Текст книги "Годы нашей жизни"

Автор книги: Исаак Тельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

На площади городка, недалеко от старой кирхи, под каштанами расположилась походная кухня. Ее обступили мальчишки и девчонки в коротеньких штанишках и платьицах. На лицах ни испуга, ни боязни, и немецкая ребятня галдит во всю ивановскую, позванивая металлическими крышками судков да кастрюль. Старшина раздает остаток каши.

Генерал наблюдает эту картину из машины, и в его мыслях возникает история Одера Альтдамовича Уральского.

Героем сей истории была санинструктор Таисия Кучеренко. Выдриган знал ее, как хорошо знал многих бойцов дивизии, и не только тех, кому сам вручал награды. К тому же Кучеренко оказалась его землячкой, родом с берегов Днепра. А история произошла в городе, улицы которого были полем боя.

Стрелковый взвод занимал квартал, отбитый у фашистов. И вдруг из окна углового дома, объятого дымом, донесся крик ребенка.

Солдат ударил прикладом автомата в полуразбитое стекло и исчез в проеме. Когда он вернулся, на нем горела шинель. Ребенка он не нашел. Кучеренко, прислонив бойца к старинной резной двери парадного, перевязывала раненые ноги.

Крик ребенка повторился. Теперь он был пронзительно-громкий, и Таисия побежала на этот голос. Кто-то хотел ее остановить, но было уже поздно. Кучеренко исчезла в густом дыму. Через несколько минут она появилась с ребенком на руке. Другой рукой она сбивала огонь на волосах. Лицо черное от копоти, блестят только зубы да глаза. С Таисии сорвали шинель.

На плащ-палатке унесли раненого бойца и спасенного немецкого ребенка. В медсанбате мальчонка быстро поправился. Назвали его Одером, вместо отчества – название города Альтдама, а фамилию дали Уральский, поскольку дивизия именовалась 175‑я Уральская.

«Какой же будет твоя судьба, Одер Альтдамович Уральский? И как сложатся ваши жизни?» – думал Выдриган о тех, что колоннами, группами и в одиночку, пешком или на попутных машинах двигались по всем дорогам. Шли из лагерей, из рабочих команд, из германского плена, из фашистского ада. Люди разных стран, языков и народов, освобожденные воином с красной звездой.

В небольшой гостинице, где пришлось заночевать, генерал встретился с будущим бургомистром – вчерашним узником Бухенвальда и участником лагерного восстания. Немецкий коммунист знал русский еще с двадцатых годов, когда приезжал в Москву. В тридцатые он долго был в подполье, потом на баррикадах Испанской республики, в окопах под Мадридом и Барселоной.

Они проговорили почти полночи; у обоих было такое впечатление, будто давно знакомы. И это шло от ощущения родственности их главной жизненной позиции.

Моя хата не с краю, а всегда в самом центре событий, от которых зависят судьбы трудовых людей, какими бы трудными и часто трагическими ни были эти события».

И снова перед мысленным взором Захара Петровича, будто на экране, всплывало памятное…

Над страной летят бурные годы.

Далекий двадцать третий…

Курсант и секретарь партячейки школы красных командиров знает о том, что украинские братья в Прикарпатье выступают против своих угнетателей. Там родился боевой отряд. И Выдриган обращается с письмом к командующему войсками Украины и Крыма товарищу Фрунзе:

«16 мая 1923 г.

Дорогой Михаил Васильевич!

Знаю, что я должен учиться, чтобы стать в будущем хорошим командиром Красной Армии. Но, поверьте, гнет помещиков в Прикарпатской Украине не дает мне спокойно жить. Тем более в настоящее время, когда там разгорается борьба крестьян.

Как хочется быть им полезным!

Поверьте, что я не осрамлю нашу славную Красную Армию, а скорее умру за свободу, славу и честь.

Еще раз прошу отпустить меня…»

Год двадцать седьмой…

Комбат Выдриган служит в Виннице; его батальон лучший в Железной дивизии. Однако мысль часто уносит комбата с берегов Буга на берега Янцзы. И есть у него мечта, которая заставляет его вести усиленную переписку с ЦК ВКП(б), Реввоенсоветом республики и даже с Коминтерном.

«Комбат 71‑го стрелкового полка 3. Выдриган – Председателю РВС СССР К. Е. Ворошилову, Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) И. В. Сталину

10 марта 1927 года, г. Винница

Настоящее письмо пишу с убедительной просьбой к Вам и хочу, чтобы оно не было понято, как письмо авантюриста или искателя приключений, а как письмо искреннего рабочего, отдавшегося с молодых лет делу освобождения трудящихся.

Прошу удовлетворить мою просьбу и помочь мне уехать на помощь борющемуся Китаю.

Вам может показаться странным, что человек, знающий только русский и украинский языки, стремится ехать в страну, где он никого не поймет. Но в данном случае важнее всего быть преданным делу трудящихся. Кроме того, изучение незнакомого языка не так трудно, когда ты находишься среди народа, говорящего на этом языке.

Очень надеюсь, что с наступлением весны для меня найдется служба в Китайской армии под руководством Коммунистической партии Китая…»

В двадцать восьмом и в тридцатом он снова обращается:

«Прошу помочь мне уехать в Красную армию Китая… Просьба уже не первая. Я уже писал 10.III 1927 года. Убедительно прошу рассмотреть мою переписку.

Считаю, что смогу принести пользу, пребывая в Красной армии Китая…»

Спустя несколько лет, во время испанских событий, Майор Красной Армии 3. П. Выдриган убедительно просит разрешить ему отправиться волонтером в Мадрид.

«Народному Комиссару Обороны товарищу Ворошилову

15. XI 1936 года

Хочу помочь испанскому народу в борьбе за его свободу и демократию.

Заверяю Вас, что… не уроню дорогого и почетного звания гражданина СССР и командира РККА. Буду сражаться еще с большим знанием военного дела, чем сражался в период гражданской войны.

Прошу помочь мне вступить в ряды испанской народной армии…»

Горячая активная натура Захара Выдригана не знала покоя.

ПУШКА НА КОЛОКОЛЬНЕ

Меркнет небо за стеклом машины…

Они бы уже давно были на границе или даже во Львове. Но генерал на прощанье повторяет путь, пройденный дивизией.

…Он умылся и в Одере, и в Висле. Водитель хотел слить ему воду из походного термоса, но генерал черпал ее ладонями из реки. Струйки воды стекали по его загорелому лицу.

Захар Петрович не торопился. Он объезжал места недавних сражений, пункты, где были его КП и НП.

Теперь он заедет в польскую деревушку, лежащую невдалеке от дороги. Он хочет побывать в тамошнем костеле, с которым связано одно весьма любопытное событие.

В прошлом году, когда здесь шли бои, комдив, объезжая позиции, сделал строгий выговор командиру орудия Ивану Чухраю; его расчет оставил пушку на виду безо всякой маскировки.

– Пусть немец уже не тот, что был, но шапками ты его не закидаешь, а только снарядами.

К сожалению, предостережение генерала оправдалось раньше, чем он успел доехать до НП. Орудийный расчет Чухрая поплатился за беспечность. Фашисты подбили пушку. Артиллеристы отделались легкой контузией, но были в отчаянии, хотя вовсе не боялись наказания.

Через три часа начнется наступление. Они должны поддержать пехоту огнем, а пушка лежит искореженная. Сколько же из-за их разгильдяйства будет жертв? И как потом смогут посмотреть в глаза живым? Будь что будет: они попытаются искупить вину.

Действуя на собственный риск, расчет Чухрая задумал добыть вражеское оружие и стал пробираться в тыл. Не замеченные противником, они забрались в лесок. Здесь им встретились два жителя соседней деревушки. Поляки прятались и, поняв, кто перед ними, сообщили сведения, изменившие весь план Чухрая.

На колокольне костела у немцев зенитная пушка, а стерегут ее человека три. Когда наши поведут наступление, надо ударить из этой пушки в спину немцам. Остановка за небольшим – вовремя захватить костел. Поляки вызвались быть не только проводниками.

После всех неудач этого дня военное счастье должно было наконец улыбнуться смельчакам, решившимся на такое дело.

Обстрел с колокольни, начатый в решающий момент атаки, был губительным для врага.

Когда командир полка докладывал Выдригану, как все это было, он знал, что на другом конце провода гнев комдива по поводу самоуправства артиллеристов сменится чувством внутреннего одобрения. И он даже заикнулся о наградах, заслуженных расчетом.

– Сперва накажем, а потом наградим, – сказал комдив; за смелость он прощал многое.

Теперь на площади возле костела генерал, окруженный жителями, слушал эту историю, обраставшую легендарными подробностями. И пожимал руки старым полякам, которые тоже были ее участниками.

Из этой деревушки Захар Петрович поехал в Варшаву. Возле польской столицы навечно остались многие его воины. Генерал побывал на их могилах. Он долго ходил по братскому кладбищу у развилки варшавских порог. Читал знакомые фамилии. Иногда вынимал старый блокнот, что-то замечая в нем для памяти.

Постоит, положит цветок или травку.

В глазах – ни одной видимой миру слезинки. Всего горя не переплачешь. Где-то на просторах России ему предстоит найти еще две родные могилы. Отыщутся ли они?

ОТСТУПЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ, ПОСЛЕДНЕЕ

В тридцать первом он уже оплакивал своих сыновей. А через полгода ребята нашлись в Москве на Таганке. В детдоме имени Спартака они закончили школу, потом работали учениками сборщика на авиазаводе.

В тридцать девятом Саша ушел в армию, а Николая в сороковом взяли в летную школу.

С тех пор отец их больше не видел.

И Сашу, и Колю Выдриган больше помнил мальчишками, юнцами. В годы, когда сыновья пошли в люди, отец с ними был в разлуке.

Он многое пережил, но по-прежнему такой же неугомонный.

Узнав о боях с белофиннами, Выдриган сожалеет, что находится вдалеке от событий. Его искреннее стремление – на поле брани, в трудных сражениях доказать свою преданность партии, Родине.

«Помощник командира 746‑го СП

3. Выдриган – Наркому Обороны,

16 января 1940 года

В настоящее время считаю своевременным просить Вас направить меня на фронт борьбы против белофиннов.

Имея опыт двух войн и двадцатилетнюю практику партийной работы в армии, я смогу принести немало пользы на фронте.

Считаю необходимым внести предложение о частичном использовании командного состава укрепленных районов для блокирования дотов противника, так как командиры укрепрайонов знают службу УР лучше остального командного состава…»

Сорок первый застает подполковника Выдригана командиром полка в Черкассах на Украине. И вот ровно через четыре года, возвращаясь из далекого похода, генерал Выдриган едет по хорошо знакомой Киевщине, где он сражался в девятнадцатом с деникинцами и где начинал войну с фашистами.

Сожженное село издали напоминало кладбище. От хат остались черные остовы печей. Дымоходы стояли как надгробные памятники. Над ними кружились аисты.

Возле этого села в июле сорок первого Захар Петрович трижды подымал свой полк в штыковую атаку. Он вывел бойцов из окружения. Почти весь июль они дрались так, что командир полка порой сам удивлялся:

– Кажется, уже исчерпаны все человеческие силы. Людей валит с ног смертельная усталость. И ее снова и снова побеждают долг, сознание, воля.

На указательных столбах написаны два названия, которые, наверно, будут вспоминаться генералу даже в последний час его жизни: Бородянка и Макаров.

В жизни Захара Петровича уже было все – горе, слезы, смерти, трагедии, страшные потери. Но седина впервые появилась в его волосах здесь, под Макаровом.

На окопы, которые занимал полк, фашисты гнали впереди себя макаровских жителей.

– Стреляйте, за нами немцы! – кричали женщины и старики.

В конце июля под Киевом разрывная пуля, угодившая в правое плечо, тяжело ранила Выдригана и на несколько месяцев вывела из фронтового строя.

ЧТО ЗА ЧЕЛОВЕК ЭТОТ ПОЭТ?

Человек всегда был и будет самым любопытнейшим явлением для человека. В. Белинский

Город оставался в тылу. Но с некоторых пор его окрестности стали передним краем.

Здесь отрыли траншеи, соорудили доты, и, сменяя друг друга, их занимали подразделения полка. Полк учебный, готовит для фронта младших командиров, маршевые роты. Командир полка Выдриган требует, чтобы все было как на войне. Такие понятия, как «невозможно», «трудно выполнить», для него не существуют.

В суровую зиму роты по нескольку суток не выходят из окопов, дотов. Кое-кто из командиров ворчал: «Зачем морозить людей, еще успеем намерзнуться». Но возразить трудно. Комполка на занятиях сам все время находится в траншеях.

Кроме того, люди помнят недавний переход. Во Владимире, где сперва расположилось «хозяйство» подполковника Выдригана, все было забито. Приказано перебазироваться. А транспорт загружен перевозками для фронта. Тогда командир части предложил двинуться маршем и сам первый стал на лыжи.

У Захара Петровича сильно ныло раненое плечо. Но, надев шапку-ушанку и ватник, он шел впереди полка. Свою любимую походную кавказскую бурку он перестает носить, потому что у многих бойцов прохудившаяся одежда.

Еще во Владимире, когда принимали пополнение, острый глаз Захара Петровича отметил для себя высокую тонкую фигуру мужчины в очках, который был одет в длиннополое пальто и опирался на палку.

Старый вояка и командир, Выдриган давно убедился, как часто совершенно мирный с виду человек оказывается отличным солдатом, и не любил всякие разговоры о штатских, о штафирках. Этот худощавый в очках выглядел полной противоположностью представлениям о солдате. «Ни виду, ни выправки», – подумал Выдриган, встретившись взглядом с печальными, умными и близорукими глазами новичка.

И первый вопрос, который командир задал, был несколько необычен:

– Товарищ курсант, какое у вас зрение?

Со зрением в минус восемь оставались вне армии, с «белым билетом», или уж во всяком случае в тылу по письменной части. А этот длинный как жердь и совсем близорукий боец, судя по разговору, даже не собирался задерживаться в запасном полку. У него один план: на фронт, и поскорее.

Захар Петрович, обладавший от природы острой интуицией, ощущением правды и лжи в поведении человека, сразу почувствовал, что это – не слова, и очень заинтересовался курсантом в очках Казакевичем.

Возвратившись в штаб, командир полка потребовал его личное дело.

– «С десятого июля 1941 года в дивизии Московского ополчения… – У Выдригана осталась старая привычка водить пальцем по строчкам. Теперь карандаш в его руке бегал по листу документа: – Восьмого октября 1941 года контужен, потом ранен в ногу…»

Между внешним видом очкастого курсанта и началом его военной биографии обнаруживалось явное противоречие.

Только теперь полковник заметил на большом листе документа слова: «Поэт. Член Союза писателей».

«Казакевич… Эммануил Генрихович? Будь он известным поэтом, его бы в газетах печатали», – подумал полковник. В газетах он никогда не встречал этого имени, а поэту уже под тридцать.

Выдриган расспросил кое-кого из командиров. В полку были люди с университетским образованием. Никто из них о таком писателе ничего не слыхал.

Жизнь сталкивала Захара Петровича со многими и разными людьми. С поэтом ему еще не приходилось встречаться. А Выдриган был жаден к людям. Что за человек этот поэт?

В один из вечеров командир полка вызвал к себе Казакевича и завел с ним разговор.

Захар Петрович говорил, как непросто по-настоящему любить людей, взять на себя ответственность за их жизнь. Это не имеет ничего общего с жалостливым сочувствием, от которого солдату ни холодно ни жарко.

За каких-нибудь полчаса подполковник и поэт пришли к выводу, что они одинаково понимают любовь к солдату.

Командир полка с сожалением сказал, что он не очень силен в литературе. Любит прозу: Гоголя, Толстого, Коцюбинского, Горького, – а вот к поэзии равнодушен. Он удивил Казакевича просьбой почитать стихи.

Вместо своих стихов поэт стал читать Пушкина, потом Багрицкого.

Выдриган слушал не отвлекаясь, только иногда прикрывал ладонью глаза и произносил свое любимое «мда».

Уже прощаясь с Казакевичем, который уходил, припадая на ногу, сутулясь, Выдриган впервые подумал: «А что, если взять его к себе? Писателя в адъютанты?! – засомневался Захар Петрович. – А что в этом зазорного?»

Недавно командир полка расстался с прежним адъютантом. Это был выпускник училища, грамотный и весьма исполнительный офицер. Но Захару Петровичу не понравились его угодничество перед начальниками и грубость по отношению к тем, кто поменьше чином и пониже на служебной лестнице. «Откуда у молодого человека такое?» И Выдриган, ценивший гибкий ум, но не «гибкую» совесть, отправил адъютанта в роту, поближе к солдатам, чтобы парень прошел основательную школу.

Он искал себе хорошего помощника и теперь серьезно подумывал о Казакевиче.

Чувствуется, что у этого писателя светлая голова. И если он, полузрячий, так рвется снова на фронт, значит, у него и чистейшая душа.

Такие люди Выдригану по сердцу. Вот только выправки у него нет. Но это можно исправить…

Э. Казакевич – родным, январь 1942 г.

«Я получил звание лейтенанта, назначаюсь адъютантом командира полка подполковника Выдригана, который меня очень полюбил, как, впрочем, и я его…»

Э. Казакевич – другу и однополчанину Д. Данину. 29. III 1942 г.

«Я адъютант командира части, и притом – командира прекрасного, прошедшего огонь и воду подполковника, достойного быть генералом. Он меня любит, и это чего-нибудь да стоит…»

Э. Казакевич, из стихов о Выдригане, 7 ноября 1942 года.

Его вспоминают Карпаты,

Где пролил он первую кровь,

Горящей Украины хаты

И дали донских хуторов.

. . . . . . . . . . . .

Он был на Днепре, на Амуре,

И в сердце он был у меня.

Выдриган на пятнадцать лет старше Казакевича. Но они не ощущали этой разницы.

Официальное «лейтенант Казакевич» звучало редко. Если только не требовала форма, Выдриган обычно говорил: «Слушай, Эмма…»

Адъютанту положено исполнять. Новый полковой адъютант, исполняя, никогда не переставал думать. Захар Петрович ему нравился все больше. Не ханжа и чистейший человек. Прост, умен, обаятелен. Тверд и великодушен. Терпеть не может безразличия к людям. И люди для него не оловянные солдатики и не пешки в игре.

ТРУДНОЕ ЛЕТО

В одно лето Захар Петрович перебедовал двумя тяжкими бедами.

Две похоронные.

Под Медынью на Смоленщине зимой сорок второго погиб старший сын Саша. В первые дни войны его выпустили из училища лейтенантом и отправили на фронт. Он провоевал шесть месяцев и заслужил три боевых ордена. В сентябре Саша был ранен. Он ушел из госпиталя, чтобы защищать Москву. Командовал пулеметной ротой в бригаде морской пехоты.

Александр Выдриган успел прожить только двадцать два года.

Младшему – Коле – шел двадцать первый, когда отцу пришло извещение.

«Командиру 354‑го курсантского запасного стрелкового полка

Глубокоуважаемый товарищ полковник! Ваш сын, Выдриган Николай Захарович, выполняя свой священный долг, прикрывая наземные войска от воздушных пиратов, после уничтожения им двух стервятников пал смертью храбрых 8 августа 1942 г.

Тело временно находится на оккупированной территории.

Командир в/ч 3012 майор Куделя».

Теперь Захар Петрович остался один: без жены, без семьи. Горе было так велико, что нетрудно человеку и сломаться. Никому, кроме Казакевича, полковник ничего не сказал. Сожаления расслабляют, а ему надо быть сильным. Он не имеет права поддаваться горю, тем более перед людьми, среди которых немало таких, которым суждено разделить удел его сыновей.

Захар Петрович ничем не выдал того, что происходит в его отцовском сердце, какие там бушуют штормы. Даже внешне не изменился, разве что глубже запали глаза. Он теперь старался все время быть на людях. И Казакевич не отходил от своего командира, целые дни пропадавшего в батальонах, на стрельбищах, в учебных окопах.

Захар Петрович настойчиво добивался возвращения на фронт. Его упорно задерживали: сначала ссылаясь на здоровье и последствия тяжелого ранения, потом на то, как нужен его опыт в обучении воинов.

После гибели старшего сына полковник Выдриган подал рапорт.

«Командир 354‑го КЗП – командиру 4‑й курсантской запасной стрелковой бригады, 26. IV 1942 г.

…Я участвовал в трех войнах. В 1914–1917 гг. сражался против немцев на полях Западной Украины и в Карпатских горах. В гражданскую войну был командиром партизанского отряда Козацкой волости, боролся с немцами, заливавшими кровью поля моей родной Советской Украины.

В южных областях Украины мне знакома каждая тропа, возвышенность, каждая речушка. И когда в 41 году тот же проклятый враг напал на нашу страну, я в должности командира 525‑го стрелкового полка участвовал в боях с немецкими захватчиками.

23 июля 1941 года тяжело ранен и выбыл из строя, а поправившись, направлен в Ваше распоряжение.

Теперь чувствую себя крепче, чтоб продолжать фронтовую жизнь. Ненависть к врагу и любовь к Родине, свойственные всем советским людям, заставляют меня просить Вас ходатайствовать перед командующим Московским военным округом о направлении меня в действующую армию.

Мой родной язык – украинский. Мне хорошо знаком украинский театр военных действий. Мне дорога украинская культура – сестра высокой русской культуры.

Поэтому прошу Вас ходатайствовать о направлении меня на Южный фронт».

Положительного ответа не последовало…

«…Я вспоминаю старинную грустную украинскую песню…»

«Но сейчас не время «сумувать и плакать». Сейчас время бороться, остановить и громить врага…»

Вы могли решить, что это записи из дневника или строки из статьи публициста. Нет! Это выдержки из второго рапорта командира запасного полка 3. П. Выдригана. Он любил красивое слово, но не любил пустого, барабанного.

«…Я повторяю свою просьбу и прошу Вас не отказать в ходатайстве перед командующим МВО об откомандировании меня в действующую армию в район Сталинграда или Воронежа – плацдармов будущих наших наступлений для освобождения нашего народа…»

(14 октября 1942 года)

Те, кому адресованы рапорты, читали, что написал командир полка, читали и между строк заявлений отца, в три месяца получившего две похоронные. По-человечески они понимали, что полковнику теперь будет легче в боевой атмосфере, и все-таки… Как отпустить из МВО командира с таким большим методическим опытом обучения бойцов?!

И второй рапорт оставлен без удовлетворения.

У Захара Петровича есть старая записная книжка, куда он записывает понравившуюся ему мысль. Как-то он записал слова Льва Толстого: «Сражение выигрывает тот, кто твердо решил его выиграть».

Полковник Выдриган твердо решил, где его место.

10 марта 1943 года он подает третий рапорт.

«…Уже больше года, после тяжелого ранения, нахожусь в тылу в должности командира 354‑го КЗП.

Трудно передать Вам, как тяжело мне жить и работать в тылу в нынешнее время. Я знаю, что я делаю важное дело, подготавливаю резервы фронту. Но точно так же, как рыба рвется из аквариума в широкий речной простор, так и солдат революции – в бой. Тем более солдат, участвовавший в трех войнах: империалистической, гражданской и Отечественной, проведший в рядах армии 28 лет.

Прошу Вас, дайте мне возможность поехать на фронт…»

Перечитаем снова эти рапорты. Не совсем обычна их форма. Но тех, кто знал Выдригана, не удивлял их стиль.

СКОРЕЕ В БОЙ!

О чем я Вас прошу? Не упрощайте жизнь. Упрощая ее, вы никому ничего не доказываете. Жизнь сложна и прекрасна. Э. Казакевич

Все подвергается испытанию временем.

Человеческие отношения, чувства. И конечно, дружба.

В войну эта проверка происходит куда стремительнее. Полгода совместной службы породнили Выдригана с Казакевичем. У них полное взаимопонимание.

Как и его командир, Казакевич давно рвется из запасного полка. Теперь самая большая его мечта – уехать вместе с полковником на фронт.

«Адъютант командира 354‑го КЗСП

Э. Казакевич – командиру полка

3. П. Выдригану, 27. IV 1942 года.

Узнав о том, что Вы подаете рапорт командиру 4‑й КЗБ о направлении Вас в действующую армию, на Южный фронт, прошу Вас убедительно: возьмите с собой и меня.

Высоко ценя Ваши качества командира Красной Армии, я хочу быть на фронте с Вами. Можете не сомневаться в том, что я готов на любые невзгоды и на смерть, если она будет необходима для победы…»

Выдриган ответил своему адъютанту:

– Слушай, козаче, я жду и ты жди… Видать, Эмма, судьба уж связала нас одной веревочкой.

Казакевич подал свой рапорт в апреле, а в июле командир полка изо всех сил пытался отразить «атаки» товарищей из штаба и политотдела. В бригадную газету «Боевые резервы» потребовался заместитель редактора, а Казакевич – член Союза писателей. И быть ему в газете. Ни Выдриган, ни сам Казакевич не соглашались. Но дружба дружбой, а служба службой.

Теперь заместитель редактора при каждом удобном случае наезжает из Владимира в Шую, из бригады в полк к Захару Петровичу. Во-первых, есть газетные дела и советы такого опытного командира, как Выдриган, нужны «Боевым резервам». А кроме того, когда приезжает Эмма, у Бати теплее на душе.

Если они неделю-другую не видятся, Казакевич старается позвонить или написать.

«22 февраля 1943 г.

Дорогой товарищ полковник!

Горячо поздравляю Вас с двадцатипятилетием Красной Армии. Четверть века Вы верой и правдой служили в ее рядах, и для меня Вы образец командира нашей Армии…

Мне исполняется в этот же день тридцать лет. Я, таким образом, на пять лет старше нашей армии. Для меня это – тройной праздник. Вступая в сороковые годы своей жизни, я, если жив буду, не забуду никогда, что этот жизненный рубеж связан у меня с Вашим именем…»

Это письмо из Москвы.

Находясь в командировке, Казакевич не упустил случая:

«…В Москве я был целых семь дней… где мог – ставил вопрос о том, чтобы меня перевели во фронтовую дивизию. Не знаю, удастся ли это… Обещали…»

Но все это пока только надежда – синица в небе… А идет двадцать первый месяц войны. И, едва возвратившись из Москвы, Казакевич спешит к Захару Петровичу.

«7. III 1943 года,

…Был у полковника, видел его. Похвалил мой внешний вид в погонах – а похвала такого старого вояки чего-нибудь стоит…»

Они просидели до полуночи. О стольком нужно переговорить и столько на свете великих стихов, которые Выдриган слышит впервые.

– Слушай, Эмма, теперь читай собственные… Есть новые?

– Захар Петрович, стихов я больше писать не буду.

– Совсем?

– Почти совсем.

– Читай, которые «почти».

– Есть тут у меня одно…

Синяя птица моей судьбы,

Птица моей мечты.

Я называю вас нынче на вы,

А называл ведь на ты —

Тогда, когда ты летала орлом

И клекотала орлом.

Когда ты махала синим крылом

Напролом сквозь седой бурелом.

Ты ведь летала в державе гроз,

Нынче застряла, как старый воз,

Со старушечьим личиком, мокрым от слез,

Птица…

– Мда… – Полковник широкой ладонью потер висок. – Это что, про таких, как мы с тобой?

Казакевич молча кивнул.

– Пожалуй, мне нравится. Только рано ты, Эмма, нос повесил. Мы еще полетим орлами, – и зеленовато-серые глаза Выдригана заблестели – первый признак, что он взволнован.

…Новый полет начался апрельским утром.

Полковник занимался с командирами рот.

Уличные бои… Сражения на этажах домов… Чему учить воина?

Вдруг зазвонил телефон. Комбриг!

– Здравствуй, Захар Петрович… Есть важное для тебя известие… Прибыла телеграмма… – В голосе генерала звучало искреннее сожаление. Ему не хотелось расставаться с командиром полка.

Подобные вести не составляют военной тайны, и в тот же день несколько офицеров, а среди них, разумеется, и Казакевич, подали рапорты. Они доказывали и просили, убеждали и ходатайствовали. Они должны ехать на фронт вместе с Выдриганом.

Полковник благодарил товарищей за доверие.

Казакевич приехал проводить его. Трудно расставаться с человеком, к которому привык и очень привязался. Кроме того, вся надежда была на Захара Петровича. Теперь их дороги расходились.

– Меня отсюда не отпускают, – сокрушался Казакевич.

Выдриган обещал:

– Слушай, Эмма, что-нибудь придумаю, обязательно придумаю.

Это утешало. Если полковник говорит, он сделает. Захар Петрович – человек, верный слову.

Быстро пробежали апрель, первые недели мая.

«10 мая 1943 года.

Он делает все, чтобы меня забрать к себе. В мало знающих меня командирах это вызывает чувство изумления: почему полковник, имеющий возможность взять к себе майоров и капитанов – старых служак, опытных воинов, хочет взять только лейтенанта, да еще не кадрового, да еще в очках! Они не знают, что даже в вопросах сугубо военных, тактических он очень считается с моим мнением».

А вот какие мысли и тревоги о молодом друге тем временем занимали полковника:

«…Откровенно говоря, мне жаль было его, но и себя тоже, так как я лишился искреннего друга и хорошего советчика. Я знал, что законным путем не смогу забрать Казакевича на фронт. Эмма написал мне, что он любыми путями должен уехать на фронт – в крайнем случае через штрафную часть. Зная его, я боялся этого, потому что он пойдет и на такое для исполнения задуманного…»

В четыре часа утра 26 июня 1943 года в особом отделе 4‑й запасной бригады раздался звонок и взволнованный голос на другом конце провода сообщил дежурному о чрезвычайном происшествии: ночью исчез лейтенант, сотрудник редакции бригадной газеты.

Затрещали телефоны. Пошли сообщения по всем линиям. На станции Владимир патрули внимательно всматривались в лица военнослужащих.

Между тем высокий худощавый лейтенант в очках, из-за которого возник весь этот переполох, уткнувшись лицом в шинель, расположился в вагоне поезда, который увозил его подальше от Владимира. В боковом кармане гимнастерки у лейтенанта лежал важный документ.

Ровно месяц назад лейтенант получил телеграмму: «В конце мая жди нарочного». И очень обрадовался.

27 мая 1943 г. он записал:

«Единственное «но» – ПУ МВО и мое начальство. Но я, желая уехать, добьюсь своего. А в крайнем случае… Уехать на фронт – не преступление же, в самом деле! Война так война!»

И другая мысль тревожила: только ничего не помешало бы…

Лейтенант еще писал во Владимире статьи, а за сотни километров, в дивизии, уже был подписан приказ, изменявший всю его судьбу.

Будущему помощнику начальника оперативного отделения штаба дивизии заочно выписали удостоверение. Полковник Выдриган приклеил к нему подаренную на память фотографию своего бывшего адъютанта и отправил гонца в далекий тыловой Владимир.

Все удалось, как было задумано.

Но когда обстоятельства прояснились, последовало указание – немедленно отправить лейтенанта обратно в запасную бригаду. Предписание требовало: «Вопрос о нем разберите в партийном и служебном порядке».

Мытарства Казакевича, наверное, еще продолжались бы, но весь удар принял на себя Выдриган. А главное – в Москве вмешался генерал, ведавший кадрами, который решил: если этот поэт так рвется на фронт, надо его послать.

В нескладном с виду, худом и близоруком московском ополченце Захар Петрович как-то сразу угадал человека с военной жилкой. Он был ему отличным помощником в запасном полку. Во фронтовой обстановке полковник впервые проверил и оценил Казакевича летом сорок третьего под Ельней. В боевых условиях помощник начальника оперативного отделения оказался незаменимым работником с хорошей военной ориентировкой и по-настоящему отважным.