Текст книги "Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)

Впервые она поняла, что на войне не бывает быстрого и легкого успеха. Прежде чем придет победа, будет еще немало поражений, возникнут страшные раздоры; все втянутые в борьбу будут страдать, вести две войны вместо одной.

Если она сейчас вернется домой, откажется от работы и ответственности, тогда, что бы ни случилось на войне и в Западном регионе, это не будет ее ошибкой и не расшатает ее брака с Джоном. Однажды она поняла, что самая хорошая жена та, которая меньше всего выступает как жена. Здесь же она вмешалась в дела, не входящие в круг деятельности женщины. Она почувствовала по выпадам Фрэнка, какая интенсивная кампания развернулась против нее, и понимала, что, работая в обстановке неразберихи, неизбежно допускала промахи и ошибки. А что, если их последствия серьезны? Не повредят ли они ее мужу, его положению, его статусу, его командованию? Не обратит ли он это против нее, не подвергнет ли это испытанию их супружество? Однажды она почти погубила его своим вмешательством. Она знала, что склонна действовать импульсивно, может оказывать влияние на других, питает неприязнь к власти и ограничениям. Не сделала ли она что-нибудь, могущее вновь привести к отставке Джона, к военно-полевому суду? Теперь они старше и не в состоянии пережить те неприятности, какие смогли пережить в молодом возрасте. Не разумнее ли уехать, быть может, в Вашингтон, как первоначально рекомендовал Фрэнсис Блэр, и позволить мужу вести войну без нее?

Ей и в голову не приходило, что ее сотрудничество с Джоном коснется и сотрудничества в ведении войны. Но именно это и произошло. Сейчас, когда она попыталась увидеть вещи в том свете, как их представлял Фрэнк Блэр, она поняла, что не может бросить свою работу, что война требует ее сотрудничества с Джоном. Джесси отдавала себе отчет в том, что может страдать, серьезно страдать, так, как страдала после завоевания Калифорнии. Она могла бы возвратиться в Нью-Йорк или в Сиасконсет, но Джон сказал, что она нужна ему. Она подумала: «Если я рассуждаю правильно и моя работа разумна, если она помогает выиграть сражения и покончить с войной, то кто потом скажет, что работа была бесполезной и сомнительной лишь по той причине, что ее выполняла женщина, а не мужчина, что ее истоки крылись в супружеских отношениях, а не в отношениях между офицером и подчиненным?»

Как же она может в такой ситуации сбежать? Она жила по-настоящему во времена кризиса и напряженных усилий. Ради этого она пользовалась месяцами тишины и покоя в Марипозе и в доме в Блэк-Пойнте, когда отдыхала и накапливала силы.

Джесси подошла к шифоньерке и взглянула на себя в зеркало. Она увидела не нежное знакомое лицо, а жесткое, решительное; вся красота и мягкость исчезли. Под левым уголком рта уже появилось пятно. Ее лицо стало маской, свойственной солдату, а ее грубое повседневное черное платье могло сойти за униформу.

Решительным жестом она поправила свои волосы, отвела ногой полу юбки назад и вышла из комнаты для встречи с генералом Фремонтом.

_/6/_

У Джона было мало времени заниматься чем-либо, кроме военной стратегии и политики; ей приходилось самой доделывать то, что по какой-то причине не было сделано в штаб-квартире. Горас Грили ее похвалил однажды, сказав, что она – жена-исполнитель. В сложившейся обстановке штаб-квартира оказалась сродни обычному дому, а планы военного снабжения и различные мелкие детали были близки к тем, какие необходимо учитывать, чтобы домашнее и семейное хозяйство велось успешно.

Она руководствовалась единственным желанием помочь мужу и гордилась тем, как он вселял в войска боевой дух и готовил солдат к сражениям, восхищалась его выдержкой и терпением, когда Вашингтон наложил руку на закупленное им в Европе оружие и отказался передать хотя бы часть его Западному командованию, когда генерал Мейгс отменил его заказ на приобретение лошадей в Канаде, не сочтя нужным даже сообщить о своем решении. Своим придирчивым глазом она видела, что он не теряет присутствия духа в окружающем его хаосе.

Дни тревоги и разочарований сменяли друг друга, именно на Западный департамент выпали наихудшие беды. Партизаны-южане опустошали Миссури, сжигая фермы и дома, стараясь вытеснить из штата сторонников Союза. Они действовали небольшими бандами, наносившими удары столь неожиданно и причинявшими ущерб по ночам столь стремительно, что последствия их вылазок были равноценны действиям армии. Джон посылал вооруженные отряды против партизан, но их невозможно было найти, не говоря уже о том, чтобы пресечь их диверсии. Но он понял одно: банды состояли из плантаторов, которые могли покинуть свои дома, потому что на месте оставались рабы-негры, выполнявшие работу на плантациях. Обдумывая эту проблему в жаркие дни августа, он поделился своими соображениями с Джесси:

– Имеется единственная возможность разгромить партизан, но она требует решительного шага…

– Какого?

– Я могу освободить рабов на территории, находящейся под моим контролем.

– Освобождение! Но, Джон, есть ли у тебя такие полномочия? Есть ли у тебя право?

– Ты задаешь двойной вопрос, Джесси. Как военный командующий я обладаю властью; что же касается морального права, то этот вопрос каждый должен решить сам за себя. Если я издам прокламацию об освобождении рабов, чьи хозяева воюют против нас, то она достигнет двух важных целей: вынудит партизан – владельцев плантаций возвратиться домой, чтобы спасти свою собственность и не потерять рабов. Если же они продолжат борьбу, то тогда тысячи негров перейдут на сторону сил Союза.

– Это изменит характер войны! – воскликнула Джесси. – До сих пор мы сражались за то, чтобы не допустить откола Юга от Союза; слишком много людей на Севере думают, что мы должны отпустить южан, что они – единственный источник осложнений. Но прокламация превратит войну в поход за свободу.

Он устало прикрыл глаза руками.

– Я не знаю, – пробормотал он. – Когда я думаю об освобождении с военной точки зрения, то все выглядит ясно и логично, когда же начинаю думать о политических последствиях… я не политик, Джесси; все, что хочу сделать, – это разбить в Западном округе сторонников раскола. Чем ближе я подхожу к целям войны, тем меньше понимаю, за что борется Север. Наказать Юг за обстрел форта Самтер? Загнать южан обратно в Союз? Или же отменить рабство, чтобы нация могла думать о чем-то ином?

– Каждая группа в стране имеет свои особые причины в зависимости от того, где живут люди и во что они веруют.

– И могу ли я спросить, почему вы участвуете в войне, миссис Фремонт?

– Могу ответить просто и прямо: чтобы отменить рабство.

Подойдя к мужу, она спросила:

– Не думаешь ли ты, что нам следует обсудить это с Фрэнком Блэром? Он поймет политические последствия…

– Нет, нет! – взорвался Джон. – Этот вопрос надо решить, исходя из военной необходимости, а не по политическим мотивам. Фрэнк начнет говорить о воздействии на сомнительные пограничные штаты, не побудит ли это некоторых из них переметнуться на сторону Конфедерации, как будет реагировать официальный Вашингтон. Мне хотелось, чтобы это был локальный военный ход, применимый только к Миссури. Его эффективность будет определяться неожиданностью, Фрэнк разошлет сообщение в газеты, и они опубликуют его на следующий же день.

Пока они обдумывали сказанное, в комнате наступила тишина. Джесси поймала себя на том, что изучает своего мужа. Он больше не расчесывал волосы на прямой пробор, а коротко их стриг, хотя они все еще оставались слегка курчавыми. Шевелюра и бородка поседели, лоб казался более высоким из-за того, что линия волос отступила назад, выражение лица было сильным и уверенным по сравнению с тем, какое было во время первых экспедиций: глаза казались более крупными, более вдумчивыми, готовыми к действию. Осознававший, что на его плечах сверкают две звезды генерал-майора, он создавал впечатление сильного, активного человека, который способен добиться победы.

Почувствовав, что она пытливо рассматривает его, Джон тихо спросил:

– Что скажет начальник штаба? Одобряет ли он?

Джесси с вызовом приподняла голову:

– Да, генерал, всем сердцем одобряю: это убедит Юг, что мы не шутим, и удержит многих рабовладельцев от участия в войне против нас.

На рассвете следующего дня ее разбудил громкий стук в дверь. Она поднялась и услышала голос ординарца:

– Миссис Фремонт, генерал просит вас незамедлительно прийти в его кабинет.

Она быстро оделась и спустилась в кабинет Джона на втором этаже. Джесси не сказала ни слова, но даже беглый взгляд убедил ее в том, что он почти не спал в эту ночь.

– Джесси, я решил, что нельзя терять времени. Мы должны очистить Миссури от партизан. Этот приказ решит дело.

Он взял плотно исписанный лист бумаги, дал его жене и попросил прочитать текст вслух. Она прочитала:

«С целью покончить с беспорядками, упрочить общественный мир и обеспечить безопасность и защиту личности и собственности лояльных граждан настоящим объявляю и распространяю военное положение на весь штат Миссури. Собственность, недвижимая и личная, всех в штате Миссури, кто поднимет оружие против Соединенных Штатов или кто примет доказанное активное участие в действиях врагов, будет объявлена конфискованной для использования в общественных целях, а принадлежащие им рабы, если таковые имеются, настоящим объявляются свободными».

Окончив чтение, Джесси с трудом перевела дух. Джон с твердостью в голосе сказал:

– Настало время решительных действий. Мне даны полномочия покончить с мятежом на территории, находящейся под моим контролем, и я доведу до сознания каждого мятежника, выступающего против Союза, что его ждет кара.

Джесси положила приказ на стол, взволнованно сказав:

– Это наиболее важный документ, изданный за время войны. Предоставление свободы рабам мятежников лишит Юг возможности продолжать боевые действия.

Джон попросил Джесси переписать приказ, чтобы его мог прочитать наборщик, а затем отправил документ в типографию. Джесси стояла рядом с Джоном, когда он читал оттиски. Затем она отвезла экземпляр приказа в редакцию сент-луисской газеты «Демократ» и отправилась в помещение, где собирались корреспонденты, чтобы дать репортерам полную информацию.

Ни она, ни Джон не ожидали такого энтузиазма и почти истерического восхваления, с каким была встречена на Севере прокламация об освобождении. По улицам Новой Англии маршировали с песнями ликующие толпы. Молодые люди, которых сдерживало непонимание целей войны, переполнили вербовочные пункты. Некий член конгресса объявил, что прокламация «подняла и объединила народ лояльных штатов сильнее всех других событий войны». Крупные газеты Севера, включая нью-йоркскую «Геральд» и чикагскую «Таймс», симпатизировавшую Югу, присоединили свой голос к восхвалению прокламации. Ее текст с редакционными комментариями появился на первых страницах нью-йоркских газет «Таймс» и «Трибюн», вашингтонской «Нэшнл интеллидженсер», бостонской «Пост» и чикагской «Трибюн». Журнал «Харперс уикли» расценил прокламацию «началом конца», и такая оценка разделялась большинством в лояльных штатах. На Среднем Западе люди кричали: «Наконец-то мы знаем, за что боремся, и теперь мы быстро покончим с войной!»

Сидя в подвале, в телеграфной комнате, отбирая сотни поздравительных посланий, Джесси обнаружила среди них телеграмму военного министра Камерона. Она бросилась к Джону, поскольку эта телеграмма представляла официальное одобрение администрацией его действий.

Утром 1 сентября в штаб-квартиру приехал Фрэнк Блэр. Джон вежливо принял его, а Джесси лишь бросила на Фрэнка мимолетный проницательный взгляд. Она и Джон старались не ставить его больше в неловкое положение и передали контракты по поставкам нескольким более или менее надежным друзьям Фрэнка. Но разрыв между ними углублялся главным образом из-за полномочий. Хотя и не было публичных ссор, разговоры о расхождениях поднимались в печати все чаще. Газета «Демократ», в прошлом превозносившая Фрэнка Блэра как спасителя Миссури, теперь расхваливала Джона за его умелую и быструю организацию своего департамента. Она рекомендовала Блэру отправиться в Вашингтон и оставить Запад в руках более талантливого генерала Фремонта. Обозленный Фрэнк перешел в яростное контрнаступление. В выходившей в Сент-Луисе газете «Ивнинг ньюс» он поместил оскорбительные статьи, обвиняя генерала Фремонта в том, что он не довел до конца приготовления, так тщательно начатые Блэром и Лайоном.

На сей раз он бичевал Джона за узурпацию его, Блэра, полномочий, за сделанный генералом шаг, ставящий президента Линкольна, администрацию и дело северян в сложное положение.

– Этот шаг осуществлен за моей спиной! – возмущенно кричал он. – Вы не имели права делать его, не уведомив меня и не получив моего согласия. Здесь я политический руководитель, и я отвечаю за Миссури. Наша политическая борьба так же важна, как военные операции! Если бы проконсультировались со мной, то я доказал бы вам ваше безрассудство.

Джесси не рассказала мужу о своей ссоре с Фрэнком и была этому рада: Джону будет легче сдерживаться. Джон заявил, что не обязан консультироваться с Фрэнком или получать его согласие на военные действия, и Джесси успокоилась, поскольку он говорил не только вежливым, но и дружеским тоном.

– В таком случае вы не признаете моей власти в Миссури? – спросил Фрэнк.

– Нет, – ответил Джон. – Я признаю ваше политическое руководство. Но я военный руководитель, и прокламация об освобождении является военной акцией.

Возмущенный Фрэнк наклонился над столом Джона и сказал хриплым, убежденным тоном:

– Я глубоко ошибся в оценке ваших способностей. Вы выпустили прокламацию об освобождении не в военных, а в политических целях, чтобы восстановить доверие Севера к себе, которое вы утеряли, не послав подкрепления Лайону. Вы не справились с ролью командующего и запутали все дела. Я собираюсь признать, что допустил ошибку, рекомендовав вас, и направлю просьбу президенту Линкольну о вашем отзыве.

Произнеся эти слова, он вылетел из кабинета. Джесси побежала за ним, догнала его на большой лестнице, ведущей в фойе.

– Фрэнк, – сказала она тихо, чтобы не могли услышать офицеры внизу, – понимаете ли вы, что обвиняете Джона как шарлатана, который выпустил прокламацию, чтобы получить политическую поддержку любой ценой? Я понимаю, что вы не думаете так о Джоне, но если вы бросаете обвинения, то последствия будут печальными. Ради нашей дружбы, дружбы между нашими семьями не будем рвать отношения. Если вы сомневаетесь в разумности и эффективности прокламации, – а это ваше право, – пожалуйста, вернитесь и скажите Джону, что не считаете его политическим авантюристом, ставящим под угрозу дело Союза и исход войны ради своих корыстных целей.

Сверкнув глазами и сжавшись всем телом, Фрэнк ответил:

– Именно это я имею в виду. Именно таков Джон Фремонт. Он потерпел провал и ослабил нашу позицию на Западе. Теперь же он использует самое опасное оружие, какое у него имеется, чтобы выбраться из хаоса. Но ему это не удастся, Джесси. Я добьюсь его осуждения перед всем миром как никудышного деятеля.

Ее внутренняя тревога и робость исчезли. Она потеряла надежду на примирение. Так же зло, как и Фрэнк, она сказала:

– Что ж, Фрэнк, хорошо, если вы намерены объявить нам войну, мы будем рассматривать вас как мятежника, пойманного с оружием в руках. Если хотите, чтобы мы стали вашими врагами, мы ими станем!

Стычка с Фрэнком была предупреждением: их путь не будет усеян розами, на что можно было надеяться по взрыву энтузиазма. Но Джесси и Джон были ошарашены, когда через шесть дней после опубликования прокламации об освобождении специальный курьер доставил письмо от президента Линкольна с просьбой к генералу Фремонту отозвать прокламацию. Они почувствовали себя неважно.

– Почему же президент Линкольн поступает таким образом, – спросила Джесси, – если Север так сердечно одобрил прокламацию?

– Фрэнсис и Монтгомери Блэр проникли к нему; Линкольн пишет, что прокламация встревожит друзей Союза в южных штатах и подорвет наши перспективы в Кентукки…

– И тебе дан приказ отозвать прокламацию об освобождении!

– Да. Но предлагается, чтобы я сделал это своей собственной властью, так что это не будет выглядеть, будто я получил выговор.

– Что ты намерен делать? Ведь всего за шесть дней мы добились важного прогресса в борьбе против партизан…

– Я должен либо признать, что был не прав… либо отклонить предложение президента.

– Почему бы не написать ему письмо, объяснить причины твоего шага и то положительное, к чему он уже привел?

– Во-первых, я должен продиктовать мой официальный ответ и отдать его курьеру. Я не собираюсь принимать предложение Линкольна. Если он хочет аннулировать освобождение, он должен сделать это своим собственным распоряжением. Однако я надеюсь личным примером убедить его в сохранении прокламации.

Он встал из-за письменного стола и принялся ходить по комнате.

– Если бы я мог поговорить с Линкольном, то показал бы ему благородный характер нашей акции. Письма – в лучшем случае вещи холодные; Линкольн может оказаться слишком занятым или загруженным, чтобы тщательно вчитаться в наше письмо, у него под рукой не будет никого, кто может разъяснить и ответить на вопросы. Я хотел бы поехать в Вашингтон и объяснить ему положение, но не могу покинуть это место.

– Нет ли кого-нибудь в твоем штабе, кому ты мог бы поручить это?

– Да, есть.

– Кто?

– Ты. Ты была моим представителем в Вашингтоне в те годы, когда я отсутствовал. Ты должна вновь выполнить эту работу.

Просьба была неожиданной, однако она ни на минуту не сомневалась, что будет принята в Белом доме в качестве лица, уполномоченного говорить от имени мужа. В прошлом президенты всегда принимали ее в таком качестве; несомненно, Линкольн будет еще более дружественным, поскольку он вел активную кампанию за Фремонта и Джесси в 1856 году, а они помогли ему завоевать Калифорнию на выборах 1860 года.

Джон подошел к окну, открыл зеленые жалюзи и стоял, глядя на ярко освещенную улицу внизу. Она заметила, каким строгим и четким стал его профиль, какой седой – его аккуратная небольшая бородка. Он повернулся к ней, его глаза были серьезными, вдумчивыми.

– Мы должны добраться до президента Линкольна с нашим личным письмом первыми и с твоим истолкованием и объяснением всего дела. Это самое главное, Джесси, ты понимаешь? Ты должна увидеть его с неофициальным письмом до того, как он получит мой официальный ответ и напишет приказ, отменяющий прокламацию. Разница в несколько минут в ту или другую сторону может решить все дело. Курьер поедет тем же поездом…

– Доверься мне, – ответила Джесси. – Я знаю кратчайшую дорогу в Белый дом из любого пункта в Вашингтоне. Так было с письмом полковника Аберта: если бы я ждала следующего утра или даже вечера, второй экземпляр письма был бы доставлен тебе почтовым катером до того, как Де Розье доскакал до тебя.

Отчаяние вдруг навалилось на нее, когда она осознала сказанное. Она быстро прошептала:

– Джон, не сожалел ли ты о моем решении, принятом в тот момент? Если бы я не предотвратила выполнение того приказа, то не было бы военно-полевого суда.

– Не было бы второй и третьей экспедиций, – ответил он сухим тоном, без улыбки. – У нас отняли бы самую большую возможность, и мы не внесли бы наш самый важный вклад. Я не жалею ни о чем, что было в те годы, Джесси, за исключением моей личной ссоры с генералом Кирни. Я не говорю, что поступил неправильно, но хотел бы избежать этой ссоры.

– Я никогда не рассказывала тебе, – шепотом сказала она, – что после того, как ты выехал из делавэрской индейской резервации, ко мне прибыл адъютант генерала Кирни и передал просьбу генерала приехать к нему и простить его, прежде чем он умрет. Я отправила курьера назад с посланием, что не могу простить, что нас разделяет могила. Генерал Кирни умер на следующий день. Я была не права, Джон, я должна была простить его…

Воспоминания об индейской резервации Делавэра, о потере первого сына и трагедии, которая чуть было не разрушила их супружество, нахлынули на них обоих. Они стояли тихо в душной пустой комнате, вновь переживая боль того трудного времени и вместе с тем радуясь, что оно не оставило незаживающих ран, что у них есть другие сыновья, что Джон генерал, как она и предсказывала. На миг они освободились от бремени ответственности, от тягот, оказались вне времени, места и обстановки и стали просто мужем и женой, для которых главной опорой, никогда их не подводившей, оставалась любовь. В этот короткий миг, забыв о войне, о пламени, опалившем страну, они слились в объятии.

Джесси поблагодарила Джона за доверие, сказала ему, что отправится ночным поездом и постарается достойным образом представить его в Вашингтоне.

Полушутя Джон ответил:

– Уверен, ваша операция будет успешной, генерал Джесси.

Она покраснела, ибо думала, что Джону неведома эта кличка. Коснувшись ее плеча, он сказал:

– Я хотел бы получить информацию о твоем интервью как можно скорее. Но не посылай ее обычным телеграфом, ведь группа Блэра, несомненно, имеет своих осведомителей здесь, в штаб-квартире. Возьми с собой шифровальный код и посылай сообщения на имя лейтенанта Хауорда, подписываясь именем его невесты.

Джесси взяла книгу для шифровок:

– Сразу же после первой встречи с президентом я пошлю телеграмму. Сделаю все возможное, чтобы известие было добрым.

_/7/_

В шесть часов вечера она выехала из депо Союза. Поезд был набит солдатами, гражданскими лицами, едущими по личным и правительственным делам, и миссурийскими семьями, бегущими на север от партизан. Хотя война длилась всего пять месяцев, подвижной состав был в плохом состоянии из-за того, что в каждую поездку людей набивалось в три раза больше нормы. Была теплая сентябрьская ночь, и к моменту отхода поезда все проходы и площадки были забиты женщинами, сидевшими на узлах и чемоданах, и стоявшими мужчинами.

За ночь она не сомкнула глаз: духота, стук колес, толчки и раскачивание вагона на расшатанных рельсах не давали заснуть. Зная, что в пути трудно найти еду, она завернула съестное в клеенку. Нельзя было умыться или сменить одежду, туалеты были перегружены и быстро выходили из строя. Она проводила время как могла; дремала, когда усталость брала верх, затем просыпалась оцепеневшая и с ломотой в теле от жесткой скамьи.

Поезд прибыл в Вашингтон на следующий день к восьми часам вечера. Ее встретил старый друг из Нью-Йорка, судья Коул, участвовавший с ними в избирательной кампании 1856 года. Он пригнал на станцию экипаж и зарезервировал для Джесси номер в отеле «Виллард». За два часа до прибытия поезда в столицу она почувствовала, что ее покидают силы, но решила не поддаваться усталости, а сделать то, что тысячу раз обдумывала за пятьдесят часов пути, ведь она так близка к выполнению порученной задачи.

Когда они прибыли в отель и Джесси вымыла руки и лицо, она сказала судье Коулу:

– Я должна послать записку президенту Линкольну с просьбой о немедленной встрече.

– А вы не собираетесь посетить Белый дом сегодня вечером?

– Напротив, собираюсь. Я должна немедленно встретиться с президентом.

Он спокойно предложил:

– Не лучше ли отдохнуть, поспать ночь? Ведь путь был тяжелый. Утром вы почувствуете себя лучше, сможете переодеться…

– Нет-нет, – прервала она, – завтра утром может быть слишком поздно.

Судья Коул уставился на нее:

– На правах старого друга могу ли спросить: почему? Что вы можете сделать сегодня в таком измученном состоянии, ведь это же самое можно успешнее сделать завтра утром?

– В моем поезде ехал курьер с депешей к президенту. Моя задача – попасть к президенту прежде, чем он примет решение на основе этой депеши.

– Мистер Линкольн может не получить вашей записки сегодня вечером. Он завален делами; возможно, он вызовет вас завтра утром.

– Я попрошу его принять меня немедленно, – ответила Джесси, – если до него дойдет моя записка, то я думаю, что он тут же удовлетворит мою просьбу.

– Делайте, как считаете нужным, миссис Фремонт, – ответил сухим тоном судья. – Я подыщу надежного посыльного, пока вы напишете записку.

Джесси показалось, что посыльный летел на крыльях – так быстро он вернулся и принес карточку. Она гласила: «А. Линкольн. Сейчас».

Перед выходом из номера гостиницы Джесси посмотрела на себя в зеркало. Она увидела, что запылившиеся за время поездки волосы старили ее, ее белый воротничок был более грязным, чем остальная часть платья, и потерял свой первоначальный белый цвет. Ее мысленный взгляд подменил образ в зеркале другим: она стоит перед зеркалом в гостинице «Кларендон» в Лондоне, в вечернем платье, ее волосы заплетены косичками на польский манер, лицо раскраснелось от возбуждения, вызванного церемонией представления королеве в день Пасхи. Неясно, где-то в недрах ума она понимала, что неопрятная одежда и усталый вид не свидетельствуют о хорошем вкусе или хороших манерах, но, конечно, добрый и простецкий Авраам Линкольн не сочтет это за оскорбление, как не счел бы за оскорбление появление перед ним солдата-посыльного с депешами прямо с фронта.

Она попросила судью Коула сопровождать ее на встрече и пошла кратчайшей дорогой от отеля к Белому дому. Входя через парадную дверь, она сказала сама себе: «Всю свою жизнь я чувствовала себя как дома в особняке президента, но именно сейчас важно, чтобы меня хорошо приняли».

Их ввели в красную гостиную. Служитель сказал им, что скоро придет президент. Ожидая прихода президента Линкольна, она стояла, поскольку не хотела, чтобы он застал ее сидящей. Минуты бежали в муках ожидания и усталости; ей казалось, что прошло много времени, прежде чем открылась дальняя дверь и в ее проеме на фоне более ярких керосиновых ламп столовой показался Авраам Линкольн. Задержавшись, чтобы закрыть за собой дверь столовой, он медленно направился навстречу Джесси; в этот момент она увидела, что дверь вновь слегка приоткрылась и за ней мелькнула фигура Мэри Тодд Линкольн.

Джесси внимательно всматривалась в лицо президента, желая понять, какая беседа ее ожидает. Выражение лица Линкольна не говорило ни о чем. Он молчал и лишь слегка поклонился. Поблагодарив президента за то, что он принял ее, Джесси представила судью Коула как члена ассоциации нью-йоркских адвокатов. Президент Линкольн ничего не сказал, и выражение его лица оставалось неизменным. Расстроенная холодным приемом, Джесси открыла сумочку, вытащила запечатанное письмо Джона и сказала:

– Генерал Фремонт просил меня вручить вам это письмо, мистер президент. Генерал считает вопрос настолько важным, что послал меня, чтобы я пояснила и дала дополнительную информацию.

Президент Линкольн протянул руку за письмом. Вскрыв конверт, он подошел поближе к свечам; Джесси с тревогой подумала, что президента уже настроили против Джона: «Он прислушивается к словам наших врагов. Именно поэтому он так холодно принял меня, так небрежен в отношении меня. Почему он не предложил мне сесть, хотя мой вид говорит о том, что я устала? Линкольн уже принял решение вылить на меня холодный душ и займет позицию против Джона. Я должна сделать все возможное, чтобы изменить его мнение. Я не должна казаться нервной и переутомленной. Я должна сесть, чтобы скрыть свои чувства, даже если президент не предложит мне стула».

Судья Коул тихонько удалился в синюю гостиную, и Джесси видела, что он ходит взад-вперед за открытой дверью. Какое-то время она наблюдала за президентом, читавшим стоя у светильника длинное письмо, затем подвинула к себе стул и села.

Закончив чтение письма, Линкольн подошел к Джесси, выдвинул из ряда около стены стул и сел напротив нее. Длинная рука, державшая письмо, казалось, была готова положить его на красный ковер.

– Миссис Фремонт, – сказал он, – я написал генералу, и он знает, что нужно делать.

– Мистер Линкольн, могу ли я спросить, аннулировали ли вы прокламацию об освобождении?

– Да, я только что написал проект приказа. С него снимут копии и пошлют завтра утром.

– Мистер президент, – выкрикнула она. – До отправки вашего послания, когда будет уже поздно, позвольте мне нарисовать вам полную картину происходящего в Миссури, позвольте показать вам, каким образом прокламация генерала об освобождении реально поможет выиграть войну.

Заметив, что президент поморщился, она заговорила еще быстрее:

– Именно поэтому я приехала, мистер президент; генерал Фремонт полагал, что будет лучше, если я смогу все объяснить. Генерал считает, что он находится в невыгодном положении, поскольку против него выступают люди, которым вы доверяете.

– Кого вы имеете в виду, – спросил президент Линкольн, – какие лица иных взглядов?

Джесси поняла, что получила отпор. Она сказала:

– Генерал убежден, что победа силой оружия потребует длительных и дорогостоящих усилий, нужны и другие средства, чтобы обрести поддержку Запада. Ведь идея иногда столь же эффективна, как ружье: если мы убедим Юг в том, что каждый мятежник потеряет рабов, то лидеры сецессионистов столкнутся с раздорами в собственных рядах, а это серьезно помешает им вербовать солдат и сражаться…

– Вы настоящий женский политик, – заметил президент.

Джесси отшатнулась, словно ее ударили. Несколько секунд она молча сидела перед президентом, ей казалось, что он не услышал ее слов, просто отверг ее рассуждения на том основании, что она женщина. Как сказал ей генерал Кирни, женщинам нечего делать в мужском мире; они только создают неразбериху. И теперь Авраам Линкольн, который так энергично вел избирательную кампанию за ФРЕМОНТА И ДЖЕССИ, человек, у которого были все основания считаться другом и поклонником, смотрит на нее свысока, называя «женским политиком».

Выражение ее глаз показало, что она обижена, лицо Линкольна смягчилось, и он сказал твердо, но с большей мягкостью в голосе:

– Генералу не следовало бы делать этого; он никогда бы так не поступил, если бы посоветовался с Фрэнком Блэром. Я послал Фрэнка, чтобы он советовал ему и держал меня в курсе дела о действительном положении вещей и о том, как развиваются события.

– Но, мистер президент, вы дали генералу карт-бланш в Западном регионе. Вы разрешили ему делать то, что он считает необходимым для победы.

– Военной победы, миссис Фремонт. – Президент перешел на тон, который она могла оценить как сердитый. – Генералу не следовало ни в коей мере втягивать негров в войну! Это война во имя великой национальной цели. Негры не имеют с войной ничего общего.

– Генерал Фремонт обладает сильным влиянием, и у него есть последователи в Миссури; если он решился провести в жизнь приказ об освобождении, он может сделать это…

Линкольн поморщился и сказал: