Текст книги "Годы нашей жизни"

Автор книги: Исаак Тельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Возвращение Ленина на капитанский мостик советского корабля придавало еще больше сил всем, кто самоотверженно трудился на великой и трудной стройке первого государства рабочих и крестьян.

В далеком волынском городишке, на заводе, в печах которого обжигали первую партию советского фарфора, тогда состоялось торжественное собрание.

– За семь десятков лет, – вспоминал механик Алексей Васильевич, – довелось мне побывать на всяких собраниях. Многие вылетели из головы, а вот то навсегда врезалось в память. Помню, было оно в цехе. Народу собралось видимо-невидимо. Все стоят, а ораторы взбираются на бочку, на станок. Говорили горячие речи, не по бумажке, конечно, кто как мог. Радовались выздоровлению Ленина, пуску родного завода и тому, что республике нашей пятый годок минает.

Тогдашний секретарь барановского завкома всю свою жизнь имел дело с каолином, полевым шпатом и в церковноприходской школе не обучался красотам стиля, но даже протокол, который он вел, отразил суровую торжественность и взволнованность собрания.

«Ввиду совпадения выздоровления вождя мировой революции т. Ленина с Октябрьскими торжествами и пуском завода, изготовить дорогому вождю средствами рабочих именной сервиз, каковой препроводить в Москву – Кремль.

Просить Владимира Ильича разрешения именовать Барановский завод – Государственным фарфоровым заводом имени Ленина».

Это было 16 октября 1922 года.

3

Изделия с таким трудом пущенного фарфорового завода еще не отличались высоким качеством, хоть в условиях тяжелого быта тех дней они казались чуть ли не предметами роскоши.

Между тем для барановских силикатчиков это была не просто столовая или чайная посуда.

Почти целое столетие их деды, прадеды, сами хлебавшие щи деревянными ложками из гончарных мисок, тяжело работали на заводе Грапари, где делали сервизы для богатых, власть имущих людей. И вот первую же тысячу комплектов посуды, которую выпустил восстановленный завод, отгружают рабочей кооперации в Донбасс. Скромный орнамент на фарфоровой тарелке волновал тех, чьи руки сделали ее для рабочего человека.

С этими радостными мыслями, с чувством искренней любви весь рабочий коллектив готовил Ленину подарок.

Завод едва встал на ноги, производство еще только налаживалось, на каждом шагу давала себя знать разруха. В этих условиях сам замысел выпустить художественный сервиз казался несбыточно дерзким. Но в цехах царил необычайный подъем. Каждый стремился внести в изготовление сервиза долю своего труда. Старый мастер Алексей Кривонос предложил особый состав фарфоровой массы. Обжигальщики Михаил Хохлюк и Ксаверий Нечпальский нашли способ перехитрить капризничавший огонь. В горновом цехе мастера часами прислушивались к дыханию печи. Сообща выбирали орнамент, сделали с десяток вариантов ленинской монограммы. Живописцы вкладывали в роспись все умение, воспринятое от нескольких поколений мастеров фарфора.

Наконец сервиз был готов. Двадцатого ноября его выставили в живописном цехе, и весь завод приходил смотреть, каким он получился. У людей в старых шинелях и буденовках, выцветших платочках, застиранных гимнастерках светились глаза, когда они видели тонкий, с синевато-белым отливом фарфор, расписанный нежным орнаментом.

В тот день в Москве выступал Ленин. В Большом театре шел пленум Моссовета, и Председатель Совнаркома держал речь о внутренней и внешней политике. Сотни людей, переживавшие радость новой встречи с Лениным, слушали затаив дыхание. Трибуна, на которой стоял Ильич, в самом деле казалась капитанским мостиком корабля. Протянутая вперед рука Ленина указывала дорогу.

Далеко от Москвы, на украинском фарфоровом заводе, в тот ноябрьский вечер тоже гремели аплодисменты. Барановка отправляла посланца к Ленину, чтобы вручить ему свой подарок, на котором мастера написали: «Вождю мировой революции от рабочих Барановского фарфорового завода».

В Москву поехал старый механик, беспартийный Алексей Васильевич Бродский. Завком снабдил его длиннющим мандатом, в который предусмотрительный секретарь записал и такой пункт: «Убедительно просим оказывать нашему представителю содействие в перевозке и доставке подарка весьма хрупкого и легко бьющегося».

4

Как вспомнил Алексей Васильевич Бродский, это было во вторник 28 ноября 1922 года.

В пять часов механик явился в Кремль.

По дороге он так сильно волновался, что чуть не уронил сверток с подарком. Но когда поднялся на третий этаж в помещение Совнаркома и увидел совсем простую обстановку маленького зала заседаний Совнаркома, откуда вела дверь в кабинет Ленина, немного успокоился.

Ждать пришлось минут десять.

Вдруг дверь открылась, и на пороге – Ильич. Пригласил к себе. Приветливо поздоровался, пожал руку, прошел с гостем на середину комнаты.

От нахлынувших чувств, от радостного сознания, что рядом Ленин, механик растерял все слова, которые приготовился сказать. Владимир Ильич придвинул ему большое кожаное кресло, усадил его, а сам сел в свое деревянное, с плетеной спинкой.

Сначала спросил, как живет теперь народ на Волыни, как с хлебом, какие цены. Потом о заводских делах, о пуске цехов, о трудностях.

Механик ответил, что завод пока без электроэнергии.

– Когда надеетесь пустить динамо?

Владимир Ильич задал несколько вопросов о работе завкома, партячейки. Алексей Васильевич заметил, что он беспартийный.

– От вас, беспартийного, мне и интересно узнать о работе партячейки.

Затем Ленин повел разговор о том, сколько на заводе молодежи и как ее обучают, о материальном положении рабочих, о быте. Много ли неграмотных?

Алексей Васильевич вспомнил и стал рассказывать Ленину сценку, которую сам наблюдал.

Пришла получать зарплату старая работница. Дают ей ведомость, ручку, а она как заплачет… Спрашивает кассир: «Может, какая ошибка? Вы успокойтесь. Исправим…»

Механик спохватился: не слишком ли он заболтался?

– Пожалуйста, продолжайте. – Ленин с интересом слушал.

– А дело, оказывается, вот в чем. Женщина лет пятнадцать на заводе и всегда двумя крестами расписывалась. А теперь грамоте в заводском ликбезе учится и впервые в жизни свою фамилию написала.

Прошло минут десять. Алексей Васильевич освоился и чувствовал себя так, словно уже не первый раз разговаривает с Владимиром Ильичем. Теперь он старался не только запомнить лицо Ленина, но и рассмотреть все вокруг – ведь на заводе будут подробно расспрашивать.

Алексей Васильевич отметил про себя, что в комнате у Ленина всюду карты на стенах и много шкафов с книгами. Недалеко от кресла, в котором расположился механик, стояла этажерка. На корешках нескольких книг, занимавших верхнюю полку, было написано: «Украiнський словник». Вверху на этажерке чугунный обелиск с серпом, молотом и звездой.

«Наверное, подарок», – подумал Алексей Васильевич.

В кармане Бродского лежала небольшая цидулка с цифрами, составленная руководителями треста «Фарфорфаянсстекло». Вспомнив о ней, он заговорил о финансовой поддержке, в которой нуждается новый трест.

Ленин молча выслушал.

– Передайте товарищам, что такой возможности у правительства нет, – перегнувшись через стол, он доказывал заводскому механику, какая нужна жесточайшая экономия государственных средств и какие первоочередные нужды республики требуют удовлетворения «до зарезу». Потом он спросил мнение Алексея Васильевича о составе правления нового треста и его работоспособности.

– Если правление действительно работоспособно, оно сумеет изыскать средства.

Беседа продолжалась, и Алексей Васильевич был так увлечен, что потерял ощущение времени: сколько он уже сидит у Ленина?

В кабинет с какими-то бумагами в руках вошла секретарь. Еще когда Алексей Васильевич ждал приема, она просила помнить, что у Ленина сегодня назначены три беседы.

Бродский заторопился. Но ведь он еще не показал Ленину подарок и не рассказал, как все было. Механик быстро расставлял сервиз на столике.

– Вот уж этого делать не следует, – Владимир Ильич смотрел с укоризной. – Сами говорите – не хватает средств, а тратите деньги на именной сервиз.

– Владимир Ильич, это сами рабочие… За ваше здоровье! От чистого сердца…

Механик поднял чашку с монограммой, показывая Ленину, как просвечивает отличный фарфор.

– Спасибо, товарищи, я понимаю, – чувствовалось, что Ленин растроган вниманием и в то же время сердится. – Но делать сервиз не следовало. Придется мне написать товарищам из комячейки, почему людям не объяснили. Лучше бы эти деньги использовали на ликбез, на клуб.

– Клуба у нас еще нет, – вырвалось у механика.

– Ну вот… Сами посудите… А вы тратитесь на чайный сервиз.

На столике в кабинете Ленина стояло несколько подарков от рабочих – чернильница из карболита, нож для разрезания книг, пепельница в виде снаряда. Но – чайный сервиз, посылка с продовольствием, отрез на костюм… Ленин не одобрял такие подарки.

Недели за две до этой встречи с механиком Барановского завода у Владимира Ильича были представители суконной фабрики из Клинцов. Они привезли взволнованное письмо рабочего коллектива и подарок. «Мы будем счастливы, если ты, наш учитель и вождь, оденешь костюм, нашими руками сотканный».

И Ленин ответил:

«Дорогие товарищи!

Сердечно благодарю вас за приветствие и подарок. По секрету скажу, что подарков посылать мне не следует. Прошу очень об этой секретной просьбе пошире рассказать всем рабочим.

Самые лучшие благодарности и приветы и пожелания».

Теперь, прощаясь с посланцем барановских рабочих, Ленин передал заводскому коллективу товарищеское спасибо и братский привет.

Когда механик спросил, может ли он сказать товарищам, что получил согласие назвать завод именем Ленина, Владимир Ильич улыбнулся.

– А по поводу именного сервиза, – сказал он, провожая Бродского до дверей кабинета, – я напишу в вашу ячейку.

5

Приехав из Москвы, Алексей Васильевич отчитался перед коллективом.

И на собрании и после собрания его засыпали вопросами:

– Как здоровье Ленина?

– Хорошо ли Ильич выглядит?

– Как себя чувствует?

– Сколько времени продолжался разговор?

Десятого декабря 1922 года губернская газета «Волынский пролетарий» сообщала: «…Товарищ Бродский по прибытии в Москву был принят товарищем Лениным и беседовал с ним в течение двадцати минут…»

Как рассказывали старые барановские рабочие и механик Бродский, ныне уже покойный, письмо от Ленина пришло на завод в начале декабря. Оно было адресовано заводской партячейке. По словам товарищей, ленинское письмо еще в двадцать втором году было взято в Новоград-Волынский уездный партийный комитет, вскоре ликвидированный.

Уже предпринимались розыски письма в Барановке, Новограде-Волынском, Житомире. К сожалению, до сих пор не удалось его найти, но товарищей с Барановского завода не оставляет надежда, тем более что увенчались успехами другие поиски.

Архивные документы и газеты тех дней помогают нам воскресить картину того, как в двадцать третьем году заводской коллектив выполнил слово, данное Ленину.

За полгода общими усилиями пустили динамо, электростанцию и обеспечили завод электроэнергией. Летом открыли заводской клуб. Организовали заводскую школу ФЗУ, и старые мастера начали обучать молодежь.

К осени двадцать третьего года продукция Барановки не только количеством, но и по качеству почти не уступала довоенной. И тогда «рабочие избрали Ленина почетным горновщиком, а содержание, получаемое по его седьмому разряду, решили употребить на покупку произведений Ленина».

Как сообщал один рабкор «Волынскому пролетарию», управзаводом сначала отказывался платить «ленинскую зарплату», но рабочие основного на заводе горнового цеха добились своего.

Недавно дети и внуки старых мастеров, для которых Ильич был не только вождь, учитель, но и «почетный горновщик», решили изготовить для заводского музея копию сервиза, подаренного отцами Ленину.

В свое время сервиз был сделан по специально приготовленной модели, и такой фасон в серийное производство не запускался.

В поисках этой гипсовой модели перерыли весь завод. Какова же была радость мастеров, когда они нашли ее на одном из старых складов. Модель расчистили и отлили форму.

Три недели с любовью, волнением мастера трудились над сервизом, который так много говорит их сердцу. Они сделали копию сервиза и для своих чехословацких друзей. На заводе хранится подаренное трудящимися города Гурбанова красное знамя, к древку которого прикрепили свои ленты все предприятия города.

Теперь, снова встретившись с учителем Максимом Фомичом и поблагодарив за интересный замысел, мы сможем рассказать ему немало нового из истории сервиза, который привлек его внимание в зале Музея Ленина.

ИСТОРИЯ ОДНОЙ КНИГИ

В последний вторник апреля бывший император и самодержец всероссийский вновь предстал перед революционным трибуналом.

На этот раз его судили в клубе киевских пионеров на бывшей Николаевской улице, которая теперь называлась улицей Карла Маркса.

В двадцатые годы пионеры часто устраивали такие суды над врагами пролетарской революции, молодой Советской державы.

Уже перед самым началом заседания дело едва не осложнилось. Звеньевой Толя вдруг усомнился – пристало ли ему, внуку и сыну рабочего, выступать в роли Николая II. Он лучше скажет речь народного обвинителя.

Однако в порядке пионерской дисциплины пришлось пройти на скамью подсудимых и отвечать за действия последнего из Романовых.

Тем временем как шел суд, в почтовом отделении на Крещатике трое школьников сдавали весьма объемистый заказной пакет. На самодельном конверте крупными буквами было написано: «Москва, Кремль, Надежде Константиновне Крупской».

Так в апрельский день начиналась, или, точнее сказать, – продолжалась, история, о которой мы хотим рассказать читателю.

Теперь мы знаем ее во всех подробностях. А вначале у нас был только один документ. Запись в блокноте довоенных лет. Вот она.

«Вскоре после смерти В. И. Ленина младшая группа одной из киевских школ послала Н. К. Крупской книгу, которую ребята сочинили. Они спрашивали у Надежды Константиновны совета, как должны выполнять заветы Ильича. Крупская прислала ответ и сама приняла участие в общественных делах ребят».

Рассказ об этом мы впервые услыхали от известного киевского педагога Александра Федоровича Музыченко. Но его давно нет в живых. А другие следы этих событий как-то не удавалось найти.

И вот предпринимаем новый поиск.

Ищем письмо Н. К. Крупской киевским школьникам. Его нет ни в томах сочинений, ни в многочисленных сборниках переписки Надежды Константиновны.

Между тем письмо может явиться ключом ко всей этой истории.

Перерыли кипы архивных документов, газетных комплектов. Нет!

Тут приходит на помощь ученый – университетский профессор, чьи лекции по педагогике слушали тридцать пять студенческих поколений.

– Позвольте, – сказал Савва Христофорович Чавдаров. – Вы знали Музыченко преподавателем института. А в двадцатые годы он заведовал Сорок третьей трудовой школой на Подвальной, двадцать пять, в старом здании гимназии Науменко. Не исключено, что речь могла идти о каком-нибудь из классов именно этой школы.

За три десятилетия было много всяких реорганизаций, и учебное заведение, помещавшееся теперь в новом здании на Преображенской улице, не имеет с бывшей 43‑й школой ничего общего, кроме номера.

Попытаемся разыскать кого-нибудь из педагогов бывшей 43‑й школы.

Несколько хождений по адресам старых учителей, и мы находим важные нити. Они приводят к заслуженной учительнице республики Марии Ростиславовне Тихенко.

– Сорок третья школа? Давно это было, очень давно… Кажется, минула целая вечность, – задумчиво говорит высокая седая женщина, знакомя нас со своими друзьями и старыми коллегами.

Тихенко уже давно на пенсии, а начинала она в 43‑й школе. И Надежда Николаевна Дудкина тоже дала свой первый урок в этой школе. А Павел Павлович Чернецкий уже тогда считался опытным учителем. Теперь ему восемьдесят пять лет.

Если сложить вместе годы, которые эти три педагога проработали в школе, получится почти полтора столетия.

Однако история, которая нас интересует, не затерялась в их памяти. Стерлись подробности, но главное – о переписке с Крупской, о книге – наши собеседники подтверждали в один голос.

Как появилась книга? Ребята выпустили ее, объявив себя мобилизованными для выполнения ленинского завета о ликвидации беспризорности.

В вечер нашей встречи три бывших члена педсовета 43‑й школы, совершив весьма длинное путешествие в прошлое, пришли к выводу, что это, должно быть, была третья «А» группа.

Теперь представлялось интересным не только найти письмо, но и отыскать учеников этой группы, узнать об их судьбе, о жизненных дорогах, по которым они прошли.

В тот первый вечер мы поначалу все время надеялись, что наши собеседники вот-вот добудут из недр своей памяти громкие имена людей, которые окажутся «выходцами» из третьей «А».

Однако ни Тихенко, ни Дудкина, ни Чернецкий к третьей группе отношения не имели, и мы вообще не узнали ни одного имени.

– То был класс Анастасии Ивановны, – сказала Тихенко.

– Ее детище, – добавила Дудкина.

И тут мы услыхали волнующие воспоминания – нет, пожалуй, это не то слово, – поэму об учительнице, рассказанную ее товарищами.

Из их рассказов вставал талантливый, яркий человек, который знал сердце каждого ребенка, больше всего на свете любил школу, детей, все отдал им и оставил после себя след в жизни.

Слушая, мы мысленно рисовали себе портрет Анастасии Ивановны Дудник. Хотелось увидеть лицо этой учительницы, каким оно запечатлено на снимке. Но довоенные фотографии не сохранились.

Жаль. Однако сколько же мы узнали от наших новых знакомых!

Итак, никаких сомнений по поводу письма. Мы установили, где именно происходили события, по следам которых идем. А сопоставляя некоторые факты и даты, учителя решили, что это было в двадцать шестом году.

Значит, ребята, которых мы разыскиваем, родились в революцию и были ее детьми.

В их детских душах навсегда запечатлелось прощание страны с Ильичем – те трагические и торжественные пять минут, когда, казалось, остановилась сама жизнь. Они много думали о Ленине, о своей Родине и о том, как быть ей хорошими помощниками.

Не будем огорчаться по поводу того, что пока не знаем никаких координат пионеров третьей «А». Учителя назвали нам фамилии некоторых своих воспитанников. Мы пойдем по цепочке.

Когда ведешь поиски, далеко не всегда бывают такие удачи, как в этот вечер.

–

Знакомимся с бывшими учениками 43‑й школы.

Входим в новую квартиру арсенальского мастера, у которого есть уже внуки; в кабинет известного украинского композитора, автора популярных опер и балетов; в цех, которым руководит инженер, в прошлом звеньевой пионеротряда; в класс, где учительствует бывший ученик 43‑й школы.

Часто слышим радостный и немного грустный возглас: «Это было так давно!» Людям приятно поговорить о своих школьных, пионерских годах.

Одни вспоминают, как проводили «поход за культурную революцию», шли из дома в дом, требуя, чтобы у каждого пионера была своя зубная щетка и отдельное полотенце. Другие рассказывают, как пионеры помогали ремонтному заводу ликвидировать прорыв и вешали на паровозах плакаты: «Выпустите нас скорее на линию».

Узнаем много интересного. И тем не менее поиск вошел в полосу неудач. Наши новые знакомые на несколько лет старше «неведомых третьеклассников». И хоть некоторые из «стариков» знают историю с книгой и даже припоминают, что в одном из классов на стене висела фотография, которую Н. К. Крупская прислала вместе с письмом, третья группа «А» пока остается для нас загадкой.

Попытка найти в архиве ее следы, хотя бы список учеников, тоже кончилась неудачей. Все меньше надежд на успех. И вдруг – телефонный звонок. В трубке звучит взволнованный голос композитора. Он рассказывает интересный факт, о котором только сегодня вспомнил.

Как-то композитор ехал в такси по Подвальной улице. Впереди образовалась небольшая пробка, и водитель притормозил. Машина стояла против дома номер двадцать пять. Разглядывая в окошко старое школьное здание, шофер вздохнул и улыбнулся.

Сколько бы раз вы ни проезжали или ни проходили мимо школы, где впервые сели за парту, на вас нахлынут воспоминания.

Пассажир и водитель разговорились и, к радости обоих, выяснили, что они в одно время учились в бывшей 43‑й школе. Пассажир поступил в школу в двадцать втором году, шофер был на три группы младше…

– Это один из тех, кого вы ищете, – взволнованно говорил композитор.

Но как среди нескольких тысяч киевских таксистов разыскать человека без фамилии, о котором мы только знаем, что он примерно 1916 года рождения и учился в третьем классе школы на Подвальной, 25.

Товарищи из таксомоторного парка обещают помочь. Они вывесят объявление или лучше всего передадут его по своему радио.

А тем временем приходит местное письмо.

Одна из учениц Марии Ростиславовны Тихенко, узнав о поисках, сообщает фамилию – товарищ Олевари. Если память не изменяет, а даты не подводят ее, Галя Олевари, должно быть, из третьей «А».

Когда-то они жили по соседству. Маленькая Галя была заядлая юннатка и завела дома зооуголок с птицами, кроликами, мышами и ужами. Особенно популярны были ее зеленые лягушки.

В те годы не оповещали об изменениях погоды, а бюро прогнозов еще не пользовалось такой известностью, как теперь. Но во дворе старого дома на улице Воровского всегда знали, когда пойдет дождь. Его предвещал крик зеленых лягушек в зооуголке Гали Олевари.

Года полтора назад бывшие соседки случайно встретились. Олевари рассказывала, что работает научным сотрудником в Академии наук.

Но в Украинской академии тысяч пятнадцать научных сотрудников. К счастью, в письме есть спасительная строка: «Если я не ошибаюсь, Галя теперь гидробиолог».

Письмо пришло с вечерней почтой. Нетерпеливо ожидаем утра и немедленно звоним в институт гидробиологии.

– У вас работает товарищ Олевари?

– Да.

– Пожалуйста, попросите ее, – даже дыхание перехватило, – к телефону.

– Галина Арсентьевна уехала в Африку.

Этот весьма обычный факт нас расстроил. Может быть уловив нашу растерянность, на другом конце провода звонкий молодой женский голос повторил:

– Вы слышите? Она в Африке.

Будем ждать возвращения.

А поиски продолжим.

Мы уже искали письмо Крупской в газетах первых лет после смерти Ленина. Учителя говорят, что оно относится к двадцать шестому году. Надо снова вернуться к газетным комплектам.

Номер за номером просматриваем самую большую киевскую газету «Пролетарскую правду» за двадцать шестой год.

Не находим.

И в «Комунiстi» тоже нет. Уже без особой надежды смотрим «Киевский пролетарий». Перелистали почти весь годовой комплект. И вдруг в номере за шестое ноября читаем небольшую заметку о делах пионеров третьей группы 43‑й трудшколы и о письме Крупской. Она напечатана рядом с сообщениями об открытии новой трамвайной линии, нового рабфака, нового детдома.

По Киеву уже не бродили ватаги беспризорных, но много ребят еще обитало в заброшенных подвалах, полуразрушенных домах, в ямах на Владимирской горке.

Газета цитировала предисловие школьников к своему изданию.

«В память дедушки Ильича наш коллектив решил выпустить свою книгу с тем, что весь доход от нее поступит в пользу беспризорных. Желающие прочесть книгу вносят редколлегии не менее пятнадцати копеек».

Из заметки в «Киевском пролетарии» узнаем, что ребята создали фонд помощи беспризорным. На собранные деньги купили полотно, и звенья сшили белье для беспризорных.

Приведены некоторые места из письма Крупской: «Вашу книгу я показывала многим – посылаю десять рублей собранных денег…»

Среди снимков Крупской есть фотография девочки в строгом форменном платье. Семья Крупской жила в Киеве в 1877 году во время русско-турецкой войны. Тут восьмилетняя Надя дружила с пленным турчонком, попавшим в неведомый город на берегу Днепра. В классе она сидела на последней парте. Занятия в школе были неинтересные – только заставляли списывать по многу страниц из книг и учить длинные французские стихи.

Должно быть, эта фотография или репродукция с нее и висела на стене в третьей группе «А».

От старых учителей мы узнали, что учительница третьей «А» Анастасия Ивановна Дудник в тридцатые и сороковые годы не только преподавала в школах, но и писала статьи по методике, интересовалась научной работой.

Возможно, сохранились какие-нибудь материалы, тетради, письма Анастасии Ивановны? И может быть, среди них есть важные для нас документы? Где они могут быть? Скорее всего, у семьи. Но о семье Дудник учителя не могли ничего сообщить.

В киевской телефонной книге значится несколько Дудников. Переговорим с каждым из них, извинимся и объясним, чем вызвано наше необычное вторжение.

Шесть звонков. Шесть весьма вежливых ответов. Все отрицательные.

Тем не менее не нужно терять веру в случай.

В седьмой раз повторяем, каких именно Дудников ищем. И вдруг слышим:

– Я сын Анастасии Ивановны.

Ни на минуту не откладываем встречу. Мчимся на Золотоворотскую улицу.

Нас встречает седой полковник лет под пятьдесят. И, глядя на него и на большой портрет красивой седой женщины с пышной короной волос и крупными чертами лица, мы находим сходство между матерью и сыном. Оно в мужественном и открытом выражении глаз.

Ростислав Петрович Дудник вспоминает январский день сорок первого года. Военный инженер-путеец, он приехал из командировки и застает мать у окна. Анастасия Ивановна плачет. Он встревожился. Но по глазам матери тотчас понял, что это не те слезы, в которых боль и горечь. Анастасия Ивановна только что вернулась из Верховного Совета Украины, где ей вручили грамоту заслуженной учительницы.

Рассказываем Дуднику о поисках, которые ведем. Он качает головой в знак того, что никого из учеников Анастасии Ивановны не знает.

Но едва мы заговорили о письме Крупской, Ростислав Петрович вскочил со стула и стал торопливо открывать ящик. Из старой папки торчали глянцевитые края большого листа бумаги. Дудник взял его в руки и сказал:

– Теперь я понимаю, в чем дело.

Потом медленно, чуть хриплым голосом, стал читать с листа:

«12/V 1926 г.

Дорогие ребята!

Получила ваше письмо и книжку. Видать, вы над книжкой немало поработали. Когда читаешь вашу книжку, видишь, какая разница между старой школой и новой.

Когда мне было 11 лет, я была в гимназии. Мы целый год писали изложение описания добывания соли, на уроках грамматики щипали друг друга, чтобы не заснуть, а шить учились – подрубая ни на что не нужный кусок полотна.

Ну вот, когда читаешь вашу книжку, невольно думаешь, как славно и как многому учатся теперь наши ребята.

Пожалуй, и вправду сумеете вы устроить всю жизнь по-новому, так, чтобы всем жилось хорошо.

Вашу книжку я показывала многим – посылаю десять рублей собранных денег.

Посылаю вам также свою детскую карточку. Было мне тогда лет восемь, жила я в Киеве на Прорезной и ходила учиться в школу на Крещатик.

Ну, до свидания, ребята.

Хорошо, что о других ребятах заботитесь.

Пишите иногда.

Н. Крупская».

Вот письмо, которое мы искали. Среди бумаг учительницы Дудник сохранилась фотокопия с оригинала, написанного рукой Крупской, которая вела постоянную, большую и очень интересную переписку с советскими ребятами.

Воспитание подрастающего поколения, его духовный мир, большевистская закалка всегда были главной заботой, делом жизни Надежды Константиновны.

Слушая послание Крупской ребятам из 43‑й школы, мы понимали, почему ее особенно взволновали дела маленьких киевлян. С Киевом связаны годы детства Крупской, поступление в школу. О своей первой школе она сохранила самые грустные впечатления. Школа на Крещатике была скучная, тупая и далекая от жизни.

Снова перечитывая строки, написанные четким почерком Надежды Константиновны, хотим представить себе, какие ассоциации и параллели возникали у Крупской, когда она читала книгу ребят из 43‑й школы, «том», который, должно быть, много говорил о новой жизни и новой школе.

Как бы было интересно прочитать его спустя тридцать пять лет после выпуска.

Но где книга?

Мы не спрашивали ее в библиотеках. «Киевский пролетарий» в свое время писал, что она отпечатана в нескольких экземплярах.

Ростиславу Петровичу она не попадалась. Однако он сам говорит, что, если сохранилось письмо, может быть, есть и экземпляр книги.

И, отдавая фотокопию письма, он предлагает в ближайшие дни, когда вернется из очередной командировки, вместе разобрать бумаги Анастасии Ивановны.

Пока гидробиолог Галина Арсентьевна ездила по Африке, мы с помощью ее близких искали школьных подруг Гали Олевари. И нашли звеньевую Ирину Радченко. Когда-то они сидели на одной парте.

Теперь это врач-лаборант. У Ирины Сергеевны хорошая память, и она так интересно рассказывала о школе, о пионерском огороде, словно все это было лишь вчера или позавчера.

Оказывается, на том месте, где теперь по улице Воровского стоит громада новопостроенного киевского рынка, был огород пионеров третьей «А».

Мысль о коллективном огороде возникла еще на собрании класса, обсуждавшем, как он будет выполнять заветы Ильича. Весь урожай с огорода или доход от него должен был поступить в фонд борьбы с беспризорностью.

Ирина Сергеевна сказала нам:

– Если найдете книжку, которую мы послали Надежде Константиновне, вы прочитаете там, какие мы были огородники, – за большое дело взялись.

Письмо Н. К. Крупской застало ребят за работой. Они сообща обработали два гектара и потом собрали хороший урожай. К осени двадцать шестого года класcный фонд помощи беспризорным составил немалую сумму.

Именно в ту осень третья «А» «усыновила» беспризорного.

Среди обитателей земляных ям на Владимирской горке был паренек лет десяти, особенно заинтересовавший пионеров. Петька – самый младший в ватаге – очень любил рисовать. Палочкой или даже пальцами он рисовал на песке картинки из жизни беспризорных, портреты своих товарищей, облаченных в лохмотья.

Пионерам третьей группы удалось увести Петьку. Они взяли его на содержание класса, купили одежду, книги, тетради. Жил он в детдоме на улице Горького, с воспитанниками которого ребята дружили, а учиться пошел в 43‑ю школу. Третья «А» стала его шефом.

Теперь уж нам не нужен был список учеников. У Ирины Сергеевны сохранилась фотография. Со снимка, сделанного как раз в ту весну, когда группа готовила книгу, на нас глядели сорок пар пытливых глаз.

И, глядя на старую фотографию, думалось: сорок мальчишек и девчонок далекого двадцать шестого года! Как же сложились ваши жизни, ваши судьбы?

Задаем этот вопрос Ирине Сергеевне.

– К сожалению, я далеко не о всех знаю. И более или менее подробно только о некоторых школьных подругах. О Гале Олевари вы уже слыхали. Гидробиолог, кандидат наук. С первого класса я дружу с Галей Шулькевич. Она инженер, работает в киевском Гипрограде.