Текст книги "Годы нашей жизни"

Автор книги: Исаак Тельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Радченко задумалась, провела рукой по своим коротко остриженным, но уже седеющим волосам.

– Кончали мы школу в первую пятилетку. Кругом шла стройка, и большинство из нас увлекалось техникой. Все хотели строить.

Первым вожатым пионеротряда у нас был молодой рабочий с завода имени Свердлова. Мы с ним все подшефное село радиофицировали. Даже пионерские звенья у нас назывались: «Электро», «Деталь», «Мотор», «Динамо». И вот смотрите, – Ирина Сергеевна взяла снимок в руки, – Лена Реут, Игорь Соляков, Толя Булычев, Жора Жемчужников, Петя Коротков… Это все люди техники – инженеры, мастера, механики. Строители, – добавила она, показывая на вихрастого мальчишку, сидящего во втором ряду по соседству с десятью девочками. – Это Юра Чернецкий. Инженер-строитель. Уже много лет в Волгограде – на партийной, советской работе, участвовал в восстановлении города, а теперь, кажется, ведает благоустройством.

Вдруг, о чем-то подумав, Радченко сказала:

– Я вам назвала одних мужчин. А ведь большинство наших девочек тоже ушло в технику. Моя Галя Шулькевич – старший специалист по проектам и сметам на строительство жилых домов и культурных учреждений. Нина Толстопятова – экономист.

Мы спрашиваем Ирину Сергеевну, кого еще из ее одноклассников можно разыскать.

Об Алексее Беспалове, самом шустром из всех мальчишек класса, слыхала, будто он председатель колхоза на целине. Радченко называет Елизавету Вилконскую, с которой порой видится.

Врач-фтизиатр, она избрала себе специальностью детский туберкулез – раздел медицины, который должен уйти в прошлое.

О шофере таксомоторного парка из бывших учеников третьей «А» Ирина Сергеевна не знает.

Полковник Дудник приехал из служебной командировки, и в первое же воскресенье мы стали разбирать бумаги Анастасии Ивановны.

Просмотрели много папок, тетрадей, конспектов, планов уроков, заметок по методике. И безуспешно.

Но Ростислав Петрович не сдавался. Из самого дальнего угла квартиры он добыл новую корзину.

Был уже поздний вечер, когда в одной пачке, перевязанной бечевкой, среди газетных вырезок на школьные темы мы увидели весьма объемистый, аккуратно переплетенный томик. На обложке красками написано: «Книга для чтения. Составлена под редакцией редколлегии. Киев, 1926 год».

Торопливо листаем книгу. «В память дедушки Ильича». Обращение к читателю, уже знакомое нам по «Киевскому пролетарию». Рассказы, статьи, стихи… Детские рисунки, которые не спутаешь ни с какими другими.

Мы радостно переглянулись. Это то, что искали.

Читаем страницу за страницей. О Ленине и его заветах. О детдомах, которых еще мало, и о борьбе с беспризорностью – «наследием голода и войны».

О школе, учебе и пионерской работе. «Организуем самих себя. Вместо «кое-как» – план. Вместо «когда-нибудь» – определенное время. Вместо «авось» – точный расчет».

«Товарищ пикор» требует этого от себя и от своих одноклассников. А другой «пионерский корреспондент», вооружившись стихотворной строкой, требует помощи новичкам, «малышам-глупышам». И, переходя уже на прозу, бичует недостатки. «В нашем коллективе не все ладно. За лето мы очень расшалились…»

Читаем ребячьи впечатления после экскурсии на завод, в мастерскую, их рассказы о доме и улице, где живут.

Следует целый цикл наблюдений юных натуралистов над природой и рассказов о ней, вроде «Подслушанного разговора листьев с деревом»: «Листья плакали и просили – дерево, позволь нам остаться еще хоть немного. Я вас оставить не могу, так как из-за вас я умру. У меня не хватит пищи для вас и для себя».

Рядом статья об уходе за садом и огородом. «Нет плохих огородов, есть плохие овощеводы».

Чем дальше мы читаем, тем больший интерес вызывает этот том, по-своему повествующий о времени, о стране и о ее детях.

От своих огородных дел авторы книги переходят к проблемам сельского хозяйства.

Юные художники содружествуют с публицистами. Рядом с плакатом, наглядно представившим, что на каждого грамотного в стране пока приходится трое неумеющих писать и читать, – статья пионера, который вместе с Лениным мечтает о полях без меж, о ста тысячах тракторов. И как не воздать здесь должное фантазии юного иллюстратора, тридцать пять лет назад изобразившего тракторный поезд, весьма похожий на современный.

За окном уже ночь, необычно синяя даже для киевской весны. Давно уснули внучки Анастасии Ивановны – им завтра утром в школу. А мы с Ростиславом Петровичем все еще сидим над томом трудов третьей «А» – книгой, по-детски непосредственной и одновременно серьезной.

Снова читаем письмо Надежды Константиновны. Оно написано под свежим впечатлением от книжки киевских школьников и проникнуто большой верой в будущее, о котором ребята из третьей «А» пели: «Близится эра светлых годов».

– Я из первого таксомоторного. Мне сказали, что вы меня ищете…

Так мы познакомились с Григорием Кушниревым, одним из лучших киевских таксистов.

Эту фамилию мы уже слыхали. После беседы с Ириной Сергеевной Радченко у нас было еще несколько встреч с ее одноклассниками. Не без гордости рассказывали они, сколько из их класса вышло ученых, кандидатов и даже докторов наук. А вспоминая школьные годы, наши собеседники в числе самых способных товарищей называли Григория Кушнирева.

Перед нами высокий, стройный мужчина с умным лицом и острым проницательным взглядом. Завтра у водителя Кушнирева выходной, и, увлеченные беседой, мы сидим до полуночи. Григорий Матвеевич вспоминает, как прожиты эти годы.

Та минута, когда он мальчишкой впервые увидел автомобиль, определила всю его жизнь.

Окончив школу, Кушнирев ушел по первому набору в автомобильное ФЗУ. Потом на курсы. Стал отличным слесарем по ремонту и шофером.

Юношу увлекла романтика первых автоколонн. Как и многие сверстники, Григорий искренне считал, что опоздал родиться лет на пятнадцать – двадцать.

Дни и ночи ездил молодой шофер по дорогам республики. Трудные маршруты автоколонны чем-то напоминали Григорию бои, походы первых лет революции, о которых поется столько песен. И в летописи пятилеток скромной строкой вписались трудовые подвиги шофера первой украинской автоколонны, отличившегося на перевозках зерна и свеклы.

В свободный час, где-нибудь на привале, в колхозной хате, на элеваторе, на сахзаводе или просто под ясным небом, этот водитель доставал из сумки учебники и занимался. Возвращаясь в Киев из дальних поездок, он экстерном сдавал экзамены. И сдал. Но не захотел расстаться ни с машиной, ни с полюбившейся ему работой.

Войну он тоже прошел фронтовым шофером.

И вот уже тридцать лет сидит за рулем, а последние десять в машине с шахматной полоской.

– Вы спрашиваете, интересная ли у меня работа. Наверное, другая была бы поспокойней. Но я на другой не смог бы. В конторе не высидел бы и получаса. Привык всегда быть в дороге, наблюдать, встречаться с людьми. Сидя за рулем, очень многое видишь.

Вспоминая свой школьный класс, Кушнирев говорит об Анастасии Ивановне:

– Каждый из нас знал многих педагогов, воспитателей, вожатых. Но одних ты забыл, они не оставили заметного следа в твоем сердце. А есть учителя и воспитатели, чей образ проносишь сквозь годы, через всю жизнь. Вот такая Анастасия Ивановна. А ведь как строга была! Мы понимали, что ее требовательность от большой любви, от горячего желания сделать нас всех настоящими людьми. В отношении нашей третьей «А» это в основном удалось. Вот самое важное. И дело вовсе не в том, кто каких достиг степеней и сколько из нас вышло инженеров, врачей и докторов наук.

Жили-были на свете четверо мальчишек с красными галстуками, четверо неразлучных друзей, сидевших за соседними партами в классе.

Они входили в звено «Мотор», в редколлегию класного журнала с названием, которому через тридцать лет суждено было стать символическим – «Спутник». Они были инициаторами многих начинаний третьей «А». Звали их Гриша, Жорж, Петя и Сергей.

Потом время разбросало их в разные стороны, но они не теряли друг друга из виду. Один из них стал инженером, другой – военным, третий – ученым, четвертый – шофером.

Когда началась Великая Отечественная война, очи уже были зрелыми, закаленными людьми. Потом прошли много военных дорог. И в том великом, что мы называем Победой, были и их труд, и их кровь.

Приехав с фронта, Григорий пошел искать Сергея Гришпана. Он знал, что Сергей – инженер по специальности – служил в артиллерии, воевал на Ленинградском фронте, но последнее время не имел о нем никаких вестей.

Отца Сергея – потомственного строителя – Григорий помнил человеком преклонных лет, но очень подвижным. А теперь увидел глубокого старика. Горькая слеза катилась по морщинам его лица. Гриша все понял без слов. И он мог утешить старика только тем, что весь вечер читал с ним фронтовые письма Сергея.

Из этих писем Григорий узнал о судьбе еще одного школьного товарища. С ними в классе учился Коля Гоголь-Головня – самый добрый и спокойный мальчик, ведавший классным фондом помощи беспризорным. Он был потомком писателя. Внучатый племянник великого Гоголя избрал себе инженерную профессию. Случилось так, что с первых дней войны они с Сергеем попали в одну артиллерийскую часть, вместе дрались на берегах Невы, и в бою недалеко от Ленинграда Коля Гоголь был смертельно ранен.

Никогда не придет на собрание бывших учеников того класса поэт и художник третьей «А» Боря Фридман. В «Книге для чтения» мы встречали несколько его стихов. И среди них иронические строки, посвященные кори, которой заболел десятилетний стихотворец.

Новый год мне корь принес —

Подарок сей не столь приятен,

Кашель, боли, красный нос,

Появилось много пятен.

На губах потрескалась кожа,

Теперь у меня пресмешная рожа.

Так и провел в постели

Ровным счетом две недели.

Теперь, когда мы знаем, что Борис, отважный командир десантного подразделения, не дожив нескольких дней до двадцати пяти лет, погиб в бою, это шуточное детское стихотворение навевает грусть и отдается болью.

Три старых школьных товарища, много лет спустя перечитывавшие свою «Книгу для чтения», чувствовали это особенно остро.

Эти трое были: инженер-полковник Петр Коротков, шофер Григорий Кушнирев и кандидат наук Георгий Жемчужников.

Старший научный сотрудник Георгий Владимирович Жемчужников назначил нам встречу в лаборатории.

От товарищей из Института электросварки мы уже слыхали, что этот с виду незаметный и очень застенчивый человек – крупный специалист. Один из учеников академика Евгения Оскаровича Патона, он в институте пятнадцать лет, а до этого два десятилетия проработал на заводах.

Знаменательны вехи его пути в науку.

Сорок третья школа. Фабзавуч на «Арсенале». Ученик токаря. Токарь и рабфаковец. Мастер сварочного цеха. Студент политехнического института. Инженер-механик сварочного производства. Главный инженер завода. Научный сотрудник Института электросварки.

В Институте электросварки Жемчужников сочетал разработку диссертации с участием в строительстве моста имени Патона, в конструировании уникальной драги для добычи золота.

Мы застали Жемчужникова у испытательной машины. Огромная, массивная, она делала лабораторию похожей на цех крупного завода. В пасти у машины была мощная сварная конструкция, которую испытывали на изгиб с разрывом.

Потом мы побывали еще в двух лабораториях.

Из Африки вернулась Галина Арсентьевна. Это очень живая, веселая и подвижная женщина. По ее внешнему виду вы никогда не скажете, что все свои годы она посвятила изучению жизни рыб и что уже очень давно ее больше всего волнует животный мир на дне водоема. Чем будут питаться рыбы и как их прокормить?

Ее лаборатория не здесь, в Институте гидробиологии, на шумной киевской улице, а на Днепре, на Днестре, на Каховском море. И даже в далекой Африке, на берегах Нила, ее не оставляли мысли о том, как в Дунайском лимане акклиматизируются разнообразные моллюски, доставленные самолетами.

Слушая гидробиолога Олевари, мы думали о том, какой скучной и серой была бы жизнь, если бы не это великое разнообразие человеческих интересов, занятий и увлечений.

Нам предстояло побеседовать еще с одним биологом – доктором наук Анной Васильевной Мельниченко, тоже родом из третьей группы «А».

Молодой аспиранткой Анна Васильевна начала опыты для изучения среды, окружающей клетки. В войну погибли весь собранный экспериментальный материал и почти готовая научная работа. Пришлось начинать заново.

В медицинском мире знают многолетние исследования Мельниченко над изменением неклеточных структур при туберкулезе. Выводам, изложенным в докторской диссертации ученого (а над ними задумались не только фтизиатры), предшествовали четыреста опытов над мышами, кроликами, свинками и другими животными, которым прививали туберкулез. Четыреста экспериментов, каждый из которых длился от пяти минут до многих месяцев.

Мы стоим у лабораторных шкафов, где к банкам с формалином привязаны надписи: «Архив свинок Анны Васильевны», «Кролик доктора Мельниченко», «Петухи 1962 год» – и думаем о том, что каждому из этих экспериментов ученый отдал какую-то часть собственного сердца, потому что, вероятно, без этого нет ни науки, ни ученого.

И первые ростки этого увлечения наукой, желания быть полезной людям надо искать еще в школе, в пионеротряде.

Анна Васильевна не очень охотно рассказывает о себе.

Но и она увлекается, вспоминая, как девочкой приходила на пионерскую линейку. Каждый, сделав два шага вперед, говорил, как он собирается жить и выполнять заветы Ленина.

В то утро, когда они впервые переступили порог школы, учительница Анастасия Ивановна Дудник каждому из ребят подарила красную гвоздику.

Такая здесь была традиция.

Цветок нужно было засушить и сохранить на память.

Теперь пройдена большая дорога. Прожиты нелегкие годы. Сама жизнь испытывала их на верность великим идеям, о которых школьный класс писал в своем письме.

Мы видим нашу жизнь и наши дни сквозь призму судьбы одного школьного класса.

В строе мыслей и чувств, в нынешних характерах мастеров и ученых, врачей и инженеров из третьей группы «А» узнаешь многое, зародившееся в школе, в пионеротряде.

Мы говорили с бывшими учениками 43‑й школы о жизни, о работе. У каждого были свои сложности, трудности, у иных немалые горести и неудачи. Но нет разочарованности, нет пустоты. Никто не чувствует себя лишним. Всем нашлось место в жизни. Есть дело, которым увлечен, работа, которую любишь.

Тут уж следовало бы поставить точку. Но у автора есть просьба к читателям. Всем, с кем довелось встречаться во время этих поисков, мы задавали вопрос о судьбе беспризорного Петьки. Одни помнят, что поначалу он учился в 43‑й школе, другие говорят, что был переведен в художественную школу. Дальше его след затерялся. И хочется надеяться, что кто-нибудь из прочитавших эти строчки сможет досказать его историю.

ГЕНЕРАЛ И ПОЭТ

Храбрость – это концентрация всего лучшего в человеке. Генерал-майор З. Выдриган

Не стань я поэтом, я был бы военным. Э. Казакевич

В пачке писем, которые Казакевич достал из ящика, он сразу узнал на конверте знакомый почерк Выдригана. И первым стал читать письмо Захара Петровича.

Три недели назад они встретились в Херсоне и вдвоем поездили по Приднепровью. Вместе с письмом Выдриган посылал снимки. Он поругивал фотографа за то что Казакевич получился подслеповатым.

Казакевич рассмеялся. Это не первые неудачные фотографии.

«…Нечего пенять на объектив, если оригинал виноват…»

А старик выглядел молодцевато. Бритоголовый крупнолицый человек с усами внимательно смотрел сквозь стекла очков. Усы, скрученные в тугие колечки, торчали весьма воинственно. Но очки в железной оправе придавали лицу мирное выражение. Во всем облике было что-то от школьного учителя.

Однако какими обманчивыми могут быть внешний вид и первое впечатление!

О Захаре Петровиче Выдригане писалось и рассказывалось не очень много. Но это еще ничего не доказывает. Как говорил Марк Твен, порой курица снесет яйцо, а кудахчет так, словно снесла целую планету.

Захар Петрович имел дело с планетами, с большими масштабами.

Иногда самому не верилось, что судьба одного человека может вместить столько подвигов, приключений, переживаний…

КЛЮЧИ ПОТСДАМА

Надо уметь учитывать момент и быть смелым в решениях. В. И. Ленин

Они шли на Берлин.

Апрельским утром начальник штаба 175‑й дивизии передал комдиву новые листы военных карт. Выдриган расстелил их, долго рассматривал и молча ткнул пальцем в лист, на котором сплетение кружков, квадратов, треугольников обозначало окраины Берлина.

Сколько за эту войну прошло через его руки карт – трехверсток и пятиверсток, русских и немецких, прежде чем на стол легла вот эта, где уже видны подступы к Берлину.

Выдриган не был сентиментальным человеком, но начальник штаба заметил, что комдив растроган. Он ничего не сказал. Только, потирая веко и, должно быть, отвечая каким-то промелькнувшим мыслям, повторил свое обычное:

– Мда, вот так, козаче.

В эти часы внимание Выдригана сосредоточено на продвижении батальона к Берлину. Комдиву, поглощенному делами, теперь не до мечтаний. И все-таки ему не раз являлась мысль: может быть, именно 175‑й предстоит кончать войну в гитлеровском штабе имперской рейхсканцелярии…

«Это было бы здорово», – подумал Захар Петрович. И тут же сам себе иронически заметил: «В армиях, наступающих на Берлин, найдется дивизия получше 175‑й и комдив посильнее, которому к тому же больше улыбается военное счастье».

У Выдригана теплилась надежда, что «наверху» – в штабе Первого Белорусского – дивизии планируют движение к центру Берлина. Но когда 21 апреля ему приказали поворачивать на северо-запад – в обход Берлина, комдив 175 й Выдриган только саркастически улыбнулся мечтателю Захару Петровичу Выдригану. Впрочем, даже для этого у полковника не было времени. Надо было брать Шенов, Шильдов, перерезая с севера коммуникации, ведущие в германскую столицу.

Ведя трудные бои, дивизия за двое суток вышла на северо-западную окраину Большого Берлина.

«А кто пойдет на центр Берлина?» – в этих мыслях Выдригана было меньше всего тщеславия. Просто у Захара Петровича кроме всяких других имелись еще свои личные большие счеты с фашистами.

Комдив приказал батарее дать залп по району рейхсканцелярии. И повел дивизию в обход Берлина. Недалеко от Потсдама она соединилась с наступающими войсками Первого Украинского фронта, замкнув кольцо.

Берлин полностью окружен!

–

…Было 25 апреля. Двенадцать ноль-ноль.

По боевому приказу дивизия должна взять Потсдам. В его стенах крупный гарнизон, который собирается драться до последнего. Город с трех сторон прикрывают озера, соединенные каналами.

Объехав берега озер, полковник долго сидел над картой. Потом вызвал штабных. Он прислушивался к мнению своих офицеров.

– Какое выбрать место для форсирования?

Все говорило в пользу канала севернее озера Юнгфернзее.

Захар Петрович молча слушал, потирая ладонью висок, и только время от времени раздавалось его протяжное «мда».

Начальник разведки, молодой майор Двали, человек такой же горячий, как и храбрый, доказывал:

– Это самая узкая водная преграда. Кроме того, на берегу канала густой лес. Выгоднее позиции не сыскать.

Выдриган поддакивал. Но офицеры уже привыкли к тому, что это вовсе не означает согласие, а скорее относится к ходу размышлений Бати, как они называли своего комдива.

– Понимаешь, козаче, – сказал Выдриган, отвечая начальнику разведки, но обращаясь ко всем, – немец в Потсдаме рассчитывает, что мы будем форсировать в самом выгодном для нас месте… На канале. И надо фрица в этом убедить… А я пойду через самое неудобное. – Красный карандаш комдива неторопливо пересек синеву озера Юнгфернзее в его восточной части. Подняв голову, Выдриган прочитал на лицах офицеров удивление.

– Пойду в самом широком месте, – подтвердил он.

Комдив встретился взглядом с начальником разведки. Глаза Двали выражали недоумение.

– В самом полноводном, самом неудобном, – повторил Выдриган. – И вовсе не потому, что так хочет левая нога комдива… Здесь фриц меньше всего будет ждать нашего появления. Здесь может быть в три, в пять раз меньше потерь. – Негнущимся коротким пальцем он обвел на карте восточный берег озера. – Мда, нужно только сыграть хороший спектакль. – У комдива заблестели глаза, которые он по привычке щурил.

Все, что несколько часов спустя происходило на берегу канала, свидетельствовало о подготовке операции. Усилилось движение, сновали грузовики. В лесу стучали топоры, рубили огромные ели.

Саперы готовили переправу. Из города их сильно обстреливали. Комдиву докладывали: противник продолжает собирать основные силы возле канала.

«Мабуть, клюнуло», – подумал Выдриган, приказав весь вечер и всю ночь продолжать подготовку. Завершить ее перед рассветом артиллерийским залпом по противоположному берегу.

На берегу канала Батя разыгрывал представление, чтобы обмануть противника. А тем временем в рощах у озера Юнгфернзее сосредоточивались батальоны дивизии. Тут готовились плоты, понтоны, лодки.

В ночь на 27 апреля штурмовые роты бесшумно погрузились на амфибии и поплыли, стремясь ничем себя не выдать. Никаких цигарок, никаких разговоров.

Комдив отправился с передовым отрядом. Амфибия тянула на буксире плотик с его «виллисом».

Подразделения, не обнаруженные немцами, стремительно высаживались, занимали плацдарм на южном берегу озера. Подплывали машины, плоты.

Готовые помочь комдиву, адъютант и связной не успели оглянуться, как Выдриган уже прыгнул с плотика. На комдиве была папаха, куртка и высокие резиновые сапоги.

Едва ступив на берег, Выдриган поднес к глазам часы со светящимся циферблатом. Через три минуты на канале должны заговорить пушки, якобы начиная артподготовку перед наступлением. Там осталась часть орудий, а главная сила – здесь, на озере.

На первый же залп Потсдам ответил сильным огнем по северному берегу канала. Эхо разносило на десятки километров вокруг гром пушек.

Обстрел продолжался больше часа. Северный берег давно молчал, а пушки фашистов продолжали неистовствовать, выпуская сотни снарядов.

Когда немцы обнаружили, что берег канала пуст, форсирование озера Юнгфернзее шло полным ходом. К десяти часам успели переправиться два стрелковых полка и два артиллерийских дивизиона.

Пушкари сразу начали артналет на вражеские позиции, и батальоны пошли в наступление.

В разгар уличных боев над Потсдамом взвился флаг. Это майор Двали со своими разведчиками проник во дворец прусских королей и, взобравшись на самую высокую башню, повесил красное полотнище.

Потом разведчики повели комдива в замок, и Двали слышал, как связист, который тянул за ними провод, тихо сказал своему напарнику:

– У нашего Бати котелок варит.

«Что говорить, умен Батя, – подумал майор, – в Потсдаме он перехитрил немца по всем статьям».

В полдень 27 апреля бывшая резиденция прусских монархов стала наблюдательным пунктом комдива 175‑й. НП расположился в старинной башенке. С высоты в стереотрубу были видны дома, дворы. Комдив сверил свои наблюдения с планом города, занявшим полстены. Связисты то и дело передавали полковнику трубку полевого телефона. Здесь же рядом работала рация. Отсюда он командовал боем, который шел на улицах Потсдама. Теперь для Захара Петровича не существовало ничего на свете, кроме того, что происходит за стенами старинного замка. И даже когда успех дела уже был обеспечен и в замок поспешил посланец бургомистра – высокий худощавый немец в сюртуке с белым флагом и шкатулкой, – лицо Бати все еще отражало напряжение боя. Шевелились колечки усов, которые он, волнуясь, усиленно поправлял.

Приказ штурмовать Потсдам был адресован комдиву полковнику Выдригану.

Ключи города бургомистр Потсдама вручал уже генералу Выдригану.

В тот день в бывшей резиденции прусских монархов приняли телеграмму.

Амур

Выдригану Захару Петровичу

Военный совет фронта сердечно поздравляет с присвоением Вам генеральского звания Жуков, Телегин».

Комдив почти всю войну был полковником. И только под конец, под занавес, получил звание генерала. В горячке боевых дел он не успел освоиться с новым званием, сменить погоны, привыкнуть к звучавшему по-новому обращению «генерал Выдриган». А в голове теснились мысли: генерал из бедняков, генерал из солдат… Захар Петрович тут же гнал их от себя, потому что его жизнь была куда сложнее этих уже ставших привычными формул.

Дело отнюдь не в том, что новая эпоха подняла его – бывшего батрака – до положения комдива и генерала. Она сделала его человеком.

ОТСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ, ПОВЕСТВУЮЩЕЕ О СУДЬБЕ БАТРАЧОНКА

Положение рабочих хуже туземцев. В. И. Ленин

Среди материалов, отобранных Лениным для 47‑го номера «Искры», было письмо из имения князя Трубецкого в селе Козацком, Херсонской губернии.

Очевидец-рабочий сообщал «Искре», как тяжко живут и работают батраки Трубецкого, какие порядки царят в поместье, где во время сбора винограда рабочим надевают намордники из парусины.

В сентябре 1903 года, когда вышел этот номер «Искры», сыну козацкого батрака Петра Выдригана – минуло пять лет.

Выдриганы – полтавские. Мать из Кобеляк, отец – золотоношский. Еще в молодости голод пригнал их на каховскую ярмарку, и здесь оба нанялись батраками в имение Трубецкого.

Мать родила Захара на баштане и завернула в мешковину. Потом мальчонкой он бегал по Козацкому круглый год босой. В десять лет Захарко уже батрачил. Вместе со взрослыми ел кондер из деревянного выдолбленного корытца. Одно ведро на пятерых. И одна длинная палочка, на которой надсмотрщик крестиком отмечает отработанные батрацкие дни и ночи.

Захарке платили 8 копеек за 16 часов работы. По субботам вместе со взрослыми он получал «недельные». На собранные деньги ему купили первые ботинки. Перевязанные веревочкой, они болтались на худом мальчишеском плече.

Босоногий батрачонок мечтал научиться грамоте и счету. В Козацком нет школы, и он ходил в Берислав. Семь верст туда, семь верст назад по крутому берегу Днепра. Возле школы надевает ботинки, а после уроков, выйдя из ворот, немедленно снимает их.

В четырехклассной школе два учителя. И две комнаты. В одной занимаются первый и третий, в другой второй и четвертый. Захарке удалось закончить только три класса.

Бондарно-колесной мастерской срочно потребовался ученик-подмастерье. Такой случай нельзя упустить. И свой «четвертый класс» Захарко проходил уже в мастерской имения. А жизни его учили батраки и матросы, грузчики и рыбаки – рабочий приднепровский люд.

«ТАРАС БУЛЬБА» ПОД БЕРЛИНОМ

Стоит жить, чтоб в землю врезать

След поглубже, позаметней. Муса Джалиль

– Я – «Звезда», я – «Звезда»… «Береза», «Клен» и «Сосна»… Выходите на мою дорожку, – повторял радист комдива, вызывая полки.

Связисты, расположившиеся рядом под деревом на лесной опушке, наводили порядок в вещмешках, и кто-то, показывая серый выцветший кисет, сказал:

– Тут, братцы, не табак, а наша полтавская землица.

Немного поодаль у самого берега Эльбы на плащ-палатке лежал комдив. Ему не спалось. Чтобы отвлечься, Захар Петрович перечитывал «Тараса Бульбу».

Впервые за последние три недели он мог думать о чем-то другом кроме боя.

Дивизия Выдригана 27 апреля взяла Потсдам, потом сражалась на берлинских улицах и утром 4 мая вышла на берег реки. Солдаты спешили набрать в каски, в котелки воду из Эльбы. Потом расчехлили знамена. Весенний ветер надувал алые полотнища, как паруса.

Уходили последние часы войны.

Был май, была победа. А у генерала – большая тяжесть на душе. Он никогда не вел счет потерям только на языке статистики… Десятки… Сотни… За каждой единицей перед ним стоял человек с его надеждами, мыслями, тревогами.

Под Берлином за три недели генерал потерял не много людей, но остро переживал эти потери и особенно – гибель начальника разведки в самый последний час войны.

На трех войнах смерть так часто смотрела Выдригану в глаза, что теперь он удивлялся, как это случилось, что остался жив.

Захар Петрович чувствовал себя плохо. Болело бедро, он ощущал тяжесть во всем теле.

Рана на бедре зарубцевалась, но часто ныла. Это было седьмое тяжелое ранение. А первое он получил еще в империалистическую. Захар Петрович вспомнил о нем в Потсдамском замке.

На стенах старинного замка висели портреты германских императоров. Среди них у генерала был только один давний знакомый.

Кайзер Вильгельм, разумеется, не подозревал о существовании на свете полкового разведчика, кавалера георгиевских крестов и медалей Захара Выдригана. Но вот тридцать лет спустя именно ему, как победителю, были вручены ключи от фамильного замка прусских монархов.

ВТОРОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ, В КОТОРОМ ДЕЙСТВУЕТ ЮНЫЙ ГЕОРГИЕВСКИЙ КАВАЛЕР

Самое главное – научить людей мыслить. Б. Брехт

Зимой пятнадцатого года из имения князя Трубецкого бежал на войну подмастерье бондарно-колесной мастерской. Ему осточертело катать бочки да колеса, носить воду и нянчить детишек мастеровых. Парню по ночам снились сражения. Он видел себя на коне, врезающимся в войско кайзера Вильгельма или с полковым знаменем в руках во время атаки.

В старой свитке, с мешком за плечами, сел он на ледокол «Николай», следовавший в Херсон, а затем по железной дороге, которую увидел впервые в жизни, пробирался на запад.

В Жмеринке его схватила военная полиция, весьма далекая от романтики приключений и готовая немедленно расправиться с дезертиром. Выручила расчетная книжка подмастерья: «дезертиру» не хватало двух лет до призывного возраста.

Из полиции его вытолкали на все четыре стороны. Это не охладило пыл упрямого юноши. И вот, утопая в длинной шинели и огромных сапожищах, едет он на фронт как доброволец 146‑го Царицынского полка.

После постылых будней водоноса и няньки мечтательному парню, искавшему приключений, пришлись по душе тревоги, опасности боевой жизни.

Уже в первом наступлении он показал себя солдатом, умеющим презирать страх. Под сильным неприятельским огнем доставил патроны, выручив роту. На все расспросы герой отвечал кратко: «На каждую пулю страху не напасешься!»

Лихого солдата перевели в полковые разведчики и, убедившись, чего он стоит в деле, посылали на самые опасные поиски. В полку не было лучшего мастера бесшумно взять «языка». На юношу посыпались награды – медали георгиевские за усердную службу, потом георгиевские кресты.

Судьба улыбнулась Захару. Вчерашний подмастерье сразу произведен в унтер-офицеры.

Осенью шестнадцатого, вернувшись на позиции с курсов горных разведчиков, юный унтер снова отличился.

Много дней по русским траншеям вела губительный огонь батарея австрийцев. Ни обнаружить, ни засечь ее не удавалось. Захар проник в расположение противника, нашел батарею и сам корректировал огонь по ней.

Из вражеского тыла Выдриган вернулся невредимым.