Текст книги "Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц)

Джесси заметила, что Джон и ее отец недовольны таким хладнокровием, им хотелось подняться наверх и немедленно сесть за работу не потому, что не хватало времени и они не успели бы все сделать, а потому, что этого требовал их беспокойный характер – он требовал, чтобы обвинения были опровергнуты сразу же. Тем не менее Джесси понимала, что сестра права, и она направилась по коридору в гостиную, крепко взяв мужа под руку.

В восемь часов они поднялись в библиотеку и приступили к работе. Деревянный стол для географических карт, всегда стоявший около книжных шкафов, был передвинут в центр, и на обоих концах его поставлены лампы. Они разложили на столе заметки прошедшего заседания, документы, которыми располагал Джон, и копии официальных бумаг, собранные в течение дня. Джесси и Джон сидели по одну сторону, Том Бентон и Уильям Джонс – напротив них. В полночь они завершили составление документа, доказывающего несостоятельность каждого из пунктов обвинения, предъявленного Джону прокурором.

Теперь вдруг они почувствовали голод.

– Мы даже не поужинали! – воскликнула Джесси. – Во всяком случае ничего не перекусили! Я помню лишь тот чудесный шоколадный кекс. Пойдемте пошарим на кухне, там оставался бекон, а я сварю свежий кофе.

– Я чувствую себя намного лучше, – объявил отец. – Ощущаю себя карающим ангелом, разрушающим силы зла.

Джесси жадно посмотрела на мужа, ожидая, что у него, как и у всех, поднялось настроение.

– Мы изложили наше дело, – удовлетворенно сказал он, – и изложили здорово.

– Потише, – предостерег Уильям Джонс, закуривая вторую сигару за вечер, когда наступил момент передышки. – Мы должны остерегаться как чрезмерного оптимизма, так и чрезмерного пессимизма.

– Ой, хватит, Уильям! – выкрикнула Джесси, озадаченная тем, что впервые назвала зятя по имени. – Уже полночь, мы устали, проголодались и счастливы. Перестанем осторожничать хоть несколько минут, будем уверенными. Поговорим о шеренге в обшитых золотом мундирах, что восседает на той скамье. Видел ли ты когда-либо так много ослепительных персонажей? Они выглядят так, словно решают вопросы стратегии Ландис Лейн[7]7
  Ландис Лейн – дорога около Ниагарского водопада в канадской провинции Онтарио. Здесь в 1814 году было крупное сражение во время американо-английской войны 1812–1814 годов.


[Закрыть] или Ватерлоо.[8]8
  Ватерлоо – населенный пункт в Бельгии к югу от Брюсселя. В сражении у Ватерлоо 18 июня 1815 года армия Наполеона была разбита англо-голландскими и прусскими войсками.


[Закрыть]

– Нет, – добродушно запротестовал отец, – не будем предвзятыми к суду. Думаю, что мы добьемся справедливости.

– Я уверена в этом! – крикнула Джесси, чувствуя себя беззаботной впервые за много дней. – Мы можем также взять добрый ломоть ветчины. Гляньте, Мейли запасла изрядно. Джон, займись кофе. Уильям, вот ломтик французского хлеба. Отец, а как насчет глотка бренди, чтобы отметить успешный конец первого дня работы?

Том Бентон пришел с бутылкой бренди. Когда рюмки были наполнены, он поднял свою и произнес:

– За нас.

– Да, за нас, – прошептала Джесси.

Подойдя к мужу, она поцеловала его и сказала:

– И за тебя, мой дорогой.

_/5/_

Последующие дни были скверными: генерал Кирни, лейтенант Эмори и полковник Кук подходили к стойке и старательно громоздили обвинения против полковника Фремонта. Для Джесси было ясно, что ее муж своеволен, однако процесс экзекуции человека на публике казался ей гнусным. По мере развития процесса становилось все более очевидным, как нарастали трудности мужа. Шаги, которые он предпринимал на протяжении трех месяцев, вытекали из его исходного решения завоевать Калифорнию для Соединенных Штатов и управлять ею в качестве губернатора. Рассматриваемые как таковые, без раскрытия подспудных мотивов, его действия выглядели поспешными, плохо продуманными, жесткими и задиристыми. Любой прочитавший в газете набор обвинений, предъявленных генералом Кирни, лейтенантом Эмори или полковником Куком, признал бы не задумываясь вину полковника Фремонта. Но когда на сцене появлялась исходная посылка, действия Фремонта выстраивались в логически строгий ряд. Вникнувший в ход событий мог увидеть, что шаги полковника Фремонта были последовательными.

Беспристрастно оценивая генерала Кирни, Джесси поняла, что к нему применима та же мерка. Любой ознакомившийся с обвинениями, высказанными за день в его адрес, вынес бы ему суровое порицание: генерал проявил себя властным, надменным. Он вошел в Калифорнию, неосторожно и необдуманно отослав назад две трети мормонского батальона, потерпел поражение у Сан-Паскуаля, две его гаубицы были захвачены мексиканцами, от разгрома его спас коммодор Стоктон; генерал Кирни играл второстепенную роль в сражениях с мексиканцами в Калифорнии; он знал, что коммодор Стоктон получил приказ Вашингтона учредить гражданское правление и что он назначил полковника Фремонта губернатором; несмотря на это, Кирни вел себя как фельдфебель, напрочь отрицая заслуги коммодора, роль Фремонта в почти бескровном завоевании территории и его успешное гражданское правление, решив, что только он – единственный командующий. Однако его расчет строился на том, что именно он получил последний приказ из Вашингтона управлять Калифорнией, а, отказываясь признать его власть, полковник Фремонт повел себя как бунтарь.

Джесси старательно изучала лица судей, пытаясь понять их реакцию. Она бросала беглые взгляды на зрителей, заполнявших каждый день зал, чтобы понаблюдать за драматическим конфликтом между двумя знаменитыми личностями. Она проглатывала газеты, вырезала доброжелательные статьи и показывала их мужу, осуждающие его она уничтожала, прежде чем они могли попасть ему на глаза.

Утром на двенадцатый день процесса прокурор вызвал к стойке генерала Кирни. Джесси смотрела на его обветренное, болезненное лицо. Ей казалось, что он плохо выглядит, и на миг она почувствовала симпатию к этому стареющему воину, который, не преуспев на поле боя, предпочел сражаться в военно-полевом суде. Ее симпатия улетучилась, когда он обвинил полковника Фремонта в уничтожении важных бумаг. Джесси увидела, как ее муж вскочил, протестуя всем своим существом. Генерал Кирни просил извинить его, сказав, что он не имел намерения использовать слово «уничтожил», но так говорил прокурор. Генерал Кирни рассказал, как он провел свои войска более тысячи миль по пустыне в окружении враждебных индейцев, испытывая голод и жажду, какую важную роль он сыграл в покорении Калифорнии. Джесси вытащила из ручной сумочки карандаш и бумагу и принялась набрасывать вопросы. После обеда она обнаружила, что ее муж, отец и зять занимались тем же самым. Четыре часа они сидели в библиотеке, готовя перекрестный допрос, который раскроет более правдивую картину. В эту ночь, когда они легли спать, она сказала мужу:

– Впервые после начала суда я могу с облегчением заснуть, ибо думаю, что генерал Кирни разоблачил себя.

Джесси нашла, что огорчения и любовь не ладят между собой: с того времени, как они оставили Силвер-Спринг и занялись подготовкой к процессу, она и Джон вели себя не как муж и жена и даже не как влюбленные, а как деловые партнеры, озабоченные трудностями, угрожающими их союзу. В эту ночь восстановленной уверенности они вновь стали любовниками.

На следующее утро посвежевшие, с просветленными глазами они вышли из дома на полчаса раньше и прошлись к Арсеналу, вдыхая прохладный и бодрящий воздух. Под широким навесом у входа стояли несколько человек, кто-то из них сказал дружеским тоном:

– Удачи вам, полковник. Не бойтесь их, миссис Фремонт, они не смогут навредить вам.

В это утро газета «Юнион» сообщила, что полковник Фремонт подвергнется перекрестному допросу генерала Кирни. На суде будет рассмотрен целый период истории Калифорнии, сотни людей дадут показания, и будут предъявлены тысячи документов, и каждый в Вашингтоне знал, что наступает критический момент процесса. Джесси и Джон вошли в зал суда за полчаса до начала, все места были уже заняты. В зале стоял гул голосов, и на них бросали мимолетные взгляды, когда они шли по проходу. Они действительно выглядели необычайно красивой парой: двадцатитрехлетняя Джесси в рединготе цвета морской волны, в коричневой бархатной шляпке, гармонирующей с цветом ее волос; колючий зимний ветер покрыл краской ее нежные щеки, ее глаза сверкали уверенностью, которую подпитали замечания сидящих в зале, ее губы были яркими; рядом с ней шел тридцатичетырехлетний муж, крепко поддерживая ее под руку; его темные волосы слегка нависали надо лбом и волнами ниспадали назад, он выглядел старше и представительнее по той причине, что не сбрил бороду, которую отрастил во время третьей экспедиции и пребывания в Калифорнии; он шел прямо и гордо, его фигура в парадном мундире излучала большую жизненную силу. На какое-то время он сел рядом с Джесси и тихо, чтобы никто не слышал, сказал ей на ухо:

– После сегодняшнего дня тебе не будет стыдно носить имя миссис Фремонт. Оно будет отмщено.

– О, дорогой, – прошептала она, – ничто из случившегося не заставит меня стыдиться моего имени. Я ношу его как почетную медаль, которой наградил тебя барон Гумбольдт.

– Признаюсь, я ожидал от тебя таких слов, – ответил он с грустной улыбкой.

Когда он приподнялся со скамьи, она схватила его за руку и сказала с мольбой:

– Будь внимательнее, дорогой. Пусть генерал Кирни делает ошибки, пусть у него будут горечь, грубость и обида. Вчера был его день, сегодня – твой, ты можешь позволить себе вести себя по-рыцарски.

Он коснулся ее руки.

– Доверься мне, – ответил он. – Сегодня утром мой меч так отточен, что генерал не почувствует, как ему перережут глотку.

Это был не тот ответ, который она надеялась услышать, но ей пришлось довольствоваться им. Открылось заседание суда. Генерал Кирни принес присягу, и Джон встал, взглянул на бумагу, лежавшую перед ним, затем обратился к своему командующему. Джесси почувствовала облегчение, услышав спокойный голос мужа и увидев его любезные манеры. Она была само напряжение. Воздух в зале был все еще прохладным, и она закуталась в свой редингот. В момент, когда Джон начал говорить, ее напряжение спало и ей стало теплее. Она уселась поудобнее, вслушиваясь в перекрестный допрос, который, как ей казалось, должен был показать невиновность ее мужа.

– Генерал Кирни, не посещал ли вашу штаб-квартиру в Лос-Анджелесе 13 января калифорнийский государственный секретарь Уильям Рассел и не сообщил ли он вам, что я послал его из Кахуэнга, где я только что принял капитуляцию мексиканской армии?

– Да, посещал.

– Не сказал ли мистер Рассел вам, что он был направлен с целью удостовериться, кто является главнокомандующим в Лос-Анджелесе, и, выяснив это, доложить о капитуляции мексиканской армии и условиях перемирия, предъявленных мною мексиканцам?

– Мистер Рассел приехал в мою штаб-квартиру 13 января.

– Не спросил ли вас мистер Рассел, что ваш приезд в страну имеет целью сменить коммодора Стоктона, который ранее признавался главнокомандующим?

– Он поставил такой вопрос.

– Сказали ли вы ему, что коммодор Стоктон все еще главнокомандующий, и не предложили ли ему сделать доклад коммодору?

– Да.

– И это имело место ровно за четыре дня до того, как вы приказали мне не подчиняться коммодору Стоктону и в дальнейшем выполнять ваши приказы?

– Да.

– Получили ли вы между 14 и 17 января какой-либо приказ Вашингтона, изменявший ваш статус?

– В этот период ко мне не поступали никакие депеши.

Аудитория, как один человек, вздохнула, раздались разрозненные аплодисменты. Джесси благодарно повернулась на своей скамье; она поняла, что зрители оценили искреннее желание ее мужа разобраться, кто же был действительным главнокомандующим, и почувствовали, что генерал Кирни запутался. Прокурор угрожал очистить зал, но Джон попросил, чтобы вместо генерала Кирни к стойке вышел Уильям У. Рассел. Рассел показал, что он был майором Калифорнийского батальона, принимал участие в принятии капитуляции мексиканцев в Кахуэнга и получил от полковника Фремонта указание поехать в Лос-Анджелес с целью выяснить, кто является главнокомандующим.

– Мистер Рассел, когда вы говорили с генералом Кирни в штаб-квартире до вашего доклада коммодору Стоктону, упоминалось ли мое имя?

– Упоминалось. Генерал Кирни выразил большое удовлетворение тем, что полковник Фремонт находится в стране, и говорил о его выдающихся качествах на посту губернатора, о знании им испанского языка и обычаев местного населения. Он сказал мне, что намерен назначить полковника Фремонта губернатором Калифорнии, если инструкции военного министра будут признаны в Калифорнии.

– После этого вы представили мой доклад коммодору Стоктону?

– Да, сэр. Я узнал от коммодора, что его положение как главнокомандующего никоим образом не изменилось в связи с приездом генерала Кирни в страну.

– Вернулись ли вы после этого в Калифорнийский батальон?

– Вернулся. Я встретил полковника Фремонта во главе его батальона утром 14 января примерно в пяти милях от Лос-Анджелеса. Я доложил ему о длительном разговоре с генералом Кирни и коммодором Стоктоном, касавшемся их соответственного статуса; сказал, что я был обрадован, поняв, что генерал Кирни более близкий его друг, чем Стоктон, но на основании слов самого Кирни был вынужден, к сожалению, выразить свое личное мнение о необходимости подчиняться коммодору Стоктону как главнокомандующему; что я нашел Стоктона исполняющим функции главнокомандующего, с чем согласился, пусть даже косвенным образом, сам Кирни.

– Мистер Рассел, подчинение Стоктону в условиях, когда он и генерал Кирни претендовали на верховную власть, обеспечивало ли какие-либо личные или иные преимущества полковнику Фремонту?

– Думаю, что нет. Было известно, что у генерала Кирни есть деньги и он ожидает вскоре прибытия войск. Кроме того, о нем говорили как о близком друге семьи полковника Фремонта. Я убежден, что полковник Фремонт избрал подчинение коммодору Стоктону только по соображениям долга.

В зале вновь зашумели. Джесси чувствовала, что ее настроение поднимается. Джон попросил генерала Кирни занять место за стойкой.

– Генерал Кирни, четырьмя днями позже, когда вы приказали мне прекратить службу под началом коммодора Стоктона и подчиниться вам, не информировал ли я вас, что коммодор Стоктон отказался аннулировать мое назначение во флоте и что он будет считать меня бунтовщиком, если я перестану признавать его главнокомандующим?

– Как главнокомандующий в Калифорнии, я не связан заявлениями коммодора Стоктона.

– Но вы знали, что он угрожал использовать своих моряков и морскую пехоту, чтобы не допустить роспуска Калифорнийского батальона?

– Я не был убежден, что коммодор Стоктон бросит своих матросов против Калифорнийского батальона.

– Сообщили ли вы коммодору Стоктону, что он больше не главнокомандующий в Калифорнии, что таковым стали вы?

– Я уведомил об этом коммодора.

– И он не отказался передать командование?

– Он отказался признать мое верховенство.

– Поскольку я был назначен губернатором Калифорнии и был следующим по рангу после вас и коммодора офицером, не пытались ли вы использовать меня для урегулирования вашего конфликта с коммодором Стоктоном?

Военный прокурор отклонил этот вопрос. Джон повернулся, долго смотрел на свою жену, затем подошел ближе к барьеру:

– Когда я послал первое вежливое письмо, в котором отказывался принять решение до того, как будет улажен вопрос о рангах, не сказали ли вы, что человек, доставивший вам письмо, вам незнаком?

– Не помню, что так сказал.

– Тогда позвольте зачитать это из вашего собственного показания.

Зачитав соответствующую выдержку из показаний генерала Кирни, Джон продолжал:

– Это письмо было принесено вам в вашу штаб-квартиру Кристофером Карсоном. Разве вы не провели много недель в пути с Китом Карсоном как проводником?

– Мистер Карсон служил нашим проводником.

– Тогда как вы могли не узнать его через несколько недель, когда он принес письмо?

– С человеком, принесшим письмо, я не был знаком.

Джон Фремонт вызвал к стойке Кита Карсона. Джесси обменялась с ним мимолетной улыбкой, когда он шел по центральному проходу. После того как Карсон принес присягу, Джон спросил:

– Приняли ли вы от меня 17 января 1847 года письмо к генералу Кирни, в котором говорилось, что, пока генерал Кирни и коммодор Стоктон не уладят между собой вопрос о ранге, в чем и состояла, по моему мнению, причина возникших трудностей, я должен докладывать и получать приказы, как и ранее, от коммодора?

– Я доставил это письмо генералу Кирни.

– Узнал ли он вас?

– Узнал ли меня? – спросил ошеломленный Карсон.

– Знал ли он, что вы – Кристофер Карсон?

– Мы вместе прошли по тропе. Как он мог не узнать меня?

– Спасибо, мистер Карсон. Я хотел бы вновь пригласить к барьеру генерала Кирни.

– Генерал Кирни, разве вы не информировали офицеров вашего штаба немедленно после моего отказа 17 января, что намерены арестовать меня?

– Я мог упомянуть об этом.

– Когда вы уведомили меня, что меня должны арестовать? Не было ли это 16 августа, через шесть месяцев, когда мы дошли до форта Ливенуорт?

– Вас арестовали в форте Ливенуорт.

– Дали ли вы мне какую-либо возможность собрать материалы для защиты в Калифорнии? Имел ли я возможность информировать моих свидетелей, что они потребуются мне в Вашингтоне в военно-полевом суде?

– Вы были уведомлены в надлежащее время о вашем аресте в форте Ливенуорт.

– Когда вы приказали мне вернуться в Вашингтон, не отказали ли вы мне в праве поехать в Сан-Франциско и собрать мои дневники, рисунки, карты и образцы третьей экспедиции?

– Это государственная собственность, которую нельзя доверить офицеру, нарушившему свой долг.

– Разве вы не отказали в разрешении перебросить мой батальон в Мексику для службы под началом генерала Тейлора, несмотря на то что генерал Скотт просил вас предоставить такую привилегию?

– Мне ничего не известно о таком совете со стороны генерала Скотта.

– Когда я попросил разрешения возвратиться по новой дороге, чтобы закончить составление карт для Топографического корпуса, разве вы не обязали меня шагать за вашей армией под охраной мормонского батальона?

– Вы шагали за мормонским батальоном.

– Последний вопрос, генерал Кирни. Разве вы не пытались воспрепятствовать лейтенанту Джиллеспаю и гардемаринам Билю и Маклейну выехать из Калифорнии, хотя их давно ждали в Вашингтоне?

– У меня нет власти над морскими офицерами.

– Но разве вы не посещали коммодора Шубрика и не просили его, чтобы этим людям не был разрешен переход по суше?

– Я информировал коммодора Шубрика, что не считаю лейтенанта Джиллеспая ответственным человеком, который может свободно разгуливать по Калифорнии.

Пробило четыре часа. Суд прервал свою работу до следующего дня. Джесси сидела счастливая, благодушно ожидая, когда мужчины соберут свои бумаги и пойдут вместе с нею к экипажу.

Она чувствовала: процесс позади, каждому ясно, что генерал Кирни безосновательно изменил позицию, решил принять на себя командование, известив до этого всех, что командующим был коммодор Стоктон; что Джон мог вполне не осознать такое изменение, поскольку не было приказов; он был прав, отказываясь решать, кто из старших офицеров был главнокомандующим в Калифорнии. Мотивы и поведение генерала Кирни предстали в худом свете, он явно превысил свою власть в Калифорнии, а на суде продемонстрировал мстительность к низшему по чину офицеру, подорвавшему его показания.

Рано утром, работая в архивах военного департамента, она увидела первоначальный доклад, который генерал Стефан Уоттс Кирни представил в порядке обвинения против полковника Джона Фремонта. Оцепенев, она поняла, что в докладе были вовсе не те обвинения, которые были оглашены в суде, что окончательный список был составлен военным департаментом. Все стало ясным.

_/6/_

Уверенность, не покидавшая Джесси накануне, испарилась. Процесс вовсе не окончился, их уверенность оказалась обманом. Поскольку военный департамент расширил список обвинений, подобрал состав судей и вел процесс в соответствии с собственными потребностями, что бы ни говорил Джон, это ни в коей мере не изменило бы приговор. Он был предрешен.

Она не сказала никому о своем открытии, а сделала веселый вид и даже пыталась шутить в карете, когда за ней заехал отец. Ощущение надвигающегося несчастья усилилось у нее в течение дня, когда она увидела, что судьи настойчиво выносят решения, направленные против мужа: они отказали в показаниях коммодору Стоктону на том основании, что он был командующим в Калифорнии; отклонили принятие в качестве доказательства докладов секретаря военно-морского флота и секретаря собственного армейского ведомства, в которых восхвалялись действия Джона по завоеванию Калифорнии; отказались вызвать к барьеру лейтенанта Эмори и полковника Кука для показаний, являются ли они авторами анонимных писем, появившихся в печати накануне процесса; более того, суд отказал Джону в его желании представить материал, доказывавший, что генерал Кирни использовал свое влияние, чтобы задержать на Тихоокеанском побережье всех военно-морских офицеров, сочувствующих ответчику; отказался принимать любой материал, который мог подорвать веру к генералу Кирни как свидетелю.

Суд, который до этого момента протекал спокойно, вылился в нескончаемую череду пререканий. То и дело предлагалось освободить зал, Джесси и зрители были вынуждены ожидать подолгу в вестибюле, а вернувшись в зал, услышать:

– Суд не может подвергнуть расследованию отказ генерала Кирни предоставить полковнику Фремонту… суд не может расследовать приказ, данный полковнику Фремонту в форте Ливенуорт… суд прочитал представленные документы и находит, что они не имеют отношения к разбираемому делу… суд решает, что возражения полковника Фремонта относительно курса, которому нужно следовать, не могут быть приняты…

Проработав пять часов с Джоном, отцом и зятем над бумагой, доказывающей, что некоторые доводы могут быть приняты, она лежала, не смыкая глаз до рассвета, затем выехала в военный и военно-морской департаменты за документами, подкрепляющими их доводы, чтобы потом услышать заявления суда, что их материал отклоняется как не имеющий отношения к делу и неприемлемый, выходила из зала суда, когда его отлучали от публики, стояла на сквозняке в фойе, ожидая, когда откроют двери, чтобы выслушать новое направленное против них решение.

Она больше не могла уверять мужа, что все кончится хорошо, и Джон продолжать такую игру также не мог. Лишь Уильям Карей Джонс настаивал, что они имеют дело с непредвзятым судом, хотя судьи почти ни разу не согласились с его толкованием закона о доказательствах. Они работали очень много, мало спали, мало ели, поддерживая силы черным кофе. По мере углубления чувства опустошенности и несправедливости их нервы стали сдавать. Джесси похудела, ее вес не достигал и пятидесяти килограммов. Она боялась за мужа, заметив провалившиеся глаза преследуемого и гонимого человека. Это было плохо тем, что наносило ущерб делу.

Пытаясь успокоить его, она ссылалась на нравственность судей, хотя знала, что через час решение суда опровергнет ее уверения и они возмутятся, узнав, что вопросы прокурора к генералу Кирни написаны собственноручно генералом.

Отец был настолько разгневан, что даже в годы наиболее жестоких схваток Джесси не видела его таким. Нападки на зятя превратили его в обиженного защитника. По меньшей мере половина суждений отца отвергалась по той причине, что он пускался в нелогичные раздраженные рассуждения.

Около отца сидел Уильям Карей Джонс, с холодными зелеными глазами, с невыразительным бледным лицом и гладкими волосами. От него веяло холодом, способным остудить пыл любого человека, и он старался умерить чувства Тома Бентона чисто юридическими доводами. Джесси часто вспоминала, как он проявил лояльность к семье, предложив свои услуги, в противном случае он мог показаться незаинтересованным в деле и бесполезным советником. Однако, наблюдая, как готовились резюме и аргументы, позволяющие Джону не только на суде, но и в печати выглядеть наилучшим образом, Джесси поняла, что проницательный ум Уильяма Джонса был их самым большим достоянием.

Она присматривалась к мужу, находившемуся под грузом обвинений против него, понимавшему, какой урон его репутации ежедневно наносят его враги, и одновременно убежденному в своей правоте и осознающему, что мотивы генерала Кирни продиктованы местью за ущемленное достоинство, а мотивы таких людей, как Эмори и Кук, вызваны завистью и ревностью, мотивы военного департамента – желанием доказать свое превосходство над военно-морским флотом.

Угнетало не столько нервное напряжение и постоянная работа, сколько чувство, что бьешься головой о каменную стену. Казалось, суд слышит те же самые слова защиты, что Джесси, зрители и репортеры, однако судьи словно были глухими. Газеты раздражались но поводу хода процесса и в редакционных статьях открыто ставили вопрос: «Почему требуется больше времени уладить междоусобицу, чем одержать победу в войне против Мексики?»

Томас Гарт Бентон, самый старый и наиболее мудрый, сломался первый от напряжения. Вскоре после открытия очередного заседания суда в начале декабря генерал Кирни тяжело встал со своего места и заявил:

– Я считаю себя обязанным ради достоинства суда заявить, что, когда отвечаю на вопросы суда, старший советник обвиняемого Томас Бентон из Миссури, сидящий на своем месте, корчит гримасы, чтобы, как мне представляется, обидеть, оскорбить и запугать меня.

В зале раздался вздох. Щеки Джесси запылали от смущения. Зрители вертели головами, стараясь разглядеть сенатора Бентона. Сквозь шепот в зале Джесси услышала замечание председателя суда, что он не заметил гримас, но с сожалением услышал это. После этого он зачитал статью 76 Положений о военно-полевом суде, запрещающую использовать угрожающие слова, знаки и жесты в присутствии суда. Когда председатель закончил чтение, наступила выжидательная тишина. Все глаза вновь устремились к сенатору Бентону. Он медленно встал, его лицо стало кирпично-красным, и свирепо закричал:

– Генерал Кирни пялил глаза на полковника Фремонта, смотрел оскорбительно и враждебно на него. Прокурор наводящими вопросами склонял генерала Кирни отказаться от показаний, которые он ранее дал под присягой.

Член суда встал и сказал:

– Господин председатель, замечания, ставящие под сомнение добропорядочность нашего процесса, на мой взгляд, недопустимы…

Том Бентон загремел:

– Когда генерал Кирни пялил глаза на полковника Фремонта, я решил, что, если он попытается вновь смотреть свысока на обвиняемого, я сделаю то же самое в отношении генерала. Я сделал это сегодня, и сегодняшний взгляд был ответом на его поведение на прошлом заседании. Я посмотрел сегодня на генерала Кирни, когда он пялился на полковника Фремонта, и я смотрел на него, пока он не опустил глаза долу!

Когда Джесси пришла домой, выслушав порицание суда в адрес отца, она упала в большое кожаное кресло и горько заплакала. Это был удар, которого она не ожидала. Так или иначе, они пережили бы позор, павший на голову мужа за его бунтарское поведение, но чтобы ее отец мог так забыться… подставить себя под порицание… это ранило ее сердце и вызвало чувство вины.

Из-за нее он нанес ущерб своему имени и карьере, которой всегда дорожил.

_/7/_

В начале декабря, просыпаясь три дня подряд с чувством тошноты, она поняла, что беременна. С пониманием этого пришло смешанное чувство радости и опасения. Впервые после рождения Лили она вновь беременна, теперь у нее не было и тени сомнения, что на этот раз родится сын. Она знала, как будет рад муж появлению мальчика, сколько будет гордости и прежних амбиций. Она была счастлива, думая об этом, но вместе с тем была и другая мысль: если мужа осудят и отстранят от службы, он может пасть духом, не будет знать, что делать, тогда их радость по поводу рождения ребенка будет омрачена этим несчастьем.

Когда Джесси убедилась в своей беременности, то приняла два решения: она не скажет об этом никому до окончания суда; они должны победить. Она будет работать ради этого до изнеможения – сдаваться нельзя. Из нынешней путаницы словопрений и сомнительных документов нужно извлечь на свет то, что убедительно говорит о заслугах мужа. Ее сын не должен войти в мир, где его отца считают изгоем. Он должен войти в мир, где чтут имя Фремонтов.

Она пошла к комнате матери и, занятая собственными мыслями, забыла постучать в дверь. Элиза сидела в кресле матери; она расслышала часть фразы и прочитала на лицах выражение вины. Джесси закрыла дверь и, продолжая сжимать в кулаке кнопку двери, прильнула к ней. При виде матери и сестры, обсуждающих ее проблемы, физическая боль вытеснилась иной болью. Женщины неловко молчали какой-то момент, а Джесси размышляла, о чем они могли говорить. Осуждали ли ее мужа? Критиковали ли ее за участие в этой драме? Стыдились ли скандала, недовольные тем, что их имена были втянуты в грязные сплетни?

Джесси отошла от двери и направилась к матери и сестре. Ее напряженный вид заставил их взглянуть на нее, и она, посмотрев в их нежные и заботливые глаза, поняла, что только в мучительно-тяжких условиях могла она подозревать мать и сестру в нелояльности. Они жалели свою Джесси, и только, жалели из-за неприятностей, выпавших на ее долю. Ей могло причудиться, будто они сожалеют, что она вышла замуж за общественного деятеля, сама позволила вовлечь себя в сомнительные действия, жалели за обрушившееся на нее несчастье. Она знала, что ее мать вспоминает сцену на пароходе и в карете на пути в Черри-Гроув, когда она советовала дочери не ставить свою счастливую и спокойную жизнь под угрозу конфликта; вспоминает, как упорствовала Джесси, считая, что ее мать не права, стараясь уклониться от важных жизненных проблем. Вероятно, ее мать думала, что теперь-то Джесси поняла, какую страшную ошибку совершила, и жалеет, что не прислушивалась к советам старших.

Ничего подобного Джесси не думала. Она не сожалела о своем замужестве и о случившемся, включая события, приведшие к военно-полевому суду. Она не боялась жизни, не боялась смелых и мужественных действий, даже нынешнего суда и его последствий. Выдержав худшее, связанное с ее соучастием, она обрела право голоса. Ей хотелось крикнуть матери, что она не изменила свой взгляд и продолжает верить в жизнь, где есть действия и конфликты, работа рядом с мужем, сколько бы грязи ни налипало при этом на подол юбки.

Джесси не нуждалась в их жалости, она ее не терпела. Они не понимали, что жалеют ее за страдания, к которым она равнодушна. Если часть ее долга – находиться под ослепляющим светом гласности, переносить хвалу и хулу публики, видеть, как имя ее и мужа смешивают с грязью, то это всего лишь цена, какую она должна заплатить за выполнение важной работы. Нет, ей не нужна их жалость, она направлена не по адресу. Пусть они жалеют слабых и уклончивых, не способных выдержать опустошающее действие конфликта и выйти из него со спокойным сердцем и крепкой верой в свою судьбу.