Текст книги "Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

Она высказала все это мужу, но он заявил: поскольку он не делегат, для него нет надлежащего места. Большинство делегатов знают его позицию еще со времени первых встреч, и никто не может порицать его за добычу золота, пока светит яркое солнце. Позже, когда он заложит свою охраняемую законом кварцевую шахту, их собственность будет обеспечена и ему не придется промывать золото по ручьям. Печально, что конвент и золотая лихорадка Марипозы совпали по времени, но он считает, что должен добыть для семьи как можно больше золота, а Джесси может действовать в качестве его представителя в Монтерее, как она делала в Вашингтоне.

Однажды вечером делегат Липпенкотт из Филадельфии привел на обед пятнадцать делегатов. Они стали свидетелями того, как, стоя над печкой, Джесси готовит еду, накрывает сшитой из миткаля скатертью дощатый стол, с помощью Грегорио обслуживает двадцать четыре человека. Они видели, как она, сидя во главе стола, энергично вела политическую дискуссию, да так, что беседу поддерживали все участники застолья; они замечали и то, что она собрала грязную посуду, вымыла ее, а Уильям Шерман, преподобный Уайли и Роберт Семпл, стоя рядом с ней, вытирали чистую посуду и при этом живо обменивались мнениями. Когда уборка была завершена, они собрались в жилой комнате, и несколько жилистых жителей пограничных районов устроились на полу перед камином. Один из них спросил:

– Миссис Фремонт, мы слышали, что вам предложили купить молодую рабыню для работ по дому, а вы отказались. Верно?

– Совершенно верно, – ответила Джесси. – Ни мистер Фремонт, ни я не согласны с покупкой и продажей людей. Я никогда не соглашусь использовать раба или владеть рабом.

– Даже если это будет означать, что до конца своих дней вы будете мыть полы и посуду?

– Даже если, – ответила Джесси со спокойной улыбкой.

– Женщины в Сан-Франциско плачут из-за того, что трудно купить раба, но если вы, изысканная вашингтонская леди, можете обходиться без них, то и этим женщинам незачем иметь рабов. Мы обойдемся без рабского труда.

«Аллилуйя! – подумала Джесси. – Наконец-то титул „изысканная леди“ свершает что-то доброе». Вслух она сказала:

– Полковник Фремонт назвал Калифорнию американской Италией. Разве она не идеальное место для небольших домов и хорошо обработанных участков? Если мы не будем использовать здесь рабский труд, то появится состоятельный, крепкий средний класс, и никаких бедняков.

– Чувства-то красивые, – ответил Уильям Стюарт, лидер сторонников рабства, – но аристократия всегда будет держать рабов.

– А как насчет того, чтобы вы примкнули к аристократии эмансипаторов, мистер Стюарт? – парировала Джесси. – Мой отец освободил всех своих рабов в Сент-Луисе перед отъездом в Вашингтон двадцать пять лет назад.

– Но кто в таком случае будет выполнять тяжелую и грязную работу?

– Вы, – вспыхнула Джесси, – и я! Я воспитываю ребенка в Калифорнии, а вскоре и вы, мужчины, либо привезете своих жен, либо женитесь здесь и создадите семьи. Для ребенка вовсе негоже видеть в свободной стране скованных цепью рабов, бредущих по улице, или наблюдать, как гоняются за беглым рабом и заковывают его в железо. Разве для этого мы основываем новый штат? Если так, то лучше вернуться на Восток и оставить в покое эту прекрасную страну.

Накануне открытия конвента из Марипозы приехал Джон. Он не мог быть сторонним наблюдателем. В этот вечер чета Фремонт устроила прием; пришли все американцы, собравшиеся в Монтерее, даже консул Ларкин, державший себя робко, но явно желавший восстановить прежнюю дружбу.

На следующий день открылся конвент. Джесси и Джон сидели за грубой деревянной оградой, стоявшей посреди зала от стены до стены. Используя в качестве образца конституции Нью-Йорка и Айовы, делегаты в напряженной дискуссии, которая, по мнению Джесси, велась на высоком интеллектуальном и деловом уровне, быстро продвинулись в согласовании положений конституции Калифорнии. Она вспомнила рассказы отца о конституционном конвенте Миссури, видя, что многое повторилось на здешнем конвенте.

Благодаря своей внушительной фигуре, массивной голове и ораторскому таланту на конвенте доминировал Уильям Гвин. Порядочный человек, честный по своим взглядам, он был опытным тактиком в парламентской процедуре. Джесси заметила, что делегаты не только восхищались им, но и доверяли его мнению. С каждым днем Гвин все больше и больше брал под свой контроль ход дискуссии, и Джесси убеждалась в том, что его бахвальство в Вашингтоне станет реальностью и он будет выбран законодательным собранием одним из двух первых калифорнийских сенаторов. Остается, таким образом, одно место. Кому оно достанется? Ее мужу, спокойно сидевшему рядом с ней и по каким-то известным только ему причинам никогда не встающему, чтобы потребовать слова, довольствующемуся тем, что оказывает влияние дома, за обеденным столом, в спокойной дружеской беседе?

Уже через неделю после открытия конвента стало ясно, что Калифорния будет свободным штатом, Джону уже не надо было сдерживать себя. Он поехал на юг, намереваясь купить несколько больших ранчо по разведению скота. Он был в восторге, когда впервые увидел их во время завоевания Калифорнии. Потом он вернулся в Сан-Франциско, чтобы вложить некоторую часть своих быстро растущих золотых накоплений в земельные участки, находившиеся примерно в миле к западу от площади Портсмут. Он сообщил, что приедет не скоро, поскольку соноранс собираются выехать домой на Рождество, и полагал, что ему следует оставаться в Марипозе возможно дольше. Грегорио ушел в горы, чтобы быть рядом с Джоном. Джесси и Лили остались дома одни. С отъездом последних делегатов Монтерей затих и опустел.

_/8/_

В октябре под порывами ветра с Тихого океана по окнам хлестал проливной дождь. Улицы залила жидкая грязь, какая была памятна Джесси в первые дни ее пребывания в Вашингтоне. Взаимные визиты стали редкими. Из большого окна, выходившего на залив, были видны опустевший пляж и мокрые скалы. «Около моря, – думала Джесси, – человек не одинок. Однако и около моря, как, впрочем, и около чего-нибудь другого, радость возрастает в сотни раз, когда рядом любимый, разделяющий эту радость». После ужина Лили надевала ночную рубашку и ложилась на медвежью шкуру перед камином, где горели, потрескивая, сосновые дрова и плясало причудливое пламя.

Дни и ночи казались нескончаемыми, поскольку работы было мало, а библиотека Джесси состояла всего из одной книги, попавшей в руки Джона в Сан-Франциско при покупке мебели. Каждое воскресенье вечером она читала Лили главу из «Арабских сказок». Лили называла это воскресным десертом, и Джесси старалась растянуть удовольствие. К счастью, арендовавший бальный зал торговец мукой нашел пять переплетенных томов лондонского «Таймса» и несколько томов «Мерчантс мэгэзин» и отдал их Джесси. У нее не было большого интереса к торговле, но, не имея ничего лучшего для чтения, она была вынуждена читать то, что оказалось под рукой, и в конце концов у нее появился интерес: ведь любитель книг схож с ценителем женщин – он предпочитает интересную книгу плохой, но возьмет и плохую, если нет иной. Затем генерал Райли отыскал томик стихов лорда Байрона, и эти стихи доставили ей много приятных часов в холодную и дождливую ночь, когда она сидела перед пылающим камином, а в комнату глухо долетал шум волн, разбивавшихся о скалы.

Раз в неделю или через неделю приезжал либо Грегорио, либо соноранс-доверенный с новыми мешками золотого песка, который она складывала в чемоданы и ящики под кроватями. Однажды в ноябре у нее находилась с визитом жена генерала Райли, и в это время появился Грегорио с двумя тяжелыми кожаными мешками. Миссис Райли, с девятнадцати лет следовавшая за армией и жившая на скудном армейском довольствии, сказала:

– Я действительно должна поздравить вас с вашим растущим богатством.

Добросердечное замечание, высказанное без зависти, высветило для Джесси ее одиночество. Она вовсе не радовалась разлуке с мужем из-за денег, они и без того разлучались слишком часто и надолго. Ей вовсе не улыбалось сидеть в двух комнатах, за стенами которых льет дождь, занимаясь только приготовлением еды для себя и ребенка. Между тем проходили недели и месяцы, а она не играла никакой роли, не выполняла никакой работы. Джон был вынужден проводить значительную часть времени в Марипозе, которую считал слишком удаленной и слишком опасной для семьи и строительства дома. Что же тогда ей делать? Сидеть здесь, в обители мадам Кастро, пока накапливается богатство? С какой целью? Она требовала от жизни лишь нескольких простых вещей: компании и любви мужа, выполнения рядом с ним важной работы, сыновей, которые носили бы его имя. Повернувшись к миссис Райли, она прошептала:

– Золото еще не цель, правда? Оно не может само утешить или прибавить ума. Я просто истосковалась по хорошей книге. Я отдала бы все кожаные мешки ради того, чтобы около меня был мой муж.

Мучительно тянулись долгие зимние месяцы, а Джону удалось вырваться домой лишь на пару дней, и у Джесси возникло ощущение, что сложившееся положение равнозначно его выезду в экспедицию. Она подсчитала по памяти, что со времени своей свадьбы она оставалась одна более половины времени, страдая, тревожась за мужа и его благополучие. Ей не казалось, что деньги, сколь бы большой ни была их сумма, могут повлиять на ее чувства; для нее смысл жизни оставался бы тем же, если бы Джон зарабатывал всего несколько долларов.

К концу ноября она получила по почте длинный конверт, адресованный полковнику Джону Ч. Фремонту, в нем был вопросник, касавшийся политических взглядов мужа. Комитет, приславший письмо, заверял полковника Фремонта, что если его ответы удовлетворят членов комитета, то в таком случае его кандидатура встретит поддержку на выборах на пост сенатора Соединенных Штатов.

Она наняла индейца поехать в Марипозу, чтобы вызвать Джона, поскольку требовался незамедлительный ответ и оба письма предполагалось опубликовать в калифорнийских газетах. Джесси сняла с письма копию и отправила ее с посыльным, чтобы Джон мог сформулировать свои ответы еще на пути домой. Он прибыл к концу четвертого дня усталый и измученный. В районе Марипозы скопилось около трех тысяч золотоискателей. Индейцы соноранс подсчитали, что у них теперь достаточно денег до конца дней своих в Мексике, и прекратили работу. В Марипозе ни за какие деньги не найдешь рабочих рук, которые заменили бы индейцев. Джесси поняла, что ее муж менее, чем когда-либо, заинтересован в политике. Она согрела воду, чтобы он мог помыться после дороги, они сели пить чай с печеньем.

– Ты видишь, – сказала Джесси, – я лучший провидец, чем повар. Я предсказала, когда ты уходил во вторую экспедицию пять лет назад, что станешь одним из первых сенаторов от Калифорнии.

Как показалось ей, Джон не был доволен всплеском ее уверенности. Его глаза могли как бы всматриваться и в себя, и вовне, и она заметила, что уже несколько дней Джон ищет ответа, к чему лежит у него душа.

– Если меня выберут, Джесси, – сказал он, – что будем делать с Марипозой и нашими шахтами? Очень скоро все золото будет вымыто. Мы должны купить машины, доставить компетентных рудокопов и вскрыть в горах жилу золотоносного кварца. Если мы не начнем такую работу в ближайшее время, ее начнут другие, и мы потеряем право на владение. По существующему закону мы не обладаем правом на минералы даже на нашей земле, пока не установим постоянное оборудование для горных работ. Если меня выберут и мы уедем в Вашингтон, то как знать, когда мы вернемся? Наши мечты о богатстве испарятся, богатство достанется другим.

Джесси не считала это серьезной проблемой. Даже после выдачи индейцам соноранс половины золотого песка им останется около двухсот тысяч долларов. Это такие большие деньги, что их хватит на всю жизнь. К чему им миллионы, особенно если придется ради них уступить место в сенате Соединенных Штатов?

Она считала неразумным спорить с мужем на эту тему. Это может выглядеть как попытка навязать ему ее собственные ценности, склонить его к мысли, что коль скоро он член семьи Бентон, то быть сенатором Соединенных Штатов – самое важное в мире, и поэтому Джон Чарлз Фремонт, ранее не стремившийся в сенат, должен отказаться от открывшейся для него возможности стать одним из самых богатых и наиболее влиятельных людей в мире.

– Я не хочу давить на тебя слишком сильно, – сказала она. – Я всегда мечтала видеть тебя в сенате, но ты не должен подстраиваться под мои амбиции. В конце концов работу будешь выполнять ты, и только ты должен решать. Если ты хочешь попасть в сенат, мы должны написать самое убедительное изложение твоей политической философии, на какое только способны. Если же ты предпочитаешь остаться здесь и развернуть горные работы, тогда мы должны забыть о Вашингтоне. Лили и я переедем с тобой в Марипозу и построим там наш дом. Ты говорил, что нужны рабочие руки для шахт. Лучший способ привлечь их – основать жизнеспособную общину, с удобными хижинами, лавкой и школой для детей.

– Да, альтернатива именно в этом.

– В таком случае весь вопрос в ценностях. Что для тебя важнее?

Он длительное время молчал, упершись подбородком в грудь, ушел в себя и не замечал напряженного выражения надежды на лице жены.

– Я хотел бы испробовать и то и другое, – наконец сказал он, – думаю, что нам удастся. Я приму участие в выборах, и, если меня выберут, мы немедленно отправимся в Вашингтон. Когда наше судно прибудет в Нью-Йорк, я закуплю горное оборудование и пошлю его сюда. Я также попытаюсь нанять горных инженеров и отправить сюда для установки оборудования. По окончании сессии конгресса мы вернемся в Калифорнию и останемся там, как позволит время, чтобы понаблюдать за работами и ввести в действие систему.

Он с надеждой взглянул на нее:

– Как ты думаешь, Джесси, справимся ли мы, или я слишком честолюбив?

– Попытаемся, дорогой. Можем ли мы начать работать сейчас над ответом на это письмо?

– Нет, я слишком устал. Я хочу выспаться. Затем, в горах трудно следить за бегом времени, но, как мне кажется, прошел месяц с тех пор, как я обнял свою жену в последний раз.

– Всего месяц? – прошептала она. – А я сказала бы: год.

Весь следующий день они занимались составлением его демократической концепции свободного штата и ответов на вопросы, касающиеся Калифорнии. Завершив эту работу, он отправился на шахты, пообещав вернуться к Рождеству.

Опять Джесси осталась одна в своих комнатах с окнами, выходящими на Тихий океан. Рождество приближалось медленно; стояла сумрачная, ветреная погода, и ни Джесси, ни Лили не осмеливались выходить на улицу. Джесси зажигала полдюжины свечей в оловянных подсвечниках, которые Джон прислал из Сан-Франциско вместе с мебелью, и рассматривала картинки в иллюстрированной лондонской «Таймс». За два дня до праздника, когда она занималась таким делом, дверь ее комнаты вдруг распахнулась, в комнату брызнул дождь, и дверь тут же захлопнулась. Джесси рывком повернулась от огня и увидела Джона, прислонившегося к мокрой двери, запыхавшегося. Его сомбреро, лицо, туземный жакет были мокрыми, вода стекала с его высоких сапог, образуя лужицы на полу.

– Джесси, я не мог ждать. Я приехал из Сан-Хосе, чтобы приветствовать первую леди-сенаторшу из Калифорнии.

Она крикнула со своего места:

– Джон, тебя избрали!

– При первом же голосовании, – радовался он. – Я получил двадцать четыре голоса из тридцати шести. Уильям Гвин был выбран при третьей баллотировке. Мы отплываем в Нью-Йорк в Новый год.

Она вскочила с кресла, подбежала к нему, бросилась в его объятия и радостно поцеловала.

– Ты намокнешь, – смеялся он. – Я просто здесь, чтобы не натащить в комнату воды.

– Сбрось с себя одежду прямо у двери и иди к камину, согрейся у огня. Я сбегаю за сухой одеждой. Ты, наверное, устал. Ведь до Сан-Хосе семьдесят миль.

После радостного ужина с хлебом, кофе, холодной говядиной и бутылкой шампанского в ознаменование победы они растянулись на теплой медвежьей шкуре, упершись в нее локтями; плясавшее в камине пламя освещало их возбужденные лица.

– Мой дорогой, – шептала она, – каким счастливым будет для меня день, когда я увижу тебя в сенате! Я займу то же самое место на галерее посетителей, куда меня впервые посадил отец, чтобы послушать его выступление, а мне было тогда всего восемь лет.

– Для меня счастливый день будет тогда, – присоединился к ней муж, – когда увижу, как Мейли подает тебе утром чай в постель.

Позже в мерцании тлевших в камине углей они уснули на шкуре. На рассвете после чашки горячего кофе Джесси обняла мужа, и он снова уехал в Сан-Хосе.

В приподнятом настроении она послала Грегорио срубить вечнозеленое дерево на холмах над заливом и поставить его в жилой комнате. Не имея рождественских украшений, она перебрала свое имущество и нашла немного оловянной фольги, скатала из нее мягкие шарики и подвязала их к концам веток. Оловянные подсвечники она закрепила на более толстых сучках, а затем вставила в подсвечники красные и желтые свечи. Открыв для ланча банку сардин, она попросила Грегорио вырезать из жести различные фигурки, сделать в них отверстия. Потом попросила его собрать обрезки металла около строящегося отеля, который был подведен под крышу. Грегорио сделал из этого металла звезды и полумесяцы, а Джесси покрасила их синей и красной краской, перед тем как повесить на дерево.

Джон вернулся в канун Рождества с подарками для всех: для дочери он привез прекрасную куклу из Китая, для Джесси – мягкую красную кашемировую шаль и первую коробку изготовленных в Калифорнии конфет.

Полная хлопот неделя между Рождеством и Новым годом была волнующей. Джон искал агентов для работы на шахтах. Из Марипозы пришли индейцы саноранс и забрали свою половину золота. Джесси занялась упаковкой имущества, нужно было сдать на хранение мебель, которая потребуется для дома в Марипозе, когда они вернутся туда и построят его. Она прошлась в последний раз по комнатам, вспомнила с горечью, каким неясным было будущее, когда они приехали сюда пять месяцев назад.

Пароход «Орегон» вошел в гавань Монтерея в ночь на Новый год, сделав залп из орудий, чтобы известить пассажиров на берегу. Под проливным, невиданной силы дождем они добрались в сопровождении Грегорио и другого индейского боя, которые несли их багаж, до береговой линии по улицам, превратившимся в грязевые потоки. Джон посадил Джесси в весельную лодку, Грегорио нес Лили. Два индейских парня везли их в лодке под дождем в кромешной тьме.

– Не плачь так горько, Грегорио, – пошутила Джесси, – ты зальешь лодку. Обещаю, скоро вернемся.

Вновь взобралась она по веревочной лестнице, раскачиваясь из стороны в сторону под порывами ветра с дождем. Пароход «Орегон» причалил в Мазатлане пополнить запасы угля. Консул Паррот, сражавшийся бок о бок с полковником Фремонтом и Калифорнийским батальоном, поднялся на борт и пригласил их в свой мексиканский дом на обед. У побережья Мексики стояла теплая погода, и Джесси сочла, что ее одежда для Монтерея слишком тяжела. Роясь в своих мешках, она нашла подходящий для ее шерстяной юбки белый жакет со сборками.

Вечером, ко времени возвращения на судно, похолодало. Джесси слишком поздно поняла, что допустила серьезную ошибку: возобновился кашель, приковавший ее к постели на весь остальной путь до Панамы.

Джон также лежал на спине, вытянувшись, его левую сторону и обмороженную ногу сковал ревматизм. Их обоих сняли с судна на носилках, бледная от тревоги Лили наблюдала за ними. Вновь на помощь Джесси пришла мадам Арс. Она взяла семейство Фремонт в свой дом и разместила в той же самой спальне, которую занимала Джесси восемь месяцев назад. Мадам Арс и ее прислуга уделяли все свое время уходу за больной парой, скрывая от них тот факт, что и Лили слегла, заразившись местной малярией, и была не в лучшем состоянии, чем ее родители.

Они намеревались сесть на судно, отплывающее от Чагреса через пять дней после высадки в Панама-Сити. Но эти планы поломались: они пролежали целый месяц в гамаках в доме мадам Арс. К концу месяца Джон смог, прихрамывая, ходить по комнате, а температура у Джесси приближалась к нормальной. Джон Л. Стефанс, строивший Панамскую железную дорогу, регулярно во второй половине дня навещал их, бормоча:

– Я пришел, чтобы забрать от вас мой озноб.

Когда оставалось совсем немного дней, чтобы успеть попасть на очередной пароход, отплывавший в Нью-Йорк, Джесси доказывала, что она вполне окрепла для поездки. Джон, хромая, выбрался из комнаты и пошел на военный корабль Соединенных Штатов, стоявший в гавани. Вернувшись, он сообщил:

– Мы можем выйти утром. Мне дали корабельный гамак, мы сделаем навес для защиты от солнца и найдем индейцев-носильщиков, они перенесут тебя через перешеек.

На следующее утро Джон Стефанс привел четырех лучших индейцев-носильщиков. Джесси уложили в морской гамак. Мадам Арс подложила ей под голову красивую шелковую подушку, обшитую кружевами, и набила пришитые к гамаку карманы носовыми платками и флаконами с одеколоном. Джон и Лили ехали на мулах. Лили поправлялась, но во время малярии пришлось обрить ее голову, лицо девочки оставалось напряженным и бледным. Джесси была поражена, увидев дочь, но вялая Лили заверила ее, что чувствует себя хорошо и вполне способна проехать на муле до Горгоны. Когда индейские носильщики проходили по улицам Панамы, местные жители выходили из домов, глазея на странный кортеж.

В течение двух дней и ночей пешего пути и двух дней плавания в лодке по реке Чагрес Джесси регулярно принимала хинин и пила кофе и почувствовала облегчение, увидев мачты парохода. Очутившись в каюте, она села на край койки, погладила лоб мужа и откинула его волосы назад. Затем она легла рядом с ним на койке и привлекла Лили в свои объятия. Она лежала не двигаясь, одной рукой обнимая мужа, другой – дочь; в койке было тесно, но это не тревожило Джесси, ее переполняло счастье быть вместе с ними.

С пристани в Нью-Йорке они поехали прямо в Ирвинг-хауз. Управляющий сказал, что им дадут номер, только что освобожденный Дженни Линк. Пройдя в гостиную, они встали посредине комнаты перед высоким французским зеркалом, в котором Джесси разглядывала свою семью. Вначале она посмотрела на Лили; та старательно ела все две недели, проведенные на судне, располнела, ее щеки налились. Шерстяное платье стало слишком тесным и, казалось, вот-вот лопнет спереди и сзади, оно стало также слишком коротким и не закрывало штанишки из неотбеленного миткаля. На ней были индейские тапки из оленьей кожи – подарок Грегорио, ее шляпу сдуло за борт, и она прикрыла свою бритую голову черным шелковым платком, делавшим ее похожей на детей иммигрантов из Европы.

В середине стоял ее муж: в горняцких сапогах до колен, в калифорнийских панталонах горняка, куртке из оленьей кожи, рубашке с открытым воротом. Он повязал свою шею платком, неухоженную бородку расчерчивали седые прядки, а волосы отросли и стали такими же длинными, как после экспедиции. Потом она взглянула на собственное отражение: ее истощенная, бледная кожа имела желтоватый, желтушный оттенок, усиленный плохо сидевшей коричневой блузкой. Темная мятая юбка, сшитая ею из перелицованной дорожной одежды, спускалась до щиколоток, и из-под нее выглядывали побуревшие сатиновые туфли – единственные, какие у нее остались. Повязанная китайским шелковым шарфом шляпка из итальянской соломки контрастировала с коричневой блузкой и синей юбкой.

Про себя она прошептала: «Леди-сенаторша с Золотого Запада. Посмотрела бы на меня мисс Инглиш!»

Она год находилась в отъезде: шесть месяцев провела в Калифорнии, остальные – в путешествиях. Она не построила дом, не обосновалась прочно в стране; она не принадлежала ей, но хотела принадлежать. В глубине рассудка она осознавала, что причина ее неудачи в том, что, несмотря на ее всегдашние амбиции сторонника завоевания Запада, она отправилась в Калифорнию без чистосердечного желания навсегда осесть и строить там свою жизнь. Она поехала в надежде вскоре вернуться в Вашингтон с мужем-сенатором. В известном смысле она проявила нелояльность к новой земле, быть может, именно поэтому боги отказались освятить ее домашний очаг. Если бы она хотела основать домашний очаг в Калифорнии, то тогда ею руководила бы мысль остаться там навсегда, проявить лояльность и преданность, быть готовой к трудностям. Вопреки неважному виду всех трех стоявших перед зеркалом она поняла, что хочет возвратиться в Калифорнию. Быть может, в следующий раз она станет частью страны, сроднится с ее жизнью.

_/9/_

Они провели два дня, привыкая к тому, что под ногами твердая земля. Они купили свежую одежду, готовясь к поездке на поезде в Вашингтон. Джесси послала отцу телеграмму, извещая о благополучном прибытии в Нью-Йорк. Ее передали по проводам, прокладки которых Сэмюэл Морзе добивался от конгресса целых пять лет. В эти годы он часто навещал Бентонов, чтобы доказать выгодность телеграфа.

На станции их встретил Том Бентон, постаревший и изнуренный, но счастливый приветствовать их с возвращением. Джесси впервые находилась в разлуке с семьей, и ей показалось, что за год произошли большие, чем можно было ожидать, перемены: ее сестры выросли и превратились в молодых леди; Рэндолф вымахал в высокого, приятного парня с тонкими чертами лица, унаследованными от матери; мать еще более похудела, а глубокие морщины на лице отца говорили, как тяжело бремя, лежащее на его плечах.

Джесси бродила по дому, наслаждаясь запахом герани в гостиной, с удовольствием бросая взгляд на обеденный стол, застеленный камчатой скатертью, и на расставленную к обеду серебряную посуду. Она прошлась по библиотеке, прикасаясь к кожаным переплетам книг, к поручням кресел, к своему пюпитру у камина.

Пришли друзья, они приветствовали их и поздравляли Джона с избранием. Джеймс Бьюкенен устроил в их честь официальный обед. Джесси заказала по этому случаю парчовое платье с кружевной отделкой. Усевшись за стол, за которым собрались друзья – служащие кабинета, конгрессмены, офицеры армии и флота, послы и иные представители вашингтонского общества, Джесси и Джон многозначительно посмотрели друг на друга; они не забыли, как отнесся к ним Вашингтон при их отъезде: их посетили лишь немногие – армейские офицеры не хотели якшаться с осужденным сослуживцем, чиновники кабинета держались в стороне, боясь поставить в сложное положение администрацию, конгрессмены не желали стать на ту или другую сторону. Ныне же они стали баловнями вашингтонского общества, разбогатевшими благодаря сказочному калифорнийскому золоту, а Джон получил пост сенатора от первого штата на Дальнем Западе. Взглянув на мужа, Джесси отметила, что на нем хорошо сидит новый вечерний костюм, но он похудел, седина и обветренное лицо старят его. Глядя на свою жену, Джон видел в ее облике женщину двадцати шести лет, с горящими карими глазами, каштановыми волосами, слегка поредевшими со времени их первой встречи, но с красивой, отливающей блеском плотной прической; ее кожа была по-детски чиста вопреки пережитому в Панаме и Калифорнии, а покатые белые плечи в сочетании с вечерним платьем из темно-голубой парчи ласкали глаз. Одновременно Джесси и Джон вспомнили тот момент в Ирвинг-хауз, когда они увидели в зеркале себя в помятых, плохо подогнанных костюмах.

Джесси радовалась тому, что вернулась в изысканное общество. Она весело смеялась, слегка опьянев скорее от беседы, чем от множества тостов за Калифорнию и ее прием в Союз как штата. Глаза Джона также сверкали; он говорил о строительстве железной дороги в Калифорнию, о богатствах и красоте этого штата. Однако чаще Джесси и Джон искали глазами друг друга: им не верилось, что они вновь в Вашингтоне, где с ними ничего плохого словно и не было.

Джеймс Бьюкенен наклонился и прошептал ей:

– Мисс Джесси, не думаю, что вам следует флиртовать с собственным мужем, сидя рядом со мной.

– Флиртовать?

– Я назвал бы это так, – ответил он, – мысленное подмигивание, беглый взгляд, мимолетная улыбка… Я подозреваю, что ваш муж вас любит.

– Необоснованная гипотеза, – рассмеялась Джесси. – Он ошеломлен и не верит глазам своим, увидев меня в вечернем платье после неотбеленного миткаля и черной шерсти.

Прошла неделя приемов, обедов, развлечений, и они засели за работу. За закрытыми дверями библиотеки Томас Гарт Бентон признался дочери, что его положение в сенате под угрозой. Его длительное сопротивление расширению рабства сплотило сторонников рабства в Миссури, и после тридцати лет службы стало очевидным, что у них появился шанс провалить его на предстоящих выборах. Центр борьбы по вопросу о рабстве переместился сейчас в Калифорнию: поскольку калифорнийское законодательное собрание решило, что Калифорния – свободный штат, сторонники рабства в конгрессе полны решимости не допустить Калифорнию в Союз.

Таким образом, Том Бентон оказался перед болезненной дилеммой: тридцать лет он готовил почву, чтобы включить Тихоокеанское побережье в Соединенные Штаты. Он неизменно возражал против расширения рабства за пределы южных штатов, но, если теперь он поведет борьбу за прием Калифорнии как свободного штата, его противники используют это в качестве предлога, чтобы выставить его из сената Соединенных Штатов.

Джон был избран сенатором от Калифорнии, но Калифорния еще не была штатом, и поэтому он не мог выполнять свои обязанности. Официально он мало что мог сделать, чтобы ускорить прием Калифорнии в Союз, но неофициально чета Фремонт выступала послом доброй воли и носителем информации о топографии, климате, общей характеристике территории. Дом Бентонов на Си-стрит посетили многие представители официального Вашингтона. Те из них, кто был скептически настроен по поводу освоения отдаленной земли, уходили к концу вечера, заразившись так или иначе энтузиазмом Фремонтов. Ни Джесси, ни Джон не ожидали серьезной борьбы вокруг приема Калифорнии: какой смысл вести войну на территории, направить туда тысячи поселенцев, а затем отказаться включить ее в государство? Тем не менее проходили недели и месяцы, приятная весна сменилась знойным летом, жгучее лето – ранней осенью, а фракция сторонников рабства продолжала маневры с целью добиться все больших уступок в свою пользу в обмен на принятие Калифорнии.

В свободное время Джон занялся закупкой горного оборудования, которое отправил в Сан-Франциско. После третьей закупки, за которую он выложил значительную сумму наличными, он сообщил Джесси, что намерен капитализировать Марипозу, объявить о сдаче внаем некоторых шахт и продаже акций. Это обеспечит капитал для постройки плотин, дорог и приобретения иного дорогостоящего оборудования, столь необходимого для крупных горных работ. Эта идея расстроила Джесси, поскольку она означала вхождение в бизнес – появятся держатели акций, управляющие и правление, к которому постепенно перейдет контроль. Джон станет ответственным за слишком большое число людей. Она спросила мужа, не лучше ли вести работы в малом масштабе и оставаться хозяевами шахт. Он ответил смеясь: