Текст книги "Годы нашей жизни"

Автор книги: Исаак Тельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Как бы ни поглощала его работа, где бы ни находился – в Германии или в Москве, в Ленинграде или в деревушке Владимирской области, куда надолго поселился, – писатель всегда помнит, что в Херсоне у него есть старый друг-отец, который с нетерпением ждет его.

3. Выдриган – Э. Казакевичу

1. ХI 1946, Херсон

«Как обрадовался вести, что ты приедешь хоть на несколько дней, а оказалось, что это только мечта будущего.

Будем надеяться на будущую встречу…»

Казакевич трогательно заботлив, по-сыновьи внимателен.

Пусть лучше об этом свидетельствуют обыденные житейские факты, которые подчас могут и в малом раскрыть большое.

Еще с молодых лет Захар Петрович любил чтение. И на склоне жизни, уйдя на отдых, собирал книги и особенно много читал.

Из Москвы в Херсон шли бандероли и книжные посылки.

Э. Казакевич – 3. Выдригану

6. Х1 48 года, Москва

«Словарь Ушакова и другие книги заказал в книжной лавке писателей. Обещают вскоре достать. Подбираю библиотечку художественной литературы для школы села Козацкое. На днях вышлю».

Этот подарок оба задумали, когда были в Козацком. И вот ровно через десять дней:

«Сегодня я отослал в село Козацкое, в школу, избранную библиотечку художественной литературы. Пусть читают. Приятно сделать что-нибудь полезное для Вашего родного села».

Генерал внимательно следил за военной литературой, и Казакевич ищет ему в Москве новинки – «Хрестоматию по русской военной истории», труды по тактике, записки, мемуары.

«Получили ли Вы книгу «Штурм Берлина», которую я Вам выслал? Книга только что вышла из печати и пока является еще редкостью даже в Москве. В ней есть статья нашего Назарова, в которой Вы несколько раз упоминаетесь…»

Это тот самый офицер Назаров, который вместе с Казакевичем в Ковеле под сильным огнем на плащ-палатке выносил тяжело раненного комдива. Он служил с Выдриганом в 76‑й и 175‑й дивизиях, дошел до Берлина.

Майор Назаров вел дневник и опубликовал потсдамские и берлинские записи.

Бывший воспитатель Большевской трудовой коммуны теперь учительствует в Подмосковье. Отвечая юным землякам генерала из Херсонской школы-интерната № 2, он пишет:

«Я начал войну солдатом… И знаю, что такое война. Я глубоко ценил в генерале Выдригане его заботу о солдате».

Назаров шлет генералу свой военные записки, Казакевич – свою новую книгу.

3. Выдриган – Э. Казакевичу

10. VII 1950

«Твою книгу «Весна на Одере» уворовали. Жаль. Книгу приобрести смогу, но надписи твоей не будет. Можешь – восстанови».

Батя, разумеется, один из первых, кому посылается все, что писатель издает. Это не просто добрая традиция. Это потребность души. Так было со «Звездой», со всеми новыми книгами. И так с «Синей тетрадью», о судьбе которой многое переговорено между старыми друзьями.

Э. Казакевич – 3. Выдригану

16. IV 1961 года, Москва

«Вот она, наконец, моя «Синяя тетрадь», повесть, которую я писал около двух лет».

Генерал и поэт… Это название дано повествованию потому, что его герой – профессиональный военный – по складу своей души был поэтом и убежденным романтиком.

И еще потому, что из многих дружб, которыми была богата его жизнь, самой большой и яркой была дружба с писателем, книги которого полны высокой поэзии.

Вот как об этом рассказывал сам Захар Петрович:

«Возраст у нас с Эммой был разный, но мы были одинаковы. Мы очень дополняли друг друга.

Там, где надо, Эмма старел, а я молодел. Там, где надо было спокойствие, он брал его у меня, там, где надо было погорячиться, я брал у Эммы.

У нас не было секретов друг от друга. Он меня считал отцом. Но я не считал его сыном, потому что он был больше похож на рассудительного и верного друга».

Когда Казакевичу пришла идея написать автобиографическую повесть, он стал набрасывать план.

«…Владимир. Выдриган. Шуя. Вступление в партию… Отъезд на фронт. Возвращение. Встреча с Выдриганом. Штаб МВО. Возвращение на фронт. Поход по Западной Украине. Я верхом. Орлик. Ружин. Миляновичи… Возле Ковеля. Взятие Ковеля. Ранение Выдригана…»

Даже в этих наметках видишь, как тесно переплелись жизненные пути и судьбы генерала и писателя.

Прикинув план автобиографической книги, Эммануил Генрихович тут же заметил: «Тянет иногда писать о себе… Это когда-нибудь потом, в старости, если она наступит…»

Но она не пришла…

Казакевич не дожил до пятидесяти лет.

Захару Петровичу суждено пережить еще одну тяжкую потерю – смерть четвертого сына.

МИНУВШЕЕ ПРОХОДИТ ПЕРЕД НАМИ

Автор этого повествования давно начал свое путешествие в семь десятилетий Захара Петровича. Встречаясь с ним в Киеве и Херсоне, я не раз думал о том, что генерал из тех людей, которые никогда не стареют.

Ведя рассказ, Выдриган увлекался (слушай, козаче!), его лицо, на котором горе и время проложили свои бороздки, молодело, зеленовато-серые глаза загорались, а усы, скрученные в колечки, выглядели как вызов годам и старости.

Бывает, принимаясь за воспоминания, иной человек поднимает парус саморекламы, и шальной ветер легкой славы уносит его далеко-далеко от берегов правды.

Нельзя сказать, что Захар Петрович был совсем равнодушен к славе, но он не выносил, когда человек взбирался на высоченные ходули, когда выдумок больше, чем ратных дел.

Осенью 1966 года я поехал в Херсон, чтобы снова встретиться с генералом.

Выдриган был по-прежнему энергичен и деятелен. Его ждали на заводах, в школах, на кораблях, в колхозах.

Рабочая комната Захара Петровича. На столе книги, стопки бумаги, конвертов. В машинке – лист незаконченного письма. С Выдриганом переписывались сотни людей – боевые друзья, ветераны, историки, старые коммунисты, юные следопыты.

На полках, на подоконнике – всюду лежали папки с вырезками, десятки книг с закладками, пометками.

Обычно мы встречались в этой комнате по вечерам. В домашней блузе и тапочках хозяин выглядел штатским человеком, и можно было легко забыть о его генеральском звании и двадцати пяти боевых наградах. Но только начав рассказывать, он весь преображался – перед нами был воин, солдат партии, командир красного войска. И годы стремительно мчались над выдригановским домом, и было такое ощущение, что им, животрепещущим, горячим, бурным, сейчас тесно в этих стенах, уставленных книжными шкафами.

Можно пройти по жизни, можно просеменить по ней. Выдриган всегда шел широким, сильным и смелым шагом.

– Если б нужно было прожить жизнь снова, набело, я прожил бы ее так же, – однажды сказал он, выступая перед молодежью.

Вечером я слушал рассказы Захара Петровича. А утром по той же самой улице Херсона, где в девятнадцатом году отряд Выдригана вел бой с петлюровцами и оккупантами, отправлялся в местный музей. В его фондах хранится архив генерала – записки, документы, переписка. И каждый раз, направляясь в рабочую комнату, невольно на минуту-другую задерживался у знакомого стенда, посвященного Выдриганам – отцу и сыновьям, где среди прочих реликвий под стеклом выставлен большой старинный ключ от резиденции прусских монархов в Потсдаме, которая в войну была командным пунктом генерала.

Как-то мы пошли в музей вместе с Захаром Петровичем. Он молча, как всегда поправляя колечки жестких усов, постоял у стенда и вдруг сказал:

– Мда… Коротка жизнь… Не успел оглянуться и – скоро семьдесят.

Генерал не дожил до семидесяти…

Осенью шестьдесят шестого года он чувствовал себя неважно, но, как всегда, не спешил ложиться в госпиталь – не любил лечиться.

Теперь болезнь свалила его.

– Я всегда думал, что умру от ран, а умираю от болезни сердца…

Сердце солдата вышло из строя. Но жизнь воина и героя входила в строй навечно.

И это не только улица имени Выдригана, мемориальная доска в Козацком, где теперь рядом похоронены отец и сын, отряды и дружины их имени, реликвии в музее, том воспоминаний генерала…

Это – неумирающий подвиг. И самое глазное – победа, которой Выдриган-отец и сыновья отдали свою жизнь сполна.

ВСАДНИЦА НА БЕЛОМ КОНЕ

Между Доном и Волгой, недалеко от деревушки Паншино, стоит высокий курган. Шумят над ним степные ветры, словно ведут рассказ о событиях, немым свидетелем которых он явился.

Много веков этот курган был безымянным. Во время сражения на Волге он вошел в приказы и сводки как высота 56,8. Тут были тяжелые бои. С той поры степной курган получил имя героини, которая повела бойцов на штурм высоты и, проявив чудеса храбрости, пала здесь в бою. Ее могила недалеко от кургана, на окраине Паншина.

За много сотен километров от Волги, на черноморском берегу, в Артеке, стоит камень Славы, на котором тоже записано ее имя, ставшее легендарным. А в Киеве, где она жила, росла и мужала, есть улица Гули Королевой…

ЗАПИСНАЯ КНИЖКА ГУЛИ

Мы долго искали школьные тетради Гули, а нашли только ее старую записную книжку. Здесь много адресов и фамилий французов, поляков, индусов, негров. В «Артеке», в интернациональном детском доме Гуля подружилась с детьми зарубежных пролетариев, коммунистов, погибших в борьбе за свободу.

Юная парижанка Ляркад – давняя приятельница Гули, через нее весь класс Гули переписывался с детьми рабочей окраины Парижа. Позже Гуля стала вожатой в украинском лагере для сыновей и дочерей героических испанских республиканцев.

Гуля увлекается музыкой, книгами и спортом. Она – одна из лучших юных спортсменок Киева. Занимается гимнастикой, играет в теннис и бегает на коньках. Побеждает в заплывах, соревнованиях прыгунов. А почему в ее блокнот записаны телефоны киевского зоопарка и ветеринарной лечебницы?

«Я страстная юннатка и очень люблю всякое зверье. От ежиков до слонов…»

Началось это давно. Еще в том возрасте, когда ходят пешком под стол, Гуля укротила Абрека – грозу всей улицы. С тех пор она может приручить самую злую собаку, посаженную на цепь. Это факт, в котором убедился весь класс. Теперь Гуля заходит в клетку к волкам, чтобы кормить их с рук. И даже старшие мальчики относятся к ней с особым уважением.

В зоопарке у Гули свои подшефные – мирные пеликаны, хитрая лисичка-сестричка Эльза и два медведя, которые, едва завидя Гулю, приветствуют ее радостным ревом.

Отправившись по следам Гулиной записной книжки, мы разыскали некоторых ее учителей, школьных товарищей. Они говорят:

– Гуля далеко не всегда была в списках отличниц. Заботилась не об отметках, а о знаниях. И читала серьезно и много. Из Пушкина, Шевченко и Маяковского знала на память тысячи и тысячи строк.

Училась, читала и много думала. Ее любимые слова: «Надо подумать».

ВСАДНИЦА НА БЕЛОМ КОНЕ

Сорок лет назад на афишах, расклеенных по улицам советских городов, появилась юная всадница на белом коне. Через несколько месяцев, словно съехав с афиш, она возглавила праздничную колонну киевских пионеров и школьников. Это была Гуля Королева в роли дочери партизана.

В кино она снималась с детства.

Тогда готовили фильм «Каштанка» по Чехову. Нужна была девочка для съемок в эпизодах, когда бедная Каштанка теряет хозяина на Трубном торге, где продают рыб, птиц и всякое зверье. Режиссеры долго искали исполнительницу. И выбрали Гулю, которой было всего три года.

За первой ролью – вторая. В кинокартине «Бабы рязанские» Гуля так сыграла самую младшую из «рязанских баб», что постановщики, подарив ей кадры из фильма, написали: «Талантливейшей актрисе от благодарных режиссеров…»

С обложки журнала «О наших детях», который в двадцатых годах редактировала Надежда Константиновна Крупская, из огромной буквы «О» на читателя лукаво глядела маленькая героиня «Рязанских баб». А ее исполнительница тем временем охотилась на бабочек, собирала цветы и лечила куклу. Юные киноактрисы ведь тоже любят играть в куклы…

Когда Гуле поручили заглавную роль в картине «Дочь партизана», ей шел двенадцатый год.

– Я все чаше забываю, что я – Гуля Королева. И начинаю думать и переживать так, как думает и переживает моя Василинка.

Отец и мать Василинки из тех, кто сражался за Советскую власть в первых партизанских отрядах. Мать погибла от вражеской руки, защищая революцию. Живет Василинка в селе на Украине в бурные и нелегкие годы. Коллективизируется деревня, ломаются старые устои, и рождается новая жизнь, Василинка – надежная помощница отцу, организатору первого колхоза. Столкнувшись с кулачьем, партизанская дочь не побоялась опасности и спасла всех колхозных лошадей, которых враги загнали в болото…

Сыграть Василинку оказалось делом нелегким. Но проникновение Гули в образ было поразительным, а работала она с необыкновенным упорством и трудолюбием.

«Мою лошадь зовут Сивко. Доброе, но упрямое создание. Учусь верховой езде, в седле и без седла, галопом и шагом…»

Гуля стала отличной наездницей. По ходу действия ей приходилось преодолевать всякие препятствия, а Сивко иногда вел себя весьма капризно и упрямился.

– Придется отложить съемку, ничего не выйдет, – говорили режиссеры.

– Нет, выйдет. Я добьюсь!

И, уцепившись за гриву лошади, заставила Сивка взять барьеры…

Трудные съемки продолжались много месяцев. Наконец бесстрашная Василинка начала свой путь по экранам. В Киеве фильм демонстрировался одновременно в девяти кинотеатрах. Василинку полюбили и юные, и взрослые зрители. Талант молодой киноактрисы получил широкое признание. Но успех Василинки, аршинные афиши, портреты в газетах, сотни писем, кинофестивали и встречи со зрителями не вскружили Гуле голову.

Среди рецензий, очерков, статей, посвященных талантливой юной актрисе, была одна маленькая заметка, которую мы нашли в ее киноальбоме. Сорок лет назад ее напечатала газета «На змiну». А написала пионерка Гуля Королева.

«Готовясь к картине и снимаясь, я многое узнала о битвах за революцию. «Дочь партизана» учила меня понимать величие нашей революции. И своей Василинкой я хотела сказать, что советские ребята бесконечно преданы Советской власти…»

Вдумаемся в эти слова. Они многое говорят о том, как мужала эта обыкновенная советская девочка. Мы узнаем в ней черты славного пионерского племени, бесконечно преданного Родине, веселого и беспокойного, неутомимого и деятельного, которое училось и работало, садило деревья и выращивало молодняк, собирало металлолом и уничтожало сусликов, охраняло урожай и искало лекарственные растения, переписывалось со всем миром и задумывалось над его судьбой.

Когда в Ленинском райкоме Киева Гулю принимали в комсомол, десять пар юных глаз внимательно и по-дружески смотрели на нее.

– Кажется, все ясно. Есть еще вопросы к Королевой?

– У меня.

– Спрашивай.

– В кино отважной дочкой партизана мы тебя видели. Ну, а если завтра нужно будет совершить что-нибудь особенное, проявить смелость, волю… Ты сможешь?

– Постараюсь.

И поднялись все десять рук.

Тем временем как «Дочь партизана» путешествовала по всей стране, Гуля с успехом снималась в новых фильмах. В комедийном «Солнечном маскараде» она сыграла одновременно две роли – парня и девушки. А впереди ее ждала большая и трудная роль Варьки. Королеву пригласили сниматься в картине «Я люблю» – о старом Донбассе, о бедах и горе былой шахтерской жизни. В сердце Гули глубоко запали рассказы бывалых людей о Донбассе «собачевок», о шахтерах, которые запрягались в салазки и, словно кроты, прогрызали угольный пласт…

Варька – внучка деда Никанора. Потомственный хлебороб, много лет проработавший на чужой ниве, он пришел в Донбасс попытать счастья под землей. Искал лучшую долю, а нашел смерть. За лишний пятак Никанор согласился работать в опасном забое. И вот уже его несут на носилках, покрытых брезентом. Варька стоит у тела деда, и горячие слезы капают на глубокие морщины…

После съемок этих эпизодов актер Чистяков, исполнявший роль шахтера Никанора, спрашивал:

– Гуля, милая, откуда у тебя такая правда и сила переживаний?.. Знаете, мне казалось, будто я в самом деле умер. Лежу и чувствую, как мне на щеки падают настоящие Гулины слезы. У меня даже волосы на голове зашевелились.

Среди участников этой картины были такие большие мастера, как Гардин, Ужвий.

– Из впечатлений, которые у меня остались от съемок картины «Я люблю», пожалуй, наиболее яркие связаны с Гулей Королевой, – вспоминает Наталия Ужвий. – С первых съемок меня взволновали простота, серьезность и глубина Гулиной игры. Когда я посмотрела уже готовую картину, решила: вырастает большая актриса.

РАЗГОВОР С ВОЕНКОМОМ

Давно отзвенел для Гули последний школьный звонок.

Идет весна 1941 года…

Королева – киноактриса и студентка. Вместе с ней в институте учится ее муж.

Гуля усиленно готовится сыграть в новом фильме роль молодой героини гражданской войны. До съемок еще далеко, а экзамены уже сданы, и завтра Гуля с мужем отправятся на праздник открытия нового стадиона. Начало в три.

Но открытие стадиона не состоялось: в этот день на Киев упали первые фашистские бомбы…

На сборном пункте военкомата Гуля прощалась с мужем. Если бы не одно обстоятельство, они б ушли на фронт вместе. Но Гуля ждала рождения ребенка.

Тяжелое известие об оставлении Киева застало Гулю в Уфе. Ее сынишке Ежику еще не было двух месяцев, когда Королева пришла в военкомат.

– Я спортсменка, стрелок, наездница. Хочу пойти на фронт.

– Но ведь у вас на руках ребенок…

– Родина в опасности.

Королеву послали работать в госпиталь. С утра до поздней ночи она занята в операционной. И при этом еще успевает выступать с концертами. Ее слушают, горячо провожают. Только думы Королевой о другом. Она видит, как выздоравливающие раненые молча и долго стоят у карты Родины. На фронтах труднейшее положение. И ни днем ни ночью, ни у постели раненого, ни у колыбели сына Гулю не оставляет мысль: «Твое место только на передовой. Завтра может быть уже поздно… Во имя сына это нужно сделать именно теперь».

–

«Военному комиссару города.

Я вижу весь смысл своей жизни в том, чтобы немедленно отправиться на защиту Советского Отечества, на защиту своего сына. Прошу послать меня на фронт. Я готова отдать свою жизнь, только бы жила Советская власть и счастливыми росли наши дети.

Марионелла Королева».

Воевком, провоевавший всю гражданскую, колебался. Королева настаивала. Разве вся ее жизнь не была подготовкой к большим испытаниям? И добилась своего. Возвратившись из военкомата, Гуля сказала:

– Дорогие, будем прощаться. Меня взяли в армию.

Обняла Ежика, расцеловала мать, отчима. И только на пороге, в последний раз обернувшись, уронила слезу. Это было в мае 1942 года.

Военный эшелон мчит почти без остановок, а вдоль железной дороги – вспаханные бомбами поля, деревья, иссеченные пулями, руины городов, черные скелеты обгоревших зданий… Прикомандированный к агитбригаде стрелковой дивизии доброволец Королева едет на фронт.

А дома с волнением ждут, когда постучит в дверь почтальон…

«Мои дорогие!

Как вы там? Как Ежик? Крепко-крепко обнимите его и поцелуйте за меня.

Ехали мы хорошо… Настроение у всех бодрое.

Довелось мне быть случайным свидетелем разговора, который вел со своей винтовкой боец, стоявший на посту. Как чудесно он с ней разговаривал! Называл самыми ласковыми, какие только можно придумать, словами. Хочется скорее на передовую, чтобы гнать этих фашистских гадов. Здесь всюду вместо сел чернеют одни пепелища…

А сколько искалеченных детей!

Мы спросим с гитлеровских мерзавцев за каждую каплю народной крови.

Одна мысль у всех: скорее в бой…»

«В ОГНЕ НЕ ГОРИТ И В ВОДЕ НЕ ТОНЕТ…»

В те дни, когда «Дочь партизана» шествовала по экранам, комсомолец из Сум прислал письмо, которое было опубликовано в «Известиях».

«Дорогая Гуля! Ты очень хорошо и правдиво изобразила героическую Василинку. У нас в городе все так считают. Очень рад за тебя, желаю вырасти настоящим, мужественным человеком…»

И вот спустя почти четверть века из тех же Сум приходит в Киев письмо. Но пишет его пионерка Мария Бородкина.

«Мой отец сражался на фронте и многое мне рассказывал. От него я слыхала, что у них в полку была необыкновенно смелая девушка. Отец говорил, что она спасла ему жизнь. Фамилии девушки он не знал, только помнил, что о ней говорили: «Та, которая в огне не горит и в воде не тонет…»

Да, Гулю так и называли в полку. Дивизия, в которой она служила, летом сорок второго года вела тяжелые бои в обожженной солнцем и пропахшей полынью донской степи. В боях человека быстро узнают. За ум, за отчаянную смелость и неунывающий характер Гулю любили все, О ней родились легенды, в которых правды было больше, чем домысла. Рассказывали, как Королева водила бойцов в атаку.

– За нашего командира! – крикнула она, увидя, что убит ротный, прыгнула на бруствер окопа и бросилась вперед. Под ногами у нее взорвалась бутылка с горючей смесью. Гулю охватило пламя, а она, срывая с себя одежду, бежала вперед и вперед. Бойцы сложили о ней песню:

Девушка-пламя

Путь осветила,

Огненной птицей

В атаку летела.

Сама же Гуля писала домой так, словно ничего особенного не было.

«Ожоги уже проходят… А обожглась я так: взорвалась бутылка с горючей смесью, и на мне все загорелось. Пока подбежали саперы с лопатами, чтобы закопать меня – иначе эту жидкость трудно потушить, я успела сбросить с себя шинель, гимнастерку. Сапоги совсем сгорели. Довелось босиком идти в наступление…»

…Вот уже два месяца, как наш полк ведет трудные бои за Дон… Бьемся отчаянно. Я на передовой с бойцами. Не раз была во всяких переделках, на волосок от смерти. Но, как говорят, смелый умирает один раз, а трус – много раз…»

«…Недавно дрались мы за один хуторок… Крепко там враг засел. Пошла я вытащить раненого. Он лежал у самых немецких окопов. Гитлеровцы меня заметили, решили живьем взять и сделали пулеметную завесу. Что делать? Назад ползти поздно. Впереди – раненый. А враги берут в кольцо. Взяла я в руки гранату. Решила: подпущу фашистов – и… Если уж погибать, так с музыкой. Вдруг слышу: «Хлопцы, Гуля погибает!» Наблюдатель заметил, что мои дела плохи, и поднял товарищей…»

Фронтовая легенда о девушке, которая в огне не горит и в воде не тонет, опирается на реальные факты. Однако сначала вернемся к письму пионерки Бородкиной из города Сум.

«Однажды я принесла домой книгу о Гуле Королевой. Отец стал ее листать, рассматривать фотографии. И вдруг вижу, как он изменился в лице, а на глазах появились слезы. Отец узнал в Гуле Королевой ту самую девушку, которая спасла его и еще многих тяжело раненных в бою на донском берегу. Взвалив отца на плечи, она переплыла с ним реку…»

Идя по следам этого письма, мы находим важные свидетельства, документы. В приказе командира 214‑й стрелковой дивизии сказано, что на донском берегу Гуля Королева спасла шестьдесят тяжело раненных бойцов и командиров.

Это было холодной осенней ночью сорок второго года. Фашистам удалось прижать 780‑й полк к скалистому западному берегу Дона. Под артиллерийским огнем Гуля десятки раз сносила раненых с крутого берега и вплавь по бурлящей от пуль и осколков воде переправляла их на восточный берег.

Всю осень сорок второго года Королева была в боях между Доном и Волгой.

–

«…Недавно снова ходила в разведку. А местность для действий здесь неудобная – степь да степь. Нигде не укроешься. Ни кустика тебе, ни деревца. Окружили нас немецкие автоматчики. Но нам удалось выбраться, а мне – вынести раненого…»

«…У меня пока ничего нового. Идут бои за каждый клочок советской земли. Часто перечитываю ваши открытки и письма. После этого хорошо на душе, но вот как подумаю о Ежике, становится грустно-грустно. Его каракули на листочке растрогали меня. Скорее бы получить фотокарточку Ежика!

Посылаю вам свою физиономию. Только вы не пугайтесь. Право, я не такая страшная. Просто снимок сделан после очень трудного боя. Месяц на фронте приравнивается к трем годам жизни в тылу. Значит, если я приехала на фронт почти девчонкой, то скоро мне будет тридцать с гаком. Не беда, что выгляжу теперь старше своих лет. Скорее бы разгромить врага – тогда все помолодеем.

Можете поздравить – меня приняли кандидатом в члены партии. Боевую характеристику дали хорошую. Я очень люблю свой полк, и, куда б ни пришла, бойцы встречают меня тепло, искренне, с любовью. И разлука со своим полком была бы для меня большой трагедией…»

После боя Королева писала эти нежные и взволнованные письма.

Гулин полк, как и весь фронт, жил в те дни думой о городе на Волге, где уже давно нет ни одного целого дома и который сто дней стоит как крепость. Близилось наступление по окружению и разгрому армии Паулюса.

Холодным ноябрьским вечером вместе с несколькими смельчаками Королева ползет в сторону фашистских окопов. Огромное красное знамя, которое она с друзьями водрузила на подбитом фашистском танке, утром увидит вся передовая. На листке календаря в этот день значилось седьмое число.

В чудом уцелевшей хатенке на окраине хутора Гуля с друзьями праздновала двадцать пятую годовщину великой революции.

– О многом мы тогда с Гулей переговорили, – вспоминает Гулина подруга Люда Никитина. – И о жизни, и о любви, о родных и близких. В тот вечер были немного грустные. Ведь понимали, что впереди – жаркие бои, что будут жертвы. Говорили и о том, что, если убьют, куда и кому написать. Поздно ночью расстались. Какая красивая была та ночь! Все бело кругом от инея. Мороз, звезды и тишина. Как будто и войны не было. Мы с Гулей Королевой распрощались. А потом началось наступление…

214‑я дивизия занимала позиции северо-западнее Сталинграда. На рассвете 22 ноября она должна была начать наступление в направлении хутора Вертячего. Ей приказано вместе с другими частями прорываться на соединение с дивизиями, наступающими с юго-запада. Железное кольцо на шее двадцати двух гитлеровских дивизий в районе Сталинграда должно быть затянуто.

В Гулином полку заканчивались последние приготовления. Королева вызвалась идти в бой со штурмующим батальоном. Ночью в степной балке состоялся короткий батальонный митинг. Выступала и Королева.

– Жить – это еще не все, – сказала она. – Надо быть человеком, гражданином. Великим гражданином! И чувствовать крылья за спиной. В этой покрытой снегом донской степи мы, советские люди, бьемся не за маленькое место под солнцем, а за все солнце, чтобы завоевать победу и отстоять счастье Родины.

Из Паншина в Вертячий степью бежала дорога, над которой высится курган. Высота 56,8. Она в руках врага. Первому батальону 780‑го полка приказано взять эту высоту.

На рассвете комбат Иван Плотников повел в бой штурмовую группу и к девяти часам прорвался на высоту. Вражеская артиллерия попыталась отрезать путь подкреплениям. Фашисты волна за волной, цепь за цепью атаковали Плотникова. В строю оставалось не много людей. Они отбивались гранатами, потом врукопашную: пошли в ход даже саперные лопаты. Положение Плотникова было критическим.

На помощь комбату пробирался отряд, с которым шла Гуля Королева. Вероятно, не было и метра земли, который не простреливался бы. Из двадцати человек на высоту пробилось только шестеро. Гуля, подобрав и перевязав всех раненых, действовала автоматом и гранатами.

Давно потерян счет немецким контратакам. Комбат Плотников убит. Из командиров в живых только Гуля Королева, которой уже дважды пришлось самой себе делать перевязку. Гитлеровцы несколькими группами пошли в психическую атаку. Из рук смертельно раненного пулеметчика Грищенко Гуля взяла еще теплые ручки «максима» и, пока хватило патронов, вела огонь. Атака гитлеровцев отбита.

Нечеловеческое напряжение и усталость валили людей с ног. Бой продолжался уже много часов. Гуля переползала из окопа в окоп и говорила:

– Ничего, ничего. Смотри, я женщина и держусь.

Раненый боец, добравшийся до КП полка, передал записку: «Умрем, но отстоим высоту…»

На кургане осталось восемь бойцов. Гуля девятая. У всех по последней гранате. Фашисты подобрались почти вплотную. Королева поднялась во весь рост.

– Смерть или победа! – и повела горстку смельчаков в атаку.

К исходу дня командир полка Манапов докладывал, что высота 56,8 удержана. Еще он докладывал, что обороной высоты руководила Марионелла Королева, которая к тому же вынесла под огнем пятьдесят тяжело раненных воинов. А еще он докладывал: в последней атаке ее смертельно ранило…

В тот же вечер комдив отдал приказ навечно зачислить Королеву почетным красноармейцем 780‑го стрелкового полка. И как-то само собой родилось то, что высоту 56,8 стали именовать Гулиной.

БАЛЛАДА ОБ ИЗВЕСТНОМ СОЛДАТЕ…

ТРОЕ НА ДОРОГЕ

Ранним майским вечером 1962 года в сторону Ливен медленно шли старушка и двое мужчин – один лет под сорок, опиравшийся на палку, а второй – здоровяк лет тридцати. Кругом ни души, лишь поле до самого горизонта, и старуха чувствовала себя совсем подавленной. Ей казалось, что дорога бесконечна, как ее горе, до которого, наверное, никому здесь никакого дела. Но она привыкла справедливо судить о людях и тут же сама себе сказала: «Ты не одна. У скольких матерей такое же горе…» Только разве от этого легче камень, лежащий на сердце?

Над полями стояла такая тишина, что настороженное ухо старой женщины даже улавливало, как поскрипывает протез на ноге сына, шагавшего рядом.

Три путника пережили трудный день. И за этот день, и за эту дорогу из Баранова в Ливны старая мать много передумала.

…В 1941 году на фронт отправились два ее сына. Средний вернулся на костылях, старший с войны не пришел.

«Красноармеец 4‑й роты 2‑го батальона 507‑го стрелкового полка Корчемский Е. Е. в начале января 1942 г., находясь в разведке, пропал без вести».

Сообщение принесла с почты соседка, знавшая, что Корчемская давно не получала писем от сыновей. Сегодня по дороге в Ливны мать подсчитала, что это было ровно два десятилетия назад.

Пропавший без вести… Долгие годы при каждом воспоминании эти слова звучали в ее ушах, но привыкнуть к ним она не могла. Сперва она думала: может быть, он в плену? Может быть, в лагере? И верила: если только сын жив, он найдет способ вернуться на Родину, куда бы ни забросила его судьба. Много лет ей казалось: а вдруг завтра, послезавтра или на той неделе откроется дверь, и Ефимка появится на пороге – постаревший, наверное, уже седой, но живой… Она столько раз перечитывала письма, которые успела от него получить, что уже знала их наизусть.

«…Днями я покинул Брянск. В бой иду коммунистом… Можете быть уверены, что в борьбе с врагом я не пожалею всего себя за Родину, за вас, дорогие родные. Главное, дорогая мама, не очень волнуйтесь. Вам нелегко, понимаю. Мне хочется написать что-нибудь утешительное и успокоить. Во всяком случае, письма мои должны вас успокоить. Крепко обнимаю тебя, милая мама. Я получил маленькое твое фото, ношу его с собой, как талисман…»

«…Я жив, здоров и благополучен. Остался таким, каким меня знаете. Здесь, на фронте, случайно встретил нового знакомого. Мы с ним были в боях, ходили в разведку. У меня к вам просьба: в справочном бюро отыскать его жену, передать ей письмо. Он не знает адреса. Еще встретил здесь двух киевлян. С ними выходил из окружения. Ребята очень хорошие…»