Текст книги "Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

Джесси забыла, зачем она вошла в комнату. Она улыбнулась со слегка излишней бодростью, поцеловала мать и сестру и вышла из комнаты.

В ночь на 18 декабря Джесси, Джон, Том Бентон и Уильям Джонс работали до рассвета, составляя список предвзятых действий суда, суммируя и анализируя каждое отрицательное решение и показывая, как в аналогичных случаях выносились решения, выгодные генералу Кирни. В шесть часов утра они закончили работу, после чего она выпила чашку кофе, выкупалась, и ее отвезли в военный департамент, где она должна была выписать ряд параграфов, необходимых для резюме. Работа продолжалась почти до полудня, и у нее не осталось времени, чтобы освежиться и даже перекусить. Она спешила в Арсенал с необходимым мужу материалом.

Она не могла видеть ясно Джона, когда он встал и приступил к изложению резюме. Ей было непонятно, произошло ли это по той причине, что осунувшееся лицо мужа было окутано дымкой отчаяния, или же помешал шум в ее голове. Полковник Фремонт смог произнести лишь первые слова, как военный прокурор поставил под вопрос их уместность и потребовал очистить зал. Она вышла в холодный вестибюль, где сквозь окна и щели под дверями гуляли сквозняки. Она постояла на месте, сколько смогла выдержать, а затем принялась ходить взад-вперед, чтобы согреться. К трем часам она уже не могла стоять на ногах и попросила знакомого отвезти ее домой. Дома она сразу же легла в постель. Перед ее глазами все качалось, тело горело, словно внутри пылал огонь, в ушах слышались глухие удары, а рот, казалось, был забит ватой. Словно сквозь туман она слышала успокаивающие слова мужа. Но одно слово врача она отчетливо услышала, прежде чем потерять сознание:

– Воспаление легких.

Ее сестра Элиза вернулась в дом, чтобы вести хозяйство. Элиза не умела красиво говорить, но, когда речь шла о делах, никто не мог с ней соперничать. Она поддерживала нужную температуру в комнате Джесси, а это было непросто в промозглый декабрь. У постели Джесси и днем и ночью всегда был кто-то – сама Элиза, Мейли или медицинская сестра. Вкусная и здоровая пища всегда стояла на теплой жаровне. Миссис Бентон, два месяца до этого прикованная к постели, заставила Мейли одевать ее каждое утро и, несмотря на то что левая половина ее лица и тела все еще была полупарализована, проводила многие часы около дочери, держа ее за руку и рассказывая веселые истории из ее детства.

Сильнее всех переживал неурядицы жены Джон, считавший, что это он навлек на нее болезнь. Джесси видела, что он винит во всем себя, хотя и пытался скрыть это за беззаботной улыбкой, когда входил в ее комнату.

Один лишь Том Бентон, казалось, не тревожился. У Джесси воспаление легких? У многих воспаление легких! Если он смог сам преодолеть туберкулез, унесший других членов его семьи, то можно ли сомневаться, что Джесси очень быстро избавится от такой хвори, как воспаление легких?

Джесси и не помышляла о том, что ее жизнь в опасности, все ее ночные кошмары вращались вокруг мужа и суда. Четыре дня она чувствовала себя прескверно. На пятый день в три часа утра наступил перелом. К полудню к ней вернулись силы, и она стала требовать, чтобы ей ежедневно сообщали о ходе процесса. Ей было приятно, когда муж и отец рассказывали о нем с иронией и уверяли ее, что все идет хорошо. Они не знали, что она подкупила Джошиима и тот в полдень, когда мужчины уходили из дома, приносил ей свежие газеты «Юнион» и «Нэшнл интеллидженсер», благодаря чему она постоянно следила за процессом. Ей не доставляло удовольствия читать отчеты из зала суда, содержавшие неприятные вещи, но тревога, порождаемая неопределенностью, была еще хуже.

Рождество и Новый год она провела в постели, обложенная подушками. Отец поставил ей в углу комнаты рождественскую елку, а врач разрешил раздать семейные подарки на ее глазах в рождественское утро.

Джон словно сошел с ума: он растрачивал их последние быстро таявшие сбережения на щедрые подарки для нее, начиная с жемчужных серег и кончая шелковым домашним халатом ультрамаринового цвета, который она поспешила снять по той причине, что он придавал ее лицу зеленоватый оттенок.

К концу третьей недели она встала с постели и попыталась сделать несколько шагов по комнате, но ноги подкашивались, как после рождения Лили. Тяжело опираясь на руку мужа, она волочила ноги по мягкому ворсистому ковру, мечтая о том, чтобы простоять час или два, но уже через пять минут была рада вернуться в постель. Каждый день она съедала все, что приносила Мейли, желая скорее поправиться, прибавить в весе и возобновить работу с мужчинами. На третьей неделе января она уже была в состоянии провести целый день на ногах. Она всячески старалась скрыть от врача свою беременность, а он в свою очередь подчинился ее молчаливому желанию держать этот факт в тайне еще некоторое время.

Слушание затянулось на три месяца, истощив терпение нации. В последние дни января появились признаки, что дело идет к концу. Джон не разрешил ей присутствовать на последних заседаниях, но мужчины не смогли убедить ее не участвовать в написании заключительного выступления. Это сводящее все воедино заявление оказалось наилучшим плодом их сотрудничества, каждый из четырех внес свою долю в анализ событий. Документ начинался с описания приезда Джона в Калифорнию; упоминал об амуниции, провианте, денежных средствах и медикаментах, предоставленных ему военно-морским флотом, чтобы помочь в завоевании; излагал историю войны с Мексикой и капитуляцию мексиканцев в Калифорнии; в нем говорилось о событиях, которые привели к конфликту. Показания и представленные за три месяца документы были тщательно изучены, расхождения и неточности выявлены.

На первый взгляд Джесси питала уверенность, что, хотя суд может вынести приговор – «виновен» по двум второстепенным пунктам обвинения о невыполнении приказов и поведении, нарушившем военную дисциплину, для обвинения в бунте нет оснований.

На следующее утро никто не работал. Семья собралась на поздний завтрак: Джесси и Джон, Элиза и ее муж, Томас и Элизабет Бентон, ее младшие сестра и брат. Они шутили по поводу взбитых яиц и кофейного кекса, не спеша оделись и вместе отправились в зал суда за несколько минут до полудня.

Джесси гордилась Джоном, когда он встал и хорошо модулированным голосом зачитал свое заключительное заявление. Ее уверенность возрастала по мере того, как он читал пункт за пунктом, выстраивая убедительную аргументацию оправдания. В четыре часа, когда подошло время прервать заседание, суд разрешил ему продолжить представление своего дела, и он говорил еще час, при этом его голос становился все более гортанным и все более твердым. В конце его выступления она сидела затаив дыхание, в то время как он завершил красноречивое обращение, которое, как и доклады о двух первых экспедициях, было плодом их сотрудничества:

– Мои действия в Калифорнии были порождены высокими мотивами и желанием оказать пользу обществу. Мои научные работы сделали кое-что, чтобы открыть Калифорнию моим соотечественникам. Целью моих военных операций было завоевание без капли крови, мое гражданское управление было нацелено на общественное благо. Я предлагал здесь сопоставить Калифорнию во время моего правления в качестве губернатора с наиболее благополучными штатами Соединенных Штатов. Я предотвратил гражданскую войну против коммодора Стоктона, отказавшись присоединиться к генералу Кирни, намеревавшемуся выступить против него, и выразил готовность выйти в отставку из армии. И теперь я готов выслушать решение суда.

Присутствовавшие в зале зааплодировали. Даже шеренга судей казалась удовлетворенной, словно они верили, что услышанное ими достойно отражало сложное дело. Джесси расслабилась. Волнения остались позади, они оправдали себя самым лучшим образом. Она уже поднималась вместе с частью присутствующих, когда твердым тоном и с глубокой горечью ее муж воскликнул:

– Господин председатель, я не могу окончить дело без последнего заявления!

«Боже мой, – подумала Джесси, – что произошло? Что он собирается делать?»

– Несомненно, осложнения в Калифорнии должны быть расследованы, – громко сказал Джон, – но как? Путем преследования не подчиненного, а главных виновников; путем преследования не того, кто предотвратил гражданскую войну, а того, кто был готов разжечь ее. Если я виновен в том, что принял пост губернатора от коммодора Стоктона, то тогда он повинен в том, что возложил на меня этот пост; и в любом случае, было ли это преступно или нет, правительство, знавшее о его намерении назначить меня и не запретившее назначение, потеряло право преследовать нас! Я считаю трудности в Калифорнии комедией трех ошибок: во-первых, неправильных приказов, отправленных отсюда; затем несправедливых претензий генерала Кирни, в-третьих, действий правительства, поддержавшего эти претензии. И последнюю ошибку я считаю самой большой.

Окончив говорить, Джон неловко стоял около своего стола. У Джесси словно оборвалось сердце. Она вскочила и, ослепленная слезами, устремилась по центральному проходу. Вся их хорошая работа растоптана. Неуверенность, спрятанная глубоко в сердце Джона Чарлза Фремонта, предала его.

_/8/_

Когда она добралась домой, ее целый час тошнило, но она смогла выдавить из себя лишь комок желчи. Она чуть не упала на колени, если бы не крепкие руки Мейли, державшие ее за талию.

Мейли помогла ей пройти в спальню и уложила в постель. Джесси делала вид, что спит, когда несколько часов спустя в комнату вошел ее муж. Даже с закрытыми глазами она могла представить себе его лицо – помрачневшее, искаженное стыдом из-за срыва на заседании суда. Однако она знала, что он готов скорее умереть, чем признаться, что поступил неправильно и навредил сам себе. Она тихо лежала, когда он скользнул под одеяло и лег рядом с ней. Ей хотелось повернуться к нему, обнять, успокоить его, удалить поцелуями невыплаканные слезы, разгладить морщины, избороздившие его лицо. Она не осмелилась, боясь, что не выдержит сама, расплачется, показав тем самым всю трагичность его ошибки, ведь он противопоставил себя членам суда и в последний момент предстал перед нацией заносчивым и наглым человеком. Выстроив блестящую защиту и доказав, что он правильно действовал в Калифорнии, он в последнюю минуту продемонстрировал тот самый характер и образ действия, которые за истекшие три месяца стремились выставить напоказ генерал Кирни и военный департамент.

Она не разлюбила его из-за этой вспышки; она любила его, скорее как любит мать заблудшего непослушного ребенка. Не могла она и показать, что горюет за него и хотела бы пригреть на своей груди его непутевую голову. Надо дать поработать времени и встретить с открытым забралом последствия и не навредить их отношениям, показав мужу, что она жалеет его. Хотя он не шевелился и лежал рядом как каменный, она чувствовала, что он не спит, и понимала, какие он испытывал муки, мысленно воспроизводя случившееся в зале суда. Она делала вид, что спит, – лучше, чтобы их разделяла эта холодная тишина.

Наконец она услышала долгожданное ритмичное дыхание. Некоторое время она спокойно лежала, потом встала, надела стеганый халат и тапочки, спустилась в кухню, где сварила чашку крепкого кофе, а затем поднялась в библиотеку отца. Она участвовала в написании оправдательных документов, теперь она должна написать обвинительный документ, вновь просмотреть свидетельства против ее мужа. Составив список показаний, изложив их черным по белому, она подготовила себя к тому, чтобы примириться с приговором военно-полевого суда, начать жизнь с новой отправной точки. Она боялась за Джона, сможет ли он вынести приговор о виновности по всем пунктам обвинения, не будет ли его реакция настолько сильной, что навредит ему еще больше. Ради их обоих она должна быть готова к самому худшему.

В камине еще тлели угли. Джесси подбросила щепу, а затем целое полено и, стоя у огня, растирала свои бледные тонкие пальцы. Когда пальцы согрелись, она села в старое кресло, придвинула пюпитр и стала быстро писать.

Было нетрудно составить внушительное дело против полковника Фремонта, поскольку обвинения звучали в ее ушах целых три месяца. Она припомнила двадцать два пункта предъявленного обвинения, начиная с трехдневного пребывания на Соколином пике, помощи американцам в Мексике, восставшим под «флагом медведя», участия в захвате Калифорнии, принятия капитуляции мексиканцев, не имея на то соответствующих полномочий, вплоть до обвинения, согласно которому Джон отказался сдать командование армейскому офицеру, присланному военным департаментом.

Когда Джон Ч. Фремонт превратил свою экспедиционную группу в Калифорнийский батальон, один из членов экспедиции отказался участвовать в войне. Джон посадил его на ночь в темницу в форте Саттер. К утру узник изменил мнение и присоединился к Калифорнийскому батальону. Этот единственный акт насилия был самым мрачным деянием в калифорнийской эпопее: Джон Фремонт требовал абсолютного послушания и железной дисциплины. Разве он не рассказывал ей, как обеспечивал такую дисциплину в своих трех экспедициях? Разве он не посадил одного из своих сотрудников в тюрьму за отказ подчиниться приказу? Почему же он сам не проявил беспрекословного подчинения и железной дисциплины к старшему офицеру? Если дисциплина столь императивна по отношению к лицам, стоящим ниже по рангу, то разве она не столь же важна в отношении старших? И если он применил насилие по отношению к члену своей исследовательской экспедиции, то почему генерал Кирни не вправе сделать то же самое по отношению к полковнику Фремонту?

Она могла ответить на эти вопросы, лишь сделав вывод: Джон знал, что его назначение коммодором Стоктоном на пост гражданского губернатора означало произвольную передачу под его начало новой территории, ведь флот не правит на земле; коммодор Стоктон уйдет в море, а Джон Фремонт будет отвечать за все. При назначении, сделанном генералом Кирни, он всегда останется подчиненным. Генерал Кирни назначит настоящих армейских офицеров, а не топографического инженера. После того как Джон проделал изначальную работу, сыграл самую важную роль в завоевании Калифорнии, ему предложат упаковать свои карты и дневники и вернуться в Топографическую контору в Вашингтон, завершив тем самым свою карьеру. Он может сделать доклад о третьей экспедиции, составить новую карту, но затем, что дальше? Ощутив себя на исторической сцене в роли вершителя судеб, ему может показаться слишком мелкой должность топографа и изготовителя карт. Отныне он – покоритель новых территорий, губернатор новых штатов. Все это будет потеряно, если он признает старшинство генерала Кирни над коммодором Стоктоном.

Джесси положила ручку, подошла к камину и подбросила еще одно полено. Ночные часы были на исходе, и она чувствовала себя потерянной, ибо в груде подробностей скрывалась наиболее важная человеческая проблема, остававшаяся в тени: Джон был человеком армии, был им всегда, он достиг своего положения, завоевал почести и выполнил свою работу как армейский человек. Армия финансировала его экспедиции, создала ему уважение и славу. Он мог считать себя военно-морским офицером, когда рядом не было старшего офицера армии, но, как только на сцене появился старший армейский офицер, не могло быть сомнений относительно обязательств Джона; при всех обстоятельствах не было альтернативы, не было выбора. Когда генерал Кирни приказал ему, у него имелся один возможный ответ:

– Да, сэр.

Если бы Джон ответил именно так, то не было бы неприятностей, не было бы и военно-полевого суда.

Она осознала, что с такой очевидной точки зрения процедура военно-полевого суда была непредвзятой. Джон не отдал предпочтения армии, не поставил ее выше всего, и в частности выше себя. Теперь ей стало ясно, почему выпускники Вест-Пойнта не любят офицеров-добровольцев: у Джона не было того, чем обладает кадровый военный, – чувства дисциплины, готовности независимо от характера работы, от назначения, завоеванного на месте, уступить старшему, прибывшему занять пост… даже если подчиненный офицер считает себя более квалифицированным, чем офицер, посланный сменить его. Все офицеры армии испытали нечто подобное, но они подчинялись в силу своей традиции.

Джон не был настоящим военным, он был топографом и инженером. Да и она сама не принимала железную дисциплину армии как обязательную для мужа. Почему отец не осудил ее за бунтарство, когда она послала курьера, чтобы ее муж не выезжал в Вашингтон? Почему он позволил ей послать сигнал Джону ввязаться в еще один бунт?

«Потому что мы упрямцы! Потому что нами руководят чувства, и мы уверены в наших выдающихся способностях и не можем уступить, пожертвовать в пользу правительства нашей гордостью и индивидуальностью. Мы в равной мере повинны – я сама, отец и муж, но более всех я, ибо у меня не было смягчающих обстоятельств».

Она возвратилась к своему пюпитру и продолжала писать. Когда она закончила, на востоке заалела заря. Идя по длинному коридору, она заметила свет, пробивавшийся в щель под дверью в комнате Джонса. Она осторожно постучала. Через несколько минут в дверях показался зять в голубой фланелевой пижаме, облегавшей его хрупкий скелет, держа перо в правой руке, его пальцы были измазаны чернилами.

– Ты не спишь, Уильям? – спросила она.

– Нет, я… я записываю соображения.

Она увидела его стол, заваленный листками бумаги, и спросила, может ли она посмотреть написанное им. Он ответил согласием, и она проскользнула в комнату. Элиза спала, отвернувшись от света. Бросив взгляд на рукопись, она поняла, что он писал о процессе, но не могла с ходу сообразить, в чем суть дела. Она спросила шепотом:

– Зачем ты написал весь этот материал?

– Хороший юрист не должен быть захвачен врасплох, – ответил он, не повышая голоса. – Он должен знать все, что противная сторона может привести в оправдание своего утверждения.

Джесси тускло улыбнулась и протянула ему пачку своих бумаг. Он прочитал две страницы, а затем удивленно взглянул на нее:

– Мы делаем одно и то же дело.

– Ты знаешь старую поговорку относительно великих умов, – прошептала она, стараясь рассмешить его, – не сравним ли мы наш список обвинений?

– Пойдем в библиотеку, не станем мешать Элизе.

Он уселся в глубокое кресло отца перед камином и принялся внимательно читать написанное ею.

– Да, – согласился он, покачав головой, – назначение полковника Фремонта в военно-морском флоте автоматически прекратилось, когда генерал Кирни принял на себя командование.

– Каковы наши шансы сегодня в зале суда?

Он встал, положил бумаги на стол для географических карт, прошелся по комнате, запахивая халат вокруг своей высокой тощей фигуры.

– Легче, Уильям, легче, – прошептала она. – Я готова выслушать худшее.

Он постарался представить дело в возможно лучшем свете, подчеркивая, что ни президент, ни кабинет, ни большинство в сенате не желают осуждения. Он говорил о непреходящей, блестящей заслуге мужа. Не убежденная в этом, Джесси ответила так тихо, что он почти не услышал:

– Уильям, ты не веришь собственным доводам. Если бы дело не касалось твоего свояка, ты не выступил бы в нем. Ты чувствуешь, что суд вынесет приговор – «виновен».

Он отрицал, а она не стала давить на него. Джесси поцеловала зятя в щеку, поблагодарила за все сделанное. В этот момент внутри нее зашевелился ребенок, казалось, что ее сердце и желудок перевернулись, она начала дрожать.

– Каким бы ни был закон, я не могу согласиться с ним. Я его жена и знаю, как он будет страдать, если суд объявит его виновным. Я знаю, как это поломает его жизнь. Я хочу, чтобы у моих детей был отец, которому сопутствует удача и который может гордо держать голову. Уильям, я несу ответственность за все. Я подтолкнула его к первому бунту, к действиям в Калифорнии, это и вселило в него мысль, что можно ослушаться генерала Кирни. Если бы я могла взять всю вину на себя!

Уильям Джонс обнял свою невестку и спокойно сказал:

– Пойдем, дорогая Джесси, ты перетрудилась, тебе не следовало бы работать всю ночь. Ты должна теперь соснуть. Ты должна быть крепкой и отдохнувшей перед явкой в суд.

Он провел Джесси по длинному коридору в ее комнату и около двери похлопал по плечу своими костлявыми пальцами. Измочаленная Джесси вползла в постель и провалилась в тяжелый сон.

_/9/_

Принеся горячий завтрак, Мейли разбудила ее в десять часов. Джесси слышала, как потоки дождя хлестали по окнам. День выдался сумрачным, давящим. Она надела вязаное платье со свободными рукавами поверх белой блузки, а на плечи накинула новый коричневый плащ, застегнув его спереди камеей. Взглянув в зеркало, она поняла, что ее одежда слишком мрачна, словно в ожидании худшего, поэтому она пошла к своему туалетному столику, покопалась в верхнем ящичке и надела ярко-зеленые бусы. И хотя украшение выглядело неуместным, оно согревало ей душу.

Она поискала мужчин: все они сидели порознь: отец – в своем кресле в библиотеке перед потухшим камином, свояк – в своей спальне с «Республикой» Платона в руках, муж – на диване в эркере окна. Она поцеловала его в щеку и сказала:

– Мы готовы, пойдем.

Она с благодарностью взяла его протянутую руку, и он повел ее к экипажу.

Зал суда был забит посетителями, пришедшими выслушать приговор.

Вошли судьи и заняли свои места на подиуме. После, как ей показалось, нескончаемой тишины, когда ее сердце громко стучало, а ребенок внутри нее не переставал шевелиться, бригадный генерал Джордж М. Брук встал, разгладил бумагу, лежавшую перед ним, и начал читать:

«По первому пункту первого обвинения – виновен. По второму пункту первого обвинения – виновен. По третьему пункту первого обвинения – виновен».

Она холодела по мере того, как он зачитывал все одиннадцать пунктов первого обвинения с заключением – «виновен». Он продолжал читать бесстрастным тоном:

«По первому пункту второго обвинения – виновен. По второму пункту второго обвинения – виновен» – и повторил семь раз: «Виновен».

Все еще продолжая говорить в гробовой тишине зала, он повторял:

«По первому пункту третьего обвинения – виновен. По второму пункту третьего обвинения – виновен».

Затем наступил сжимающий душу момент: военный прокурор встал перед генералом Бруком и заявил:

– Суд считает полковника Фремонта виновным в бунте, неподчинении законному командованию старшего офицера, в поведении, наносящем ущерб доброму порядку и военной дисциплине. Посему суд приговаривает вышеупомянутого полковника Джона Чарлза Фремонта к отчислению со службы из полка конных стрелков армии Соединенных Штатов.

Никто не роптал и не шевелился. Джесси не осмеливалась посмотреть на мужа и отца. Каждый сидел поодаль, переживая свои горькие, как полынь, мысли. Затем снова встал генерал Брук и сказал уже менее суровым тоном:

– После тщательного рассмотрения большинство судей желают сделать заключительное заявление:

«В обстоятельствах, в каких оказался полковник Фремонт между двумя старшими по званию офицерами, каждый из которых претендовал на положение главнокомандующего в Калифорнии, – в обстоятельствах, какие по своему характеру могли сбить с толку и посеять сомнения у офицеров, обладающих большим опытом, чем обвиняемый, и принимая во внимание важные профессиональные услуги, оказанные им до свершения актов, за которые он судим, нижеподписавшиеся члены суда со всем уважением рекомендуют полковника Фремонта на снисходительное рассмотрение президента Соединенных Штатов».

Когда они добрались до дома, Джон сказал:

– Лучше сразу ложись, Джесси. Надеюсь, приговор не поверг тебя в шок.

Она была удивлена, обнаружив, что чувствует себя лучше, чем несколько дней назад. Прошло время тревожного ожидания, – время, когда судьба висела на волоске и не оставалось ничего, кроме мучительной неопределенности. Теперь она знала худшее, его нужно было перенести спокойно и уверенно. Она заложила основу для такой позиции в ночь накануне, составив обвинительный список против своего мужа. Наступило время для спокойствия и силы.

Мужу она ответила:

– Спасибо, дорогой, я чувствую себя хорошо. Тринадцать судей не сказали ничего, что обидело бы меня. Решение было принято еще до начала процесса. Любые присяжные в гражданском суде оправдали бы тебя. Я не могу считать себя ущемленной из-за того, что военный департамент решил поставить на место военно-морской флот. Как сказали судьи в смелом замечании, ты стал жертвой конфликта власти. Еще до начала суда я считала, что ты действовал правильно, а сейчас еще более убеждена в этом. Если моя оценка что-нибудь значит для тебя, мой дорогой, то скажу: я снимаю с тебя все обвинения и говорю: «Хорошо сработано».

– Это много значит для меня, – ответил Джон, не глядя на нее. – Твоя вера в меня и есть та самая нерушимая скала.

– Отлично, в таком случае пойдем к обеду, я страшно проголодалась. Мне кажется, что я многие недели плотно не ела.

Позже в этот вечер она нашла отца в библиотеке. Она закрыла за собой дверь и заперла ее на замок. Отец буквально кипел от ярости.

– Очень хорошо, – сказала Джесси тихим голосом. – Приговор вынесен. Мы ничего не сможем сделать с военно-полевым судом. Забудь о нем. В настоящее время важен вопрос: что сделает президент Полк?

– Он отменит решение суда, – проворчал Том Бентон.

– Ты уверен в этом?

– Пусть он задумается! – выпалил отец. – Ведь я могу свалить его администрацию. Он знает, что он сам и его кабинет ответственны за сумятицу в Калифорнии. Они переиграли сами себя, им хотелось получить кредит за приобретение Калифорнии, чураясь при этом ответственности словно скарлатины. Они сторонились конфликта между армией и флотом таким же образом. Если президент Полк не отменит приговор, я организую сенатское расследование, которое выведет всех на чистую воду.

Джесси почувствовала, что к ней вернулись прежние страхи. Почему мужчины пытаются прикрыть неприятности еще большими неприятностями? Почему они не могут понять, что, чем глубже втягиваешься в разоблачения, тем сложнее вытащить себя из болота? Она не хотела новых расследований, новых обвинений и судов, ущемления чувств и подорванных репутаций. Ей нужны только мир и возвращение к работе. Она хотела, чтобы скорее затянулись раны мужа, а их могло залечить только время. Ей нужны были нежные слова и спокойные рассуждения, а не угрозы и ярость.

– Я хочу одного, отец, – сказала она. – Я хочу, чтобы президент Полк смягчил приговор.

Ее отец почувствовал дрожь в ее голосе. Он протянул к ней свои руки, и она села к нему на колени, уткнувшись лицом в плечо.

– Огорчен, дорогая девочка, – нежно сказал он. – Очень огорчен. Но не слишком горюй по поводу суда, большинство газет протестуют против приговора, называя его не иначе как междепартаментской разборкой.

Не поднимая головы, Джесси спросила приглушенным голосом:

– Смягчит ли приговор президент Полк?

– Да. В этом я уверен. Рекомендация суда о снисхождении делает смягчение неизбежным. Именно с этой целью она и предложена судьями, ведь это способ сказать Джону, что все прощено и он может вернуться домой.

Она подняла голову и со всем чувством, на какое была способна, сказала:

– Он не должен уходить со службы. Он был в армии десять лет. Это единственная жизнь, какую он знает и любит. Он так гордится Топографическим корпусом, у него столько задумок относительно экспедиций и задач, поставленных Николлетом и Хасслером. Если ему придется снять мундир, лишиться звания и работы, он уподобится человеку, у которого отрубили руки…

– Знаю, знаю, – сочувственно прервал ее отец. – Мы не можем позволить ему уйти из армии. Такой удар сделает его инвалидом. Я пойду завтра к президенту Полку, хотя в этом нет необходимости. Никто не хочет увольнять полковника Фремонта со службы.

– Если президент Полк прикажет отложить в сторону приговор, я не стану сожалеть о том, что произошло, или даже осуждать суд. Мы начнем сызнова. Я разговаривала с его коллегами в Топографическом корпусе, они хотят, чтобы он вернулся к ним и продолжил свою работу. Мы добьемся, чтобы его послали в новую экспедицию, быть может, он снимет карту юго-западного прохода к Лос-Анджелесу. К моменту его возвращения все будет забыто.

Возбужденная, она встала, подошла к длинному грубому столу и принялась листать атласы, не всматриваясь в страницы. Отец подошел к ней:

– Все, что ты говорила, Джесси, справедливо и разумно. Ничего больше не бойся. Через несколько дней твой муж вернется на работу в Топографический корпус, чтобы составить планы своей третьей экспедиции.

Джесси повернулась, ощущая новый прилив сил:

– Так и должно быть, отец. Он немедленно должен вернуться к работе. Я убеждена, что, углубившись в свои карты и отчеты, он забудет о плохом. В конце концов он нашел новый путь в Калифорнию, который заменит тропу Орегон. Тысячи людей в стране ждут его карт и его доклада. И он должен сделать это для своего полного оправдания перед народом, который поддерживает полковника Фремонта. Но он должен вернуться к работе, он должен опубликовать результаты своей третьей экспедиции.

_/10/_

Следующие два дня в ожидании решения президента Полка Джесси провела в смене надежд и тревоги. Она знала: когда ее отец говорил громко, шумел, он мог ошибаться в своих суждениях, но он спокойно уверял ее, что президент смягчит приговор. Она твердо верила в это, но не сказала ни слова Джону. Она не знала, что он думает, ибо Джон мало разговаривал, надолго исчезал из дома, а когда возвращался, его ботинки и брюки были забрызганы грязью. Она знала, что он возлагал большие надежды на президента Полка, ведь разве не он послал с лейтенантом Джиллеспаем секретный приказ завоевать Калифорнию? Разве не он был тайным агентом Полка, главнокомандующего, а следовательно, старше генерала Кирни и коммодора Стоктона? Президент Полк не допустит его ниспровержения. Он поддержит полковника Фремонта, отменит и отвергнет все обвинения, похвалит за работу в Калифорнии и прикажет ему принять саблю. Джесси поняла по отдельным фразам, которые бросал муж, что он ждет этого.

В полдень на третий день, когда они собирались на ланч, хотя аппетита не было, из военного департамента прибыл курьер. Джон вскочил из-за стола, побежал в прихожую, раскрыл письмо. Джесси подошла к нему, и они вдвоем прочитали строчки, прыгавшие перед их глазами:

«Прочитав отчет, я не удовлетворился тем, что приведенные в данном случае факты составляют военное преступление – „бунт“. Я считаю, что второе и третье обвинения подтверждены доказательствами, и убеждение, основанное на этих обвинениях, обеспечивает приговор суда. Тем самым приговор суда одобряется, но, учитывая особые обстоятельства дела и прежнюю ценную и достойную службу полковника Фремонта и вышеуказанную рекомендацию большинства членов суда, наказание увольнением со службы отменяется.

Соответственно полковник Фремонт освобождается от ареста, ему возвращается сабля, и он должен явиться по месту службы.

Джеймс К. Полк.

Вашингтон, 14 февраля 1848 года».

Облегчение и радость охватили ее. Президент Полк оправдал ее мнение, мнение прессы и народа, объявив ее мужа невиновным в бунте! Не имело значения, что он поддержал заключение суда о том, что Джон нарушил дисциплину. Было важно то, что президент похвалил ее мужа, отметив его ценную и достойную службу. Он отменил увольнение и приказал полковнику Фремонту взять саблю и явиться по месту службы.