Текст книги "Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 37 страниц)

Ирвинг Стоун
Бессмертная жена
или
Джесси и Джон Фремонт

Число строк, отведенных той или иной личности в Энциклопедическом словаре, служит формальным и вместе с тем объективным свидетельством ее исторической значимости. Исходя из этого критерия, следует отметить, что герою повести Ирвинга Стоуна «Бессмертная жена» Джону Чарлзу Фремонту Американская энциклопедия уделила значительно больше места, чем многим президентам США.

Плод страстной любви француза-роялиста, бежавшего из Франции в годы Великой французской революции конца XVIII века, и молодой виргинской аристократки, Джон Фремонт стал одним из наиболее известных и отважных путешественников, исследователей, топографов, сыгравшим исключительную роль в изучении американского Запада.

Память о Фремонте увековечена на картах Америки: три города (в штатах Мичиган, Небраска и Огайо) носят его имя, а в штате Вайоминг в его честь назван горный пик.

В лице Джесси Энн Бентон, дочери влиятельного американского сенатора, Джон нашел верную подругу: она всегда была рядом с ним и в светлые и в мрачные дни, оказалась хорошей помощницей, сумевшей приложить свой литературный талант к докладам и описаниям экспедиций и сделанных в их ходе открытий. Ее беззаветная любовь и преданность мужу и побудила Ирвинга Стоуна назвать свою биографическую повесть «Бессмертная жена».

Предисловие

Девиз Соединенных Штатов Америки, который, кстати, можно видеть на звонкой монете, – «Е pluribus unum», что в переводе с латинского означает: «Один из многих», – вполне можно было бы использовать как эпиграф к биографической повести американского писателя Ирвинга Стоуна «Бессмертная жена». И хотя в этой повести два главных героя – Джон Фремонт и его супруга Джесси, но каждый из них поистине «один из многих», оказавших приметное влияние на формирование американского характера, американской нации и государственности. Произошло это благодаря двум обстоятельствам: Джон и Джесси сами по себе были талантливыми, яркими личностями, а волею судеб они оказывались в эпицентре крупнейших в истории США XIX века событий, которые и служат канвой повествования. Поэтому мы не ошибемся, сказав, что повесть Ирвинга Стоуна произведет неизгладимое впечатление на читателя, и он надолго запомнит беззаветно любящую чету Фремонт, для которой взаимное уважение и любовь превратились в крепость, позволившую им пережить все невзгоды и до смертного часа сохранить свежесть и чистоту своих чувств.

Эта книга, пользовавшаяся большим успехом в Соединенных Штатах и других англоговорящих странах, привлекла к себе внимание не только яркостью образов главных персонажей, но и ненавязчивым и в то же время обстоятельным показом жизни американцев середины XIX века. В это время на полную мощь заработал так называемый плавильный котел, превращающий переселенцев из Европы – англичан, французов, немцев, голландцев, шведов и других – в американцев, в американскую нацию. Такого не было в период британского владычества, когда на территории будущих Соединенных Штатов существовали подчиненные британской короне колонии и жители этих колоний именовали себя виргинцами, пенсильванцами, жителями Нового Амстердама, позже ставшего Нью-Йорком, жителями французской Луизианы.

Война за независимость 1775–1783 годов начала процесс сплочения бывших английских колоний на Североамериканском континенте в единое государство и новую нацию. Но этот процесс шел медленно, поскольку в колониях, а затем штатах Атлантического побережья укоренились английские традиции и сложилась своя аристократия, поддерживавшая старые устои.

Консолидации американского народа как самостоятельной нации способствовала англо-американская война 1812–1814 годов, которую американский ученый и дипломат Бенджамин Франклин называл второй Войной за независимость. Победа в этой войне, одержанная генералом Эндрю Джэксоном (главным героем другой биографической повести Ирвинга Стоуна – «Первая леди», вышедшей в данной серии), стала катализатором, ускорившим вызревание национального самосознания американцев. В наше время принято ниспровергать привычные авторитеты, но не все из сказанного или обдуманного нашими предшественниками неверно или ошибочно. Это касается и известного выражения «Крот истории», принадлежащего К. Марксу. Можно с достаточным на то основанием назвать Джона и Джесси Фремонт теми «кротами истории», которые внесли свою лепту в становление американского государства.

В настоящее время едва ли можно найти выпускника американского колледжа или европейца-американиста, не знакомого с книгой французского ученого Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке». Алексис де Токвиль посетил США в то самое время, когда развертывалась личная и общественная драма героев Ирвинга Стоуна. По прихоти случайности в судьбах Токвиля и Джона Фремонта оказались общие моменты. Токвиль родился в семье убежденных приверженцев королевской власти, что, впрочем, не помешало ему быть близким по своим взглядам к либерализму. Отец Джона был роялистом, бежавшим в годы французской революции XVIII века в Америку, где он полюбил молодую жительницу Виргинии. Плодом этой связи и явился Джон, а стигма незаконнорожденного была тяжким пятном в Америке, несшей на себе печать ханжеского пуританизма. Видимо, это предопределило либеральные взгляды Джона, разделявшиеся его женой Джесси.

Токвиль разглядел и объяснил процесс экспансии американцев на Запад Американского континента. Ученый развеял ложные представления, будто заселение пустынных земель Америки происходило за счет европейских эмигрантов, приезжавших из Старого Света. В действительности же на Запад устремлялись американцы, родившиеся на Атлантическом побережье. Они оседали здесь с целью накопить необходимые средства, узнать страну, освоиться с ее климатом. Многие из них стали хозяевами крупных земельных угодий.

История Америки – это история завоевания все новых и новых земель, продвижения на Запад, завершившегося в середине XIX века. Где удавалось, США были готовы заплатить; так была куплена у Франции Луизиана. В иных условиях, как в Техасе, использовались в качестве «пятой колонны» американские поселенцы, а также прямое военное вторжение, как в Калифорнии.

В лексиконе американцев Запад именовался «диким». Но в действительности он был заселен индейскими племенами, и его колонизация сопровождалась оттеснением и физическим истреблением индейцев, которых сенатор Томас Гарт Бентон, отец героини повести, Джесси, называл «бесполезным и опасным населением». «Право» на изгнание индейцев оправдывалось ссылками на «прогресс цивилизации» и «намерениями Творца». Затем появилась теория «предопределения судьбы», якобы обязывающая Соединенные Штаты распространить свое владычество на весь континент, выйдя к Тихому океану.

Наибольшим драматизмом насыщены те страницы повести, где рассказывается об участии супругов Фремонт в событиях, связанных с захватом Калифорнии и Новой Мексики, повлекшим за собой американо-мексиканскую войну 1846–1848 годов.

Видные американские мыслители и публицисты того времени Горас Грили, Ралф Уолдо Эмерсон, Генри Дэвид Торо, писатель Герман Мелвилл и другие безоговорочно осудили американо-мексиканскую войну, наносившую ущерб международному авторитету США, подрывавшую то благоприятное впечатление об американских нравах и демократии, которое привнесла в Европу книга Алексиса де Токвиля. Ситуация в стране трагическим образом сказалась на судьбе Джона и Джесси Фремонт: Джон Фремонт был привлечен к военно-полевому суду, признан виновным в бунтарстве и неподчинении начальству, его карьера сломана.

Фремонт баллотировался в качестве кандидата в президенты на выборах 1856 года. Ему не удалось победить в этой кампании, но его участие подготовило почву для прихода в Белый дом в 1860 году Авраама Линкольна, которого Америка почитает как великого президента.

Историки не любят неудачников и стараются в своих исследованиях обходить их имена, хотя порой они опережали свое время и выступали с идеями, подсказывавшими направление развития общества. Имена Джона и Джесси Фремонт упоминаются в солидных исторических грудах, но, как нам кажется, роль этих двух личностей в ходе событий в середине XIX века в Соединенных Штатах не раскрыта достаточно полно. Ведь Джон и Джесси были не только сторонниками американской экспансии на Запад, но и первопроходцами в освоении западных земель, как об этом ярко повествует Стоун. А что другое способно выковать новый характер, новые нравы, как не жизнь в новых, ранее неизведанных условиях?

Обратимся к свидетельству такого проницательного и авторитетного наблюдателя, как Чарлз Диккенс, посетивший Соединенные Штаты в 1842 году и побывавший в тогдашних западных землях, в том числе в Сент-Луисе, который часто упоминается в повести Стоуна. 22 марта 1842 года Диккенс писал своему другу Уильяму Макриди, английскому актеру и режиссеру: «Народ здесь сердечный, щедрый, прямой, гостеприимный, восторженный, добродушный, с женщинами все любезны, с иностранцами открыты, искренни и чрезвычайно предупредительны; они гораздо менее заражены предрассудками, чем принято думать, подчас чрезвычайно воспитанны и учтивы, очень редко невежливы и грубы». Не представит большого труда читателю убедиться в том, что именно такими свойствами наделены герои Ирвинга Стоуна.

Понятно, у Диккенса были наблюдения и негативного порядка, и касались они в первую очередь положения рабов и индейцев. Ирвинг Стоун не акцентирует внимание на этих особенностях американского общества, но и не уклоняется от исторической правды. Последнее обстоятельство делает книгу особенно ценной.

Читатель, желающий лучше познать историю Америки и формирования американской нации, почерпнет из повести Стоуна много полезной информации.

Джин, в которой я нашел мою Джесси

Книга первая
РАННИЙ РАСЦВЕТ

_/1/_

Она стремительно ворвалась, шурша платьем из тафты, в приемную Академии мисс Инглиш, ее карие глаза сверкали от возмущения. Не глядя по сторонам, Джесси Бентон устремилась к отцу и сказала с твердостью в голосе:

– Я не останусь ни одного дня в этой школе. Я еду домой с тобой сегодня же!

Не пытаясь даже встать со стула, ее отец спросил:

– Что случилось?

– Я добилась того, что Гарриет Уильямс выбрали королевой Мая. Она самая красивая девушка в школе и танцует лучше всех. Но во время завтрака мисс Инглиш объявила, что королевой должна быть другая.

Томас Бентон уставился на огромные глаза дочери:

– Надеюсь, что приняла решение, спокойно взвесив его?

Она откинула назад голову в знак решительного отрицания.

– Я поднялась и закричала: «Это несправедливо и нечестно! Гарриет выбрана правильно!»

– И что же произошло потом?

– Мисс Инглиш вызвала меня, поставила перед классом, положила руку на мою голову и сказала: «Мисс Джесси, у вас вроде бы повышенная температура. Будьте добры, сходите к врачу».

Том Бентон усмехнулся на нарочитую строгость голоса своей дочери.

– Как понравился тебе отвар сенны?

– Он чудовищный, спасибо тебе. Меня держали в одиночке весь день. Но я не теряла времени, задумав бунт. В день праздника все девушки принялись жаловаться на головную боль, и нас уложили в постель. Скажу тебе, что пить слабительный чай не так горько, как смотреть на попытки той, другой королевы танцевать. Ее назначили только потому, что она из семьи Фицхью, а отец Гарриет – всего лишь правительственный клерк…

– Джесси, дорогая, – прервал ее отец, – мама чувствует себя не очень хорошо и не смогла прийти на музыкальное представление, поэтому я привел своего друга. Могу ли я представить тебе лейтенанта Джона Чарлза Фремонта?

Молодой человек в армейской форме, стоявший позади кресла, в котором сидел Том Бентон, шагнул вперед, под свет канделябра. Раздражение Джесси, переполнявшее ее с самого утреннего завтрака, тотчас же испарилось, словно выдернули пробку, мешавшую его выходу. Ее первой мыслью было: «Наконец-то я вижу мужчину, который выглядит лучше, чем мой кузен Престон. Рада, что не сделала глупость и не надела новое розовое полосатое платье с бантом вместо муслинового в голубой горошек».

Она протянула руку, и он пожал ее. Молодой человек не делал резких движений, не сдавливал ее ладонь, он отвечал таким же пожатием. Она почувствовала, что их рукопожатие было подобно мимолетному соприкосновению плоти, а не пустому формальному жесту.

Это ощущение прошло. Она услышала слова отца:

– …Майская королева вроде бы лучшая ученица в школе. Разве Харриет не миф класса?

Преодолевая упорное нежелание, она все же смогла ухватить нить разговора. Казалось, утро уже прошло и осталось далеко позади. Питая отвращение к школе, она воспользовалась несправедливостью, учиненной в отношении Гарриет, чтобы оттянуть ответ.

– Нет, – все же уступила она, – Гарриет чаще сидела на вершине шелковицы, чем возглавляла класс. Мы могли подниматься на дерево из окна моей комнаты, а преподаватели не слышали, как мы разговариваем и смеемся.

– Ты была уязвлена, – рассудил сенатор Томас Гарт Бентон со свойственным ему важным тоном. – Если ты решила, что следует выбрать Гарриет, то должна была бы помочь ей в учебе, чтобы она получила все голоса. Верно ведь, лейтенант Фремонт, – продолжал он, – мы не можем допустить слабину как в политике, так и на войне?

– Правильно, – тихо сказал лейтенант, – на войне, в политике и в любви. Но этого не всегда легко добиться.

Джесси восхищенно посмотрела на молодого человека, подумав: своим дополнением он тонко обошел отца.

– Что же касается майского бунта, – продолжал ее отец, – то это дело опасное, оно может завести слишком далеко.

Джесси повернулась к лейтенанту Фремонту; ее лицо напоминало камею, обрамленную длинными каштановыми волосами, расчесанными на прямой пробор, а на висках так, что они закрывали уши, оставляя открытыми лишь кончики мочек. Для столь выразительного лица ее рот был несколько пухлым и ярким, выделявшимся на смуглом фоне ее гладкой кожи. Когда она сосредоточенно думала, на ее щеках появлялся румянец, как сейчас.

– Мой отец, – тихо сказала она, – не вправе читать такие проповеди, лейтенант Фремонт, он воспитал меня на рассказах о том, как он и Эндрю Джэксон взбунтовались против военного департамента.

Ее отец сделал жест, благосклонно признав свое поражение. Многие годы духовного общения научили Джесси удалять жало, прежде чем отец даст отпор.

– Однако я сдаюсь, – согласилась она, – так или иначе бунт бесполезен. Мать Гарриет забрала ее из школы сегодня в полдень. Пойдемте, джентльмены, в аудиторию, музыка вот-вот заиграет.

Она села между отцом и лейтенантом, а ее старшая сестра Элиза открыла музыкальный вечер, сыграв аккуратно, но без вдохновения одну из фуг Баха. В зале Академии разместилось около сотни гостей. Небольшую сцену освещали стоявшие на полу фонари, а темно-синие занавеси закрывали боковые окна от ранних февральских сумерек. Из-за ее рассказов о Гарриет они вошли в зал с опозданием, и им пришлось сидеть в дальнем углу на обтянутых тканью скамьях. Она была рада, что случилось именно так, ведь у нее была возможность рассмотреть лицо Джона Фремонта в полутьме.

Она удивилась, увидев, что он невысок ростом, во всяком случае не выше ее: их плечи и глаза были на одном уровне.

«Ну, он даже маленький, – подумала она. – Рост, как у меня, всего от силы метр шестьдесят. Странно, что я не заметила этого, когда мы стояли. Но он не выглядел мужчиной низкого роста».

Она повернулась и посмотрела на отца: над ней возвышалась его огромная фигура, с крупными костями, покатыми, как у нее, плечами, но тяжелыми и мощными благодаря годам, проведенным на открытом воздухе.

Она не питала большого интереса к музыке и тем более к этой фуге, которую в течение целой недели вколачивала в ее уши Элиза. Глаза Джесси блуждали по спинам ее однокашниц, сидевших со своими родителями. Она не хотела учиться в Академии мисс Инглиш в Джорджтауне, пригороде Вашингтона, и помнила ссору с отцом, когда он впервые сказал ей, что она должна заниматься в этой школе.

– Чему я смогу научиться там, чего не могла бы узнать дома? – спрашивала она. – Что нового я смогу прочитать в их детских учебниках после того, как мы вместе перечитали большую часть мировой литературы? Кто поможет тебе с отчетами и речами? Кто утешит тебя, когда ты мечешься по комнате, проклиная своих глупых оппонентов? Ради всего святого, Том Бентон, я не пойду в эту школу салонных девиц.

– Нет, ты пойдешь, Джесси, – сказал отец, склонив голову и не глядя ей прямо в глаза. – Если случится так, что кто-то обвинит меня, будто у тебя нет манер или грации, которым обучают в школе, я никогда не прощу себе этого. Боюсь, что ты повзрослела раньше времени, слишком много работая со мной. Мать обвиняла меня в том, что я лишил тебя детства.

– Но она не права! – воскликнула Джесси, обиженная таким утверждением матери. – У меня было чудесное детство: мы выезжали каждую осень охотиться на перепелов, ели печенье и яблоки, а ты тем временем читал мне истории, написанные твоим другом Одюбоном. Мы проводили целые недели в седле, путешествуя по штату Миссури, в то время как ты вел избирательную кампанию, мы…

– Мама говорит, что ты недисциплинированная. Она считает, что ты должна научиться работать в классе и освоить девичьи игры.

– Но, черт возьми, отец, – ответила она, – я не хочу играть в игры. И скажи, пожалуйста, почему мне нужна школьная дисциплина, когда каждый раз, выезжая на пикник с тобой, я беру по твоему настоянию «Одиссею» Гомера и читаю ее на древнегреческом? Если я менее образованна, чем другие девушки Академии мисс Инглиш, тогда я готова сжевать твои двадцать томов «Британских государственных процессов».

Отец даже не слушал, что она говорит.

– Я знаю свой долг, Джесси, и меня трудно отговорить от того, что я решил.

Позже в тот же вечер она пришла с покрасневшими и опухшими глазами к отцу в библиотеку и предстала перед ним с обрезанными каштановыми волосами, едва достигавшими плеч.

– Боже мой, что ты сделала с волосами, Джесси? – спросил в отчаянии отец.

– Я укоротила свои волосы, чтобы стать некрасивой, – сказала она сквозь слезы, – теперь мне не нужны ни классная комната, ни дисциплина, ни выходы в свет. Отец, все, что я хочу, – это оставаться здесь и быть твоим компаньоном.

Том Бентон сохранял твердость:

– Я не могу быть ответственным за то, что ты утеряла в своей жизни. Тебе четырнадцать лет, ты уже опоздала войти в общество. Кончай хныкать и отправляйся с матерью и Элизой в магазин за новыми платьями.

Когда она повернулась, чтобы выйти из библиотеки, он сказал:

– Быть может, школа лишь наполовину плоха, как кажется. Я обещаю не редактировать свои важные речи до твоего возвращения домой в конце недели.

Этот разговор происходил два года назад. Ее волосы отросли, но отвращение к школе сохранилось.

Элиза сыграла фугу Баха, ее приветствовали вежливыми аплодисментами. Джесси взглянула на Джона Фремонта, ожидая, что он раскроет себя, постарается создать впечатление о себе: так поступали сотни мужчин, переступавшие порог дома Бентонов в Вашингтоне. Молодой лейтенант любезно взглянул на нее, но не сказал ничего.

Слова всегда казались Джесси Энн Бентон прекрасными, но сейчас, сидя в уютной тишине, остро чувствуя близкое соседство армейского офицера, она поняла, что слова – не единственное и, возможно, не лучшее средство общения. Джон Фремонт молчал, но что-то еще неизведанное подсказывало, что он хочет поговорить с ней.

– В каком подразделении вы служите, лейтенант Фремонт? – спросила она.

– В Топографическом корпусе. Я работаю с мистерами Николлетом и Хасслером над картой Миннесоты.

– Николлет и Хасслер? Ведь это самые близкие друзья отца.

– Именно там я и встретился с сенатором Бентоном. Он пришел в дом мистера Хасслера, где я работал над материалом, собранным нами во время экспедиции в верховья Миссури.

– Вы были в этой экспедиции с Николлетом? – взволнованно спросила она.

– Да, я его помощник уже четыре года, большую часть этого времени мы провели на целинных землях Севера, на территории индейцев.

С пухлых губ Джесси сорвалось восторженное восклицание.

– Верно ли, мисс Бентон, – спросил лейтенант, – что ваш отец не бывал на землях западнее Миссури? Я не могу этому поверить; он знает о Западе больше, чем кто-либо.

Джесси было приятно слышать столь лестный отзыв о своем отце. Она почувствовала дух товарищеской близости.

– Он никогда не был в местах западнее Миссури. Но мысленно он жил в этих районах еще с детства. Его ближайшие друзья – следопыты и охотники, база которых находилась в Сент-Луисе и которые вели исследования в районе Скалистых гор. Они останавливались в нашем доме в Сент-Луисе, возвращаясь из походов.

Она повернулась вполоборота к отцу, чтобы втянуть его в беседу.

– Перед моим появлением на свет божий отец рассчитывал, что родится сын. Я должна была бы пройти подготовку в армии, присоединиться к Топографическому корпусу и исследовать Запад. Не так ли, папа?

– Нечто вроде этого, – проворчал отец.

Заиграл струнный квартет, и они вновь замолчали. В перерыве Томас Бентон представил лейтенанта Фремонта Элизе. В то время как лейтенант и Элиза обменивались приветствиями, сенатор Бентон предложил Джесси погулять в саду. Хотя было лишь семь часов вечера, но они почувствовали, что воздух стал прохладным, а ветер – резким. Прохаживаясь по посыпанным гравием дорожкам сада мисс Инглиш, окруженным живой изгородью, Том Бентон спросил:

– Не кажется ли тебе, что Элизе понравится лейтенант Фремонт?

– Он способен взволновать, – ответила Джесси, ее широко расставленные карие глаза сверкали.

Том искоса взглянул на дочь.

– Я спросил тебя, понравится ли он Элизе, а не нравится ли он тебе. Молодые леди, которым нет еще и семнадцати лет, не считаются достаточно зрелыми, чтобы поддаваться чарам незнакомцев.

Джесси посмотрела насмешливо на отца.

– Считаете ли нужным зафиксировать это ваше заявление, сенатор? – спросила она, имитируя тон, каким он обычно обращался к оппонентам в сенате Соединенных Штатов.

Когда они возвратились в зал, глаза Джесси быстро заметили подтянутую фигуру лейтенанта Фремонта на фоне голубой драпировки. Казалось, он излучал энергию, сохраняя при этом одухотворенность своего лица. «Он совсем юн, – подумала она, – чтобы достичь вершин в своей профессии».

Когда ее сестра и лейтенант Фремонт присоединились к ним, она почувствовала, как волна негодования охладила ее собственную романтическую глупость. «Я веду себя, как шестнадцатилетняя девчонка, – сказала она сама себе. – Если я не могу держать себя достойнее, то отец прав, оставляя меня в женской школе».

Она приподняла свои покатые плечи и грудь и сосредоточенно слушала исполнявшиеся в этот момент баллады. Музыка была забавной; она медленно расслабила плечи и сидела в кресле умиротворенная. В тот момент, когда пение достигло крещендо, ей показалось, что молодой человек обращается к ней. Она взглянула на него: его губы были неподвижны.

– Да? – мягко спросила она.

Его голос, такой глубокий для некрупного тела, произнес:

– …Ничего особенного, я просто наблюдал, как ваши серьги… мерцают в свете свечей. Свет и тень сменялись в ритме музыки.

Джесси подняла свою руку к тому месту, где тугой завиток густых каштановых волос нависал над ее ухом, схватила его палец и легким движением приблизила его к мочке, не закрывавшейся волосами. Затем она засмеялась, это получилось невольно, и тут же последовал его смех, сильный, переливающийся с ее смехом и его подавляющий. К счастью, в этот момент музыка достигла высшего звучания, и никто не услышал их смеха. Но Джесси слышала и спрашивала себя с удивлением: «Что это значит?»

_/2/_

Она сидела перед туалетным зеркалом, глядя то на свое отображение, то на окно, выходившее в сад позади дома. Близился момент, которого она ждала после вскользь брошенного отцом замечания в конце музыкального вечера в среду, что она встретит лейтенанта Фремонта на обеде в воскресенье. Дни проходили во взлетах и спадах настроения. Гарриет ушла из школы, и молодой лейтенант вытеснил ее из мыслей Джесси. Академия мисс Инглиш казалась ей более детской, чем когда-либо.

Друзья и сотрудники ее отца, навещавшие гостиную Бентона, называли ее самой красивой девушкой Вашингтона. В доме ее матери в Черри-Гроув, в Виргинии, когда она каждое лето посещала это поместье, семья выставляла ее напоказ, заставляя медленно поворачиваться и комментируя при этом ее гибкую фигуру, густые каштановые волосы, удивительно нежные карие глаза, изящный овал лица, который, по их утверждениям, продолжал благородную традицию семейства Макдоуэлл.

Эти замечания не производили на Джесси большого впечатления. Ей казалось само собой разумеющимся, что она привлекательная девушка, как и все окружавшие ее. Молодым свойственна миловидность.

Ныне же впервые, разглядывая себя, как ей казалось объективно, она поняла, что семья и друзья льстили ей. Ее глаза были слишком большими и широко расставленными для узкого овала. «Мое лицо – одни глаза, – думала она, – как у кошки в сумерках. В них тонет все остальное лицо. Но не мой нос. К сожалению, у меня нос отца. Он всегда любил свой длинный римский нос, который помогал ему быть похожим на сенатора, но я не хочу быть сенатором, и такой нос мне совсем не нужен. И если природа захотела, чтобы у меня были гладкие щеки, почему она не завершила этот рисунок? Почему мой подбородок страшно похож на подбородок сенатора Бентона в момент, когда он упорно требует выделить свободные земли для поселенцев на Западе?»

Ее интерес к собственному лицу внезапно исчез, когда она откинулась на низком стуле перед зеркалом и попыталась представить лицо лейтенанта Джона Чарлза Фремонта. Ее охватило чувство разочарования: она не могла вспомнить, как выглядел молодой человек. «Как такое могло случиться? – спрашивала она себя. – Почему я не могу вспомнить цвет его глаз, очертания его рта, его прическу?»

Услышав шум экипажа у главного входа, она быстро застегнула на шее ожерелье из кораллов и вдела в манжеты такие же запонки, благодарная им за то, что они скрашивали бледность ее кожи. «Я не хочу, чтобы он думал обо мне как о неженке», – рассуждала она, поднимаясь со стула и отбрасывая назад локон, упорно спускавшийся на лоб. Она достала из ящичка секретера носовой платок кораллового цвета. Проходя мимо двери спальни матери, она остановилась на мгновение и заглянула внутрь.

Элизабет Бентон полулежала в обтянутом сатином шезлонге. Ее темные волосы посеребрили седые нити, на некогда изящном лице пролегли глубокие морщины. Хотя ей было всего сорок семь лет, на двенадцать лет меньше, чем мужу, она всегда казалась Джесси гораздо старше, возможно потому, что проводила большую часть времени в шезлонге. Никто ей не прописывал постельного режима, она сама выбрала для себя недвижимость тела и духа. Миссис Бентон внушила всем, что ее спальня – это ее убежище, куда никто не может войти без ее разрешения. Пол спальни устилал толстый розовый ковер, кружевные занавески украшали вышитые медальоны, перед окнами стояли два легких позолоченных стула, а рядом с кроватью – столик из красного дерева.

В спальне все было утонченно и изящно в отличие от всего дома, построенного богатым английским торговцем в массивном мужском вкусе. «Здесь все отлично от других помещений дома, – подумала девушка, – как отлична Элизабет Макдоуэлл Бентон от Томаса Гарта Бентона… или от Джесси Энн Бентон».

По приглашению матери Джесси подошла к ней, поправила стеганое покрывало.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

– Спасибо, сносно.

– Ты не спустишься вниз к обеду?

– Не-ет, мне удобно здесь. Мейли принесет мне мой поднос. Отец рассказал мне, кто придет, за столом будут нескончаемые споры, Джесси. Я не привыкла к этому, ты знаешь, какой больной я становлюсь от шума.

Джесси знала, что ее мать страдает каким-то постоянным недугом, причины которого были неизвестны. К миссис Бентон не приходили врачи, она не принимала никаких лекарств и каких-либо процедур, симптомы болезни не были установлены. Тем не менее несколько лет назад она отошла от активного управления домашним хозяйством, отдав его в руки опытной прислуги, привезенной ею из Черри-Гроув. Она обедала вместе с семьей только в тех редких случаях, когда не было гостей. Ее дочери казалось, что мать вообще выключилась из активной жизни: она не читала, ее руки вяло лежали на коленях, она оставила круг своих подруг, и в ее присутствии было невозможно обсуждать серьезные дела.

Но так было не всегда. Джесси еще помнила, как зимой мать сидела вместе с ними перед ярко горящим огнем; отец по одну сторону камина читал нескончаемую череду книг, а миссис Бентон сидела напротив мужа за небольшим столиком, занимаясь вязанием или вышивкой. Джесси, ее сестра и брат делали уроки за массивным квадратным столом, стоявшим под окнами с фасадной стороны дома.

Даже теперь, во время ежегодного отдыха в материнском доме в Виргинии, где родились и Элизабет Макдоуэлл, и Джесси Бентон, болезнь, казалось, отступала, морщины на лице матери сглаживались, к ней возвращалась энергия, и она вновь становилась счастливой женщиной, какой ее помнила с детства Джесси.

Между ними не было горячей любви и полного взаимопонимания, и все же, когда Джесси обходила окна и открывала шторы, а затем брызгала одеколон на свежий кружевной носовой платок матери, ей было приятно вспомнить тот прежний облик матери. Джесси знала, что она сама виновата в том, что нет близости с матерью: она любила отца и работу, которую выполняла для него самоотверженно, скрывая свое предпочтение. Она с трудом подавляла в себе недовольство тем, что мать не работает вместе с отцом, не помогает ему формулировать его планы, писать речи и статьи, не обсуждает с ним столь волнующие проблемы современного мира.

Хотя отец ничего не говорил ей, хотя она каждый день видела свидетельства того, как предан Том Бентон своей Элизабет, Джесси чувствовала, что отцу не хватало участия матери в его работе. Лишь косвенно, на основании выводов, вытекавших из философии, в духе которой он воспитывал свою вторую дочь, она пришла к пониманию этого:

«Не довольствуйся ролью хозяйки дома, не ограничивай себя заботой о манерах, очаровании, дилетантских разговорах, не позволяй, чтобы твой рассудок и личность оказались подавленными твоим мужем. Подготовь себя, развивай свои умственные способности, будь готова к конфликту и противоборству идей. При такой подготовке, когда вырастешь, ты сможешь внести свой вклад в общество и всегда будешь стоять на твердых ногах и достигнешь личного благополучия».