Текст книги "Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

– Где ты отыскал эту прелесть в Сан-Франциско? – спросила с волнением Джесси, поглаживая мягкую обивку.

– Я заказал его для тебя в Нью-Джерси до моего отъезда. Экипаж два месяца простоял здесь в сарае. У него плавный ход, как у лодки, и посмотри: сиденья превращаются в спальное место. Ты можешь спать с таким же комфортом, как дома. Для Лили хватит места в этом отсеке, чтобы свободно вытянуться.

– Ой, дорогой, – прошептала она, – это наша первая удача в Калифорнии.

– За углом тебя ждет еще одна удача, которая боится подойти к тебе, но я убедил, что ты простила его.

Джесси увидела устремившегося к ней лейтенанта Биля с застенчивой улыбкой на узком лице. Он обратился к ней:

– Мадам Фремонт! Я дурак! Я не достоин вашего прощения! Если бы вы последовали моему несчастному совету, то были бы на Востоке, а ваш муж здесь. Когда я думаю, как настойчиво старался убедить вас…

– Такие вещи понимает лишь женщина, лейтенант, – весело ответила она. – Нечего прощать, я была так тронута вашей заботой обо мне в Панаме.

– В таком случае, почему бы не взять его с нами на пикник? – спросил Джон. – Он готовит превосходный бульон, когда не кладет в него слишком много перца. И он тот самый, кто выпрашивал, занимал и даже угнал этих красивых белых лошадей.

Они поехали по дороге на юг полуострова, оставив за спиной туман и холод Сан-Франциско, и уже через пару часов оказались под теплыми светлыми лучами солнца. По склонам холмов мягко спускались поля созревшего овса, в тени деревьев паслись стада. Ландшафт напоминал парк: миля за милей тянулись роскошные, усеянные цветами луга вперемежку с величественными деревьями. Когда похолодало, Джон набросил на ее плечи свою выцветшую синюю армейскую шинель.

В полдень у ручья они разбили лагерь. В то время как Джесси и Лили освежились, умывшись холодной водой из ручья, мужчины отправились на поиски ранчо по соседству. Они возвратились, привезя полбарана и початки кукурузы; добытое было обжарено и сварено на открытом огне. Джесси и Лили уселись у костра на сафьяновых сиденьях из экипажа и ели мясо, поджаренное на длинных самодельных деревянных шампурах. Джон захватил с собой кларет и чай, а для Лили коробку французских конфет. Под сгущавшейся синью безоблачного неба приятно тянуло теплым ветерком. Ужин закончился к наступлению сумерек. В костер подбросили дров, и мужчины начали рассказывать о других лагерях на границах Южной Америки, Востока и Американского континента. Грегорио поведал о своем детстве в индейском племени. Биль пересказал морские истории и несколько шуток, рассмешивших Джесси. Высокий и узловатый, как горная сосна, возраст которой трудно определить, старина Найт, с длинной белой бородой, словно пересаженной с его сверкающей лысой головы, рассказал о тех днях, когда граница проходила всего в сотне миль к западу от Вашингтона.

Постепенно смеркалось, пламя костра ярко высвечивало в темноте деревья и кусты у ручья, потом замерцали звезды, и перед глазами Джесси открылась чудесная картина. «Это мой первый очаг, – сказала она сама себе, – как раз такой, какой мы должны иметь в новой стране. Пусть во всех моих очагах будет такая же безмятежная жизнь».

К девяти часам она и Лили удобно устроились в экипаже. Мужчины привязали свои гамаки к деревьям и заснули. Джесси слышала, как потрескивали дрова в костре, как лошади мирно жевали овес, слышала она и приглушенный вой койота, не осмеливавшегося приблизиться и утащить на ужин кость. Джон разбудил Джесси на заре чашкой горячего чая, а потом из пары одеял устроил для нее на берегу ручья укрытие для туалета. Она вытащила свой жестяной тазик, полотенце, французское мыло и одеколон, умыла Лили и не спеша помылась сама. Мог найтись лекарь, который сказал бы ей, что купание на заре в холодном ручье опасно; сорок лет назад такое говорилось ее отцу. Когда она оделась и вернулась к костру, экипаж был готов к отъезду, большая часть вещей уложена. После чашки чая и пары горячих булочек, испеченных стариной Найтом, она обратилась к Джону:

– Какова же моя доля обязанностей?

– Кушать с отменным аппетитом, быть счастливой.

– И только это, никакой работы?

– Никакой, – отвечали мужчины. – Отдыхайте. К тому же в походах от женщин толку мало.

Ярко светило солнце, когда они выехали в направлении Сан-Хосе. Дорог не было, но прочный экипаж мог двигаться куда угодно, лишь бы проходили колеса, и они проезжали плодородные долины, взбирались на холмы, откуда открывался вид на океан, на крутых спусках мужчины удерживали экипаж с помощью лассо. Найт и Грегорио шагали впереди двух вьючных мулов, нагруженных вьюками с одеждой, бутылками, банками с продовольствием, гамаками, сковородками и кастрюлями. Джон и Биль по очереди правили лошадьми. В полдень они останавливались для ланча и отдыха. В котелок клали испанский лук, сладкий красный перец и то, что удавалось мужчинам подстрелить утром. Они обшаривали окрестности в поисках яиц и фруктов. Когда Джесси пробуждалась от дремы после полуденной жары, группа трогалась с места и продолжала путь до очередной лагерной стоянки. Первую неделю Джесси продолжала кашлять, она начала принимать солнечные ванны во время остановок в полдень, и к концу второй недели боль в груди ослабла.

И так она проводила исцелявшие ее дни, не думая о времени, возвращая себе с каждым часом радость жизни. Порой в долинах, укрывшихся за прибрежным хребтом, воздух становился знойным, а ветерок с моря был мягким и прохладным. Приезжая в какую-нибудь деревню, они отдавали в стирку свое белье индианкам, иногда останавливались на ранчо калифорнийцев, и Джесси убедилась в лживости утверждения генерала Кирни, будто ее муж плохо обращался с местным населением. Калифорнийцы приветствовали путешественников, устраивали в их честь празднества, а Джесси беседовала с женщинами и об одежде, и о детях. Им удалось принять участие в трехдневной брачной церемонии, в параде среди толпы красочно одетых жителей. Экипаж Джесси вызывал большой интерес у калифорнийцев, пользовавшихся лишь массивными, запряженными волами телегами на деревянных колесах.

В последний вечер июля они разбили лагерь в горах Санта-Круз, откуда открывался вид на море, недалеко от ранчо, которое должно было стать их домом, как вдруг посыпал дождь. Джон сказал:

– Думаю, что каникулы кончились, мадам. Теперь мы должны решить, где осядем.

Джесси неохотно вздохнула:

– Это был чудесный месяц. Но я готова поставить наш дом. Где он будет? Как далеко мы от Марипозы?

– По-моему, на расстоянии около двухсот миль.

– Не трудно ли увидеть нашу землю? Она меня интересует.

– Это долгое путешествие верхом через горные хребты и броды.

– По какой дороге поедем? Скажи мне, как туда добраться?

Его глаза загорелись при мысли о путешествии.

– Мы поедем по долине Сан-Иокина, а потом прямо в горы Сьерры.

– Проедем ли мы через золотые прииски?

– Да, мы проедем по золотоносным землям.

Они взглянули друг на друга, на их лицах появилось выражение изумления.

– Боже всевышний, Джесси, – прошептал Джон, – я никогда не думал об этом прежде. Мы владеем самым большим участком гористой местности в Калифорнии. Люди намывают целые состояния золота всего лишь в сотне миль от нас…

С круглыми от удивления глазами она также сказала шепотом:

– Дорогой, возможно ли это? Есть ли золото в Марипозе?

Он резко вскочил:

– Это тот же самый горный хребет, там такие же скалистые образования, те же самые залежи минералов. Там такие же горные ручьи, несущие золотой песок.

Теплая улыбка медленно озарила ее лицо, она произнесла:

– Не отправиться ли нам завтра утром в Сан-Франциско? Не купить ли кирки, лопаты и не включиться ли в погоню за золотом?

– Ты понимаешь, что это риск, – сказал Джон. – Как только мы займем Марипозу даже ради поисков золота, мы тем самым примем по закону землю. Мы никогда не сможем получить от Ларкина наши три тысячи долларов.

– Мы в любом случае не вернем их.

– Сколько наличными осталось от отцовской тысячи долларов?

– Около пятисот.

– Почему тогда не вложить оставшиеся средства в действительную игру?

– Каким образом?

– На пути из Таоса я встретил индейцев племени соноранс из Мексики, направлявшихся на золотые прииски. Я проехал вместе с ними несколько дней. Затем встретил их вновь в Монтерее. Они были изнурены длинным переходом и собирались отдохнуть, прежде чем отправиться в горы. Думаю, что смогу заключить с ними сделку: если я снабжу их продовольствием и инструментами и предложу половину золота, намытого в Марипозе, они добудут для нас богатство. Если же в Марипозе не окажется золота, тогда мы банкроты.

– Я не боюсь, Джон. Кроме того, думаю, неразумно приезжать в Калифорнию в момент невиданной в мире золотой лихорадки и не принять в ней участия. Я сама хотела бы побродить в горном ручье с тазиком в руках и попробовать набрать золотого песка…

Развеселившийся Джон усмехнулся:

– В тебе заговорил дух корысти, Джесси; позволь мне быть хранителем богатств в нашей семье, тебе это не подходит. Я приведу соноранс в Марипозу. Когда мы вернемся, ты будешь супругой богача.

– Я еще не избалованная вашингтонская леди, – парировала Джесси.

_/6/_

В следующий полдень они добрались до плато над Монтереем. Под ними среди сосен приютилась небольшая деревня, а еще ниже – скалистый берег изогнутого полумесяцем залива. Джесси стояла среди сосен, глядя на белые пятна чаек под яркими солнечными лучами. Она сказала мужу:

– Почему бы не основать постоянный лагерь здесь, где так красиво? Здесь теплее и спокойнее, чем в Сан-Франциско.

– Да, думаю, ты будешь более счастлива в Монтерее. Схожу в город и посмотрю, смогу ли отыскать дом.

Не прошло и часа, и она увидела его: он поднимался от деревни по узкой тропке.

– Свободных домов нет, – объявил он, – но я нашел две удобные комнаты в доме жены мексиканского генерала Кастро, изгнанного в Мехико-Сити после нашей победы. Она не питает ненависти к нам. Нам будет там хорошо.

Джон помог Джесси сесть в экипаж, который проехал по извилистой дороге в деревню. Дом мадам Кастро некогда принадлежал бывшему мексиканскому губернатору: окна огромного бального зала выходили на залив, к главному зданию были пристроены два саманных крыла, и соединившая их саманная стена замыкала ограду внутреннего сада. Крыша была крыта грубой красной черепицей, полы выложены красными гладкими плитками, у стены сада и вдоль дорожек высажена гвоздика.

Торговец мукой снимал бальный зал, служивший складом. Хозяйка ввела Джесси в боковую пристройку, здесь были две комнаты с высокими потолками, саманные стены побелены известью. В комнатах не было мебели; стояла лишь дровяная печь в небольшой прихожей. Джесси поблагодарила мадам Кастро, которая выделила ей две койки, пару стульев, несколько горшков и сковородок, тарелок, блюдец.

Оставив Джесси осматривать новый дом и подумать, как его обставить, Джон отправился на поиски знакомых ему соноранс и возвратился к ланчу.

– Мексиканцы согласились на мое предложение, – возбужденно сказал он. – Я должен немедленно выехать с ними в Сан-Франциско.

Увидев ее огорченной, он тут же добавил:

– Я вернусь через пару недель, как только будут новости.

– Хорошо, – ответила Джесси, – поскольку ты едешь в Сан-Франциско, истрать часть наших средств на покупку мебели, постельного белья, посуды, серебра. Я впервые стану хозяйкой и боюсь, что не справлюсь с этой ролью, имея всего несколько взятых взаймы тарелок. Я дам тебе список, и ты купи материалы, чтобы я могла сшить платья для Лили и себя. Наши износились до дыр.

Джон уехал во второй половине дня, заверив ее, что с первым же судном, прибывшим в Монтерей, ей доставят все необходимое, чтобы она чувствовала себя свободно в доме мадам Кастро. Джесси была рада, когда Грегорио выразил желание остаться в роли слуги. Джесси приступила к обязанностям домашней хозяйки, но золотоискатели скупили в окрестности вчистую цыплят, яйца, мясо, овощи, фрукты, консервы, муку и зерно. Она смогла найти лишь немного риса и бобов, муки и сахара. Она никогда не готовила что-либо, кроме кофе, а теперь ей пришлось кормить себя, Лили и Грегорио, имея скудный набор продуктов. Иногда, возвращаясь с прогулки по окрестным холмам вместе с Лили, она находила Грегорио сидящим на корточках перед огнем, с широкой лентой вокруг талии и с шелковым носовым платком на черных волосах, готовящим гизадо – тушеную смесь из дичи, белок, сушеного красного перца и риса.

Грегорио любил роль слуги; начав службу у миссионеров, он выработал свое понимание, что может и что не должен делать мужчина: он был готов разжечь огонь в камине, но не считал своим долгом колоть дрова, это работа сквау, и поэтому Джесси приходилось самой заниматься дровами. Мужчины охотятся на дичь, но они не стоят за плитой, это работа сквау, и поэтому Джесси готовила еду.

– Хорошо, что Грегорио так цветист, – смеялась она в разговоре с Лили, – с красной повязкой на упрямых индейских волосах, ведь от него мало пользы. Я и ты скорее готовим для него, чем он для нас.

– Когда он подстреливает перепелку или куропатку, – ответила Лили, – он поджаривает их на открытом огне и приносит нам на палочке.

– Да, – согласилась Джесси с кривой усмешкой, – будь то в три часа дня или в три часа утра! Мы должны есть, несмотря на то, голодны мы или нет. Сомневаюсь, сумею ли я когда-либо научить его занятной американской привычке готовить пищу и потреблять ее в обеденное время?

– Я этого не думаю, – откровенно ответила Лили. – Видишь, мама, у индейцев никогда не было часов, и они не знали, что такое обеденное время. Они едят, когда голодны или когда подстрелят дичь.

Через две недели из Сан-Франциско прибыло судно, и матросы доставили ящики к дому Кастро. Собрав все вместе, Джесси обнаружила, что муж прислал ей две просторные кровати в новоанглийском стиле, достаточное количество простыней и одеял, плетеные истиндские кресла, красивый инкрустированный стол из тикового дерева, китайские коврики для пола, ткань для занавесей, китайский сатин и французскую ткань для штор, два изящных английских фаянсовых тазика для умывания, красочные бамбуковые шезлонги и стулья с подушками, обтянутыми французской и китайской тканью; две большие медвежьи шкуры на пол у камина; оловянные подсвечники и высокие белые спермацетовые свечи, при свете которых она и ее отец провели много часов в их библиотеке в Вашингтоне. Тщательно завернутой, как главная ценность посылки, она нашла книгу «Арабские ночи» в переводе Лейна – единственную книгу, какую она здесь имела.

С помощью мадам Кастро и Грегорио, выполнявшего самую тяжелую работу, Джесси повесила привлекательные белые занавески на окна, разложила коврики, установила кровати в задней комнате, а в жилой – тиковый стол и плетеные кресла. После того как комнаты стали выглядеть уютными и домашними, она попросила Грегорио принести последнюю большую посылку и вскрыть ее перед огнем. Какой-то момент ей казалось, что она видит сон, ибо кто-то продал ее мужу как «очень подходящую для зимней женской одежды» грубую шерстяную ткань, толстый миткаль и хлопчатобумажный сатин ярких расцветок. После первого шока она рассмеялась.

– Поделом мне, – сказала она Лили, – поручать мужчине покупать ткань для женской одежды. Ладно, мы используем ее наилучшим образом. Займемся зимним гардеробом.

Джесси аккуратно распорола одну из оставшихся батистовых комбинаций, сделав из нее выкройку, а также вспомнила о своем подержанном черном шелковом платье, сохранившемся от вашингтонского гардероба. Так же поступила она и в отношении Лили; разложив патронки на полу жилой комнаты, она скопировала их на новые, удивительно неподатливые ткани. Она накалывала выкройку на ткань, измеряла, перемеряла саму себя и Лили, прежде чем осмеливалась взять ножницы. Она похудела с тех пор, когда пошила черное шелковое платье, и уже первая примерка показала, что платье слишком широко. Она рассказала дочери историю старой леди в Сент-Луисе, которая никогда не вязала чулки по форме ноги, а делала их совершенно прямыми до пятки, заявляя: «Плоха та нога, которая не может придать форму своим чулкам». Она создала гардероб Лили и свой, превратив все это в игру, в которой исполняла роль модной портнихи миссис Эббот из Лондона, а Лили – ее богатой и требовательной клиентки. Игра добавила остроты в ее жизнь, поскольку Джон забрал почти все их сбережения в Сан-Франциско, чтобы снарядить соноранс, а Джесси тратила последние доллары, покупая еду. Их мебель, усмехалась она, осматриваясь вокруг, куплена в кредит.

В отсутствие мужа Лили стала ее товаркой. Она брала с собой дочь в долгие прогулки по поросшим соснами холмам над заливом, несколько часов в день отводилось обучению ее математике, географии и истории, она старалась привить семилетней девочке ощущение ее участия в общей семейной жизни, позволяя ей выполнять работу по дому. Разлуки с мужем заставляли ее уделять больше внимания дочери, они сближали Джесси и Лили в те периоды, когда тоска по мужу вызывала упадок духа. Лили была наблюдательной, отмечая, как менялась мать, когда отец был дома: она становилась более веселой, более энергичной и сообразительной. Джесси мучили угрызения совести, и она удваивала проявление любви к Лили, но, когда уезжал Джон, пропадала внутренняя теплота, и для ее дочери оставалась внешняя оболочка женщины, желающей, чтобы быстрее пролетели дни до возвращения мужа.

Ее озадачивал формирующийся характер Лили: она обнаружила, что по какому-то странному капризу судьбы ее дочь лишена воображения; исключением было лишь понимание страданий матери в отсутствие мужа. Она понимала: ребенку не может нравиться, что отец занимает главное место в любви и интересах матери, однако когда одиночество особенно угнетало Джесси, то именно Лили брала на себя роль утешителя, гладила ее волосы так, как гладил Джон, повторяла нежные слова, как говорил отец. Она никак не могла разобраться, на кого была похожа Лили – на нее или на Джона. Лили была во многом схожа со своей теткой Элизой: громоздкая и неуклюжая, с простыми чертами лица, педантичная, практичная, что было не свойственно ни Джесси, ни Джону. Однажды Джесси заметила мужу, что Лили – демон обнаженной правды: дочь частенько разрушала романтические мечтания своих родителей. Были моменты, когда Джесси была этому благодарна, ибо семейство Фремонт лишилось простора романтических мечтаний, и наличие в нем трезвой критики могло стать благословением.

Примерно через месяц после отъезда Джона в Сан-Франциско она шила во второй половине дня перед камином в жилой комнате, а Грегорио и Лили, сидя на корточках, жарили куропатку, вдруг дверь распахнулась, и в комнату ворвался Джон, его лицо и одежда были грязны от долгой поездки, но глаза сверкали. Он остановился около нее, прежде чем она успела встать, и положил к ее ногам тяжелый мешок. Она не открывала мешок, а лишь смотрела на мужа. Он торопливо развязал веревки, стягивавшие горловину, запустил в мешок свою правую руку и, схватив левой рукой ее ладонь, медленно высыпал в нее светлый песок.

– Золото! – воскликнула она.

– Да, дорогая, золото. Знаешь, сколько золота в этом мешке? Сто фунтов! Это почти двадцать пять тысяч долларов!

Он отошел от нее и подбежал к двери, крикнув через плечо:

– Стой на месте, не двигайся.

Через минуту он вернулся с тяжелым мешком в каждой руке, их вес был намного больше того, что он мог носить в обычных условиях. Он опустил мешки перед ней, развязал веревки и вытащил по горсти золота из каждого.

– Каждый ручей окантован золотом. За три недели соноранс намыли золота на семьдесят пять тысяч долларов!

Джесси было трудно понять такой поворот событий. У нее оставалось всего несколько долларов на провиант, а тут вдруг у ее ног мешки с золотым песком! Когда к ней вернулся дар речи, она, не веря глазам своим и запинаясь, сказала:

– Это… все… наше?

– Нет, только половина. Ты помнишь, я обещал соноранс половину золота, что они намоют. Но там золота на миллионы долларов. Это самое богатое месторождение, найденное к настоящему времени в Калифорнии. Но и это не самое главное: я думаю, что через нашу Марипозу проходит материнская жила.

– Материнская жила, – не понимая смысла, повторила она, все еще не придя в себя.

– Да. Проходя по нашему участку, я заметил геологические формации, которые, на мой взгляд, предсказывали наличие ценных минералов. Потом я нашел большой кусок золотосодержащего кварца. Ты понимаешь, что это значит, Джесси? Все золото, что мы намыли из рек, берет начало в скалистых формациях кварца. Тысяча людей, собравшихся на берегах рек Марипозы, может выбрать все золото, что несла с гор столетиями вода. Накопившиеся отложения могут истощиться в течение нескольких месяцев. Но если там первоначальные месторождения, тогда глубоколежащие жилы золотоносного кварца могут проходить через весь горный хребет. В таком случае в Марипозе золота на многие миллионы долларов.

Джесси не знала, смеяться или плакать. Три мешка с золотым песком и кусок кварца с проблесками золота в нем сомнению не подлежали.

Деньги никогда не играли важной роли в ее жизни, и она никогда не гналась за ними. Оказавшись в незнакомой стране, лишившись своего ранчо, сделав долги на несколько тысяч долларов, не имея средств на жизнь, она сочла, что на ее стороне само Провидение. Золотой песок, ласкавший ее пальцы, когда она опустила руку в горловину мешка, был скорее символом счастья, чем богатства, ибо он значил так много для ее мужа. Преуспевающий, достигший вершины своих возможностей и окруженный похвалой, Джон оставался скромным, сдержанным, нетребовательным, душевным, щедрым, любящим. Он был рожден для успеха, и, чем больше был успех, тем ярче казался блеск Джона Фремонта. Но он не мог переносить провала или поражения, которые усиливали в нем худшее, делая его подозрительным, мстительным, нетерпимым, злобным, мелкодушным. Именно поэтому таким ударом явились для нее известия, полученные в Панаме, о крахе четвертой экспедиции, именно поэтому потеря ранчо Санта-Круз огорчила ее, хотя она никогда не верила, что он станет фермером; она опасалась озлобления мужа, возникновения у него представления, что его преследуют, плетут заговор против него.

Теперь он станет богатым. Это успех, который поймут все и никто не сможет оспаривать. Важнее богатства явится признание того, что он стал баловнем богов. Ведь он нашел золото на собственной земле, золото, не только то, что было вымыто водой, но и в первозданном виде. Она понимала, что, когда известие об этом открытии дойдет до Востока, оно затмит критику по поводу его неудачи найти перевал для железнодорожной линии, сберечь жизни членов экспедиции и вывести их в безопасное место. Известие, что Джон Фремонт обнаружил часть материнской жилы в своем поместье Марипоза, облетит Восток, вызовет такую же бурную реакцию, как любой из докладов о трех первых экспедициях, и расширит поток переселенцев в Калифорнию! Она благодарила Бога за то, что ее муж вновь стал на ноги.

_/7/_

На следующее утро, когда Джон поторопился уехать на рудник, все походило на фантастический сон. Время от времени Джесси подходила к мешкам и погружала пальцы в блестящий песок, стараясь убедить себя, что это не грезы. И все же наличие золота в доме отнюдь не изменило материальное положение, поскольку не появилась лучшая еда, в Монтерее не осталось мужчин, которых можно было бы нанять для работы, – все ринулись на золотые прииски, а индианки не привыкли работать. Однажды в ее дверь постучал рослый техасец, которого сопровождала крепкая молодая мулатка.

– Я прослышал, что вам нужна служанка, миссис Фремонт, – сказал он. – Я хочу продать вам эту рабыню. Я ухожу на прииск, и она мне не нужна больше. Я предложу сходную цену.

– Позволите ли вы ей работать по найму?

– Нет, мэм, – ответил техасец, – я хочу продать ее и избавиться от нее навсегда.

– Я не куплю ее, – твердо ответила Джесси.

– Но почему, мэм? Я ведь не назвал цены. Я готов получить деньги от полковника в любое время.

– Благодарю вас за вашу доброту, сэр, – ответила она, – но вы не поняли меня. Я не приемлю покупку и продажу людей.

– Почему вам не хочется жить с удобствами? – спросил техасец. – Все покупают и продают негров.

– Полковник Фремонт и я не занимаемся этим. Мы против рабства. В нашем доме всегда были цветные, но они были свободными. Они могли уйти по своему желанию.

Джесси сама мыла полы, передвигая мешки с золотом.

Помимо грациозных испанских соседок, с которыми она иногда проводила время, Джесси познакомилась с женами офицеров армии Соединенных Штатов, переехавшими в Монтерей, убегая от дороговизны в Сан-Франциско. Сюда приехали генералы Джеймс Бентон Райли и П. Т. Смит со своими женами и молодой Уильям Т. Шерман, чахоточный кашель которого не мешал ему быть носителем забавных историй. В августе Монтерей превратился в оживленный деловой город, в первую столицу штата; в него съезжались делегаты для образования правительства и разработки конституции. Колтон-Холл, использовавшийся преподобным Сэмюэлом Уайли как школьное помещение, избрали под зал конвента. Здание гостиницы для делегатов было заложено, но отъезд квалифицированных рабочих на прииски привел к тому, что на строительстве работали всего несколько плотников.

1 сентября в Монтерей стали прибывать делегаты. В основном это были грубоватые жители пограничных районов, все с оружием. Некоторые из них были знакомы Джесси по Вашингтону и Сент-Луису, с большинством других Джон познакомился во время своего первого пребывания в Калифорнии. Почти двухметровый Роберт Семпл, сыгравший важную роль в образовании «Республики медвежьего флага», был избран председателем; Уильям Мэрси, сын военного министра, назначен секретарем; странствующий журналист Росс Браун вел стенографические записи; англичанин Хартнелл выполнял роль переводчика для калифорнийцев. На съезде были первые поселенцы, профессиональные политики, англичане, ирландцы, французы, испанцы – иными словами, Америка в миниатюре.

За два дня до открытия конвента владелец гостиницы, потеряв все надежды закончить строительство в срок, заявил:

– Стоит хорошая погода, делегаты могут завернуться в пончо и спать под соснами.

В городе не было ресторана; кое-кто привез с собой запасы еды в седельных сумках, а другие, как говорится, остались на бобах. Джесси понимала гостеприимство как естественный закон и после полудня держала дом открытым. Она не могла предложить изысканное меню, но наловчилась готовить рисовый пудинг, а делегаты умели хорошо пользоваться ружьями и удочками. Приходя на обед, лишь немногие не приносили дичи или рыбы.

Джесси и Грегорио поставили длинный дощатый стол в саду. Вокруг него каждый полдень собирались десять – пятнадцать делегатов поговорить о политике и обсудить вопросы, стоящие перед конвентом. Из тридцати шести американских делегатов двадцать два приехали с Севера и лишь четырнадцать – с Юга. Разгорелся жаркий спор о рабстве. В Монтерее находились еще три американские женщины: миссис Ларкин, миссис Райли и миссис Смит; приятные и радушные, они внесли свою лепту в прием делегатов. Однако в силу того, что Джесси и Джон дружили с тридцатью из тридцати шести делегатов, их дом превратился в неофициальный зал конвента, где обсуждались многие вопросы. Долгие наблюдения за борьбой политических взглядов научили Джесси поддерживать атмосферу, при которой эти идеи могут быть доведены до их логического выражения. Две занимаемые ею комнаты были небольшими, мебель – случайной и неумело подобранной, стол в саду сколочен из плохо оструганных деревянных планок, но ее радушие, ее восторг, вызванный участием в создании нового штата, сохраняли румянец на ее щеках, блеск ее глаз, ее живость и приветливость.

Глядя на грубый широкий стол, покрытый неотбеленным миткалем, простроченным красными нитками, на собранное по случаю столовое серебро и разномастные китайские и мексиканские тарелки, на небритых, грубо одетых жителей границы, уплетающих рыбу, которую они сами же поймали в заливе Монтерей, а она поджарила на углях, на большие плошки с рисовой кашей в центре стола, которой завершалась трапеза, ее ум возвращался к полированным столам красного дерева в столовой Бентона в Вашингтоне, с камчатыми скатертями, сверкающим серебром, хрустальными вазами с фруктами и сладостями, к Джошааму и Джошииму, неслышно ступавшим, подавая кровавый бифштекс, пресноводную черепаху, поджаренную утку и индюшку, мясной пирог и пирог с ливером.

При всей нелепости меблировки двух комнат в доме мадам Кастро они в конце концов нравились Джесси. Мужчинам, которые большую часть года спали на земле, в импровизированных хибарках, палатках, на неухоженных постоялых дворах, комнаты Джесси казались по-домашнему уютными. В одно из воскресений, вечером, когда испортилась погода и пришлось обедать внутри дома, Уильям Гвин, Джон Саттер, Роберт Семпл и Генри Галлек осмотрели комнаты, а потом Семпл сказал:

– Миссис Фремонт, мы говорим между собой: как удивительно, что вы создали такой комфорт в столь странном месте, как Монтерей.

Джесси бросила критический взгляд, пытаясь посмотреть на комнату чужими глазами. На полу лежали шкуры гризли, стеклянные глаза медведей отражали пламя камина; окна завешены элегантной китайской парчой, саманные стены неряшливо побелены известью, китайскую мебель из раттана дополняли подушки, покрытые изысканным французским шелком. Единственным украшением стены служила цветная репродукция – изображение святого Франциска, а на китайском столике из тика красовался бронзовый Будда и рядом с ним – экземпляр лондонского «Панча» двухлетней давности и ее корзиночка с шитьем, та самая, в которой она прятала письмо полковника Аберта. Она приняла позу профессионального лектора, подняла руку вверх, призывая к тишине, и объявила торжественным тоном, напоминавшим тон ее отца:

– Джентльмены, при первом взгляде вы можете подумать, что эта комната нелепа, но после внимательного ее изучения я нашла, что она верна стилю первопроходческого периода конца сороковых годов; отвечает вкусам лиц, пришедших со всего мира и охраняемых калифорнийскими гризли.

Джесси была разочарована, что ее мужа не было дома и он не мог участвовать в приеме гостей, дискуссиях, формулировании политической платформы. Она считала, что Джону следовало быть членом конвента, что он должен поговорить с каждым делегатом, помочь определить официальную политику штата. Но по всей Центральной Калифорнии распространились слухи о потрясающих открытиях в Марипозе, и уже несколько тысяч золотоискателей действовали на землях, принадлежащих Фремонту. Право на землю не обеспечивало им исключительных прав на минералы. Любой имел право мыть золото на реках Марипозы. Джон считал, что он должен быть в этот ответственный момент с соноранс, помогая им найти лучший горный поток для работы, выбрать золотые самородки и песок до того, как явятся другие золотоискатели. Джесси не считала столь уж необходимым извлекать все, вплоть до последней песчинки. Ведь они приехали в Калифорнию не для того, чтобы стать золотодобытчиками или богачами. Они приехали с целью войти в местную политику, и нужно ли в таком случае поддаваться тому, чтобы случайное обнаружение золота в Марипозе поломало их планы и отстранило Джона от конвента, призванного составить конституцию Калифорнии?