Текст книги "Годы нашей жизни"

Автор книги: Исаак Тельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

И вот спустя десятилетия мы отправляемся по следам записки Ильича, и поиски приносят радость встречи с младшей дочерью Ивана Адамовича.

Дверь нам открыла седая женщина с лицом спокойным и добрым, чем-то похожим на Ивана Адамовича, каким он запечатлен на фотографиях. Объяснив цель своего прихода, мы увидели в глазах Нины Ивановны удивление человека, который сам никогда никому не говорил о том, какие нити связали его личную судьбу с Лениным. В маленькой квартире большого московского дома на Госпитальном валу до глубокой ночи слушали мы рассказ Нины Ивановны.

Когда она родилась, отец сидел в каземате крепости, а все ее детство прошло в вологодских местах. Там же были и друзья Саммеров, ссыльные Ульяновы – Мария Ильинична с матерью. Девочкой Нина ходила с матерью Ленина на свидание к Марии Ильиничне, которую осенью 1914 года вологодская полиция взяла под арест. В камере полицейского участка Мария Ильинична рисовала для маленькой Нины смешные рисунки. Мать Ленина научила трех сестер Саммер делать из материи цветы. Не забавы ради, а для продажи, чтобы помочь товарищам – самым нуждающимся ссыльным. И Нина в свои шесть-семь лет все это хорошо понимала.

Когда умер отец, ей было уже тринадцать. Они жили в Москве, на Маросейке, в общежитии. Мать с утра до ночи была занята делами. Старшие сестры тоже работали и учились, а Нина оставалась одна. И по просьбе Ленина, которого ей, к сожалению, никогда не довелось видеть, Нину определили в школу-интернат на Остоженке, где учились дети воинов, погибших в революцию и гражданскую войну.

Потом был рабфак и завод. Она секретарь комсомольской организации, в 1932 году вступает в партию. И вся ее биография связана с двумя московскими заводами, где она проработала много лет.

Брата Виктора – юного воина Красной Армии, а потом историка революции и молодого ученого – давно нет в живых, он погиб. А старшие сестры прожили большую жизнь. Они много поработали, унаследовав от отца и матери их горячую любовь к труду на пользу людям. Теперь все три сестры на отдыхе, живут одной семьей, растят внуков. И на склоне своих лет они так интересны как люди, так скромны и хороши, что просто было бы грехом не вспомнить о них в очерке, посвященном их отцу, который за время поисков стал мне близким и дорогим…

ИЗ ЖИВЫХ ЛЕГЕНД

О ЧЕКИСТАХ И КОММУНАРАХ

Когда в Париже происходила рабочая революция в марте семьдесят первого года, основных действующих лиц этой истории – Калистрата Калениченко, Делафара й Александра Абаша – еще не было на свете. Все трое родились почти четверть века спустя. Но, когда они выходили на дорогу сознательной революционной борьбы, шли навстречу Октябрю, а потом сражались за Советскую власть, уроки Парижской коммуны часто возникали перед их мысленным взором…

Дзержинский, формируя ЧК, не раз спрашивал товарищей, вместе с которыми ему предстояло выполнить труднейшую историческую задачу:

– Вы знаете историю Парижской коммуны? Знаете, почему Коммуна погибла?

Такой же вопрос, еще в Петрограде, на Гороховой, 5, где рождалась ВЧК, был задан Делафару. Он ответил коротким «да». А мог бы сказать, что знает Историю Коммуны по каждому из семидесяти ее дней.

Француз по происхождению, он родился и вырос в России и обе эти страны воспринимал как свою родину. Уже юность была для него порой серьезных размышлений над их историей. Делафара волновал пламень якобинцев – вождей Французской революции, стойкость, подвижничество людей поколения Чернышевского, подвиги парижских коммунаров. Он жил образами героических революционеров России и Франции.

Сам он происходил из родовитой, аристократической семьи. Никто из близких даже не догадывался, какая беспрерывная работа духа происходит в этом красивом, рослом, светловолосом и порывистом юноше. Он горячо исповедовал революционное якобинство.

Его прадед, маркиз Делафар, был ярым роялистом и врагом республики. Комитет Общественной безопасности французского Конвента имел все основания отправить маркиза под нож гильотины. В трудный час друзья помогли ему укрыться от якобинцев.

Прадед бежал от Французской революции в Россию.

Правнук – молодой Делафар – в октябре семнадцатого идет служить великой русской революции. Не по воле случая становится он боевым чекистом и подпольщиком, надежным сотрудником Дзержинского.

Делафар много думал о Коммуне. Париж семьдесят первого года нерешительно боролся со своими врагами, не отрубил руки контрреволюции, со всех сторон тянувшиеся к его горлу.

Коммуна была плохо осведомлена о том, что происходит в лагере врага, между тем агенты Версаля наводняли Париж – проникали в ратушу, в штаб национальной гвардии, добывали планы баррикад и редутов, плели заговоры против Коммуны, ее руководителей и генералов, чтобы открыть городские ворота.

Русский Октябрь не должен повторять ошибок Коммуны.

Дзержинский работал в небольшой комнате с единственным окном, выходящим на улицу. За перегородкой стояла его солдатская койка, покрытая суконным одеялом. В эти первые дни весны восемнадцатого в комнате было еще холоднее, чем зимой.

В неизменной гимнастерке, подпоясанной ремнем, солдатских брюках и сапогах, набросив на плечи шинель, Феликс Эдмундович присел к столу и четким ровным почерком на узких листках бумаги дописывал письмо чрезвычайным комиссиям, излагая мысли о том, каким должен быть сотрудник ЧК.

Так случилось, что на этот вечер не назначено никаких заседаний ни в Кремле, ни в ЦК, ни здесь, в ВЧК. Дзержинский сам себе не поверил. Еще раз посмотрел записи в блокноте, полистал календарные листки. Гора дел, но неужто свободный вечер? Ему захотелось поговорить с товарищами. Не о делах, не о новых нитях и заговорах, просто по душам.

В коридоре, куда он вышел, на какую-то секунду промелькнул высокий кудрявый блондин в кожаной куртке. С виду он походил на авиатора или командира автомобилистов, самокатчиков. Это был Делафар. Феликс Эдмундович направился в его угловую комнату.

Двое поднялись Дзержинскому навстречу, явно собираясь что-то доложить.

– Есть что-нибудь, не терпящее отлагательства ни на один час? – вдруг спросил Дзержинский.

– Нет.

– Тогда давайте просто выпьем чайку и послушаем Делафара.

Делафар писал стихи. Революцию и поэзию он считал смыслом своей жизни.

Вдохновенный склад натуры Делафара был Феликсу Эдмундовичу по душе. Дзержинский видел в этом молодом человеке бесконечную преданность идее, кристальную чистоту и поэтический характер.

На печурке вскипятили чайник, пили кипяток с леденцами и слушали Делафара.

Стихи были искренние и немного наивные, словно падение всего старого мира, революция, не только европейская, но и мировая, дело самого близкого будущего.

Читал Делафар вдохновенно. Под пышной копной светлых волос горели его огромные голубые глаза.

Немецкое посольство снова предъявило Советскому правительству несколько тысяч паев и акций российских железных дорог, угольных копей, металлургических и других заводов. По Брестскому договору они подлежали безоговорочной оплате.

Однако каким образом эти ценные бумаги оказались в руках немцев? Действовала группа международных спекулянтов, которые, по поручению дипломатов – сотрудников графа Мирбаха, скупали эти бумаги и доставляли посольству в Денежном переулке.

Бывший банкир, немолодой барон Фогль, родом из прибалтийских немцев, – один из самых ловких добытчиков акций. Его сын, Рихард, тяготился поручениями, связанными с ценными бумагами. Он хотел послужить Германии кайзера в другом, настоящем деле.

С благословения самого Вильгельма II, по заданию немцев, на территории Украины был создан белогвардейско-монархический союз «Наша родина» с центром в Киеве.

Получив немецкое оружие и деньги, союз должен был сформировать для атамана Краснова «Южную армию». Ее главное рекрутское бюро расположилось в киевской гостинице Гладынюка на Фундуклеевской, а по Украине в городах и на железнодорожных станциях была раскинута сеть этапных пунктов для вербовки и приема офицеров-добровольцев. Главную заботу многочисленных курьеров, связных «Южной армии» составляла переброска белого воинства из РСФСР на территории, занятые оккупантами. Немецкие и гетманские власти оказывали им полную поддержку.

В самый разгар формирования «Южной армии» вражеские контрразведчики ожидали человека, который должен был переправиться по поручению майора Шуберта, входившего в состав германской миссии в Москве.

Теплой ночью, на грани лета и начинающейся осени, сын барона Фогля, красивый кареглазый молодой человек в полувоенном костюме, безо всяких происшествий и совершенно спокойно осуществил переход демаркационной линии, разделявшей Советскую Россию и оккупированную войсками кайзера Украину. Добравшись до немецкой комендатуры, он предъявил зашитый в одежду документ, открывавший ему дорогу.

Это было в восемнадцатом. Зимой девятнадцатого из Москвы в Одессу, занятую войсками Антанты, французской эскадрой и деникинцами, пробирался советский разведчик – чекист, с первых дней революции работавший под началом Дзержинского. Задание дали именно ему, потому что, выполняя сложнейшие поручения при раскрытии заговора послов и других вражеских замыслов, он проявил кроме революционной отваги большой талант прирожденного разведчика. А еще потому, что французский он знал так же, как русский, и владел двумя другими европейскими языками.

На смену немецким оккупантам, выброшенным с украинской земли, пришли полчища новых захватчиков.

В ноябре войска Антанты заняли почти все побережье Черного моря – Новороссийск, Севастополь, потом Одессу, Херсон, Николаев. Теперь здесь можно было встретить французского матроса в синей фуфайке, шапочке с помпоном и английского солдата, итальянского карабинера и грека в колпаке с кистями и защитной юбочке, зуава в феске, в ярко-красных шароварах и польского или румынского пехотинца.

К зиме девятнадцатого в одной Одессе у Антанты было сорокатысячное войско, много артиллерии, танков. На город были нацелены орудия линкоров «Жюстис», «Жанбар», крейсера «Вальдек Руссо» и других кораблей французской военной эскадры. Оккупанты и беляки торгуют всем – продовольствием и бриллиантами, акциями и золотом, колониальными товарами да картинами.

Одесса рабочих и рыбаков сидит без работы, хлеба, топлива, ест макуху, но час от часу крепнет для боя, разворачивая силы сопротивления врагу.

Инструкции, данные Делафару, требовали строжайшей конспирации. Его задача – разведка военных сил оккупантов, их численности, месторасположения.

Работает Делафар самостоятельно. Облачившись в военную одежду, он нередко проникает на корабли, в казармы оккупантов на Большом Фонтане, в Лондонскую гостиницу, где расположились офицеры штаба командующего войсками Антанты генерала д’Ансельма и куда вход, разумеется, строго по пропускам.

Из членов подпольного областкома лишь двое знают разведчика – Ласточкин и Калэ, или Хаджей.

Биржевой делец, ловкий и оборотистый приезжий купец Ласточкин – это потомственный киевский портной Иван Смирнов.

Старый большевик-подпольщик, в ноябре восемнадцатого он прибыл в Одессу, чтобы возглавить подпольный областком.

Калэ, или Хаджей, – старожил в одесском подполье. По заданию ЦК он появился здесь летом 1918‑го. А вообще Одессу Калэ знает с дореволюционных времен. Сам он профессиональный революционер – Калистрат Калениченко из бывших студентов-медиков и в партии с пятнадцатого года.

Только с Ласточкиным и Калэ у Делафара непосредственная связь. Место их встречи – кафе «Неаполь» на Ришельевской или винный погребок на Греческой.

Важные сведения, которые Делафару удается собрать, доходят по назначению. Кто может догадаться, что рация «Графа Платова», на котором расположился штаб белогвардейской бригады тральщиков, обслуживает большевистский областком, связывая подпольную Одессу с Москвой и Киевом?!

В Одессе в это время орудует почти два десятка контрразведок, и самые зловещие из них – деникинская – ОСВАГ – и французская.

Целая армия шпиков рыщет в поисках большевистского подполья, действующего не только в городе, но и в войсках Антанты. Ведется широкая пропаганда, издаются листовки, газеты. В листовках, адресованных французским матросам и солдатам, областком неоднократно обращается к ним как к потомкам баррикадных бойцов семьдесят первого года.

В феврале девятнадцатого французская контрразведка производила облаву в кафе, где в это время находились и Ласточкин, и Калэ. Ласточкину удалось уйти, но Калэ, спасая его, попал в руки врагов. Кто именно захвачен, контрразведчики не знают. На допросах от Калэ ничего не добились. Потом он нашел такой выход: разбив окно, выбросился с третьего этажа здания контрразведки на Екатерининской. Сведения об этом проникли на страницы одесских газет. Поневоле пришлось отправить Калэ в тюремную больницу, из которой его уже освободили красные.

В начале марта контрразведка захватила Жанну Лябурб и других членов Иностранной коллегии областкома, а пятнадцатого марта – самого Ласточкина.

За Делафаром усиленно охотилась деникинская разведка, первая обнаружившая его след. Сначала она действовала самостоятельно, желая утереть нос французским контрразведчикам, считавшим себя непревзойденными мастерами дела.

На Пересыпи рабочие помогли Делафару провести беляков, окруживших его со всех сторон. И в другой раз, взятый в кольцо, он уходил от преследователей, но в перестрелке был ранен и схвачен деникинцами. Люди господина Порталя забрали его из ОСВАГа в французскую контрразведку.

Следствие велось ускоренно. Бесполезно было надеяться получить от этого узника какие-либо сведения, кроме того, что он знает французский, потому что сам француз.

Делафара охранял усиленный наряд зуавов. Оккупанты торопились. В военно-полевом суде речь Делафара, произнесенная на блестящем французском языке, прозвучала обвинительным приговором всем, кто хочет заставить сынов революционной Франции, детей и внуков парижских коммунаров быть душителями русской революции.

Ясной весенней ночью Делафара вывезли на моторке далеко в море. С палубы баржи – плавучей тюрьмы – открывалась необозримая ширь.

Французский офицер, начальник караула, предложил Делафару надеть повязку на глаза. Делафар отказался.

– Стреляйте, – сказал он по-французски.

Раздался залп.

Делафар успел выкрикнуть:

– Да здравствует мировая Коммуна!

У Калистрата Калениченко худое, вытянутое лицо с огромным лбом, который прорезала глубокая борозда, и насупленные брови.

Калениченко задумался.

Как же последний час Делафара напоминал конец жизни Риго и Ферре!

Версальцы схватили Теофиля Ферре не в кабинете префекта полиции Коммуны, а на баррикаде, где он дрался до последнего патрона. И последние его слова были:

«Я завещаю будущему заботу о моей памяти и о мести за меня».

Когда из одиночной камеры версальской тюрьмы Ферре вывели на расстрел, ему хотели завязать глаза. Он отказался.

Рауль Риго тоже был схвачен на одной из парижских баррикад.

– Ты кто? – допрашивали его версальцы.

– Прокурор Коммуны.

– Тогда кричи: «Долой Коммуну!»

В ответ над улицей, над баррикадой прозвучало: Да здравствует Коммуна!» Тотчас раздались выстрелы.

Эти двое из плеяды бесстрашных рыцарей Коммуны давно занимали Калистрата. Еще в студенческие годы он проникся интересом к их личности. Красавец, бородач Рауль Риго, писатель и медик, по целым дням пропадал в Национальной библиотеке. Только сидел он не над анатомическими атласами, справочниками терапии, а обложившись книгами по истории. Еще никто не знает, какие мысли вызревают за его высоким крутым лбом. Или какие идеи вынашивает скромный служащий адвокатской конторы, худощавый молодой человек Теофиль Ферре.

Им было по двадцать пять лет. Совести Комиссии общественной безопасности – Теофилю Ферре и прокурору Раулю Риго, непреклонно стоявшим на страже Коммуны.

В кружке революционно настроенных студентов, с участия в котором начинается биография подпольщика Калистрата Калениченко, нередко возникали дискуссии о Коммуне семьдесят первого года.

Трудовой рабочий Париж большой кровью расплатился за великодушие Коммуны к врагам, за нерешительность в борьбе с их агентами. Среди членов Коммуны иные слепо толковали принципы человечности, справедливости. Они верили, будто по отношению к врагу достаточно средств морального воздействия, и уводили Коммуну с путей решительной борьбы.

Такова была точка зрения большевика Калистрата Калениченко.

Над Одессой снова развевались красные знамена. Весной девятнадцатого оккупанты и белые изгнаны из города. Но Одесса наводнена шпионами и бандитами, кишит спекулянтами и ворами, аферистами и фальшивомонетчиками.

Во главе Одесской губчека поставлен бывший подпольщик Калистрат Григорьевич Калениченко.

ЧК нащупала нити многих заговоров, выловила немало притаившейся, расползшейся по щелям контры всех видов, вроде белого полковника Пронина, причастного к убийству Ласточкина.

Мысль о том, что гибель неуловимого Делафара тоже произошла вследствие какого-то предательства, не оставляла Калистрата Калениченко.

– Слушай, Саша, у меня есть одно поручение для тебя лично, – сказал Калистрат Григорьевич, когда они остались вдвоем.

Председателю Одесской губчека нравился его новый помощник Александр Абаш – бывший столяр, родом из потомственных рабочих. Это спокойный и бесстрашный человек с красивым лицом и задумчивыми карими глазами.

В Николаеве, где он был заместителем председателя ЧК, во время недавнего мятежа анархисты и григорьевцы, захватив город, убили многих его товарищей. Саша чудом уцелел, уплыв на рыбацком ялике в море. В память о расстрелянном боевом друге чекисте Абашидзе он взял его фамилию.

И еще Калениченко знал, что этот молодой начальник оперативной части губчека проявил себя очень талантливым разведчиком. Весной и летом восемнадцатого он ведал группой контрразведки в Информбюро, которое в Курске создала «девятка» – украинский центр повстанческого движения. Из Курска Александр отправился на связь с подпольем в Харьков и другие пункты, занятые противником.

Правнук маркиза Делафара в семнадцатом стал чекистом, сотрудником Дзержинского. А Саше – сыну николаевского рабочего – по приказу революции довелось в восемнадцатом превратиться в «сына» барона Фогля.

Пользуясь тем, что с детства он рос вместе с детьми прибалтийских немцев и знал немецкий, Александр – работник погранчека – перебрался через демаркационную линию. Он выдавал себя за сына барона Фогля, сотрудничавшего с германским посольством, схваченного и расстрелянного чекистами. А тем временем вел разведку против немцев, гетманцев, беляков, распутывая вражеские сети.

Деникинцы создали диверсионную организацию «Азбука». В немецких колониях вокруг Одессы кулаки, полупомещики готовят восстание… В городе тридцать тысяч уголовников. Международные дельцы и спекулянты ищут пути, как вывезти через Одессу партии драгоценных камней. Бриллианты в вареных яйцах! А под какой маской скрывается шпион Антанты – граф Стибор-Мархоцкий? Если Делафар был выдан, то кто предатель?..

Летом девятнадцатого несколько ночей подряд в самом центре Одессы трое, под видом сотрудников ЧК, производили обыски, изъятия ценностей, аресты и расстреливали свои жертвы тут же, во дворах домов. Июньской ночью Абаш докладывал председателю ЧК: «Удалось взять всех троих. Это молодые подпоручики добровольческой армии».

Конечно, совершенная случайность, что Александр Абаш остался жив. Сколько раз враги могли его расстрелять, так же как Абашидзе, как других его товарищей чекистов. Это все рабочие люди, сознательные пролетарии.

Но почему вот так же, не задумываясь, отдал свою жизнь дворянин, правнук маркиза?! Перешагнул через свой класс, проникся пониманием всей фальши его устоев, лживости его морали.

Рушился старый мир, который он возненавидел молодой и пылкой душой. Он хотел возводить новый, справедливый, светлый. Как же нужно было верить в правоту пролетарского дела, новых идей!

Абашу никогда не приходилось встречаться с Делафаром. Но таким вставал этот человек из рассказов Калениченко. Председатель губчека говорил: «Обязательно установите правду об обстоятельствах его гибели».

…Июльским полднем в одесскую библиотеку явился посланец Абаша – в гимнастерке, при всем вооружении – и обратился с просьбой дать ему книги по истории Коммуны семьдесят первого года.

Кроме выпущенной в 1918 году издательством «Луч» в Петрограде «Народной истории Коммуны», написанной членом Коммуны, на полках были одни старые издания, и хранитель одесской библиотеки трижды предупреждал сотрудника ЧК, что они не дают правдивого освещения Коммуны.

Это не совсем обычное посещение было связано вот с чем.

У Абаша возникло предположение, не выдал ли Делафара кто-нибудь из французской колонии в Одессе.

Заинтересовавшись ее старожилами, сотрудники ЧК кое-что узнали об одном учителе. Его неоднократно вызывали на Екатерининскую. Почему французская контрразведка проявляла интерес к учителю языка в местной гимназии?

Старик три четверти жизни прожил в России. Это был странный человек, и в ЧК он вел себя тоже весьма странно.

Какими словами описать Одессу в лето девятнадцатого, со всеми хитросплетениями сложной борьбы, которая шла в городе, Красную Одессу геройства, мужества, и другую, в которой немало коварных врагов?

На Преображенской в комнате второго этажа Абаш допрашивал давно обрусевшего француза. Допрос проходил несколько необычно. Старик увлеченно рассказывал о событиях якобинской диктатуры семьдесят первого года, цитировал публицистов Коммуны, ссылался на ее декреты. Он доказывал своим следователям, что революции беспечность опасна, как яд человеку, и, как воздух, необходима бдительность.

Можно ли верить этому человеку? Тот ли он, которым себя представляет? Таков ли, как рассказывает? Или это маска, ложь и мимикрия?

Лишь накануне он, Абаш, читал письмо наркомвнудела Украины К. Е. Ворошилова:

«Чрезвычайным комиссиям вменяется следить за теми, кто, являясь волками, одевает овечью шкуру».

– О чем вы думали в эту ночь? – вдруг спросил Абаш учителя.

– Представьте себе, гражданин следователь, ночью меня здесь посетил Делеклюз.

– Кто посетил? – настороженно переспросил Абаш.

– Шарль Делеклюз. Седой худощавый старик в цилиндре и сюртуке с красным шарфом. Военный министр Коммуны из публицистов. Последовательный якобинец, он был решительным сторонником подавления контрреволюции.

–

По словам француза-учителя, сам он еще студентом многое узнал о Коммуне, в восьмидесятые годы подружившись с господином Жакларом. Жаклару, кандидату в члены Коммуны, полковнику и главному инспектору Парижских баррикад, удалось бежать от версальцев. Его жена, сражавшаяся вместе с мужем, была русской. В России Жаклар учительствовал в женской гимназии.

Александр Абаш был не из очень доверчивых людей. Но после второго или третьего разговора он уверовал, что совесть старого учителя чиста, как стеклышко.

Допрос давно закончился, и теперь это уже скорее была беседа с человеком, который ему интересен. Кроме того, он хотел, чтобы с учителем поговорил Калистрат Григорьевич, и ждал, пока тот освободится.

За окном кабинета председателя Одесской губчека лежала ночь. С моря дул теплый, летний ветер.

Их было трое в комнате. Калениченко, Абаш и учитель гимназии. Они уже успели о многом переговорить – о недавних днях и о далеком прошлом.

И вдруг, казалось вне всякой связи с ходом их беседы, старый учитель спросил:

– Вы помните фамилию убийцы вашего Пушкина?

Калениченко удивленно посмотрел на француза.

– Дантес, приемный сын барона де Геккерна.

– Так вот, одна любопытная деталь: этот негодяй Дантес мартовским днем семьдесят первого во главе толпы таких же, как он, дворянских выкормышей, припрятав в карманах пистолеты да стилеты, отправляется на Вандомскую площадь, намереваясь разгромить штаб Национальной гвардии Коммуны.

– Я этого не знал. Факт совершенно закономерный, – сказал Калениченко. – Кстати, позвольте узнать… Если я не ошибаюсь, это Вандомскую площадь Коммуна переименовала в Интернациональную?

– Совершенно точно, – ответил француз.

Летним вечером 1935 года, встретившись в Париже, куда они приехали на Антифашистский конгресс, Бабель и Алексей Толстой вспоминали Одессу, какой она запомнилась им в революцию, в гражданскую войну.

Бабель спросил Алексея Николаевича о Делафаре. Фигура Делафара давно его привлекала. Кое-что о нем Бабель слыхал. Ведь, вернувшись с румынского фронта, будущий писатель служил в ЧК и об Одесской ЧК тех дней он написал: «Она очень толковая».

В одном из героев повести Алексея Толстого «Похождения Невзорова», действие которой происходит в Одессе, а именно в художнике графе Шамборене Бабель угадывал Делафара. Толстой? зимой и весной 1919 года живший в Одессе, знал некоторые факты из биографии отважного француза, чекиста, поэта и, по-своему переработав, использовал их в повести.

Вскоре у Бабеля возник еще один разговор о Делафаре. В тот год писателя потянуло снова посетить город, хорошо знакомый ему по гражданской войне, где происходит действие его рассказов о Конармии, – Новоград-Волынск.

Бабеля интересовали не только памятные места, но и жизнь вокруг Новоград-Волынска.

Несколько дней писатель ездил с секретарем окружкома партии по колхозам, фермам, хлебным полям и плантациям льна, живо интересуясь, как тут хозяйничают люди. Свою новую книгу он собирался посвятить новой деревне и новому крестьянину.

Чем больше Бабель всматривался в энергичное с крупными чертами и большими карими глазами лицо своего спутника – секретаря окружкома, тем больше в нем росла уверенность: где-то он уже встречал этого человека.

Секретарь окружкома Абаш, догадываясь, над чем бьется память спутника, разрешил его сомнения: да, в девятнадцатом он работал в Одесской ЧК.

– Не довелось ли часом товарищу Абашу знать Делафара?

– Нет, – твердо сказал Абаш и, улыбаясь, добавил: – Конечно, бывало, что правнук маркиза становился чекистом, а чекист, когда приказывала революция, баронским сыном.

РЯДОВОЙ ЛЕНИНСКОЙ ГВАРДИИ

Снег и снег.

Мы идем по выбеленным улицам Купянска. Сквозь негустую пелену вдруг возникает освещенная арка с надписью «Парк им. Л. Мокиевской».

Шепчутся заснеженные ветви в молодом купянском парке. Та, чьим именем назван этот парк, была совсем юна. В октябре семнадцатого ей едва исполнилось двадцать.

В общежитии текстильщиц – встреча молодежи с ветеранами революции, гражданской войны. Пришли старый большевик, комбат, служивший под началом Щорса, бывший котовец и червонный казак из корпуса Примакова.

Слушатели задают гостям вопросы. Поднялась ткачиха – недавняя десятиклассница. Спрашивает:

– Были в гражданскую женщины – командиры частей?

– Комиссары были. Насчет командиров полков не скажем, – отвечает ветеран. – А вот самым героическим бронепоездом на Украине командовала девушка. Запомните фамилию – Мокиевская.

С ее именем так же, как, например, с знаменитым матросом Железняковым, связано много легенд. И они – истинная правда.

По свежим следам походов и сражений бронепоезда, который вела в бой Людмила Георгиевна Мокиевская, газета большевиков Украины «Коммунист» весной девятнадцатого писала:

«Она воистину была лучшей из всех командиров бронепоездов Украины».

…Формирование личности, становление характера почти всегда интересно проследить. Действительно, как романтическая, нежная девушка, выросшая среди сине-зеленых просторов реки, лесов и лугов, в двадцать лет становится героической личностью, неустрашимым командиром бронепоезда, как из нее выковался воин Ленинской гвардии – человек огромного мужества, самообладания, стального характера, несгибаемой воли?

На тихой черниговской окраине Лесковице уединенно жила семья политического ссыльного, заброшенного в далекую Сибирь. Его дочь Люда еще гимназисткой имела большое влияние на своих друзей и на многих юных земляков.

Кареглазая красивая девушка в матросской блузе с большими синими кантами на широком воротнике, обычно спокойная и уравновешенная, была самой горячей и убежденной спорщицей на всех дискуссиях молодежи о настоящем и будущем.

Не по годам развитая, начитанная, она смело судила о явлениях действительности. Ее мысль, острая и точная, касалась не частностей, а основ. В свои шестнадцать лет была она решительно и революционно настроена, твердо знала, что в окружающем мире ей ненавистно и за что она хочет бороться.

После седьмого класса Людмила уезжает в столицу. Ее привлекает петербургский психоневрологический институт. Созданный профессором Бехтеревым в годы первой русской революции, новый институт – как бельмо на глазу официальных властей. Опасный очаг вольнодумства.

Осенью 1912 года на естественно-историческом отделении Бехтеревского института появилась еще одна неблагонадежная. Образ мыслей Люды, ее влияние на часть черниговской молодежи не остались незамеченными. Не дремлет полицейское око. И вскоре придет официальная бумага. Пристав Шлиссельбургского участка требует: «Сообщить в возможно скорейшем времени, состоит ли в числе слушательниц института Мокиевская-Зубок Людмила, а также ее сословное звание, вероисповедание и лета».

В те же годы в Бехтеревском учился земляк Люды, родом из Киева, очкастый молодой студент Михаил, будущий писатель Михаил Кольцов. Вместе с товарищами он выпускает журнальчик «Путь студенчества». Психоневрологический – средоточие революционной молодежи; она бурлит в аудиториях и коридорах; сходки, речи, споры. Кипит молодая мысль в стремлении найти дорогу. Самые смелые и решительные из них жаждут революционной деятельности.

Октябрьским утром Людмила явилась в гудящий Смольный и попала прямо в эпицентр событий – Военно-революционный комитет.

Она была совсем юной.

– Товарищ, сколько вам лет? – спросил высокий худощавый мужчина с бородой, председатель ВРК Подвойский, который казался ей человеком почтенного возраста, хотя ему еще не было сорока.

Первое задание: отправиться связной в самокатную часть. Председателю ВРК нужны боевые, расторопные связные. Теперь Люда занята почти сутки напролет, а если выпадет свободный часок, во дворе Смольного балтийский матрос обучает военному делу таких, как Мокиевская, добровольцев, явившихся сюда по велению революционного сознания.

В грозную, суровую осень семнадцатого, когда голод мертвой хваткой берет за горло восставший рабочий Питер, Смольный рассылает уполномоченных в хлебные районы России. В Екатеринослав комиссаром по продовольствию с особыми полномочиями Подвойский отправил Мокиевскую.

Исполненный сознания всей серьезности порученного дела, юный комиссар действует на хлебном фронте как настоящий солдат революции. Трудна и сложна война с саботажниками. Но Мокиевской больше по душе открытый бой. Она мечтает о фронтовой работе, чувствует в себе силы повести людей и рвется в сражение.