Текст книги "Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт"
Автор книги: Ирвинг Стоун
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 37 страниц)
– Миссис Фремонт, у нас в союзной армии нет независимых командиров, все они под началом военного департамента.
Она понимала, что время интервью ограничено, и поэтому обратилась к другому аспекту проблемы.
– Мы не знали, что Фрэнк Блэр представляет вас, – сказала она. – Он не выступал в этом качестве прямо. Нас заверяли, что генерал Фремонт – единственный командующий в своем регионе.
– Не делалось ничего, что могло бы ограничить или ущемить авторитет генерала. Ссоры очень вредят нашему делу, миссис Фремонт, они недопустимы.
Он поднялся. Джесси смотрела на него снизу вверх. Она понимала, что ей предлагают уйти, когда она не выполнила и части задачи, ради которой послана. Президент так и не сослался на длинное письмо Джона и не попросил дополнительной информации. Очевидно, он уже составил свое представление о генерале Фремонте и прокламации об освобождении. Она должна сделать последнюю попытку разубедить его.
Джесси встала и принялась быстро говорить. Она сделала обзор истории Западного командования, беспорядка, который царил там до прихода Джона, его деятельности по обороне Сент-Луиса, подготовке войск, покупке снаряжения за собственный счет, когда Вашингтон отказался выделить средства, рассказала о том, как он спас Каиро, вселил уверенность в солдат. Она описала действия партизан, множество взаимосвязанных проблем и показала, что прокламация об освобождении поможет решить многие из них. Она выделила тезис, в котором была глубоко убеждена: Север ведет войну не ради обороны или в отместку за обстрел фронта Самтер и не войну с целью вернуть Юг в Союз. Это война за ликвидацию рабства; если с ним не будет покончено и даже если удастся удержать Юг в составе Союза, война будет вспыхивать вновь и вновь.
Она думала и говорила крайне быстро и исключительно точно, но в то же время ее память фиксировала все внешние моменты: жена президента Линкольна подслушивала у двери в столовую; судья Коул прислушивался у двери в синюю гостиную; Авраам Линкольн возвышался над ней, мрачный, смущенный, желавший остановить ее, но не знавший как. Она не помнила, как долго говорила – десять, быть может, пятнадцать минут, она даже не помнила всего того, что сказала, ибо ее ум работал в бешеном темпе, желая использовать последние ценные секунды, чтобы предотвратить отход президента от ее мужа. Она целиком представила внушительное описание сделанного Джоном Фремонтом, прося президента не прислушиваться к противникам Джона, не лишать его доверия, не подрывать его положения, осуждая перед всей нацией как порывистого и упрямого человека, когда в его руках оказывается власть.
Но вдруг ее голос пресекся посреди фразы: она поняла, что Линкольн обижен тем, что она пришла в Белый дом в грязном платье, с волосами, пропитанными сажей и дорожной пылью; не ушла, когда он дал понять, что пора уходить, что она вмешалась в мужской мир, пыталась навязать ему свое мнение, в то время как решение о любом серьезном шаге входит в его, и только его, компетенцию.
Наступила неловкая тишина; она и президент стояли, глядя друг на друга. Затем тоном, таким мягким, что она не была уверена, слышит ли он ее, она поблагодарила за любезный прием. Он промолчал.
– Когда я могу получить ответ на письмо генерала Фремонта? – спросила она.
– У меня куча дел. Возможно, завтра или на следующий день.
– Спасибо, мистер президент, я приду за письмом.
– Нет. Я пошлю вам его завтра или послезавтра. Где вы остановились?
– В гостинице «Виллард», мистер президент. Буду ждать вашего ответа. Спокойной ночи, сэр, и еще раз спасибо.
Когда они возвращались в гостиницу, судья Коул сказал:
– Миссис Фремонт, генерала отстранят от участия в войне; здесь есть группировка, которая занимается делами Севера, и она настроена против генерала.
Слишком подавленная и упавшая духом, Джесси перед входом в отель пожелала судье спокойной ночи, пошла в свой номер и написала шифрованное сообщение Джону. Она изложила общую картину случившегося, но воздержалась от крайнего пессимизма, сообщив, что останется в Вашингтоне до завершения миссии. Почти валясь с ног от усталости, она сбросила грязную одежду и плюхнулась в постель. В глубине души Джесси чувствовала, что действовала плохо, вела себя неправильно, оттолкнула от себя президента, и нет надежды склонить его в свою пользу.
Она хотела быть сильной женой, а теперь с запозданием поняла правоту генерала Кирни, Фрэнка Блэра и президента Линкольна: жена, в наименьшей мере старающаяся ею быть, – лучшая жена.
_/8/_
Она спала долго и проснулась лишь после восьми часов на следующее утро, приняла горячую ванну, тщательно вымыла волосы, и ей стало легче в чистом белье и свежем платье. Едва она успела завершить свой туалет, как в дверь постучал Фрэнсис Блэр. Прошло пять лет с тех пор, как он вел избирательную кампанию за Фремонта; исчез даже венчик волос на его лысой голове, и его глаза казались наполовину закрытыми. Они обнялись как люди, ценящие прошлое, но готовые бороться за будущее.
– Ну и ну, – сказал Фрэнсис Блэр, – кто мог ожидать от тебя такой прыти: приехать в Вашингтон и сказать президенту, что он ошибается? Какой смысл противопоставлять себя мистеру Линкольну?
– Я не противопоставляла себя. Напротив, президент был груб и холоден по отношению ко мне. Он был настроен против меня до моего прихода и даже не проявил обычной вежливости.
– Разве ты не понимаешь, под каким невыносимым давлением работает президент? – воскликнул Блэр. – Ты не имеешь права говорить с ним воинственным тоном; ни один мужчина не решился бы действовать так. Если ты хочешь играть в мужские игры, тебе не следует пользоваться преимуществами женщины и нарушать правила игры.
Серьезно встревоженная, она спросила слабым голосом:
– Почему вы обвиняете меня в этом?
– Потому что, по словам президента, ты так яростно навалилась на него, и ему не оставалось ничего, как использовать весь свой такт, чтобы избежать ссоры. Он также сказал о твоем намеке, что если генерал Фремонт решит, то может настоять на своем.
Джесси была ошеломлена последним обвинением. Она даже присела на краешек стула, у нее подгибались ноги.
– Оспорить решение президента! Но я такого не говорила… Что побудило мистера Линкольна думать так?
– Разве ты не сказала президенту, что, если генерал Фремонт полон решимости провести в жизнь свой приказ об освобождении, он сможет сделать это без…
С упавшим сердцем Джесси воскликнула:
– Вот почему мистер Линкольн сказал, что он сделает с командующими, проявляющими непослушание! Но я не имела это в виду, я не говорила, что Джон может восстать против президента! Я лишь имела в виду, что мистеру Линкольну не нужно тревожиться по поводу успехов Джона с эмансипацией в Миссури.
– Зачем ты вообще приехала в Вашингтон? Почему вы не дали возможности Фрэнку уладить дела в Сент-Луисе, а Монтгомери – здесь, в столице? Почему вы поссорились с Фрэнком, пытаясь вытеснить его из политической жизни Миссури?
Собрав все силы, Джесси ответила:
– Мы сделали все возможное, чтобы не ссориться с Фрэнком. Мы пытались всеми возможными путями умилостивить его. Но с момента смерти Натаниэля Лайона он, видимо, потерял доверие к нам.
– Фрэнк утверждает иное. Он писал мне, что старался избежать ссоры с вами, а вы хотели ссоры в качестве предлога, чтобы избавиться от него.
– Нет, нет и нет! Это неверно, мистер Блэр, вы знаете, что мы всегда любили Фрэнка.
– До вашего отъезда в Сент-Луис я просил вас приехать в Вашингтон, я показал бы вам, как можно помочь мужу здесь, говорил вам, что женщине не следует быть с армией. Если бы вы оставались в Вашингтоне, вы имели бы все, что вам нужно. Но вы пренебрегли моими советами, и в данный момент, когда вам не следовало вообще появляться, вы предстали перед президентом в неряшливом виде…
– У меня были основания пойти к президенту при первой представившейся возможности, а мое белье и одежда еще не были доставлены с железнодорожной станции. Мы знали, что Фрэнк направил президенту злое письмо с обвинениями против Джона. Не так ли?
– Фрэнк написал мистеру Линкольну, – признался Блэр, – но это не было раздраженное письмо. В нем просто рассматривалось положение на Западе.
– …И потребовал отзыва Джона?
– Президент намерен дать Джону все возможности; он верит в побуждения и честность Джона, но не верит ему как военному руководителю. В конце концов Джон – топограф, а не военный. Именно поэтому президент направил Монтгомери и генерала Мейгса обследовать Западное командование.
Джесси обозлилась на Блэра:
– За шесть недель командования Джон добился чуда в Миссури. Покажите мне генерала Союза, который добился большего! Солдаты Джона сражаются каждый день, сражаются без провианта, без амуниции, без артиллерии…
– Вы вредите Джону. Вы слышали разговоры о генерале Джесси?
– А слышали ли вы, чтобы такой термин употребляли с пренебрежением?
Блэр перешел на более мягкий тон:
– Не то чтобы злая критика, на самом деле Доротея Дикс хвалила вас за работу с больными. Но само употребление термина несет в себе порицание. Разве вы не понимаете, насколько нелеп этот термин? Вы что, амазонка, руководитель женской армии, если вас именуют генералом Джесси? С каких это пор женщины стали генералами? Это дурной вкус, Джесси; это постановка себя на место, не принадлежащее женщине, даже если она хорошо выполняет работу.
– Это чистейшее словоблудие, мистер Блэр. Пять лет назад вы хвалили меня за участие в избирательной кампании, за то, что я заинтересовала американских женщин политикой, помогла привлечь их голоса. Когда женщина служит вашим целям, вы одобряете ее деятельность; когда же сделанное ею, как кажется вам, вступает в противоречие с вашими интересами, тогда вы хватаетесь за вопрос пола. Это несостоятельно, мистер Блэр, а несостоятельность приписывается женщинам.
Фрэнсис Блэр взял с шифоньерки свою шляпу, затем положил руку на ее плечо:
– Джесси, я слишком стар, чтобы ссориться с детьми, которым я помог вырасти. Ты знаешь, как я люблю Фрэнка, ты знаешь о моих честолюбивых планах в отношении него. Именно поэтому я так огорчен ссорой между вами. Но, что бы ни случилось, мы не должны перестать любить друг друга – на этом настаивал бы Том Бентон, Джесси.
Она поцеловала его в морщинистую щеку. Блэр вышел, закрыв за собой дверь. Джесси подумала, как похожи эта встреча с Фрэнсисом Блэром и встреча с генералом Кирни по поводу гаубицы. Она вспомнила о печальных последствиях ее диспута с Кирни, и у нее возникли опасения, как бы схожесть не проявилась и в остальном.
Она отсчитывала часы в ожидании письма президента Линкольна, не очень-то надеясь, что письмо будет дружеским и обнадеживающим. Проходя мимо небольшого зеркала, она с удивлением заметила, что на ее волосах все еще видна дорожная пыль. Она подошла ближе к зеркалу и внимательно вгляделась.
«Это вовсе не пыль, – прошептала она почти слышно. – Мои волосы поседели. Видимо, это произошло вчера вечером».
На ее глаза набежали слезы; чувствуя, что если не отвлечется, то может сойти с ума от тревоги, она надела шляпку и вышла из гостиницы. Она не знала, куда идет, но вскоре повернула на Си-стрит. Она стояла перед незастроенным участком Бентонов, все еще принадлежащим семье. Дымовая кирпичная труба была разобрана, участок зарос сорняками. Глядя на него, она подумала, как одиноко стало ей в Вашингтоне и каким неприветливым стал город. Элиза уехала с мужем по военным делам. Две младшие сестры жили в другом месте, большая группа кузин и друзей, южан, уехала домой с ненавистью к имени Фремонт. В прошлом она знала каждый дом, каждую постройку, каждую лужайку и каждый ручей, почти каждое лицо, встречавшееся на улицах столицы, теперь же она не знала никого. Город вырос за ее спиной и помимо нее, она не нужна здесь и впервые стала нежеланным гостем в Белом доме.
Несмотря на боль в сердце и тревогу, у нее родилось чувство: если бы здесь был ее отец, если бы только сенатор Томас Гарт Бентон от Миссури взял ее за руку и поднялся с нею по ступеням Белого дома, все прошло бы хорошо. Но Том Бентон прожил свою жизнь, провел свою кампанию и теперь ушел в мир иной; ей самой придется вести свои сражения. Она вспомнила слова, написанные Томасом Старром Кингом другу о ней: «Джесси Фремонт – пушка, способная запугать целый кабинет: она – „Мерримак“ женского пола, полностью обшитый броней и несущий подлинный бентоновский огонь».
Теперь же уставшая, отчаявшаяся, взволнованная затянувшимся молчанием президента, болезненно пульсирующим родимым пятном, не зная, что делать, куда пойти, она уже не чувствовала себя «Мерримаком» женского пола; огонь был довольно существенно ослаблен в итоге встречи с Линкольном и Блэром. У нее было единственное желание: сбежать быстро и подальше от конфликтных сцен в Вашингтоне и Сент-Луисе, вернуться в свой коттедж в Блэк-Пойнте с видом на Сан-Францисский залив и пролив, где она может слышать, как на ветру трепещут паруса при входе в порт.
Рано утром на следующий день, после бессонной ночи, она написала письмо мистеру Линкольну.
«Президенту Соединенных Штатов
Вчера мистер Блэр сказал мне, что пять дней назад было получено письмо от его сына Фрэнка Блэра, и оно было доставлено Вам его сыном Монтгомери Блэром, почтмейстером; письмо содержало некоторые замечания относительно генерала Фремонта и его военного командования в Западном регионе.
Мистер Блэр также сказал мне, что на основе этого письма Вы направили почтмейстера Блэра и генерала Мейгса в Сент-Луис, чтобы провести инспекцию региона и доложить Вам.
От имени и как представляющая генерала Фремонта должна просить предоставить мне копии этого письма и другие сообщения, если таковые имеются, которые, по Вашему суждению, сделали необходимой инспекцию.
Имею честь оставаться
глубоко уважающая Вас
Джесси Бентон Фремонт».
К полудню она получила ответ от президента.
«Миссис генерал Фремонт
Уважаемая мадам!
Я подготовил ответ на письмо, доставленное Вами от генерала Фремонта вчера, и, поскольку не имел известий от Вас в течение дня, послал ему ответ по почте. Я не считаю себя вправе передать вам копии писем, полученных мною, без согласия написавших их. Не было какого-либо давления на мое суждение, направленного против чести и честности генерала Фремонта, и я протестую против утверждений, будто враждебно действовал против него. Ваш покорный слуга
А. Линкольн».
Понимая, что ей больше нечего делать в Вашингтоне, она села на ночной поезд, отправлявшийся в Сент-Луис. На следующее утро, когда поезд отходил от Харрисбурга, сидевший напротив нее джентльмен встал, вежливо поклонился и сказал:
– Мадам Фремонт, я хочу задать вам вопрос; мы с женой хотели бы услышать ваш ответ. Верно ли, что президент намерен отказаться от использования эмансипации в качестве оружия в этой войне?
– Верно.
Жена джентльмена всплеснула руками и крикнула:
– Ой, мой, мой сын! Мой сын! Я охотно отдала его! Я отдала его Господу Богу, но теперь не вижу чего ради.
По возвращении в Сент-Луис она узнала, что Джон добился стратегического успеха: две недели назад он назначил Улисса С. Гранта бригадным генералом и поставил его во главе юго-восточной части Миссури и Южного Иллинойса со штаб-квартирой в Каиро. Генерал Грант действовал стремительно и решительно, вступил в Палука, опередив генерала Конфедерации Полка и обеспечив тем самым свободу прохода федеральных войск вниз по Миссисипи для подготовки основной кампании. Грант просидел в конторе генерала Макклеллана четыре дня в надежде получить назначение, но на него не обращали внимания. А Джон тут же взял его, как он объяснил Джесси, «за свойства, которых я не встречал у кого-либо другого: генерал Грант обладает собачьим упрямством и железной волей».
Она была полна решимости забыть несчастный эпизод в Вашингтоне, уверенная, что вскоре Джон получит возможность развернуть полномасштабную кампанию. Когда президент Линкольн отменил прокламацию Джона об освобождении, реакция печати и общественности была столь же очевидной, как при известии о прокламации. Приток добровольцев сократился, люди стали проявлять безразличие к войне, возмущение в таких штатах, как Индиана и Иллинойс, было настолько болезненным, что военные усилия потерпели заметный ущерб.
Она обнаружила, что стало труднее добиваться прогресса в снабжении армии. Фрэнк Блэр получил полный отчет о ее встречах в Вашингтоне с Линкольном и отцом и был, как никогда, полон решимости выжить Джона с его поста. Он сплачивал недовольных в Миссури, вел кампанию против Джона в газете «Ирвинг ньюс», старался внушить жителям Запада мысль, что поскольку генерал Фремонт вскоре будет смещен, то мало смысла помогать ему в осуществлении его предложений или исполнять его приказы. Выдержка Джона начала медленно сдавать перед этой кампанией Фрэнка.
– Теперь я понимаю, что имел в виду генерал Уинфилд Скотт, – прокомментировал Джон, – когда он жаловался, говоря о мексиканской войне, что «мексиканцы стреляют ему в лицо, а в спину – из Вашингтона».
Джесси уже не могла хладнокровно думать о молодых членах семейства Блэр.
– Разве поведение Фрэнка не есть предательство? – спрашивала она. – Если он делает все, что в его силах, чтобы помешать формированию и снабжению армии, то он фактически оказывает помощь врагу, не так ли? Если ты обнаружишь кого-либо, кто оказывает помощь врагу, то ты положишь конец его деятельности. Почему же в таком случае ты не останавливаешь Фрэнка?
– Потому что не знаю, что с ним делать.
Через несколько дней кампания Блэра по отстранению генерала Фремонта развернулась в открытую и выплеснулась на страницы как северных газет, так и местной западной печати. Результаты были почти катастрофическими для деятельности Джона. Муж и жена вновь совещались, сидя в пустой передней конторке, где на картах, повешенных на стене, плясал огонь керосиновых ламп, и мрачно и напряженно глядя друг на друга. Лицо Джона помрачнело, в глазах было озлобление. Он пробормотал:
– Самое простое решение – пристрелить его; второе решение – бросить в тюрьму.
– Ты не можешь пристрелить его, – холодно ответила она, – но, разумеется, можешь посадить его под замок. Это была бы самая большая услуга делу северян.
– Его место в тюрьме, но…
– Тогда посади его туда! Ты надеешься через неделю или две выступить для боя на Юге. Ты не получишь возможности снарядить армию, если он останется на свободе и будет выступать против тебя. Посади его под замок, по крайней мере до твоей победы на Юге.
– Да, – ответил Джон. – Я так и сделаю.
Он написал приказ об аресте Блэра, вызвал гвардию и послал отряд в его дом. В этот вечер они сидели допоздна, составляя официальное обвинение. На следующий день Джесси стало известно, что страна пришла в ужас, узнав об аресте, поскольку для Севера это означало раскол, разброд, ослабление сил Союза. От Монтгомери Блэра пришло письмо, гласившее:
«Я пришлю письмо Фрэнка. Оно вовсе не враждебное, освободите его. Это время не для междоусобной борьбы, а для борьбы против врагов страны».
Возмущение северной прессы потрясло ее; она сожалела о своих действиях не потому, что Фрэнк не заслужил заточения в Джефферсоновских казармах, а потому, что Джону и без этого приходилось вести большое число войн. Она считала это своей ошибкой. Вместо того чтобы успокоить Джона в условиях бушующего кругом неистовства, она предала его, усугубила его слабость, вызвала его гнев, посоветовав поспешные действия. Дважды в течение одной недели она допустила серьезные ошибки в оценках и в такте. Вместо того чтобы оказать помощь мужу, она навредила ему: она слышала, как один разъяренный офицер выкрикнул по поводу отныне позорно известного дела Блэра:
– Это творение рук генерала Джесси!
Ее муж не упрекал ее по поводу фиаско в Вашингтоне; он уверял ее, что она сделала максимум возможного. Но поощрить его на арест Фрэнка Блэра – непростительная ошибка.
Джесси уединилась в своей спальне, чтобы обдумать случившееся. Она тяжело опустилась на свою армейскую койку, соображая: не означают ли два отвратительных промаха, что она исчерпала свою полезность? Не будет ли для нее самым лучшим сейчас уехать и оставить Джона одного, предоставив ему возможность вести свою войну? Было бы лучше, если бы она приняла первый озлобленный вывод Фрэнка Блэра, что она вредит мужу и делает его посмешищем? Но ведь сколько мелких забот она сняла с плеч Джона за прошедшие два месяца, сколько эшелонов с необходимыми вещами достигли районов сражений, как много раненых было отправлено в организованные ею госпитали, однако могут ли все эти достижения компенсировать ее излишнее рвение?
Она вышла на маленький балкон и стояла там, глядя на улицу и наблюдая за движением гвардии Загония в сторону плаца. Она не только не могла не признать, как подвела своего мужа, но и не должна была демонстрировать на публике, насколько ошибался генерал Фремонт, беря с собой на войну свою жену. Нет. Она должна стоять на своем, продолжать свою работу, выжидая случая искупить свои просчеты.
_/9/_
Первое, что сделала Джесси, – попросила Джона освободить Фрэнка, но Блэр отказался от освобождения, потребовал открытого суда и отправил в военный департамент официальные обвинения в адрес генерала Фремонта. Однако заточение Фрэнка в тюрьму начало приносить благотворные результаты. Генеральный штаб более охотно стал сотрудничать, снабжение и оснащение поступали быстрее, поднялся боевой дух войска. Ей стало легче дышать, когда полковник Джеймс А. Мюллиган, преследуемый превосходящими силами Конфедерации под командованием генерала Прайса, принял решение занять позиции у Лексингтона, спешно соорудил фортификации и направил срочную телеграмму генералу Фремонту с просьбой о подкреплении. Хотя газеты утверждали, будто у Джона сорок тысяч обученных солдат, Джесси знала, что в его распоряжении всего-навсего семь тысяч человек, включая гвардию штата, что было едва-едва достаточно для обороны Сент-Луиса. Вместе с тем она понимала, что, если полковник Мюллиган потерпит поражение, этот последний удар может стать решающим для отстранения Джона от командования. Когда она пришла в его кабинет, стремясь побудить его отправить полковнику Мюллигану всех имеющихся солдат, Джон протянул ей две телеграммы. Первая, от военного министра Камерона, гласила:
«ПРЕЗИДЕНТ ПРИКАЗАЛ ОТПРАВИТЬ СЮДА БЕЗ МАЛЕЙШЕЙ ЗАДЕРЖКИ 5000 ХОРОШО ВООРУЖЕННЫХ ПЕХОТИНЦЕВ».
Вторая телеграмма была от генерала Уинфилда Скотта:
«ОТПРАВЬТЕ 5000 ПЕХОТИНЦЕВ ОТ ВАШЕГО ДЕПАРТАМЕНТА БЕЗ ПРОМЕДЛЕНИЯ. ТАК ПРИКАЗЫВАЕТ ПРЕЗИДЕНТ».
– Не можешь ли ты уговорить их? – спросила Джесси. – Не можешь ли послать им телеграмму, что ты нуждаешься в людях для подкрепления полковника Мюллигана?
Впервые за много лет она увидела в его глазах слезы.
– Нет, – сказал он, – это было бы нарушением субординации, в которой меня уже несправедливо обвиняли. Столица снова в опасности и должна быть спасена, даже если Миссури падет и я принесу себя в жертву.
Через три дня полковник Мюллиган потерпел сокрушительное поражение, самое крупное, какое знало Западное командование. В плен попали три тысячи пятьсот человек, южане захватили большое количество боеприпасов и склады. Север был в трауре, поскольку Миссури считался лояльным штатом под контролем генерала Фремонта, и все-таки Север и здесь потерпел неудачу. Джесси была вынуждена доложить мужу, что главным мотивом жалоб в северной прессе было утверждение, будто генерал Фремонт неизменно проигрывает сражения и все еще должен одержать свою первую крупную военную победу. Многие газеты призывали найти нового генерала, способного добиваться успехов.
– Это значит, что ты должен ускорить осуществление своих планов, Джон, – сказала она. – Ты должен нанести удар до завершения приготовлений. Никто никогда не достигнет совершенства в этой войне: сражения будут вестись без достаточного количества людей, ружей, амуниции. Их нужно выигрывать такими качествами, как отвага и смелость.
– …Которые имеются в равной мере и у южан. Я надеялся подождать, пока у нас будет превосходящее количество ружей, поскольку Север явно обладает большими промышленными ресурсами. Но если Север изголодался по победам, нуждается в них ради подъема морального духа, тогда я должен добиться победы любой ценой.
Через несколько дней он выступил во главе своих войск. Джесси осталась на месте в качестве офицера связи по снабжению. Посыльные доставляли нескончаемый поток обращений, оповещая, в чем нуждается Джон:
«Скажи санитарной комиссии, что весь хирургический департамент здесь в очень плохом состоянии, и это меня весьма тревожит… Наши трудности вызываются нехваткой транспортных средств; попроси капитана Маккивера сделать все, что в силах человека, чтобы достать фургоны, мулов, упряжь и возчиков… Нам нужны сабли и ружья; высылай их, как только сможешь… Поторопи отправку батареи Констейбла, если есть возможность заполучить ее, и тысячи переделанных австрийских мушкетов, которые весьма подойдут, если мы получим их незамедлительно… Нам требуются все имеющиеся револьверы… Поторопи гвардейцев и обеспечь реквизицию одежды для них… Пусть капитан Маккивер пошлет ко мне полк Фитца Уоррена полностью, если возможно… Немедленно отправьте полк полковника Крафтс-Райта…»
В Сент-Луисе остались всего несколько офицеров, в основном больные. Джесси не имела полномочий подписывать приказы о реквизиции товаров; половину своего времени она тратила на то, чтобы найти оружие и снаряжение, вторая половина уходила на поиск офицеров для подписания приказов о реквизиции, дабы придать им законность. Она работала с нагрузкой, превышающей ее силы и способности; она понимала, какое давление оказывается на Джона и как опасно его положение. Она не упускала ни малейшей возможности, чтобы послать ему слово поощрения: писала, как предано ему население Сент-Луиса, как оно уверено в его победе, с каким уважением к нему относится Горас Грили, выраженным на страницах нью-йоркской «Трибюн», что сказал в палате некий конгрессмен об энергии и решимости генерала Фремонта. Она писала свои письма в радостном, уверенном, любящем тоне и всегда получала в ответ: «Я читал твою записку и проникался ее добрым, ярким оптимизмом». 29 сентября она получила телеграмму, сообщающую ей, что, поскольку он задержится на несколько дней в Джефферсон-Сити, ей следует немедленно выехать в этот лагерь. Она понимала, что в Джефферсон-Сити нет какой-то особой работы для нее, он просто хотел перед сражением увидеть ее еще раз – телеграмма была жестом любви и привязанности.
Джон встретил ее на железнодорожной станции. Пять дней она наблюдала за тем, как он приводит армию в полную боевую готовность. Не хватало еще многого: некоторые офицеры не привели свои отряды из других частей Миссури; невозможно было обеспечивать приток в лагерь фургонов со снабжением. И тем не менее она видела, что все эти трудности не остановили Джона и его людей: они жили в открытом поле в добром здравии, добрые духом, жаждали битвы, которая покажет армию Запада как одну из великих боевых сил нации.
За день до выхода из лагеря на Юг для преследования сил генерала Конфедерации Прайса прибыл без предупреждения военный министр Камерон. С давних пор он был поклонником четы Фремонт, вел в пользу Джона избирательную кампанию 1856 года и поддержал прокламацию об освобождении до того, как Линкольн настроил администрацию против нее. Саймон Камерон был высоким, худощавым, с приветливыми серыми глазами, высоким лбом, роскошной шевелюрой. Как всегда, он был по-юношески порывист. В молодости он был редактором газеты, соединял журналистскую работу с политикой, обрел состояние на государственном печатном деле, затем занялся строительством железных дорог и банковским бизнесом. Добившись огромного успеха в роли бизнесмена и политического руководителя в Пенсильвании, он пытался в 1860 году стать кандидатом в президенты от республиканцев, но затем снял свою кандидатуру в пользу Авраама Линкольна, после того как сторонники Линкольна обещали ему пост военного министра. Он раздавал военные контракты только своим друзьям и закрывал глаза на обман ими армии Союза, что вызвало лавину критики, и Линкольн уже подумывал направить его в Европу и таким образом избавиться от него.
Камерон сказал откровенно, в духе своей непосредственности:
– Генерал, я позволил себе осмотреть ваш лагерь. Нашел сумятицу: организация рот неважная, солдаты нуждаются в одежде…
– Нам нужно многое, министр Камерон, – ответил Джон. – Два месяца мы настойчиво просим Вашингтон помочь нам, но до сих пор не получили ничего. Возможно, униформы не блещут, но сердца и руки солдат к бою готовы.
– Пожалуйста, поймите меня, генерал! – воскликнул Камерон. – Не я решил провести обследование. Президент Линкольн приказал мне провести обследование, генерал.
– Беседовали ли вы с Блэром в Сент-Луисе?
– Да, миссис Фремонт, я выслушал Фрэнка Блэра о положении дел в округе.
Наступило неловкое молчание; Джесси пришлось прикусить язык, чтобы удержаться от ответа; но за прошедшие месяцы она получила горький урок и поэтому промолчала, ожидая, что заговорит Джон. Молчание прервал министр Камерон.
– В моем кармане приказ об отзыве, подписанный президентом Линкольном. Он просил меня принять решение на месте: если я найду, что вы не готовы начать долгожданную кампанию, то должен буду освободить вас от командования.
Джесси восхитили вежливые манеры Джона.
– Министр Камерон, – сказал он, – не будем терять время на обсуждение Фрэнка Блэра и его обвинений, высказанных в мой адрес в Сент-Луисе. Могу ли я показать вам наши планы наступления? Мы готовы нанести удар. Через тридцать – шестьдесят дней мы прогоним конфедератов из Миссури, и наша флотилия канонерок очистит Миссисипи на всем протяжении до Нового Орлеана.
Джон принялся в деталях объяснять свой план кампании. Джесси следила за министром Камероном; с облегчением она увидела, как сходило с его лица мрачное выражение и появлялся интерес к быстрым маневрам, которые Джон объяснял на картах. Солнце опустилось за холмами на западе, и в палатку вползли длинные тени. Вошел офицер, отдал честь и сказал:
– Войска построены для вечерней службы, сэр.
Джон поднял голову от карты:
– Мистер секретарь, не окажете ли нам честь своим присутствием на службе?
Министр Камерон кивнул, взял Джесси под руку и вышел из палатки на плац. Гвардия Загония в темно-синей форме стояла перед знаменосцем по команде «смирно», а войска плотным каре окружали плац. Оркестр заиграл гимн «Старая сотня», и несколько тысяч молодых солдат пропели слова простой молитвы. Перед глазами Джесси предстала красивая и волнующая картина: солдаты стояли с обнаженными головами на фоне заходящего солнца, а капеллан благословлял их. Потом она услышала дробь барабанов, отправлявшую роты в свои лагеря; сумерки опустились на плац, и на склонах холмов запылали костры, послышалось пение солдат.