Текст книги "Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)

– В таком случае, ты не считаешь, что я допустила мятеж?

– Определенно, нет! Ты в величайшей степени послужила нам. Полковник Аберт будет первым, кто согласится, когда экспедиция вернется с триумфом. Мятеж может зреть долго, но это порой и является гением демократии. Однажды я сам восстал против военного департамента. Это случилось в конце марта 1813 года, когда я служил полковником под началом генерала Эндрю Джэксона. Мы пододвинули нашу небольшую армию к Натчезу, но в это время получили приказ от военного департамента распустить войска. Когда генерал Джэксон показал мне депешу, я посоветовал ему ослушаться. Я сказал:

«Депеша обозначена 6 февраля. Военный министр предполагал, что его депеша будет доставлена нам до того, как мы окажемся далеко от дома. Сейчас мы в пятистах милях от Нашвилла. Это армия генерала Джэксона. Она должна вернуться домой под командой Джэксона. Мы можем обратиться к губернатору Уилкинсону за средствами и транспортом, чтобы перевезти больных и уладить споры с лавками». Наш небольшой мятеж спас здоровье и лояльность армии Теннесси, и, когда генерал Джэксон вновь вернулся на поле боя, войска сражались под его началом у Нового Орлеана и помогли выиграть войну 1812 года. Дай мне чернила и бумагу, Джесси. Я напишу полковнику Аберту и приму всю ответственность на себя. Ты должна представить себе, будто действовала в качестве моего агента; будь я здесь в тот момент, я поступил бы точно как ты.

Когда отец закончил писать письмо, Джесси тихо спросила:

– Что самое худшее могут сделать с нами?

Том Бентон перечитал письмо не ответив.

– Отец, я задала тебе вопрос. Что самое худшее может сделать армия лейтенанту Фремонту?

Не поднимая головы, он сказал ровным голосом:

– Ничего. Когда Джон возвратится в Вашингтон и будет опубликован второй доклад, Топографический корпус поблагодарит тебя…

– Я хочу ясно видеть самые плохие последствия сделанного мною, чтобы быть к ним готовой. Что самое худшее ждет моего мужа?

Том Бентон вгляделся в милое, решительное лицо своей дочери и понял, что нет смысла обманывать ее.

– Военно-полевой суд. Увольнение со службы.

_/10/_

Она лежала в своей зашторенной спальне, воздух благоухал ароматом, помогавшим заснуть. Но она не могла сомкнуть глаз: ее терзала мысль, что ее муж будет предан военно-полевому суду и уволен со службы по ее вине, что он не простит ее и перестанет любить, что она разрушила их брак, а женщине не следует ни при каких обстоятельствах вмешиваться в работу мужа, а стоять в стороне, чтобы в случае неуспеха мужа и неприятных последствий это не стало виной жены; муж не должен обвинять ее за действия, которые могут быть причиной подрыва брачных отношений.

Встав на рассвете, она боялась, что будет бледной и помятой. Но, посмотрев в зеркало, не нашла следов бессонной ночи, лишь у левого уголка рта ее чистая и мягкая кожа несколько вспухла.

Она не пыталась восстановить самодисциплину, которой следовала до поступления судьбоносного письма из Вашингтона. Вместо этого она отдалась на милость потока дней, не строя никаких планов, лишь присматривая за матерью и Лили. Дни не были такими уж плохими. Утром она работала несколько часов с отцом. В дом приходили люди обсудить вопросы торговли, политики и исследований. Но по ночам она бодрствовала в своей большой французской кровати под балдахином с четырьмя колонками, тоскуя о муже, думая о том, как сообщить ему о содеянном ею и получить от него оправдание своих действий.

Однажды в полдень она совершила прогулку вдоль Миссури на окраине города, где на широком лугу разместилось несколько караванов переселенцев, занимавшихся последними приготовлениями к отъезду. Изготовители фургонов, продавцы волов, мулов и лошадей предлагали свой товар, представители бакалейщиков, портных и оружейников расхваливали свою продукцию. Джесси привлекли большие буквы ДЕЛАВЭР, написанные на ярко-синем брезенте фургона. На перевернутом тазу около фургона сидела женщина примерно ее возраста, баюкая ребенка. Ее улыбчивые голубые глаза посмотрели на Джесси из-под розовой шляпки, украшенной оборками.

– У меня девочка примерно того же возраста, что ваш ребенок, – сказала Джесси. – Как зовут вашего?

– Джон, по имени отца.

– Моего мужа также зовут Джон.

– Ну, вот какое совпадение, не так ли? Вы также едете в Орегон?

– Нет… То есть еще не едем.

– Но это больше не опасно. Посмотрите, я покажу вам карту, она была составлена тем военным офицером.

Молодая женщина взобралась на сиденье своего фургона и вытащила из сумки, пришитой к брезенту, много раз побывавшую в руках бумагу.

– Видите, вот здесь показано, где много травы для лошадей, где нужно запастись водой и как проехать по перевалу в горах. И индейцы не так уж страшны, если семьи остаются вместе и сражаются вместе.

– Я бы не испугалась, – сказала Джесси. – Мой отец научил меня стрелять из ружья.

Взволнованная ясно прозвучавшим в голосе Джесси желанием, молодая женщина серьезно посмотрела на собеседницу:

– Не хотите ли вы со своими родичами поехать с нами? У нас здесь три фургона. Знаете ли вы, что там можно получить большой участок хорошей земли и таким образом избавить своих детей от участи наемников?

Джесси заплакала. Импульсивно женщина взяла ее руку.

– Скажу вам, что я сделаю, – заметила она. – Назовите ваше имя и адрес. Когда мы приедем в Орегон, я напишу вам все о дороге, как по ней лучше проехать. Может быть, в следующем году вы сможете приобрести собственный фургон и присоединиться к нам там. Мое имя – Мэри Олгуд. А как вас зовут?

Прошло долгое лето, а от Джона не было весточки. Она не беспокоилась о его благополучии, и все же в глубине души ее тревожила мысль об опасности. Ведь достаточно небольшого инцидента – перевернулась резиновая лодка на реке Платт, ослабла бдительность ночью, одна индейская стрела… Картины такого рода ей удавалось отгонять от себя в дневное время, но по ночам они назойливо нависали, как тяжелое промокшее и липучее покрывало, и часы от сумерек до зари были в сотни раз более длинными, чем от зари до заката.

Осенью ее отец должен был вернуться в Вашингтон на очередную сессию конгресса. Для них обоих расставание было трудным.

– Я понимаю, какими бесконечными кажутся тебе ожидание и неопределенность, – сказал он. – Прошу тебя, не поддавайся грусти. Не сопротивляйся бегу времени, иди с ним в ногу. Скоро все вернется к тебе, и лейтенант Фремонт вновь будет дома.

Время тянулось медленно, и она пришла к осознанию двойственности своей любви к Джону и двойственности своей собственной личности. Она была женщиной, любившей мужа как мужчину, и одновременно женой, любившей его как партнера в супружестве. Ведь именно жена отправляла его в длительные и опасные экспедиции, – жена, честолюбивая не по отношению к самой себе и мужу, а к их супружеству. Именно жена, крепкая, как закаленная сталь, способна выдержать лишения и тяготы, и именно эти качества заставляли зачастую страдать женщину, у которой не было иного желания, как оставаться с любимым мужчиной. Она принимала важные решения как жена, верившая в то, что брак представляет высочайшую цель отношений между мужчиной и женщиной, что ему должно быть все подчинено, но, когда одиночество брало верх над ее чувствами, тогда она считала, что самое важное в отношениях между мужчиной и женщиной – это их любовь. И она должна поддерживаться даже за счет сотрудничества в супружестве. В такие моменты она охотно заключила бы его в свои объятия, забыв об экспедиции и карьере.

Ее отец приехал домой на Рождество. Все прошедшие шесть месяцев от Джона не было писем, но к ее тревоге примешивалось хорошее настроение, вызывавшееся тем, что с момента разлуки прошло уже полгода. Том Бентон настаивал на том, что они не должны падать духом; он последовал обычаям немцев Сент-Луиса и организовал елку для Лили. Несколько близких друзей и родственников были приглашены отведать жареного гуся и сливового пудинга, обменяться подарками перед пылающим камином. Джесси получила особое удовольствие от отцовского подарка – трехтомной работы Прескотта «Завоевание Мексики», изданной всего несколько недель назад в Нью-Йорке.

Когда в середине января отец готовился к отъезду в Вашингтон, она сказала ему, будучи в лучшем настроении, чем перед его предыдущей поездкой в столицу:

– Лейтенант Фремонт уже некоторое время находится в Калифорнии. Я уверена, что он вскоре отправится назад и вернется домой по южному пути. Я ожидаю его самое позднее к концу марта.

На какой-то момент ей показалось, что глаза отца затуманились, однако он ей ответил:

– Капитан Суттер снабдит его провизией в долине Сакраменто, и это существенно облегчит возвращение южным путем.

Вскоре после отъезда отца она заметила, что отношение окружающих к ней изменилось. Ее родственники и друзья были непреднамеренно добры к ней: в конце концов ведь лейтенант Фремонт выехал со славной миссией, никто лучше его не знал, как командовать экспедицией и благополучно привести ее назад, и, хотя год разлуки был неизбежно тягостным, подобную судьбу разделяли многие жены. К началу февраля она заметила, что ее родственники чрезмерно нежны с ней, а некоторые из друзей отца чаще, чем в прошлом, посещают ее, приносят подарки и охотно беседуют.

Она спрашивала себя: «Почему обо мне так заботятся? Что побудило их изменить свое отношение?» Она вчитывалась в газетные строчки, желая найти сообщения с Тихоокеанского побережья в Вашингтон и Нью-Йорк, предназначенные для основных публикаций в газетах. Она задавала косвенные вопросы, но родственники и друзья уклонялись от ответа. Будучи не в состоянии выносить появившуюся в ней тревогу, она посетила своих двоюродных сестер Брант и умоляла их сказать, что им известно из неведомого ей. Но в их глазах она заметила то же самое желание уйти от ответа, какое было у отца. Они пытались утешить ее, и она почувствовала, что поймана в ловушку доброго заговора.

Вернувшись в этот полдень домой и проходя по нижней гостиной, она обратила внимание на свое отражение в прямоугольном зеркале над камином. Что-то притягивало ее к зеркалу. В осенние месяцы, когда она сильно тревожилась, то замечала, как выступала в уголке рта небольшая припухлость. Когда же тревожное настроение рассеивалось, пятнышко постепенно исчезало. Ныне же, глядя в зеркало, она увидела, что пятно появилось вновь и его размер увеличился.

«Это моя отметка короля Георга, – подумала она, – как отметка на лбу бабушки Макдоуэлл».

Из лабиринта ее мозга вырвалась мысль: «Они думают, что мой муж мертв!» Для сомнений не оставалось места: даже ее отцу, приехавшему на Рождество, было известно, что поступили плохие новости. Она не думала, что эти люди располагают достоверными фактами. Однако каким-то образом с Запада поступило сообщение, что лейтенант Фремонт в трудном положении. Но откуда это пришло? И как ей выяснить, о чем идет речь?

Если Джон умер, тогда для нее умер весь свет. Она вспомнила историю бабушки Бентон: ей было всего тридцать лет, когда умер ее муж. Молодому Тому не разрешали три месяца видеться с матерью. Он помнил ее красивой синеокой женщиной, когда же вновь увидел ее, перед ним предстала не та живая молодая женщина, какую он знал, а худая седая леди.

Никто лучше Джесси не знал, что Бентоны влюбляются лишь один раз.

Наконец она встретила старого зверолова, не способного обмануть ее. Он сказал, что из Орегона пришло сообщение, что лейтенант Фремонт, благополучно добравшийся со своей группой до Колумбии, совершил опасный переход из Колумбии к реке Траки, на восток от гор Сьерры. Он пренебрег предупреждениями индейцев о невозможности преодолеть горы Сьерры, стал пробиваться вперед, попал в снежный буран и куда-то исчез. Из Калифорнии не поступало сообщений о том, что он прибыл к капитану Саттеру; прошло так много времени, что вряд ли он жив и здоров.

Находясь в разлуке с мужем десять месяцев, Джесси считала, что ей досконально известно, как действует механизм одиночества. Она вообразила, что у одиночества зримый образ, что, познав его худшую форму, она сразу узнает своего врага при его появлении и у нее найдутся средства противостоять ему. Но она обнаружила, что одиночество – многоголовый монстр вроде гидры, который не появляется дважды в одном и том же облике и одной и той же форме, не поддается обману и возникает в неожиданных местах и в неожиданное время, как раз в тот момент, когда появляется некоторое чувство облегчения. Он мог появиться, например, при чтении и сделать невыносимым превосходный отрывок прозы. Он мог наброситься в момент умывания лица или расчесывания волос; в таком случае гребень падал на пол, а мыло выскальзывало в таз, отображение в зеркале становилось безжизненной маской. Он мог проникнуть в рот во время разговора, тогда пропадали слова, а зубы кусали губы. Он мог прокрасться ночью в постель при неполном и беспокойном сне и вызвать невыносимые мучения, превращая ложе в громадный опустевший мир без любимого мужчины, без обожаемого мужа, без объятий, которые спасают от тьмы и чувства фатальности.

Такое одиночество терпимо, если любимый вернется и первый поцелуй при встрече позволит забыть те грустные часы. Но если любимый не вернется?

Четыре дня она почти ничего не ела и не пила, почти не спала, тупо выполняя работу по дому. Она не признавала факта гибели Джона и вместе с тем не могла опровергнуть его. Она знала, что если существует человек, способный пробиться через горы Сьерры в снежный буран, то этот человек – Джон. Но если подобное не способно совершить ни одно человеческое существо, что тогда?

К рассвету пятого дня, когда она лежала в оцепенении, круг треволнений разомкнулся – Джесси вдруг глубоко заснула. Пробудившись к полудню, она выпрыгнула из постели, умылась, расчесала волосы, надела сильно приталенное голубое шелковое платье, которое она сшила вызывающе коротким, не закрывавшим щиколотки, чтобы было легче ходить по булыжным мостовым Сент-Луиса. После ланча она провела час с Лили, а затем надела на голову шапочку такого же цвета, как платье, и отправилась к Брантам. Она заявила своим кузинам:

– Не тревожьтесь больше. Лейтенант Фремонт и его группа в безопасности.

Кузины не смогли скрыть свою былую озабоченность, и некоторые из них воскликнули:

– Как чудесно, Джесси, мы так счастливы за тебя, словно камень с души свалился! Когда пришло известие? Как удалось ему выжить в горах в таких чудовищных условиях?

– Сообщений не было. Я не получала письма. Я просто знаю, что мой муж в безопасности. Ничто не убедит меня в противном. Лейтенант Фремонт будет дома через несколько недель.

Ее родственники были поражены. Когда Джесси увидела их испуганные лица, она улыбнулась и сказала:

– Нет, мои дорогие, я не сошла с ума. Что я знаю, то знаю наверняка. Прошел почти год с момента отъезда лейтенанта Фремонта в экспедицию. Он скоро вернется в Сент-Луис.

_/11/_

Джесси погрузилась в счастливую суматоху подготовки к его возвращению. Хотя 1 марта было слишком ранней датой для генеральной уборки, она перевернула дом вверх дном: все было выскоблено, побелено, покрашено и натерто воском. Потом она решила сшить новые костюмы для себя и Лили, проводила целые часы за кройкой и вышиванием. Каждый вечер она ставила на стол прибор для Джона, а после того, как другие члены семьи кончали обед, она переносила этот прибор на маленький столик у камина. Приготовленная для Джона пища оставалась в кухне, чтобы ее можно было быстро разогреть.

– Мужчина не должен думать, что явился нежданно-негаданно, – уверяла она.

В нижней гостиной постоянно горел камин, и, отходя ко сну, Джесси подбрасывала в него дрова. Однако сон был последним ее желанием. Она засиживалась за полночь, изучая и совершенствуя свой испанский язык, который, как она считала, явится большим подспорьем, когда она поедет с мужем в Калифорнию. Джесси ставила лампу для чтения на стол у окна, обращенного в сторону города. Джон увидит ее свет издали, когда пойдет вдоль берега реки к дому Бентонов. Поступала она так не потому, что он нуждался в путеводной звезде, – ведь человек, пересекший неизведанный континент, в ней не нуждается, – она хотела показать, что это свет ее сердца и страстное желание видеть его вновь дома. Она знала, что он поймет.

Иногда Джесси засыпала в своем кресле у камина, но потом вдруг просыпалась: ей слышались шаги на улице, короткие, быстрые, частые, отличавшие его от любого другого человека в мире так же отчетливо, как его голос и внешний вид. Порой после полуночи она ложилась спать и лежала с уверенностью, что он вернется к утру; в такие ночи она спала урывками, тревожным, беспокойным сном. К рассвету Джесси вставала, убирала лампу и прибор на столике у камина, и наступал еще один день ожидания, ее решимость и воля давали ей новые силы, ничто другое не могло помочь.

Прошел март, затем апрель. От Джона не было вестей. Жители Сент-Луиса были твердо убеждены, что он и его группа погибли в снегах Сьерры. Когда ее родственники узнали, что она ставит для него прибор на стол, готовит для него пищу и оставляет зажженной лампу, они встревожились за ее рассудок.

Джесси похудела и выглядела хрупкой. К июню, когда минул год со времени его отъезда, она весила всего сорок пять килограммов, стала, как говорят, кожа да кости, глаза казались огромными, и на лице со впавшими щеками выделялось ниже уголка рта красное пятно короля Георга.

На исходе первого года разлуки случилось нечто, поломавшее ее выдержку. Она бросила читать, почти перестала думать, забыла разницу между ночью и днем, между неделями и месяцами. Летний зной иссушил ее последние силы, и она вяло отсчитывала дни июля и начала августа. Прошло пять месяцев с тех пор, как она сказала кузинам, что Джон жив и чувствует себя хорошо. Она поняла, что теперь она – единственная в Соединенных Штатах, кто верит в это.

Рано утром 7 августа, когда она находилась в странном, знакомом ей уже несколько месяцев состоянии между сонливостью и бодрствованием, ей послышались возбужденные голоса внизу, в прихожей. Она поднялась с постели, набросила на себя халат и побежала вниз. Мейли разговаривала с Габриэлем, который то ли был возбужден, то ли дрожал от страха. Джесси услышала, как он сказал:

– Я слышал, как камушки стукнули в мое окно… в каретной… Я выглянул. Там стоял лейтенант Фремонт. Он спросил, могу ли я впустить его в дом, не беспокоя семью?

Джесси встала перед стариком:

– Ты сказал, что видел лейтенанта Фремонта? Когда? Почему ты не привел его ко мне?

– Наверное, в три часа, мисс Джесси. Он сказал, что подождет до утра, – он не хотел никого будить, он погуляет до рассвета.

Потом она услышала звуки, на которые ее ухо было настроено четырнадцать месяцев, – звуки шагов вверх по лестнице, резкий стук в дверь, и Джон оказался в прихожей, проскочив мимо Габриэля; он подхватил ее в полуобморочном состоянии на руки, отнес в большое кресло, присел рядом, покрыл ее дрожащее лицо поцелуями.

Весть распространилась по городу со скоростью пушечного выстрела. В дом Бентонов сбежались друзья. К восьми часам утра встреча превратилась в подлинный прием: присутствующие смеялись, плакали, говорили, перебивая друг друга.

Счастье обрушилось на Джесси, как большая волна. Ожидание кончилось, неопределенность исчезла. Около нее сидел ее муж, более худой, чем она, с ввалившимися щеками, его кожа посерела и поросла щетиной, на лице пролегли глубокие морщины усталости, глаза были воспаленными, одежда – потрепанной. Но он сидел рядом, его похудевшая рука обнимала ее уставшие плечи, ее ухо плохо слышало его ослабевший голос, она ощущала сухие, потрескавшиеся губы у своих щек. Джесси понимала, что сейчас они не такая уж красивая пара, но как прекрасен мир, как чудесно быть вновь вместе!

В полдень шумная толпа друзей ушла.

– Мой дорогой бедняга, – сказала Джесси, – тебе не везет. Когда ты вернулся из первой экспедиции, я была на сносях, а теперь я тоща, как заморенная кошка.

– Ты никогда не была так красива, как сейчас, – ответил Джон, целуя ее в губы. Его нежность сломила ее решение быть спокойной, она захлюпала, как ребенок, и он прижал ее к себе так сильно, что у нее перехватило дыхание.

Позже она сказала:

– Я должна рассказать тебе, почему я отправила ту записку на причал Коу. Я надеюсь, ты одобришь мой поступок, а если не одобришь, то честно скажи мне, чтобы это стало мне уроком на будущее.

– Если ты написала мне немедленно выйти из лагеря, то я понял, что для этого была веская причина, – сказал он. – Что случилось?

– Пришло письмо из Топографического департамента, отзывавшее тебя в Вашингтон для объяснения, почему в мирной экспедиции находится пушка.

– Отзыв. Но он означал бы…

– …Был послан другой офицер на твое место.

– На мое место? – Джон откинулся, как взбрыкнувший конь, его лицо покраснело. – Это дело рук клики из Вест-Пойнта! Они завидуют тому, что я сделал.

– В таком случае я права, что игнорировала приказ?

– Права! – Он закричал на нее, словно она представляла всю аристократию Вест-Пойнта. – Ты была бы дурой, если бы не сделала этого. Ты спасла положение.

– Хорошо! А что случилось с пушкой? Была ли она полезной? Смог ли ты доставить ее назад?

– И да, и нет. Она помогла отбить одну крупную индейскую атаку. Мы устояли бы, но ценой потери нескольких человек. Мы провезли эту пушку от причала Коу тысячу пятьсот миль до Далласа на реке Колумбия, а затем еще четыреста миль по снегу и льду через перевалы из Орегона на западный склон Скалистых гор. Мы даже наполовину перетащили ее через горы Сьерры. Там мы потеряли ее в более чем трехметровом снегу. Нам пришлось туго, и, чтобы уцелеть, мы бросили пушку.

– Сожалею, что ты не смог доставить ее назад в казармы Джефферсона. Но поскольку она спасла вас от набега, у тебя есть оправдание для полковника Аберта и полковника Кирни.

– Подождем до тех пор, когда они увидят наши карты и отчеты, Джесси, и мы будем оправданы.

После этого она спросила:

– А что произошло в горах Сьерры? Почему пришло известие, будто ты и твоя группа погибли? Было очень тяжело? Серьезная ли была опасность?

Джон почесал рукой свои ноги. Стоя на прохладном полу, он отошел от Джесси, мысленно перенесясь в горы Сьерры и в слепящий глаза снежный буран.

– Трудности? Да. Опасности? Да. Смерть? Нет. В дороге погибает слабый. Только тот, чья воля сгибается перед превосходящей силой. Я пересек Сьерру в середине зимы, Джесси, когда индейцы, прожившие там всю жизнь, говорили, что это невозможно. Я первый человек, который перешел перевалы Сьерры зимой. Я нашел перевал во льду на высоте более четырех тысяч метров, когда мы все были на девять десятых мертвыми и все, кроме Карсона и меня, потеряли надежду. Я осуществил переход, Джесси, там, где он находился по моим расчетам. И, взяв перевал, мы спустились прямо в долину Сакраменто и к форту Саттер. Я нашел прямую дорогу и новый проход в Калифорнию. Когда-нибудь он будет так же широко использоваться, как Орегонская тропа. Если будет война с Мексикой, мы возьмем Калифорнию с помощью армии, которая пройдет туда по проложенной мною тропе.

Его голос стал звонким от возбуждения.

– Джесси, это было самое величайшее испытание в моей жизни! Я терпел поражение. Горы Сьерры вымотали меня, невозможно было пробиться человеческому существу… от нас остались слабые тени, и не было сил двигаться. Снег оказался настолько глубоким, что ни человек, ни лошадь не могли пройти. Мы были ослеплены и ничего не видели, окоченели до бесчувствия, ослабли от голода так, что еле держались на ногах. Никогда ранее группа не была так близка к гибели и смерти.

Джон ходил взад-вперед по комнате.

– И вот, когда человек на пределе, когда он на грани поражения и весь мир думает, что с ним покончено, когда у него вроде не остается ни единого шанса, он все же пробивается вперед, преодолевает препятствия, тогда он сильнее природы, тогда он – самая большая сила на земле. Ибо, Джесси, я нашел перевал! Я нашел его, не имея продовольствия и сил, ослепленный, не способный двигать руками и ногами. Я полз три тысячи метров и отыскал наш перевал. Потом вернулся, собрал всю группу и потащил за собой людей и лошадей. Ой, Джесси, такие моменты, такой триумф – высшее удовлетворение, но такое редко выпадает в жизни.

И Джесси, сидя в гостиной, ощутила, что ее сердце, переполненное гордостью за его свершения, вместе с тем сжимается от жалости за это несчастное существо, которое превратило себя в покорителя из-за того, что в своем собственном сознании он оставался неполноценным человеком. В ледяных проходах Сьерры последний должен быть первым, и Джон Фремонт проявил себя, победив природу в отместку за свое незаконное рождение. «Если бы он жил в ледяных ущельях, – подумала Джесси, – преодолевая непреодолимые препятствия, добивался неслыханных успехов, тогда он был бы признанным покорителем, исчезли бы страх и неопределенность, была бы решена загадка Джона Чарлза Фремонта».

_/12/_

Последующие две недели были очаровательными. Склонившись над запоздалым завтраком, Джесси услышала задумчивые слова мужа:

– Мужчина, у которого хорошая жена, – король, она делает приятным каждый час. Не может быть истинного счастья или успеха в жизни для мужчины с никчемной женой, равно как не может быть невосполнимой неудачи у мужчины с хорошей женой. Какой гениальный ход я сделал, высоко оценив тебя, Джесси! Я всегда буду думать хорошо о себе за этот блестящий взлет мудрости.

Джесси усмехнулась в ответ на такой комплимент.

– А как насчет меня? – поинтересовалась она. – Не получу ли я кредит за то, что увидела ценное в тебе?

– Это гораздо меньшее достижение по сравнению с моим. Ты знаешь, в чем величие твоего свершения?

– Скажи.

– В том, что, обдумывая прошлое, я не нахожу трещины в нашем браке. Согласен, что я бывал иногда трудным и неразумным, что тебе приходилось сдерживать себя, чтобы не злиться на меня и не терять терпение. Но ты была всегда неизменно доброй, поддерживала наши отношения приятными и чистыми, что, когда мне хотелось повздорить с тобой, было не к чему придраться. Я даже не могу представить в своем воображении раздор с тобой. Это великое счастье, Джесси, и это – твоя заслуга.

– Совсем нет, – передразнила она, скрывая свои чувства. – Требуется лишь любовь, а она столь же проста, как падение с горы.

К концу второй недели они завершили подготовку к поездке в Вашингтон. Проплыли на пароходе до Уилинга, где арендовали карету, а остаток пути проехали по только что построенной национальной дороге к Вашингтону. Было приятно вновь оказаться в вашингтонском доме, но приходило так много посетителей, что не было никакой возможности засесть за составление отчета. В начале октября, когда Джесси поправилась и окрепла, она отыскала свободный двухэтажный коттедж в том же квартале. Взволнованная, она пригласила Джона осмотреть здание:

– Посмотри, дорогой, мы можем обрести здесь полный покой, никто не будет знать, что здесь находится наша мастерская. Мы можем превратить две комнаты наверху в рабочие кабинеты, а нижние помещения предоставить Прейссу и Джону Хаббарду для их карт. Не кажется ли тебе, что так будет хорошо?

– Сними коттедж немедленно, – ответил Джон. – Первое, что я сделаю утром, – перевезу сюда наши записки и дневники.

Джон и отец Джесси вставали с рассветом, принимали душ в шесть часов утра, выпивали кофе и съедали булочки, и Джон уходил в коттедж. Джесси не разрешено было появляться там до девяти часов утра. От девяти до часу дня они работали над докладом. После этого приходила Мейли, держа маленькую Лили в одной руке, а корзинку с ланчем – в другой. Пока они ели холодную курицу и кукурузные лепешки, жевали свежие фрукты, Мейли рассказывала, как вел себя ребенок. После ланча Мейли сажала Лили в корзинку и уносила домой, тогда как чета Фремонт совершала получасовую прогулку вдоль Потомака, а затем возвращалась в рабочую комнату.

Джон проделал более серьезную работу по составлению дневника, чем ранее. В нем было много блестящих научных наблюдений, красочное описание тропы, гор, рек и лесов, но для нее наибольшее значение представляло то, что в дневнике отражалась естественная поэзия его ума: сидя глубокой ночью у лагерного костра, он записывал без помех все увиденное и испытанное. Отныне их сотрудничество не вызывало сомнений, каждый понимал свою роль и уважал труд другого. Она всемерно старалась сберечь краски, аромат и очарование его непосредственных наблюдений, остроту рассказанных им историй, она была довольна тем, что может внести свой вклад в улучшение формы и организации материала, чтобы устранить ненужное и представить работу Джона в лучшем свете.

Они работали пять месяцев над докладом, и такой сосредоточенной работы она ранее не вела. Джесси понимала скромность своего вклада в этот документ, но в то же время чувствовала, что получилась одна из наиболее увлекательных книг об исследовании: в ней были описания лесов и горных хребтов, восхода солнца над ледяными голубыми скалами, непревзойденные в известной ей литературе. Там был целый кладезь сведений об индейцах и их образе жизни, раскрывались чувства людей, терпящих невыносимые муки, порой сгибающихся под тяжким бременем, но всегда распрямляющихся, там говорилось о разносторонних методах исследований, использующих все разумное, новое и проявляющих изобретательность в невообразимо трудных условиях. Там было множество непревзойденных по научной точности и блеску поэтического вдохновения наблюдений в области ботаники, геологии, природы гор и снега, лесов.

Полковник Кирни прибыл в Вашингтон по делам армии, и Том Бентон пригласил его на обед. По-военному прямолинейный, полковник не относился к числу тех, кто старается под приятной улыбкой скрыть натянутые отношения. Он выбрал момент и, оставшись наедине с Джесси, сказал ей хрипловатым голосом:

– Не разочаровывайтесь во мне, мисс Джесси. Я страшно рад за вас, рад, что все окончилось так хорошо. Я начисто забыл о том неприятном инциденте.

На следующий вечер она и Джон были приглашены к полковнику Аберту в роли почетных гостей на обед, устроенный для офицеров Топографического корпуса. Джесси чувствовала себя неуверенно, выбирая платье, Джон поторапливал ее, но она никак не могла закончить укладку волос.

– Что тебя так расстраивает? – спросил Джон.

– Я боюсь. Дом полковника Аберта для меня, пожалуй, один из последних в Вашингтоне, куда я хотела бы войти.

– Полковник Аберт – разумный человек, он не похож на полковника Кирни. Он ни за что не сошлется на тот невыполненный приказ, не говоря уже о твоем письме.