.

Откуда бы вы на него ни смотрели – сверху или снизу, из штаба армии, фронта или из окопа, из батальона, смотрели бы глазами бойцов, связистов, разведчиков или глазами штабных офицеров и больших генералов – он был в одном облике.

Чувствовалось, что это умный человек, но сколько вокруг не менее умных людей! Его по справедливости считали опытнейшим военным, хорошим комдивом, но сколько их в армии, людей еще большего военного таланта! Однако по своим нравственным качествам, по своей искренней любви к бойцу, который вынес все тяготы войны, по своей человечности – комдив Выдриган мало кому мог уступить.

Размышляя, Казакевич часто обращается к личности Выдригана.

«…Я имею все основания утверждать, что хорошо знаю Захара Петровича, его личную и общественную жизнь, его характер…»

«…Замечательный человек…»

«Наблюдательный, остроглазый, все замечающий и все понимающий…»

«…Крупный военный авторитет…»

«…Бесстрашный командир, которого любили и высоко ценили подчиненные ему военнослужащие, а также его начальники, в том числе такие, как маршал Рокоссовский, генерал-полковник Крылов, генерал-полковник Попов, генерал-полковник Гусев и др. Мы, разведчики, особенно ценили генерала Выдригана как справедливого и храброго начальника, для которого советский военный долг был превыше всего. Опытный военный, прошедший три войны, раненный шесть раз, старый член партии, он во многом являлся для нас образцом советского командира…»

«У вас военная душа», – писал Казакевич своему наставнику и бывшему командиру.

В их переписке 1946–1947 годов не раз возникает речь о каком-то важном рапорте, который генерал собирается подать.

«Как только сумею, приеду к Вам… тогда и обсудим возможность рапорта по интересующему Вас вопросу…»

О чем рапорт?

Читатель, уже знакомый с характером Выдригана, легко расшифрует строки из письма Казакевича.

Э. Казакевич – 3. Выдригану,

16. I 1946 года, Германия

«Читаю я Ваши письма, особенно последнее, и думаю. Старый солдат все еще не успокоился. Все еще тянет его в неведомые дали, все еще одолевают его высокие думы и заботы обо всем мире. Обнимаю Вас, Захарий Петрович…»

ПОЛЕМ БОЯ СТАНОВИТСЯ ПИСЬМЕННЫЙ СТОЛ

Храбрость нужна писателю так же, как генералу. Э. Золя

Захар Петрович в Тамбове.

Казакевич за несколько тысяч километров от него – в Германии.

И если долго нет писем, друг-отец полон тревоги.

3. Выдриган – Э. Казакевичу

24. XII 1945, из Тамбова

«Ты молчишь, как в воду канул. Может, мое беспокойство не без оснований? Не сорвали тебе там голову начальники? Пиши, друг».

Чем же занят офицер разведотдела армии?

3. Выдригану, 27.I 1946 года,

из Германии

«…В основном обобщением опыта войны в разведке. Написал большую работу «Заметки об обороне немцами городов». Ее сильно расхвалили. Теперь пишу еще больший труд: «Организация и проведение поиска по захвату контрольного пленного». В этой работе несколько раз упоминается Ваше имя, как Вы меня учили вести разведку, советы Ваши как старого разведчика и т. д. Работа обещает быть очень интересной. Это объемистый труд (40–50 страниц на машинке), где я постараюсь обобщить весь опыт организации поисков…»

А что делает литератор Эммануил Казакевич?

«Я, по-прежнему, делаю заметки для будущих своих работ…»

Замысел «Звезды» уже родился.

Писатель Казакевич сможет его осуществить потому, что был и есть разведчик капитан Казакевич. И то, чем сейчас занят офицер разведки штабарма, тоже будет иметь прямое отношение к «Звезде». Это окажется военно-теоретической подготовкой для создания повести.

Весной сорок шестого года Казакевич вернулся в Москву. Он полон замыслов, хочет писать. Но нет крыши над головой, а на руках семья, две дочки.

«Никогда не теряй бодрости», – пишет старый друг. И из Тамбова Выдриган помогает писателю раздобыть временное жилье – «трущобу в Хамовниках», где Эммануил Генрихович сутки напролет трудится над повестью о разведчиках.

Э. Казакевич – генералу 3. Выдригану

«…Привет Вам от жены и бедных девочек, которые порядочно настрадались последнее время, пока я сидел и работал, не зная, что получится. И получилось…»

«…Если я со своими детишками выдержал последние два месяца – без дров и часто без еды, да еще написал вещь, которая признана хорошей… мне приходится удивляться себе самому и терпению моей многострадальной семьи…»

«…Я закончил повесть о разведчиках… Она… появится в № 1 за 1947 г. журнала «Знамя», а позже выйдет отдельной книжкой… Моя повесть заслужила в литературных кругах очень высокую оценку – пожалуй, выше того, что она заслуживает. Но я не буду зазнаваться, можете быть уверены, буду продолжать работать…»

Это из писем, которые в декабре 1946 года и январе 1947 года Казакевич шлет Выдригану, уже перебравшемуся в родной Херсон.

Поздним вечером сорок седьмого года, еще не подозревая, какая встреча его ждет, Захар Петрович раскрыл только что прибывший, пахнущий свежей краской номер московского «Знамени».

В ту ночь он не смог заснуть. Допоздна читал не отрываясь. И только когда устали глаза, он, сдвинув очки на лоб, широкой ладонью на минуту-другую прикрыл покрасневшие веки.

Он растроган и потрясен. Ему самому как-то даже не верится: неужели это написал Эмма?! Словно чтобы убедиться, время от времени он возвращается к заглавной странице, на которой значится: «Э. Казакевич. «Звезда». Повесть».

Одно дело Эммины военные стихи или песни. И совсем другое – эта необыкновенная повесть, в которой Захар Петрович узнает людей дивизии, самого себя и своих товарищей.

Читая страницы о гибели командира разведчиков Травкина, Выдриган так разволновался, что не удержал слезы. Он сейчас не постеснялся бы своих слез, будь он даже не один в комнате.

Кончив читать повесть, Выдриган долго сидел, смежив веки, подперев руками лицо, так что колечки усов пробивались между пальцами. Генерал самому себе улыбнулся, вспомнив, как убеждал Казакевича: «Слушай, Эмма, написал бы ты историю дивизии».

В «Звезде» – история не одной их дивизии и армии, а ответ писателя на вопрос, интересовавший целый мир: каков он, советский человек и воин, спасший человечество и человечность.

3. Выдриган – Э. Казакевичу 1.VI 1947 г.

«Твою повесть я читал с жадностью, радостью и боязнью….

Ты написал правду о войне и разведчиках. Я думаю, твоя первая «Звезда» уже ярко светит».

Выдриган понимал, что этой повести суждена долгая жизнь. И от сознания своей причастности к событиям, в ней изображенным, и к рождению самой книжки у Захара Петровича теплело на душе.

В течение недели он перечитывал «Звезду» несколько раз. Чем дальше, тем сильнее она находила в нем отклик. И не потому только, что он – один из ее героев. Глубоко человечная и драматичная повесть была созвучна духу Выдригана, его отношению к жизни и людям, его судьбе, радостям и горестям.

Вместе с Травкиным и его разведчиками через всю повесть проходит комдив, полковник Сербиченко. Казакевич передал своему Сербиченко биографию Выдригана. Как и Захар Петрович, он «старый опытный разведчик прошлой войны, унтер-офицер», заслуживший георгиевские кресты.

Писатель наделил Сербиченко неиссякаемой выдригановской любовью к солдату и особой симпатией к разведчикам, тайны ремесла которых он знает до тонкостей: «Разведчики остались его слабостью навсегда».

Подобно Выдригану, бесстрашный и волевой в достижении цели Сербиченко так же, как он, бережет людей и ведет им счет не по взводам и ротам.

Казакевич придал полковнику Сербиченко не только черты личности Захара Петровича, но даже некоторые его привычки и склонности. Как и Выдриган, перед большими боями он становится моложе, суровей. И даже в речи Сербиченко иногда проскальзывает выдригановское: «Слушай, козаче».

Теперь будут к месту два солдатских письма, которые 21 марта 1947 года и 17 мая 1948 года Казакевич пересылает Захару Петровичу, сопровождая их комментариями.

ПЕРВОЕ

«…Вчера редакция «Знамени» получила письмо из города Буй от некоего сержанта Кокорева. Привожу Вам текст этого письма: «Дорогая редакция! Через Вас я хочу обратиться к автору повести «Звезда» товарищу Казакевичу… Читая эту повесть, в полковнике Сербиченко я увидел черты моего бывшего командира 35‑го запасного стрелкового полка, полковника, а ныне генерал-майора Выдригана Захара Петровича.

Он также участвовал в боях под Ковелем, брал его. Я прошу т. Казакевича дать мне ответ, правильны ли мои предположения…»

Вот это письмо. Как видите, кое-кто начинает Вас узнавать в Сербиченко…»

ВТОРОЕ

«Посылаю Вам копию письма, полученного мною от бывшего бойца роты связи 76‑й стрелковой дивизии. Думаю, оно будет интересно для Вас.

Оказывается, люди узнают в Сербиченко Вас. Что ж, это недалеко от истины…

«Уважаемый товарищ Казакевич!

Пишет Вам бывший солдат роты связи 76‑й Ельнинской стрелковой дивизии. Я читал Вашу повесть «Звезда» и снова пережил весну 1944 года под Ковелем, поход от Сарн до Ковеля.

Мне кажется, может быть, я ошибаюсь, что Вы описываете именно нашу 76‑ю Ельнинскую дивизию. И, черт возьми, если Вы и еще сто человек будут утверждать, что полковник Сербиченко не наш командир дивизии – полковник Выдриган, и военфельдшера Улыбышевой и начштаба Галиева (под другими фамилиями, конечно) не было в нашей дивизии, то все равно я не поверю…

Мне кажется, что я видел Вас – и по-моему, Вы начальник разведки дивизии, высокий капитан в очках. Вы были ранены летом 1944 г. где-то за Бугом и после этого в нашу дивизию не возвратились.

Мне очень хотелось бы знать, действительно ли Вы описываете нашу дивизию или это моя ошибка?»

…Боец не ошибся.

Он был прав в своих предположениях о прототипах не только полковника Сербиченко, но и начальника штаба Галиева, военфельдшера Улыбышевой и других героев «Звезды». Мы еще с ними встретимся.

А сейчас нам предстоит встреча с генералом-майором Тарасом Петровичем Середой. Пока с ним близко знаком один только Эммануил Генрихович, начавший новую книгу.

Еще 4 января 1947 года он написал другу 3. П. Выдригану:

«Пишу сейчас повесть под условным названием «Падение Берлина». Постараюсь в этой вещи по-настоящему показать завершающий этап войны, Берлинское сражение, судьбу родных на этом великом фоне. Пожелайте мне удачи…»

Работа затянулась на много месяцев. И Казакевич все время сообщал в Херсон, как движется роман.

3. Выдригану, 28.X 1947 года, из Москвы

«…Вторую книгу я почти закончил. Она будет печататься в журнале «Знамя» в 1948 году. Это роман под названием «Весна в Европе». Там рассказываю о последнем походе Великой Отечественной войны (февраль – май 1945 года, вступление в Германию, осада Шнайдемюля, взятие Альтдама, прорыв на Одере, взятие Берлина, выход на Эльбу)… Хорошо было бы с Вами встретиться, вспомнить подробности германского похода. Ведь я тогда находился в штабе армии, далеко от войск, и о многом следовало бы расспросить такого человека, как Вы…»

Захар Петрович – друг-отец, близкий человек – в курсе всех творческих дел и всех жизненных трудностей писателя Казакевича.

«Главная проблема – квартирная. Пока что я снял комнату, но трудно работать при наличии двух детей и в ожидании третьего ребенка. Да, Захар Петрович, жду третьего ребенка, желательно сына.

Правда, Союз писателей должен получить по постановлению Совета Министров квартиры, и мне обещают дать. Жду, таким образом…»

Казакевич надеялся закончить роман в 1947 году, но и в 1948‑м книга по-прежнему в работе.

Э. Казакевич – 3. Выдригану

17. V 1948 года, Москва

«Вот уже наступил май, а я все еще не побывал у Вас. Но у меня действительно столько разных крупных и мелких дел, что просто невозможно пока к Вам поехать.

Во-первых, нам дали квартиру. А мебели никакой нет, все это надо достать, обставить комнаты, устроиться, одним словом.

Во-вторых, меня гонят с романом, который я почти закончил.

В-третьих, у нас прибавление в семье, и это тоже несколько осложняет жизнь».

Речь идет о романе, который в будущем будет называться «Весна на Одере». Пока он называется «Весна в Европе», а при рождении это было «Падение Берлина».

В том же майском письме Казакевич сообщает другу:

«В номере 5 журнала «Знамя» напечатана моя повесть «Двое в степи». Журнал я вам вышлю. Прочитайте это новое творение и напишите мне о нем…»

Вернемся к рукописи нового романа, над которой склонился писатель, имеющий теперь и отдельную рабочую комнату, и свой письменный стол. Казакевич трудится над романом. Он отправляется в две длительные поездки.

Сначала в Ленинград.

«Я сижу в Ленинграде скоро месяц и кончаю свой роман «Весна в Европе, или Начало мира». Не знаю, как назову. Это о последних неделях войны, включая взятие Берлина. Там есть ленинградские эпизоды – один из героев ленинградец, – и я вынужден был поехать сюда. 15 июля выеду в Москву.

Ленинград прекрасен, несмотря на очень хмурую погоду с дождями. Это действительно один из самых красивых городов мира. Да, здорово строили старики.

Крепко обнимаю Вас, старый друг-отец…»

Вторая поездка к Захару Петровичу в Херсон.

Оба давно ждали этой встречи, и она принесла им большую радость. Несколько дней были вместе, успели обо всем переговорить, многое вспомнить. Отправились в Козацкое, где родился Захар Петрович и где похоронен его сын Николай. Потом ездили по приднепровским местам, в которых прошла боевая юность командира. А возвращаясь из этих путешествий, вспоминали события, от которых их отделяли всего три года.

На столе лежали военные карты, и Выдриган вел рассказ о сражениях в Померании, в Потсдаме и Берлине. Казакевичу нужно было еще раз увидеть бои в Германии и «Весну на Одере» глазами Захара Петровича, которого он в романе называл Тарасом Петровичем.

За этими воспоминаниями их заставали херсонские ночи, ясные, звездные и еще совсем теплые в сентябре.

Казакевич уезжал из Херсона ободренный, с большим зарядом новых сил. И вся осень сорок восьмого года прошла в беспрерывной работе за столом.

Из писем, посланных другу-отцу в ноябре 1948 года, можно хорошо себе представить тяжкий писательский труд Казакевича и что такое литературный подвиг.

6 ноября 1948 года

«Все это время с моего возвращения из Херсона работаю как проклятый… Начинаю в одиннадцать часов вечера и кончаю в шесть-семь часов утра. Потом сплю до двух часов дня, гуляю, хожу по делам, а вечером снова за работу. Ночная работа утомляет и портит нервы, но ничего не поделаешь, надо кончать роман.

Живу только своим романом и ни о чем теперь больше не способен думать. Как сумасшествие – даже тошно становится.

Нашу жизнь в Херсоне и поездку в Берислав и район вспоминаю по сей день с удовольствием. Все это дало мне большую зарядку – и это сказалось на моей работе…»

Через десять дней, 16 ноября:

«Как Ваша жизнь, Захар Петрович? Моя в непрерывном упорном труде. Я поставил перед собой задачу к 15 декабря закончить роман. Работаю ночи напролет и стараюсь ничем не отвлекаться».

И еще через пять дней, 21 ноября:

«Я заканчиваю свой роман, и это важно. Кончу его к Новому году. Работаю так много, и только по ночам, что начались головокружения. Чем больше меня ругают, тем больше я работаю. Хорошо, что я способен на это, и для меня это значит, что я чего-нибудь стою».

К Новому году завершить книгу не удалось, и только в начале лета 1949 года Казакевич поставил последнюю точку. Он отдал роману много сил, и, пожалуй, ставшие банальными слова «выжатый как лимон» в данном случае наиболее точно передавали состояние Казакевича.

Как справедливо заметил биограф Бальзака: книга входит в строй, сердце писателя выходит из строя.

Новая книга Казакевича пошла к читателям. Рядом с комдивом Сербиченко из «Звезды» со страниц «Весны на Одере» поднимался генерал-майор Тарас Петрович Середа, многим тоже очень похожий на Захара Петровича. И спустя несколько лет сам писатель скажет:

«В моих произведениях – повести «Звезда» и романе «Весна на Одере» – 3. П. Выдриган частично изображен в образах полковника Сербиченко и генерал-майора Середы».

Наверно, читателю будут интересны и другие признания Эммануила Генриховича, свидетельствующие о том, под каким сильным влиянием личности Выдригана он находился и как Захар Петрович помог ему стать военным человеком и военным писателем.

Вот несколько избранных мест из писем другу-отцу:

27. I 1946 года

«Я часто думаю, какое счастье для меня найти такого человека на войне, как Вы, который сделал меня солдатом, хоть и плохим».

13. II 1946 года

«Ох, Захар Петрович… вспоминаю Вас, и Ваше лицо, и все манеры, и нашу совместную службу, полную все-таки какой-то волшебной романтики, и даже душе тепло становится».

4. I 1947 года

«Когда я пишу о войне, я много думаю о Вас, о Вашем влиянии на мою жизнь.

Чудесное воспоминание о нашей совместной службе. Те знания, которые Вы мне дали на практике войны, неизмеримо обогащают меня и помогают мне писать.

Как все-таки здорово, что я встретил Вас. Вы увидите из моих произведений, что Ваши наглядные уроки не прошли даром для меня…»

26. VIII 1950 года

«…Люблю Вас по-прежнему и считаю Вас, как и раньше, своим единственным военным учителем. Если я хоть немного знаю войну и военных, если я пишу хоть мало-мальски хорошо, – то я в большей степени отношу это за счет Вашего отношения ко мне, за счет той большой школы, которую прошел под Вашим руководством.

Недавно получил письмо от полковника Корниенко. Помните его? Он был начальником отдела кадров армии. Я вспомнил о том, как он однажды хотел забрать меня к себе на работу в отдел кадров. Я уже в то время был начальником разведки 76‑й дивизии. Я отказался от этого довольно заманчивого предложения. Вспоминая теперь это все, я очень рад, что отказался и остался служить с Вами дальше, вместе с Вами пережил Ковельскую операцию и Ваше ранение в Ковеле. Если бы не это, я бы, вероятно, не смог бы написать «Звезду» и, пожалуй, «Весну на Одере».

Писатель был благодарен своим боевым друзьям. Без них не могло быть ни этих книг, ни их автора.

СКОЛЬКО Б НИ МИНУЛО ЛЕТ…

Я не знаю ничего лучше, сложнее, интереснее человека. М. Горький

Пережитое на войне связало Казакевича с Выдриганом не меньше, чем узы родства. На всю жизнь.

И со многими однополчанами его связала дружба тоже на всю жизнь.

Время раскинуло, разбросало фронтовых товарищей по всему Союзу, но они не теряли друг друга. Многие из них узнавали себя в книгах Казакевича.

Читатель «Звезды», наверное, помнит начальника штаба дивизии подполковника Галиева в его неизменной бурке. Того самого Галиева, который перед боем становился особенно оживленным, бодрым. «Галиев немца чует», – говорили про него в такие минуты.

Теперь это был ашхабадский облвоенком генерал-майор Атаев.

В героическом Бресте, как и по всей стране, тысячи людей увлекались «Звездой». Но кто знал, что скромный работник Брестского здравоохранения Ольга Утешева – это военфельдшер Улыбышева из повести Казакевича, совершившая на войне много подвигов.

Знакомые и коллеги Ивана Григорьевича Чухрая, человека совершенно мирной педагогической профессии, спокойного и весьма покладистого в быту и жизни, удивились, узнав, что это именно он частично изображен в образе отчаянного разведчика Мамочкина, отнюдь не похожего на ангела.

Сколько раз под Ельней и под Ковелем Чухрай ходил с Казакевичем в разведку, в атаку. Им обоим, когда они приезжали в Херсон к Захару Петровичу, было что вспомнить. А Казакевич приезжал туда часто – и в сорок восьмом, и в пятьдесят первом, и в пятьдесят третьем…

Слава, литературные успехи и награды ни в чем не изменили искреннюю, сердечную натуру Казакевича.

К тем граням мужественного характера молодого друга, которые Выдриган увидел и оценил на воине, в бою, теперь прибавились новые, открывшиеся совсем в иных условиях. Верность и преданность дружбе!

От частого употребления высокий смысл некоторых слов порой стирается.

Фронтовые товарищи. Боевые друзья. Для Выдригана это звучало очень обязывающе. Захара Петровича радовало, что его друг, книги которого уже стали известны всему народу, воспринимает фронтовое братство так же серьезно, глубоко.

У старого воина особые требования к своему воспитаннику; его моральное право быть наставником утвердила сама жизнь.

3. Выдриган – Э. Казакевичу

5. XII 1948

«Не согласен с твоим отзывом о П. Н.

Ты просто его не понимаешь, хоть ты и инженер наших душ.

Он честен, трудолюбив и умник. Другое дело, что у него характер скромнейший, иногда до боязни людей.

Присмотрись к нему – потом скажешь».

Ни лжи, ни фальши в человеческих отношениях Батя не выносил. И любил в Казакевиче эту же нетерпимость.

Вот почему, когда кто-то из бывших однополчан пожаловался генералу на невнимательность Казакевича, Батя разразился гневным письмом.

Последовал немедленный ответ.

«…Я просто удивлен Вашими словами о том, что при встрече не узнаю фронтовых приятелей.

Никогда этого со мной не было и не могло быть. Вы больше, чем кто-нибудь другой, знаете меня и, я уверен, никогда не поверите разговорам о моем высокомерии.

В связи с моим лауреатством я получил бесчисленные телеграфные и письменные поздравления, среди них много от бывших фронтовых товарищей. Я ответил всем без исключения… Только на одно письмо я не ответил – Б. – помните, он был начальником разведки до меня…

Не верьте плохому, что обо мне говорят. Я ничуть не изменился, Я ненавижу чванство…»

В другом письме Казакевича тоже есть беспощадные слова о человеке, которого бывший комдив и начальник разведки хорошо знали по службе.

«Г. тоже учится. Этот всю жизнь только и делает, что учится. А дураком и умрет».

Да! Истинная человечность и доброта исключают беспринципность, всеядность и всепрощение. В этом солидарны два близких друга, генерал и писатель.

«Очень хочется снова повидаться… Поговорим всласть. Есть о чем…»

И Казакевич снова приезжает к Бате в Херсон.